Глава 4

Иллеана Эванс.

        Когда я вставила маленькие наушники-капельки в уши, Джеймс крепче сжал в пальцах руль и как-то недобро на меня покосился. Он, видите ли, полагает, что долгие автомобильные поездки — это отличный повод провести время вместе и душевно поболтать под аккомпанемент хруста гравия под колесами. Я же терпеть не могу трепаться в те моменты, когда случай вынуждает меня находиться в закрытом пространстве какого-либо транспортного средства.

        В нашей жизни слишком мало мгновений, когда ты можешь просто отключить мозг и отпустить свои мысли в свободное плавание. А дальние дороги как раз предоставляют подобную возможность. Долгие поездки для меня — своеобразный вид медитации; и я не готова менять эти благие минуты расслабления на нудные разговоры.

        Именно поэтому, когда мы трогаемся с места, я блаженно поеживаюсь на сидении и закрываю глаза. «Лунная соната» в моих ушах погружает меня в состояние мягкой, теплой полудремы. И только на этом прекрасном моменте я в полной мере осознаю, что этот внеплановый выходной был мне просто необходим.

        Хотя, говоря «внеплановый», я немного не права — мы с женихом целую вечность планировали навестить мою одиноко живущую матушку. Но каждый уикенд на наши усталые за рабочую неделю головы сваливалась целая гора лени — она намертво вдавливала нас в диван гостиной, и мы, поглощая лазанью в положении лежа, клятвенно заверяли друг друга, что «на следующих выходных мы уж точно поедем в Кингстон».
И вот этот день настал. Мы уж точно едем в Кингстон!

        Полуторачасовая дорога пролетела практически незаметно: две трети времени в пути я потратила даже не на медитацию, а на банальный тревожный, прозрачный сон. (Все-таки пора завязывать с ночным бодрствованием: и литры кофе, которыми я наполняю желудок с утра пораньше, уже не спасают от состояния недоубитого зомби.)

        И вот за окном автомобиля показались небольшие домишки окраины Кингстона — и даже мрачность серого октябрьского дня не могла умалить очарования этих милых построек. Осматривая заваленные опавшей бурой листвой дворики, я нетерпеливо покусывала нижнюю губу и теребила в пальцах провод наушников. Смешанные ощущения дрожали в груди: с одной стороны, я невыносимо соскучилась по городу детства, с другой же — невыразимое чувство тоски и горечи по утраченным дням моего прошлого заставляло мое сердце болезненно сжиматься.

        Когда наш автомобиль остановился у развесистого клена, что произрастает около дома моей матери, я бросила беглый взгляд на знакомый до приятного щемящего чувства в груди фасад. Белые рамы мансардных окон — словно глаза здания; и смотрят они по-доброму. Краска на невысоком деревянном заборе слегка облупилась — я подумала, что нужно отправить сюда нескольких нанятых по объявлению в интернете Томов Сойеров, чтобы исправить ситуацию.

        Видимо, пока мой мозг демонстрировал мне какие-то невнятные сны, Джеймс успел связаться с моей милой матушкой — а иначе объяснить факт ее нахождения на узком крыльце с целью встретить гостей у меня не выходит.

        — Давайте скорее в дом — ужин уже остывает! — взмахнула руками мама, стоило нам с женихом выйти из авто. (Даже в десяти метрах от входа в обитель цветастых диванов и кружевных салфеточек витал запах свежеизготовленной еды, и я проглотила непрошенную слюну). — Ого, да вы с подарками! — радостно расцеловала Джеймса эта неуемная женщина в обе щеки, когда он протянул ей бутылку отличнейшего бурбона.

        Свою законную порцию поцелуев и объятий я получила уже после моего будущего мужа, который теперь с глуповатой улыбкой смотрел на наш с матерью обмен любезностями.

        Обнимая маму, я думала о том, как хорошо бы срастись с ней носом навеки. Ее волосы и одежда пахли моим детством: сладкой выпечкой и теми духами, которыми она пользуется со времен мамонтов и птеродактилей.

        Чуть позже, пока Джеймс помогал своей будущей теще на кухне — звон бокалов доносился до моих ушей, мешаясь с веселыми репликами хозяйки дома — я получила возможность выжать из своего кота все то кошачье тепло, которого мне не хватает в моей манхэттенской жизни. Маффин стал слишком стар и ленив, чтобы сопротивляться — а еще пять лет назад я бы не осталась невредимой, попытавшись тискать эту пушистую задницу подобным манером. Сейчас же кот лишь недовольно крутил кончиком хвоста и щурил желтые глаза, пока я жамкала его толстое брюхо и гнусавила в рыжие уши какие-то глупости.

        — Ох, некоторые вещи никогда не меняются, — мама покачала головой, когда застала нас с Маффином в момент нашей интимной близости.

        Спустя несколько минут наша небольшая компания уже уничтожала прекрасное джамботто, давая отдых челюстям лишь на момент вливания внутрь себя бурбона. Мама, оживившаяся ввиду прибытия дорогих сердцу гостей, все шутила на злободневные темы, а Джеймс ловил ее шутки на лету и дополнял своими остроумными комментариями.

