Мгновенья дивных встреч Разговор с Брежневым Л. И

ИВАН КОЖЕМЯКО


МГНОВЕНЬЯ
ДИВНЫХ
ВСТРЕЧ
РАЗГОВОР С Л. И. БРЕЖНЕВЫМ

© Кожемяко Иван Иванович
2 августа 2016 года


Конечно, в ту пору я уже не был наивным человеком.
И мне казалось, что я был готов к любым испытаниям жизнью.
Но когда в трубке раздался достаточно отстранённый, но вежливый и твёрдый голос какого-то мужчины, я вздрогнул.
Первая мысль была – а не послать ли мне этого «шутника» подальше за его неуместную шутку.
Но что-то меня остановило.

 

И я внимательно слушал неведомого мне человека, который настойчиво мне поведал, что сейчас я буду говорить с Генеральным секретарём ЦК КПСС Леонидом Ильичём Брежневым.
Он же мне сказал, твёрдо и многозначительно, что вопросов Леониду Ильичу мне не задавать, а чётко и внятно отвечать на его вопросы.
Примерная продолжительность разговора пять минут.
«Хорошо», – уже спокойно ответил я и придвинул к себе тетрадку, с ручкой, чтобы записывать все вопросы Брежнева и мои ответы на них.

 
Все мы, занимающие серьёзные должности в войсках,  уже в ту пору знали, что у Леонида Ильича был график, и он, в зависимости от состояния здоровья и настроения, каждый день звонил то механизатору Петрову, то сталевару Сидорову, то директору завода…
А тут выбор пал на меня. Простое дело случая. В этот день Генеральный секретарь ЦК КПСС должен был, согласно графика, поговорить именно с теми, кто убирал урожай, из числа военных.
В трубке раздался отчётливый щелчок, и я услышал знакомый, по телевизору, естественно, голос Брежнева:
- Здравствуйте, товарищ Кожемяко!
– Здравия желаю, Леонид Ильич.
Говорил он очень медленно, и было такое ощущение, что человеку не хватает просто воздуха.
– Расскажите, как Вы справляетесь с поставленными задачами по оказанию помощи труженикам сельского хозяйства наших центральных областей России?
Сколько для этого привлечено сил?
Личного состава и техники?
Он как-то долго кашлял, тяжело, хрипло, а потом, придя в себя, добавил:
– Это важнейшая задача. И наша армия выполняет очень важную задачу, потому что селу, самому, не справиться в этих погодных условиях.
И он был прав.
Дожди шли почти каждый день.
И только знаменитые ЗИЛы, старенькие, но со всеми ведущими мостами могли пройти по бездорожью и грязи.
 

Я тут же ответил, в двух словах, что из себя представляет наша опергруппа по уборке урожая, сколько в ней личного состава и техники, и сколько уже сельхозпродукции вывезено с полей, по видам: картофеля, зерновых, фруктов, свеклы…
По его шумному дыханию я понимал, что он слушает меня.
И как только я замолчал, он стал задавать мне вопросы.
 

Даже сегодня, глядя на них, можно со всей очевидностью сказать, что эти вопросы готовились специалистами, каким-то секретариатом.
Их было много: и как местные партийные и советские органы помогают нам решать поставленные задачи; каково состояние правопорядка в районах уборки сельхозпродукции; как органы МВД взаимодействуют с нами по поддержанию порядка на дорогах; какие просьбы есть к центру…
Краем глаза я видел, как мой кабинет наполняется людьми.

 

Здесь был и Первый секретарь обкома партии, Фёдор Михайлович, пожилой, с буйной сединой на голове.
Фамилию, к несчастию, я забыл.
И Председатель облисполкома, милицейский генерал, много иных начальников.
Как они узнали о том, что я говорю с Брежневым, я не знаю и до сих пор.
Но стояла звенящая тишина и все прислушивались к тому, что я отвечаю Леониду Ильичу и что-то записывали в свои блокноты.
И когда Брежнев задал мне прямой вопрос:
«А лично Первый секретарь обкома, (всё же, по-моему – Мешков), вникает в дела военных, помогает вам?», – я откровенно и честно ответил:
– Уважаемый Леонид Ильич, Фёдор Михайлович очень много внимания уделяет нашей деятельности.
Открыт, доступен, руководство опергруппы в любой день и любую минуту может с ним встретиться, связаться, и возникшие проблемы разрешаются тут же.
И это было правдой.

