Анна
- Господин граф. Вас ждут на площади.
Это Анна, мой секретарь и переводчик. Русская женщина. Говорит, что волжская немка, а сама, словно, только что сошла с картины Репина «Вечеринка», увиденной мной однажды на одной из репродукций в библиотеке Кёльна. Она хорошо, даже слишком хорошо говорила по-немецки, к тому же её совсем не смущал мой ярко-выраженный баварский диалект.
Я вышел. Крестьяне без шапок, рабочие, напряжённо сжимающие свои тряпочные кепки с маленьким козырьком, выстроились полукругом. Ждут. А в центре стоит и смотрит на меня преданно, как пёс, полицай Грицюк. Да нет. Пёс смотрит с любовью. Как на друга. А этот, желая предугадать, исполнить любое желание, но не ради блага хозяина, а только для того, чтобы остаться живым. Скажи ему более сильный человек: «Распни! Ату его, ату!» – разорвёт на куски.
Я остался стоять на паперти, возвышаясь над толпой на фоне полуразрушенного храма. Подошёл оберштурмбаннфюрер Франц (Франц-Иоганн Гофман). В идеально отглаженной, безупречно чёрной форме с черепом на фуражке. Солдаты выволокли двух русских, больше похожих на куски живого мяса. Стоять они не могли и их бросили в ноги Франца.
- Этих солдат укрывали местные жители. Это недопустимо. Вы будете наказаны. И наказание всегда, - он сорвался на крик, - вы слышите, грязные скоты, всегда будет превосходить преступление!
Он пошёл вдоль строя селян, выдёргивая то одного, то другую. Сзади вскрикнула Анна. Я обернулся и перехватил её взгляд. Девушка, зажав рот, смотрела на одну из старух, выбранную из толпы. Я вздохнул и спустился вниз. Подошёл к одной молодой девушке, вернув её в строй, к другой. Потом вернул и старуху. В центре площади остались лишь несколько мужчин и старик.
- Я напишу рапорт! Вы вступаетесь за славян! Вы им сочувствуете? Партия не простит вам этого.
- Успокойтесь, оберштурмбаннфюрер, я граф, боевой офицер и не воюю с женщинами. А фронтом на этом участке командует не партия, а я. И пока я здесь командую, женщин расстреливать не будут.
- Это животные! Как вы можете защищать животных?! Вы коммунист?!
- Я же говорил вам, Франц, я граф.
- Если б не ваши покровители в Берлине… - скрежетнул зубами эсэсовец.
Я ушёл, не дожидаясь казни.
***
В старом поместье, где расположился штаб армии, меня ждал разожжённый камин и армянский коньяк. Его было всё труднее доставать, но за этот шедевр виноделия не жалко было никаких денег. Анна порезала лимон, поставила на поднос рюмку с широким дном и ещё одну, для раскуривания сигары. Я открыл хьюмидор и достал ароматную Коиба.
Пошёл дождь. Мерзкий, осенний, моросящий и выматывающий душу и здоровье в дальних походах. Камин с его потрескивающими дровами стал выглядеть уютней. Анна накрыла меня пледом и присела в углу, почти скрытая тенью в наступивших сумерках.
- Мать?
- Нет. Господин граф, просто очень близкий человек.
- Я рисковал жизнью из-за подружки славянской секретарши? Забавно.
- Я признательна вам. Спасибо, – добавила она почти шёпотом.
Умеют же эти женщины подогреть интерес. Шёпот, тембр голоса, фигура. Случайно расстегнувшаяся пуговка. Интересно, она играет? Понимает, что обязана мне? Или? Можно было бы воспользоваться моментом и не раз. Думаю, она это понимает. Я очень добр к ней. Не раз помогал вытащить из гестапо людей. Даже оставлял на столе расписание эшелонов, отвозящих в Германию женщин и пленных. Это была забавная игра. Мы оба всё понимали. И продолжали рисковать.