        Да этой парочке прямая дорога на сцену «Комедийного Клуба», честное слово. Спустя десять минут обмена репликами между этими двумя я уже потеряла суть разговора, и даже не пыталась вновь ее поймать. Справившись с основной миссией на ближайшие полчаса — набить свой желудок —, я откровенно заскучала и, подперев подбородок ладонью, стала собирать кончиками пальцев крошки со стола.

        — …А ты почему не носишь свое кольцо, Иллеана? — вдруг вырвал меня из летаргического сна неожиданный вопрос из уст матери.

        Я подняла глаза. Мама смотрела на меня с нежной улыбкой — морщинки у уголков глаз были похожи на маленькие лучики; взгляд же Джеймса был несколько мрачен. Пальцы его бесшумно отбивали на столешнице чечетку — кольцо на безымянном поблескивало в теплом свете камина бессловесным укором.

        — Эм-м… — после долгого отдыха мои голосовые связки включились с хрипом и сложностями. — Я просто… не считаю это обязательным?
На мгновение мне показалось, что я — участница какой-то тупой викторины, и от правильного ответа на поставленный вопрос зависит вся моя дальнейшая судьба.

        И что-то у меня такое чувство, что верный ответ я не угадала, черт меня дери.

        — Это же символ ваших отношений, дорогая, — мама подарила мне чуть смягченный взгляд разряда «ты — тупица». — Нося кольцо, ты показываешь всем, что уже нашла спутника своей жизни, — она поскреблась пальцами о лежащую на столе ладонь мистера Брайса.

        Я напряженно вздохнула, не найдясь с ответом. Что вообще отвечать на эту увешанную розовыми рюшечками ерунду?

        Маме легко говорить всякие такие сахарные вещи: ее брак с отцом был совершенен. Мои родители были просто высшим воплощением слова «идиллия». Прожив вместе целую вечность, они точно срослись в нечто однородное, неразрывное: даже некоторые повадки и жесты у них были идентичны. Если бы страшная болезнь не уложила отца в сырую землю пять лет назад, мои бы родители и в это мгновение сидели бы передо мной, держась за руки и синхронно покачивая головами.

        Теперь же мне кажется, будто бы мама проецирует свои идеализированные представления об отношениях между супругами (или почти супругами) на меня и Джеймса. Она всерьез полагает, что и для нас большую роль играют все эти «символы»: колечки, подарочки и календарики с памятными для нас обоих датами. Но у нас даже нет памятных для нас обоих дат. Вообще. Зачем вся эта мишура, когда тебе просто комфортно рядом с человеком? Когда тебе достаточно лишь самого этого человека для удовлетворения своих потребностей?

        Я искренне надеюсь и верю, что Джеймс мыслит в том же русле. Хотя порой опасаюсь, что моя мать (не его мать, эта сушеная черствая вобла, которую я не перевариваю, а именно моя) вобьет ему в голову сомнения по поводу того, как же должна себя вести по-настоящему любящая женщина.
А ведь такое развитие событий вполне вероятно: у моей матери и Джеймса с первого дня знакомства возникла какая-то гипертрофированная симпатия друг к другу. Иногда мне кажется, что после смерти своего мужа матушка просто не смогла найти иного объекта мужеского пола для растраты всех своих богатых запасов любви и ласки. А от ее любви и ласки просто невозможно отмахнуться, если честно.

        Мой жених, собственно, и не пытается.

        Порой, когда мы собираемся втроем, я чувствую себя лишней в этой утопическом мирке двух людей: Шарлотты Эванс и Джеймса Брайса.
И вот даже сейчас они смотрят на меня практически одинаково: взглядом «и как же ты выживаешь в этом мире с последней-то стадией кретинизма». Идеальная, черт возьми, гармония и полное взаимопонимание!

        — Хорошо, — я не выдержала взгляда двух пар глаз и взбросила ладони над опустевшей тарелкой в примирительном, сдающемся жесте. — Завтра же я надену это кольцо, — всем своим видом я умоляла сидящих рядом наконец вернуться к своей увлекательнейшей беседе и оставить меня и моих тараканов в покое.

        Собственно, это они и сделали — уже через минуту любовь моя рассказывал охающей и ахающей на самых веселых моментах Лотте какую-то байку с работы. Я же, под предлогом маленького, но неотложного дельца встала из-за стола, напоследок опрокинув внутрь остатки бурбона в моем стакане.

        Но, покинув пределы гостиной, я повернула не в сторону уборной, а в сторону своей старой комнаты. Ностальгия огромной волной накрыла меня по самую макушку — и я захотела полностью раствориться в этой волне, поддаться ее течению. Течение это, собственно, и повело меня на второй этаж.
Ох, каким же наслаждением было плюхнуться в свою старую кровать! Пухлый матрас мягко отпружинил, и я глупо хихикнула: то ли от приятных эмоций, то ли от алкоголя, медленно всасывающегося в мою кровь.