 

Вот бы сегодня чиновники такого уровня были столь доступны, столь искренни, столь деятельны.
– Ну, хорошо, товарищ Кожемяко, передавайте мои приветы товарищу Мешкову. Желаю Вам успехов.
И разговор прекратился.
То, что все кинулись меня расспрашивать, что было вначале разговора, меня не удивило.
Я сто раз повторил, благо, все вопросы Брежнева и мои ответы ему были записаны в тетради, но не знал, что сущий ад ожидает меня впереди.
Уже через полчаса, а может и меньше – меня допрашивал Министр обороны, за ним – начальник Главного Политического управления Советской Армии и Военно-Морского флота, все иные начальники Сухопутных войск и руководство округа.
Мне кажется, что у меня и ноги дрожали к концу дня, и я уже просто физически не мог шевелить языком.
Отправив шифровку в адрес всех этих высоких начальников, в которой изложил, в деталях, свой разговор с Л. И. Брежневым, я успокоился.
Но не тут-то было.
Это было лишь началом моих терзаний и мук.
Ибо уже завтра, рано утром, ко мне прибыл какой-то поверенный от Первого секретаря обкома партии и попросил прибыть к нему.
Только я зашёл в кабинет Мешкова, он, тучный и грузный, энергично устремился мне навстречу.
За столом заседаний в его кабинете сидело много людей, мыслю, что это были члены бюро обкома партии и руководство облсовета.
– Иван Иванович, мы тут с товарищами подумали и пришли к выводу, что было бы правильно, если бы задачи, вытекающие из Вашего разговора с Леонидом Ильичом, были обсуждены на собраниях партийного и хозяйственного актива во всех районах области.
Разумеется, и на партактиве оперативной группы. Это вы решите сами.

 

Естественно, в ту пору от таких поручений отказываться было не принято.
Что-то больше месяца я ездил по районам области, и выступал перед всевозможными категориями партийного и хозяйственного актива.
А если ещё добавить, что меня везде сопровождали толпы газетчиков и настырно допрашивали о разговоре с Леонидом Ильичём, то в конце своей миссии мне было уже страшно скучно и неинтересно.

 

В гостиницу «Орёл», где квартировали офицеры опергруппы, я прибыл измученный и уставший.
И неслыханно удивился, когда администратор гостиницы, тут же встретившая меня у двери, словно поджидала месяц специально, сообщила, что по решению обкома партии мне «улучшены условия проживания».
Сказано было именно так, что меня неслыханно удивило. Меня полностью устраивал мой скромный номер, в котором я всё равно если и бывал, то не более двух–трёх дней в месяц.
Остальное время – в подразделениях.
«Мы все Ваши вещи уже перенесли», – добавила администраторша.
И когда она распахнула дверь номера, мне стало нехорошо – меня ожидал трёхкомнатный номер, нужды в котором никакой не было.
На мою попытку возразить против такого решения и отказаться от этого номера, эта милая женщина замахала руками и попросила:
«Иван Иванович, прошу Вас, не усложняйте мне жизнь. Я ведь никому не смогу объяснить, почему Вы отказались от этого номера.
Это решение принято ТАМ», – и она указала на величественное здание обкома партии, которое было с гостиницей рядом, совершенно.
Так я и остался в этом номере, в котором, правда, и пришлось переночевать лишь несколько раз.
Уборка подходила к концу и я с заметным облегчением выбрался из этих «барских покоев», которые мне были совершенно не нужны.
И, чтобы не писать отдельную работу, к которой Брежнев уже не имеет никакого отношения, буквально несколько слов о втором происшествии на Орловской земле, которое со мной приключилось.
Оно было менее приятным, нежели разговор с Леонидом Ильичом Брежневым.

 

В один из дней, я уже не помню какой, раздался голос, неведомо чей, который мне сообщил, что наш водитель стал причиной автокатастрофы с гибелью большого количества немецких туристов.
Слава Богу, что он успел назвать место происшествия.
Я вскочил в «УАЗик», и мы, только с водителем, до сей поры помню – Виктором, из Брестской области, призванным из запаса на уборку урожая, на предельно возможной скорости, понеслись к месту происшествия.

 

Я даже не вглядывался в прелести быстро меняющегося пейзажа, что делал всегда, потому что остаться равнодушным к очарованию природы на Орловщине, в Курской области и на Брянщине, где мы и убирали сельхозпродукцию, было просто нельзя.
Красота, вокруг, была неописуемая, но сегодня она мало меня занимала. Холодело сердце и я думал, что делать в этой ситуации.
Часа через полтора мы были там.
Зрелище было ужасным – красивый немецкий автобус, двухэтажный, «Мерседес», упал с высокого обрыва, на крышу, внизу копошились люди, масса машин «Скорой помощи», ещё тех, старых, естественно, стояли на шоссе.