Я встал и завёл патефон. Шопен. «Весенний вальс». Музыка наполнила помещение волнами прекрасного, нежного. Волнительного. Война и её смерти остались за окном. За серой непроглядной стеной осеннего дождя. Я вспомнил венский бал, в котором мне довелось принять участие. Вздохнул, подошёл к Анне. Она встала. Мы кружились и кружились по комнате, пока пластинка не начала шипеть. Она смотрела отрешённо и не в глаза. Но талия, близость тела, торчащая из-под плеча бретелька. Я так долго был на фронте один…
- В чём дело, граф?
Я молча сел в кресло лицом к камину. Она пристроилась на корточках у меня в ногах, накрыла пледом и обняла колени. По её щеке скатилась слеза. Блеснула в отсветах огня и упала. «У него такие потрясающие волосы. Чёрные и седые вперемежку. Соль и перец», - подумала Анна.
- Анна. Ведь вы меня ненавидите?
- Да.
- Почему? Я столько раз помогал и помогаю вам…
- Да.
- Но почему? Я граф, нас никто не посмеет тронуть ни здесь, ни в Берлине.
- Ты враг.
- Я умоляю тебя, - мы незаметно для себя самих перешли на «ты».
- Враг, не враг, какая разница? Я люблю тебя. Я хочу быть уверен, что не покупаю любовь, а встречаю ответное чувство.
- Я не могу тебе отказать. Ты же знаешь.
- На Рождество я еду в Берлин. Ты поедешь со мной.
- Как секретарша?
- Неет, ты всё-таки славянка. Я всё понимаю. Но мы не можем быть расписаны сейчас. Моя страна в беде. Даже если мы победим, диктатор не остановится. Он будет вешать и убивать даже тогда, когда мы уничтожим всех славян. На их место встанут депутаты от оппозиции. Гомосексуалисты. Да и вообще, чёрт его знает кто, просто любой гражданин, неугодный режиму. Но мы можем жить в нашем замке в Баварии. Охотиться, ходить на балы.
- Охотиться? Густав… - Анна улыбнулась, и у меня совсем расплавилось сердце.
Я проснулся под утро. Анны не было. Фельдфебель принёс завтрак и папку с донесениями. Начинался новый день.
***
Я немного заблудилась и подошла к лагерю не совсем вовремя.
- Стой! Руки!
Остановилась. Из-за дерева вышел небритый солдат в грязной гимнастёрке с характерным пулевым отверстием на левой стороне груди.
- Кто такая?
- В городе дожди не кончаются, – без интонаций произнесла я.
- И чо? - солдат начал обходить меня по кругу, похотливо рассматривая и жуя травинку.
Я достала из сумочки вальтер.
- Не дури, отзыв говори.
- Много чести. Пошли.
Он проводил меня до землянки командира отряда.
По дороге на нас бросали такие ненавидящие взгляды, что становилось холодно в затылке, словно, лёд приложили. У командира возле буржуйки на нарах лежал комиссар отряда. У него была гангрена и запах стоял невыносимый.
- Скоро преставится, бедолага.
Командир взял у меня бумаги и посадил за стол. Изучив донесения, подсел рядом.
- Я уезжаю скоро. В Берлин.
- Всё-таки решилась? Ты ж его не любишь.
- Так будет лучше.
- Тебе-то да. А нам без тебя кранты. Аня. Аня! – он встал и взял меня за плечи, подойдя сзади, – Аннушка. Родная.
- Не надо, Захар. Пожалуйста. Не надо.
Он громко крякнул и, потирая ладони, зашагал по землянке. Даром, что она была добротная и высокая.
- Я не могу тебя отпустить. Это смерть для нашего отряда. Столько бойцов. В чём их вина? В том, что какая-то сучка втюхалась в немецкого графа? Фашиста?!
- Он не фашист. Он немец.
- А ты? Ты – русская женщина!
- Я немка. Поволжская немка.
- Эх, правильно вас товарищ Сталин сослал. Предатели вы, гниды.
- Вам надо выбираться к своим. Схемы постов на дорогах я вам добыла. Дальше - сами.
Командир выслушал это, упёршись руками в стену и опустив голову ниже плеч.
Вдруг резко повернулся, и я увидела револьвер в его руке.
- Не дури, Захар. Ты можешь меня убить. Можешь снасильничать. Но не заставишь разлюбить.
Повисла пауза.
