Из сборника рассказов о греции записки афинского к

ОТВОРОТНОЕ ЗЕЛЬЕ
ИЛИ КАК Я УЧАСТВОВАЛА В КОЛДОВСТВЕ
Как говорят, мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи. А что может
произойти, если сэкономить на приготовлении колдовского зелья?
Наш препаршивенький и замызганный городишко находился на самом краю земного
диска. Хотя аборигены считали его пупом Земли и все, что было отдалено от него больше,
чем за 100 верст, считалось досадным недоразумением. К примеру жители городка ни за что
не могли понять, как в такой глуши, как Париж могут водиться такие девушки! (Их портреты
иногда печатались в местной периодике в рубрике «нарочно не придумаешь»).
В отличии от уездного города N, так живо описанного Ильфом и Петровым в «12 стульях»,
здесь никто не рождался чтоб помыться, постричься и быстренько умереть. Предназначение
каждого зависело от его половой принадлежности. Зато половая принадлежность полностью
определяла задачу каждого члена N-ского общества. Так мужчины рождались, чтоб
совершенно обрюзгнув от вина, пива, обильной жирной пищи, жениться и превратиться
в толстого лысого борова. Задача женщины, напротив, была гораздо утонченней и  сложнее —
лет в 16—17 выйти замуж, в течение года родить трех-четырех детей и к 30 годам
обзавестись внуками.
Парикмахерских на весь город было две, кинотеатров — четыре (я позже объясню зачем
так много) и одна баня. Но баня и парикмахерские именно в таком количестве и качестве
удовлетворяли нужды единичных командировочных и студентов вечернего факультета
металлургического техникума. Девицы же ни до замужества, ни после, такого рода услугами
не пользовались, не смотря на то, что замуж их начинали готовить задолго до рождения. Это
выражалось в скупке и накапливании разного рода домашней утвари в виде алюминиевых
кастрюлек, полотенец, пуховых подушек и пачек сухого киселя.
К полнейшему созреванию невесты барахла собиралось столько, что заботливые родители
стеклили балконы и устраивали там склад семейно-очаговых услуг первой необходимости
(да и второй тоже).
Кинотеатры же были одним из мест демонстрации невест. Поэтому их было аж четыре
штуки! Как только туда привозили новый индийский фильм, все женское население города
отправлялось на его просмотр, предварительно запасшись огромным количеством носовых
платков. И вот когда по окончанию фильма они заплаканные, пока еще всхлипывающие,
но уже счастливые покидали зрительный зал, на улице их поджидали потенциальные женихи
с друзьями и происходил тщательный отбор и выбраковка кандидаток.
Этому неписаному укладу жизни должны были подчиняться все. Но, иногда, даже самые
рьяные исполнительницы и почитательницы законов городка оставались до двадцатилетнего
возраста невостребованными. А это означало что? Правильно — возведение в ранг старых
дев. А какая у старой девы последняя надежда? Правильно — Бог. Но Бог так далеко, и так
хочется чего-нибудь поматериальнее! И здесь, на земле, в качестве последней надежды
и защиты старой девы (или уже не девы) выступает гадалка. Это сейчас они стали называться
иностранно-витиеватым словом медиум, или еще лучше — астролог (прямо как физиолог!),
а тогда все было просто — ведьма, гадалка. Шли к этим дамам за защитой и добрым словом
обиженные, влюбленные да прыщавые.
***
Для горожан точкой отсчета страшности была Лариска. Когда хотели о чем-то или о ком-то
сказать, как «оно» выглядит, то говорили всему городу понятную фразу:
— Да она (он, оно) страшней Лариски!
Хотя, таковых на самом не было. Страшнее Лариски были только американские ракеты
«Першинг-II» и бен Ладен. Но мне она почему-то всегда нравилась. Лариска была худенькая,
светлая и занималась спортом, что никак не соответствовало эталонам красоты закормленных
N-чанок. Они все были толстые, черные и усатые — привилегия южных народностей!
Несмотря на все свое «уродство», Лариска позволила себе влюбиться, как самая толстая
индийская звезда из самого слезного индийского фильма. Но самым чудесным было то, что
мальчик ее мечты Гиичка ответил ей полнейшей взаимностью. Но Гиичкина мачеха
предупредила Гию на полном серьезе:
— Гиичка, детка, мы тебе сами найдем хорошую девочку из наших. А это — несерьезно!