 

Но спасать практически было некого.
Почти все немцы погибли. Особые немцы – все они были участниками битвы на Орловско-Курской дуге и в её годовщину приехали к местам боёв, где воевали на нашей земле в молодости.
И суровая правда жизни, возмездия, и настигла бывших захватчиков на этой земле, которую они испепелили и тщились завоевать.
Меня поразило спокойствие капитана ГАИ, который деловито прохаживался по обочине и был предельно уравновешен.
Я направился к нему и тут же спросил:
«По Вашему мнению – виноват наш водитель, из «целинного батальона»?
Почему я так спросил – лишь потому, что на дороге стоял и гружёный зерном ЗИЛ-157, и на его ступеньке сидел солдатик, явно не богатырского роста, и курил.
Капитан внимательно посмотрел на меня и спокойно сказал:
«Нет, товарищ подполковник, Ваш солдат тут ни при чём. Да он и подъехал уже тогда, когда всё это, – и он показал на автобус, – свершилось. Минут тридцать перед ним. Так что зря парня не мордуйте. Он, первый, и кинулся вытаскивать немцев из автобуса, молодец, не побоялся… Я думаю, что у водителя случился сердечный приступ, так говорят, предварительно, врачи, и он не смог удержать автобус на дороге. И слетел в обрыв. А местность у нас – видите какая – холмы, как горки приличные…»
Я уже писал не раз, что мы рано взрослели.
Поэтому я тут же попросил капитана сопроводить меня к тому месту, откуда можно позвонить.
– Лучше всего – в райком партии. Это недалеко и связь там приличная, – ответил он и мы направились к моему «УАЗику».
Через несколько минут мы были в райкоме партии.
Нас встретила очаровательная молодая женщина, секретарь райкома, и с пониманием отнеслась к моей просьбе – срочно позвонить моему руководству, так как я представлял, что уже творится в опергруппе.

 

Первому я позвонил генералу Турло Петру Михайловичу, начальнику опергруппы, и доложил, что НИКАКОЙ вины в произошедшем нашего водителя нет.
Тот облегчённо вздохнул:
«Ну, слава Богу, а то нас с тобой уже чуть ли не четвертовать грозятся. Все звонят, и дежурный по ЦКП, и сухопутчики, и из округа».
И тут же «бросил меня под гусеницы» начальственного гнева:
«Слушай, коль ты там, на месте, позвони всем и объясни ситуацию».
И я стал звонить.
Первое, что я слышал после представления, все смертные кары, которые только и можно придумать, обрушивали на меня высокие начальники – меня и исключали, все, из партии, и снимали с должности, и говорили вообще о самой возможности моей службы.
Особенно неистовствовал Михаил Данилович Попков, Член Военного Совета-начальник Политуправления Сухопутных войск.

 

Мы его и обиходно называли «Мехлисом», за крутой нрав и отсутствие какой-либо душевности.
Бескомпромиссности.
Правда, и к себе был Михаил Данилович безжалостно требователен, и работал в войсках дотошно, въедливо, отводя себе для отдыха лишь несколько часов.
И совершенно неожиданно меня спас капитан милиции, который в недоумении вслушивался в попытку моих объяснений с высокими начальниками.
Он, молча, взял трубку из моих рук, и, представившись, совершенно спокойно оборвал Попкова:
«Товарищ генерал-полковник, а что Вы тут распинаете подполковника? Никакой вины армейцев здесь нет.
Катастрофа случилась из-за сердечного приступа водителя автобуса».
Попков, видно, попробовал и с капитаном милиции говорить в подобном тоне, как и со мной, но тот его оборвал и ещё раз заявил:
«Ну, так же нельзя.
К слову, в районе нет ни одного происшествия по вине военных за весь срок уборки.
Честь имею!»
И передал мне трубку.
Конечно, Попков не извинился предо мною, и поставил задачу доложить о происшествии шифровкой, что я тут же и сделал.
Спасибо врачу, и он предоставил своё предварительное заключение по данному происшествию, которое я и передал в адрес дежурных по Политуправлениям Сухопутных войск и Белорусского военного округа, где формировалась наша опергруппа, по факсу.
На этом эта история и закончилась.
Но мне часто её вспоминали и потом, всю мою службу:
«А, это у тебя более сорока немцев погибло в дорожной катастрофе».
И завершу эту историю возвратом к Брежневу.
Мне кажется, что тот Брежневский «застой», как первым сказал главный разрушитель СССР Горбачёв, был самой светлой порой развития Советского Союза.
Мы, за звёздами и орденами, которые услужливые холуи вручали Брежневу, забыли о том, что жили в стране Великой и Единой, в которой было просто немыслимо и подумать о событиях, сродни Украине, войнах в Чечне, кровавых событиях Оша и Ферганы, