Глава 3

Иллеана Эванс.

        Если я когда-нибудь и покину свое рабочее место, то только по причине нахождения парковки нашего психцентра в самой заднице этого мира. Кто вообще придумал располагать место отдыха автомобилей в такой дали от центрального входа?

        Мой старый Форд попрощался со мной, моргнув фарами, и я направилась в мою любимую обитель зла (чем-то в этом роде ведь считает Джеймс место моей работы?).

        Мы с моим будущим мужем, кстати, вновь спали сегодня вместе, словно бы все наши обиды и разногласия остались завернутыми в тот клетчатый плед. И даже совершенно неуместное «Где же твой мозг, Иллеана…», брошенное Джеймсом после нескольких минут ленивой одетой близости, не превратили меня в самку богомола, которая с радостью сожрала бы своего незадачливого бойфренда. (Наверное, самцы-богомолы тоже любят нести всякую чушь после спаривания).
С утра любовь моя заботливо погладил мои волосы, поцеловал в макушку, словно говоря «береги себя, маленькая тупица», и выскользнул за пределы квартиры, оставив меня наедине с размышлениями, жена или дочь мистеру Брайсу, собственно, нужна.

        Терпеть не могу, когда меня пытаются впихнуть в какие-то границы дозволенности и разумности, вот что я хочу сказать. Почему бы не завести себе канарейку, если ты хочешь быть на сто процентов уверенным, что она не выскользнет из-под твоего контроля?

        Примерно где-то в этих сферах вращались мои мысли, пока я вышагивала к центральному входу, обходя сотни метров железной решетки и колючей проволоки. Сегодня впервые за дней пять не было дождя, хотя небо по-прежнему хмурилось, а свежие потоки воздуха трепали волосы и складки одежды. Я втягивала шею в плечи и куталась в свой тренч, хотя этот жест был скорее рефлекторным: ветер ведь.

        Когда я проходила вдоль большого двора со скамейками и простейшими спортивными снарядами — место «прогулок» наших пациентов, то сквозь решетку бросила краткое приветствие охраннику и обвела взглядом «прогуливающихся». Осеннее похолодание вынудило народ накинуть на легкую форму что-то более существенное — и теперь заключенные уже меньше напоминали однородную светло-голубую массу, облачившись в собственную теплую одежду.

        Данное обстоятельство очень кстати облегчило мои потуги определить, какой сектор выгуливают на этот раз. Так, если на той скамейке Хью читает потрепанную газетку в своем веселом желтом дождевике, а Оливер лабает на своей небольшой гитарке, подпирая собой стену, то… Все просто чудно! Я разве что ладони друг о друга не потерла, словно кинозлодей, когда поняла, что «гуляет» сейчас как раз нужный мне сектор.

        До первой частной беседы, запланированной на сегодня, оставалось еще часа два, поэтому я смогла себе позволить тоже отправиться на внутренний двор «погулять». Когда я оказалась в пункте назначения, то вновь осмотрела всех присутствующих. Нужного человека я увидела довольно быстро — его сложно не заметить.

        Опустив широко разведенные ноги на скамейку и упершись в колени локтями, Иствуд одиноко сидел на деревянной поверхности столика, ножки которого терялись в высокой пожухлой траве. В ладонях его светилась зеленой обложкой какая-то книга, которая, судя по всему, завладела вниманием своего нынешнего читателя целиком и полностью: он не поднял глаз, когда я приблизилась к нему почти вплотную.

        Я взглянула на заглавие книги и не поверила своим глазам.

        — «Элементарные частицы и компенсирующие поля»? — с трепетным ужасом огласила я прочитанное, пытаясь отлепить от своего рта собственные летающие повсюду волею ветра волосы.

        И тут Иствуд наконец заметил меня — веер черных ресниц взметнулся вверх, и взор кристально-голубых глаз вонзился в мою удивленную физиономию.
— У вас тут крутая библиотека, — молодой человек захлопнул страшную книжонку — вены на его напрягшихся ладонях чуть вздулись — и приподнял брови: «ну, чего надо?»

        Я кивнула на пустую площадь столешницы рядом с ним: «могу я присесть?» — Иствуд пожал плечом: «а почему бы и нет?»

        Стоит уже, пожалуй, сказать, чего меня, собственно, приволокло к этому опасному — если верить СМИ и Ханне — маньяку. Я хотела найти новые подтверждения того, что этот человек не мог убить, находясь в трезвом уме; чувствовала непреодолимое желание компенсировать вчерашнюю пустую встречу, состоящую в основном из обмена какими-то тупыми репликами, чем-то более содержательным. Теперь, я верила, мне уже будет, о чем говорить с Иствудом — теперь-то, когда я ознакомилась с его биографией.