        Продолжая лежать на мягкой перине в позе морской звезды, я обвела взглядом свою бывшую опочивальню. Все в ней осталось таким же, каким я запомнила: те же розовые абажуры, тот же разлетающийся при любом движении воздуха белый тюль, те же фотографии в рамках… Последние привлекли мое внимание более всего.

        Я встала и подошла к одной из стоящих на моем старом письменном столе рам, поблескивающих холодным стеклом в полутьме. Стоило только сжать фотографию в подрагивающих отчего-то пальцах, как легкие мучительно съежились в моей груди.

        Запечатленное на бумаге старое воспоминание воскрешало в памяти такие далекие дни… Дни, когда казалось невероятной даже мысль о том, что придет время и ужасный недуг осушит моего отца — и мать иссохнет вслед за ним.

        На старом фото девочка с растрепанным рыжим стогом на голове и ободранными коленками стояла рядом со своими родителями и широко скалилась. Родители ее были еще так молоды: темные волосы обоих время еще не припорошило снегом старости, а глаза блестели с юношеским задором.
Я еще раз охватила взглядом картинку в целом. Какой яркий контраст все-таки…

        «Бес украл у твоих родителей их настоящего ребенка и подкинул тебя!» — как-то в начальной школе сказала мне Сюзи МакГилиан, маленькая тупица из семьи протестантского пастора.

        «Бесов не существует, куриная твоя голова!» — пнула я в нее волейбольный мяч.

        С какими-то смешанными чувствами я поставила рамку с фото на прежнее место. Почему-то захотелось выйти из этой комнаты, стало невыносимо душно.

        Бесшумно, словно бестелесное приведение, я неспешно добрела до кухни и включила чайник: чем-то очень приятным пахло из духовки, а в моем животе, кажется, уже образовалось пустое пространство для десерта. Под тарахтение нагревающего воду прибора и смешки из гостиной, в которых уже ясно слышалась легкая степень опьянения, я размышляла о чем-то, что и словами выразить сложно.

        Отчего-то мне казалось, что все вокруг словно ненастоящее, несуществующее. Протяни руку — и зыбкая иллюзия рассеется, будто туман. Чувство огромной, сосущей пустоты вяло пульсировало в моей грудной клетке.

        «Что-то пошло не так. С самого начала», — четко прозвучала мысль в голове, когда чайник веселым звоночком оповестил о готовности горячей воды для дальнейшей эксплуатации.

        Я взяла в руки чашку с заваркой, налила туда бурлящую воду и… почувствовала острый удар где-то в височной области. В глазах неприятно потемнело.

        Я поняла, что теряю ориентацию в пространстве, и ухватилась слабыми пальцами за край тумбы. Но это не помогло, и уже через мгновение…

        Уже через мгновение я сидела в зеленой траве и почесывала комариный укус на покрасневшей под открытым солнцем ноге. Это был чудный день: прекрасная погода, мороженое вместо обеда… Да и в школу только через две недели. Столько всего можно сделать за это время! Ко всему прочему, на земле рядом со мной (на носовом платочке — так все-таки более гигиенично) лежали целых два персика. Одним из них я собиралась поделиться со своим другом. Пусть он уже и сжевал свой — косточка влажно поблескивала на солнце.

        — Если ты не начнешь есть прямо сейчас, то я смертельно обижусь. Так и знай, — услышала я мальчишечий голос рядом. — Зря я локоть разодрал, что ли? — в его чуть охрипшем после холодного мороженого голосе послышались нотки упрека.

        Вместо того чтобы впиться зубами в сочный плод, я упала в траву (теперь меня никто не сможет увидеть из окон нашего дома!) и заложила руки за голову.

        — Твой папа, наверное, рассердится, — произнесла я задумчиво. — Он ведь запретил лазать в соседский сад…

        — Плевать я хотел на него, — в его голосе вся категоричность этого мира. — Он только и умеет… сердиться.

        Я повернула голову, чтобы посмотреть на моего друга. Первое, что я увидела — огромная ссадина на его локте и алые пятна на шортах. Только я хотела переместить свой взгляд выше, к его лицу, как…

        Чашка с чаем разбилась о пол с оглушительным звоном. Мои неловкие пальцы не справились со сложной задачей удержать ее. Я же сама, упершись спиной в кухонную тумбу, судорожно хватала ртом воздух, словно неуклюжая рыба, выброшенная на берег. Главный орган кровеносной системы гулко бился о мои ребра; резкий запах ржавчины никак не мог отлепиться от моих ноздрей.

        — Эй, детка, ты там в порядке? — послышался голос Брайса из гостиной.

        Мне понадобилось несколько секунд, чтобы верно идентифицировать себя в этой реальности и собрать свои галопирующие по периметру черепной коробки мысли в слова:

        — Я… да, в порядке, — отлепившись от тумбы, я выровнялась. — Просто чашка из рук выскользнула. Да, я точно… точно в порядке… — мои веки моргали с частотой крыльев порхающей бабочки.

        И только спустя несколько мгновений я наконец осознала, что за странный металлический привкус я чувствую на языке.

        Вялые пальцы, коснувшиеся верхней губы, стали красными.

        Кровь. Гребаным гейзером из моего носа.

        О, да я ни черта не в порядке.