Захар убрал пистолет и махнул рукой.
- Иди.
Отвернулся.
Когда я уже поднималась по ступеням, услышала:
- Я его убью. В Берлине, Париже, Лондоне – не важно. Убью, закопаю и опять убью.
Я вернулась, обняла его, поцеловала в растрескавшиеся губы и заглянула в глаза.
- Прости, Захар. Прости. Я пойду, да?
***
Ленка - самая красивая девчонка в нашем дворе. Я с ней дружу. Сколько раз Сашка мне нос за неё разбивал и не передать. Это только первый раз больно и страшно. А потом, словно, что-то ломается внутри, и ты уже ничего не боишься, только молотишь и молотишь врага изо всех своих мальчишеских сил. Мы с Ленкой часто лазили на крышу и зависали на чердаке.
Однажды мы нашли пачку жёлтых конвертов, перевязанных узкой тёмно-красной лентой. Это были письма какого-то немца, написанные на русском, а иногда на французском языке. Тогда я не мог их прочитать. А уж, тем более, понять.
***
На первом курсе лётного училища, когда я вернулся после летних лагерей домой, я нашёл эту стопку. В письмах русская девушка переписывалась с немецким графом. Это были его письма. Зная историю своей страны, я нисколько не удивился, что их спрятали. Из переписки я узнал, что Анна уехала с Густавом. В Берлине их приняли более, чем холодно. Связь со славянской девушкой (никто не верил, что она немка) стала угрожать карьере фон Гетцена. А возможно, и жизни. К тому же положение на восточном фронте сильно осложнилось.
Анна уехала во Францию. Сражалась там в национальном подполье. Потом вернулась в Москву. Больше писем не было.
***
Окончив училище, я попал на Дальний Восток. Стратегические бомбардировщики. Не помню, в каком уже году я летел в Крым через Москву. Молодой неженатый лётчик. Красавец. Здоровый, как бык. Смерть для местных девчат. Конечно же, захотелось найти наш двор.
Ленку с первого этажа там уже никто не помнил. Да и сам дом должны были вот-вот снести. Вокруг уже высились громады изумительной красоты высоток. Нашёл я и наш чердак. Постоял там, где мы целовались. Улыбнулся. Мы были совсем дети. Вздохнул и ушёл. На лестнице я столкнулся с санитаром.
- Не поможете? Товарищ лейтенант?
- Конечно, а что случилось?
- Да, ерунда, бабулька, божий одуванчик, почила в бозе. Ну и старуха! Лет сто, не меньше. Носилки не поможете на первый этаж снести?
Я согласился. Мне даже не пришлось себя преодолеть. Мы прошли в скромную однушку. На столе я увидел портрет мужчины. Фотография в деревянной рамке. «Нормандец», - подумал я и повернул рамку.
«Граф Густав Адольф фон Гетцен», - прочитал я, бледнея.
- У неё остались родственники?
- Да нет у неё никого и не было никогда.
- Жаль, - глупо сказал я первое, что пришло в голову.
На старинном комоде лежало женское украшение. Обруч, украшенный кристаллами Сваровски. Я взял его.
***
2016 год. Берлин.
- Скажите, вы можете мне помочь? - обратился на плохом немецком к смотрителю кладбища полковник российских ВКС.
- Да, конечно.
- Я ищу фамильный склеп фон Гетценов.
- Пойдёмте, я вас провожу.
Когда они пришли, полковник достал женский обруч и положил на могилу графа Густава Адольфа фон Гетцена, украшенную железным мальтийским крестом и длинным списком наград. Над овальной фотографией мужчины темнела маленькая свастика.
Полковник отдал честь и ушёл.
Двое англичан, по-видимому муж и жена, тут же подошли и стали фотографироваться на фоне склепа. Под неодобрительным взглядом смотрителя они сделали несколько сэлфи, в том числе и с обручем на голове.
- А где же могила графини? - спросила туристка - обруч, видимо, предназначен для неё?
- Нет такой могилы.
Старик поправил обруч, посмотрел вслед российскому офицеру и продолжил:
- Он не был женат. Никогда. На Густаве закончился род фон Гетценов
Свидетельство о публикации №216080101004