        И тут вдруг эти «элементарные частицы»… Вгоняют меня в ступор и навевают ощущение, что читала я о каком-то другом человеке.

        Да откуда у выпускника консерватории интерес к ядерной физике?!

        Возникла неловкая пауза, которую Иствуд вдруг решил заполнить табаком.
У нас тут, разумеется, не запрещено курить, ведь мы прекрасно понимаем, что некоторые пациенты либо выкурят сигарету, либо начнут убивать людей. Вопрос только в том, где сигареты эти достать. Вероятнее всего, что узнику стен психцентра проще всего дождаться посетителя, который принесет ему желанную дозу никотина, но… А кто, интересно, носит сигареты Иствуду? Вообще, конечно, среди пациентов существует какая-то своя табачно-обменная система, в суть которой я и не пыталась вникать. Но… Кто, интересно, носит сигареты Иствуду?

        Так о чем я. Молодой человек достал из внутреннего кармана своего светлого кардигана помятую пачку сигарет и внезапно протянул мне:

        — Вы случайно не курите, доктор Эванс? — учтиво поинтересовался сидящий рядом тоном, прямо-таки полным колючего сарказма. «Девочки с такими габаритами и такой внешностью, вероятно, кушают одуванчики и не пьют ничего крепче колы, какие уж сигареты!»

        — Только по особенным поводам. Сегодня вряд ли один из них, — заправив прядь волос за ухо, ответила я с легкой улыбкой вполне честно.

        Иствуд кивнул, мол, понятно, и, зажав сигарету в губах, поднес к ее кончику зажигалку, выуженную из той же помятой пачки. Затянувшись, он поместил коробочку в место ее изначального пребывания, и, направив слепой взгляд вдаль, выпустил изо рта сизое облачко дыма.

        Ветер внезапно ожесточился, и я, поежившись, спрятала покрасневшие ладони в рукава своего тренча.

        Казалось, осень решила сдуть меня с поверхности этого стола. Только большая фигура человека, сидевшего рядом, служила преградой между мной и разбушевавшейся стихией. Потоки воздуха со стороны Иствуда доносили запах горького дыма до моих ноздрей, и мне хотелось тоже прижаться ртом к сигарете, которая касалась его сухих губ.

        Бывают же люди, которые умеют курить настолько красиво — как-то лениво и небрежно, что ли —, что вызывают в тебе непреодолимое желание тоже получить свою каплю никотина.

        Зря я отказалась взять одну, когда он предлагал.

        Но теперь мне оставалось только ежиться от холода и усиленно заниматься пассивным курением.

        Когда ледяной ветер уже начал лизать мои кости, Оливер — тот, что с гитарой — вдруг решил спеть что-то из репертуара Нирваны под свой же аккомпанемент. Мы с Иствудом молча уставились на его мини-шоу.

        Наверное, происходящее — просто оскорбление для человека, профессионально занимающегося музыкой.

        — Так… элементарные частицы, значит? — чувствуя, как нос леденеет, подала я чуть осипший голос — молодой человек перевел взгляд прищуренных глаз с Оливера вновь на меня.

        — Элементарные частицы, значит, — просто чертовски содержательный ответ и новая порция дыма.

        Превосходно.

        Ладно, попробуем зайти с другой стороны.

        — Знаете, Маркус, если вам хотелось бы сыграть на гитаре или что-то вроде того… — я запнулась на середине предложения, словно застенчивая школьница, приглашающая красавчика из старших классов на весенний бал.

        — Что? — Иствуд озарил меня своей лучезарной улыбкой — тонкие струйки дыма вылетели из его ноздрей вместе с шумным выдохом. — Если на мне гранжевая вязаная кофта, это еще не значит, что я гребаный Курт Кобейн, — одна его бровь вздернута и открыто говорит мне о том, что я только что сморозила какую-то абсурдную глупость.

        И почему с каждой новой секундой нашего теплого «общения» с Иствудом я чувствую себя все тупее и тупее?

        — С чего-то вдруг (совершенно внезапно!) мне показалось, что человеку, посвятившему жизнь музыке, может неожиданно захотеться взять в руки свой любимый инструмент, — я уже начала раздражаться — даже холод подвинулся на вершине рейтинга раздражающих меня в данную секунду вещей. — Разве нет? — я вопросительно уставилась на сидящего рядом.

        Его мозг, наверное, отключился на несколько немых мгновений. А как иначе объяснить тот факт, что он замер на целых «раз — Миссисипи, два — Миссисипи…»?

        — Нет, — Иствуд, наконец, воскрес и мотнул головой, опустив уголки рта, мол, «я соглашусь с любым бредом, только отвали».