Разговор этот чуть припозднился, ибо детка-Гиичка на полном серьезе заделал Лариске
свою детку, которую они оба очень хотели. Если б злая мачеха прознала о Ларискиной
беременности, все бы закончилось третьей мировой войной с огромным числом жертв.
Единственный выход был вырвать детку-Гиичку из под мачехиной опеки и устранить
психотропное воздействие на его нежную душу. Как этого добиться, могла подсказать только
квалифицированная гадалка.
Гадалкой оказалась большая, пахнущая жаренными баклажанами тетка неопределенного
возраста со страшными седыми волосами и без передних зубов. Увидев Лариску она громко
зачмокала:
— Ах, ах, ах! Какая на тебя порча! Как ты еще не умерла?! Тебе повезло, просто повезло!
Но ты можешь и умереть…
Без того вытянутое Ларискино лицо вытянулось еще больше.
— Ты должна достать белый медвежий жир и намазать им мачеху!
— Боже! Где ж я медведя достану?! А если и достану, то вытопить из него жир будет
легче, чем обмазать им мачеху! Нет ли способа попроще?
Вариантов оказалось бесчисленное множество, но по Ларискиному карману оказался
только один секрет: для возбуждения в объекте (Гиичке) ненависти к другому объекту
(мачехе) не надо было ничего особенного: надо было только (простите за конкретность!)
подсунуть ему для поглощения добытую, высушенную, растертую в ступке и добавленную
на кончике чайной ложки в турецкий кофе… какашку будущей ненавистницы. А в кофе —
чтоб не пахло.
Каково, а? Лариска рыдала у меня на плече — меня не просили принять участие в этой
авантюре, меня умоляли на коленях «помочь достать кусочек кала»! Только и всего-то.
— Придумай что-нибудь! — рыдала она. — ну ты же умная! Ты же врач, в конце концов!
Что я могла сделать? Стоматология здесь была бессильна. Максимум, чем я могла помочь
Лариске — отослать ее к своему другу — микробиологу, с которым мы когда-то вместе
поступали в институт. Сейчас он разъезжал по всему городу на раздолбанном «лесничке» под
охраной красного креста и с надписью «санэпидемстанция» по бокам.
Слезы девушки не оставили равнодушным молодого микробиолога, а бутылка
«Пшеничной» произвела свое прямо-таки магическое воздействие. Собрав разнополую
команду из самых ушлых добропорядочного вида друзей, полностью экипировав их в белые
халаты, колпаки и маски, раздав в руки журнал учета, металлический бикс и стан
с пробирками, он высадил их в виде десанта из своего авто около подъезда, где жил Гиичка
с мачехой.
Объявив о страшной эпидемии глистов, поразившей город, микробиолог сообщил
населению о необходимости прохождения проверки на яйца гельминтов. Это означало, что
в течение суток все жильцы дома должны были выставить около своих входных дверей
небольшие образцы кала в спичечных коробках с четко надписанными на них фамилией,
именем, годом рождения и образованием. Уклонившихся или выполнивших приказ
не полностью обещали обложить штрафом и поместить на принудительное лечение в кожно-венерический диспансер, объявив при этом врагами нации.
Надо ли говорить, что после такой ноты на следующий же день образцы в лучшем виде
стояли, где было указано. Обернутые в бумажки и аккуратно надписанные.
Оставалось самое простое: просушить, истолочь, попотчевать.
Был декабрь. Сушка на свежем воздухе отпадала. Шел дождь. Пришлось Лариске все это
сушить дома на газовой плите в родительской квартире. Надо ли говорить, что через минуту
с момента начала производства запах стал абсолютно невыносим. Но любовь, как известно,
требует жертв. И Лариска терпела, полной грудью вдыхая испарения отходов
жизнедеятельности мачехи своего возлюбленного.
По мере готовности «блюда» запах постепенно улетучился сам собой. Конгломерат,
наконец, был превращен в драгоценный порошок, расфасован и надежно спрятан в укромном
месте.
Решение Лариски вдруг отпраздновать юбилей сталинской конституции удивило всех,
но и обрадовало несказанно. Договорились собраться вечером, часам к семи. Среди
приглашенных, конечно, был и Гиичка. Все было готово, осталось только достать хоть
ложечку кофе. Но сделать это, по тем временам, оказалось ничуть не легче, чем добыть
содержимое спичечных коробочек. Наконец все в ажуре: стол накрыт, гости в сборе, Гиичка
скромно кушает куриное крылышко. И вот, посреди всеобщей благодати из кухни
выпархивает Лариска с малюсенькой чашечкой кофе на плоском блюдечке:
— Смотри, Гиичка, я тебе кофе сварила.
— Спасибо, но я не хочу.
— Нет, нет. Ты обязательно выпей. Взбодришься.
— Разве я похож на сонного? И зачем мне бодриться в 12 часов ночи? Я вот еще чуть
посижу и пойду — уже поздно. Мама будет волноваться.
При упоминании о «волнующейся маме» чашка в Ларискиных руках предательски
задрожала. Чтоб не упустить кофе, Лариска поставила его на стол и присела рядом
с Гиичкой. Тут от танцующих отделилась Любаня — свежеразведенная и затаившая лютую
злобу на все, что вырабатывало андрогены. Она наблюдала эту сцену со  стороны, и вся ее
истерзанная душа бунтовала при виде такой чудовищной неблагодарности. Глядя на  Гиичку
осоловелым взглядом, Люба, не оборачиваясь на Лариску, спросила:
— И этот чем-то не доволен?! Кофе не пьет?! Какого им рожна всем надо? Плюнь на него,
Лариска! А вот кофе твой я и без упрашивания выпью, ты главное не расстраивайся.
Никто не успел поймать Любаню за руку, и она, проворно схватив чашечку, одним махом
опрокинула содержимое в рот. Затем немного пожевав, сообщила с пьяной улыбкой:
— Я больше всего гущу уважаю! Даже могу ее пальцем со дна чашечки сковыривать
и есть!
Судорожно сглотнув слюну, Лариска рванула в туалет.
Такого оборота дела никто не ожидал. «Никто» — это ни я, ни Лариска. Наш план повис
на волоске. Хорошо, что хозяйка дома скрысятничала и спрятала немного «золотого
мачехиного порошка» впрок. Мало ли, вдруг придется повторить для усиления эффекта.
Но вот добытого с таким трудом кофе больше не было! Но Лариска не сдавалась. Она
боролась за свое счастье как могла.
Буквально через минуту она появилась снова с фужером коньяка в руках и подсела
к Гиичке. Но если в кофе все стало единой субстанцией с немного странным запахом
и вкусом, то в коньяке нечто всплыло вверх и ни в какую не желало опускаться на дно. Хоть
миксером взбалтывай.
— Гиичка, я тебе домашний коньяк принесла, на дубовой коре настоянный.
— Спасибо, но ты бы хоть эту кору сверху выловила! И мутный он какой-то. Одним
словом — спасибо, не хочу.
Лариска была близка к истерике. Силы постепенно покидали ее. Но бдительное око
Любани не дремало и на сей раз. Невесть откуда подкравшись, она выхватила у  Лариски
фужер и выпив из него половину, вторую плеснула прямо Гиичке в лицо:
— Ах ты гад! — Любаня была окончательно пьяна. — Его пригласили, а он еще
и брезгует, носом воротит! Вот, все мужики такие, одноклеточные.
Любаню оттащили общими усилиями. Она уснула тут же на диване. Гиичка, страшно
обидевшись, ушел и посоветовал Лариске быть разборчивей в выборе подруг. Лариска сидела
на диване совершенно неподвижно с широко открытыми глазами. Ей больше не хотелось ни
мачехиной любви, ни замуж за Гиичку. Она только хотела, чтоб все поскорее ушли
и оставили ее совсем одну.
— Господи! Прости меня, Господи! Как же я могла? Пропади она пропадом эта гадалка
со своими советами и наставлениями…, — шептала Лариска, а по щекам ее текли слезы…
ЭПИЛОГ
Мачеха вскоре овдовела и зажила полной радостей жизнью. Микробиолог стал главным
врачом городской санэпидемстанции и теперь у него иномарка. Любаня снова вышла замуж
и очень счастлива. Гиичка забрал Лариску и увез ее в российскую глубинку с глаз долой
от дотошных родственников. Лариска родила девочку — тоже светленькую и худенькую.
Гадалка продолжает прием без ограничений часов приема и выходных. Номер телефона —
у автора. Если чего — звоните, пособлю.