        Между нами вновь повисла пауза: колючая, как стальная проволока, что венчает решетки вокруг. Пауза эта, отмечу, тяготила меня еще больше, чем тугие попытки коммуникации с Иствудом.

        Стоило, наверное, включить беззаботные интонации и, сказав какую-нибудь банальную вежливость, свалить отсюда побыстрее. В конце концов, кто принуждает меня контактировать с этим мрачным типом вне наших обязательных встреч? Никто, абсолютно верно.

        Однако я упрямо продолжала сидеть на месте, сложно высиживая яйцо — мне было лениво от одной мысли, что нужно вставать и тащиться десятки метров до входа в строение. «Странно, что ты не родилась овном по гороскопу», — любит жужжать мне на ухо мама, верящая во всю эту астрологическую ерунду, — «какая же из тебя дева?.. Вылитый упрямый баран, которого хлебом не корми — дай пободаться с закрытыми воротами!»

        На сей раз такими закрытыми воротами был череп Иствуда — ох, как мне хотелось вскрыть его и с любопытством рассмотреть содержимое!
Пока я думала о том, какой же консервный ножичек способен одолеть черепную коробку моего подопечного, он, вытянувший из своей сигареты весь ее потенциал, щелчком отправил окурок в зрелищный полет против ветра. Я невольно проследила за траекторией этого полета — а когда вновь взглянула на мужчину рядом, обнаружила его взгляд на мне. Кажется, он хотел что-то сказать, да вот только…

        — Иствуд, к тебе посетитель, — вырос перед нами Боб, начальник охраны, совершенно некстати. Обычно я довольно благосклонно отношусь к Бобу, но в этот раз его явление вызвало во мне целый фейерверк отрицательных эмоций.

        — Кто? — хмуря темные брови, Маркус перевел сосредоточенный взгляд с меня на нарушителя мирного течения нашей «беседы».

        — Как обычно, — Боб нетерпеливо передернул плечами, намекая Иствуду стаскивать задницу с насиженного места и идти встречать своего гостя.

        Судя по скептичному выражению лица заключенного, идиома «как обычно» о личности посетителя ничего ему не говорила. Однако он не стал удивленно чесать макушку и задавать новых вопросов.

        Уже через пару мгновений я смогла оценить то, как неплохо этот его теплый кардиган сидит на широкой спине. Ни кивка на прощание, ни вежливого слова — ничего.

        Но только нелицеприятный эпитет в адрес Иствуда промелькнул в моем замершем мозгу, как он вдруг обернулся — чуть покрасневший от холода острый нос и хаотично разметаемый ветром вихор на лбу.

        — Шли бы вы… чаю попить, — молодой человек подарил мне взгляд, словно адресованный непослушному ребенку, причуды которого и умиляют, и досаждают одновременно. — Отморозите себе еще… что-нибудь, — глаза его кратко метнулись куда-то вниз, к моей гордо восседающей на столешнице заднице.

        Мои брови медленно выгнулись.

        Надо же, какая забота.

        ***

        Мне понадобилось три (!) кружки чая, чтобы мои конечности перестали трястись, словно в припадке эпилепсии. Сидя на продуваемой всеми ветрами мира столешнице, я даже и не подозревала, что настолько замерзла.

        В общем, и даже спустя полчаса моего пребывания в относительно теплом помещении я куталась в свои рукава и шмыгала носом. И в этом состоянии полурастаявшей сосульки я и направилась на первую на сегодня встречу с пациентом.

        Что ж, стоило мне добраться до той тесной клетки, где обычно проходят мои беседы с заключенными, как к беспокоящим факторам моего состояния в виде озноба добавилось еще и недоумение.

        — Ли, они просили дать им пару минут, — услышав мои шаги за своей спиной, Ханна резко развернулась — темные волосы выписали в воздухе пируэт — и выставила перед моей грудью бледную ладошку.

        — Кто «они»? Что происходит? — я выглянула из-за ее плеча и направила взгляд сквозь мелкие ромбовидные ячейки решетки, что ограждала небольшое пространство со столом и двумя стульями.

        Представшая глазам картина скривила мой рот в тонкую косую линию: два человека в полицейской форме решили поиграть в допрос с моим пациентом. Один, светловолосый тип с тонкими руками, что-то записывал со слов Хью, уютно устроив свой зад на моем месте, а второй (бедняга, стула не досталось!), возвышался над сим действием, заложив руки за спиной.

        «Рядовая ситуация!», — недоуменно пожмет плечами любой, не вникнув в суть моих опасений. «Доблестные копы просто делают свою работу, молодцы ребята!»

        Но мои эмоции в корне отличались от радости по поводу того, что полиция, наконец, занялась хоть чем-то полезным, помимо облизывания восточного коридора.

        А все дело было в Хью. Вернее, в его реакции на задаваемые копами вопросы.

        — Это… это был он, демон, я точно… точно знаю, — больной слегка раскачивался на стуле, взад-вперед, словно тяжелый маятник. Пальцы его нервно переплетались меж собой, влажный рот кривился, как и кустистые брови, а на лбу блестела обильная испарина. Было очевидно, что пестрые воспоминания в его голове, в правдивости которых он уверен, делают ему больно. Он не хочет говорить об этом.

        — Эй! — я отодвинула Ханну с пути и, застыв в полуметре от решетки, развела руки в стороны, чтобы привлечь внимание копов. — Вы серьезно? Серьезно надеетесь как-то использовать эту информацию?

        Лишь тот полисмен, что стоял, бросил в мою сторону секундный взгляд — и продолжил изображать из себя гребаный столб.

        — Глаза такие… такие красные, словно… Словно налитые кровью, — Хью, казалось, вот-вот разрыдается — влага блеснула у его воспаленных уголков глаз. — Почему вы не видите? Как вы можете не видеть? — он бросил на фараона напротив затравленный, умоляющий взгляд, и лицо его скривилось в выражении горечи.

        — О, Боже, — выдохнула Ханна, вертя в руках свой крестик — она всегда так делает, когда волнуется или просто глубоко задумывается. — У него, кажется, сейчас начнется приступ…

        Хью, словно услышав слова Ханны, поднял свои блестящие, застланные туманом безумия глаза…

        И случилось то, что было предсказано секундой ранее — приступ паники.

        — Отойдите от него! — зачем-то крикнула я копам, которые, в общем-то, и не пытались подойти к упавшему на пол с коротким вскриком Хью (светловолосый, соскочив со стула, так вообще чуть в штаны не наложил). — Роджер, помоги мне! — бросила я охраннику, выталкивая решетчатую дверцу клетки вперед.

        Хью, цепляясь трясущимися пальцами за лицо и горло, сучил ногами и пытался отползти в ближайший угол. Рыдания смешивались с хриплыми стонами, крупная дрожь завладела каждой клеточкой моего бедного пациента.

        — Хью, вы слышите меня? — пока что опасаясь прикасаться к мужчине, я опустилась на пол рядом с ним и попыталась включить спокойный голос. Поднятой ладонью я держала Роджера на расстоянии и давала ему понять, что еще не время для выкручивания рук и прочих излюбленных им штучек. (Наши охранники, видите ли, всерьез полагают, что насилие — вот лучшее лекарство от душевных расстройств). — Ханна, давай пока за галоперидолом, — шикнула я на подругу, и она, на миг распахнув глаза шире, поспешила за нейролептиком. — Хью? — я рискнула коснуться жилистой ладони кончиками пальцев. — Все в порядке. Здесь нет никакого… демона.

        Ох, не знаю, то ли мой чарующий голос оказал эффект лучше любого седативного препарата, то ли руки у меня обладают чудодейственной силой, но периодичность сиплых стонов вдруг стала меньше, а конечности Хью чуть расслабились. Нашептывая ласковую ерунду и потирая плечи больного, я наблюдала за тем, как панический припадок отступает и, подобно черной гадюке, уползает куда-то в угол.

        Когда Роджер увел все еще трясущегося Хью в его покои (надеюсь, Ханна додумается отнести пилюли туда), я осталась с копами один на один.

        — Вы чертовы идиоты, — не сдержалась я, окатив обоих фараонов галлоном презрения. — Какую полезную информацию вы собирались почерпнуть из слов психически нездорового человека? — я развела руками, переводя взгляд с одного полисмена на другого и обратно.

        — Ох, мэм… — столбообразный коп поднял маленькие ладошки в примирительном жесте. — Это как многослойный салат, где вся суть, рыба там или мясо… в нижнем слое, под мерзким салатом-латуком. Нужно просто снять верхний слой, — о, по объемистому животу этого служителя порядка видно, что аналогии с едой — его любимые. — Найти рациональное зерно во всем этом чокнутом бреде, понимаете.

        — Не хочу понимать! — категорично направила я указательный палец в пухлую грудь копа. — В следующий раз… В следующий раз, когда вы вздумаете доводить одного из моих пациентов до панической атаки, то сначала будете иметь разговор со мной, ясно? — осмотрела я растерянные лица фараонов — они явно не ожидали от хлипкой барышни с детским лицом умения превращаться в ту еще фурию при крайней надобности. — Вот и славно, — расценила я затянувшееся молчания как знак немого согласия.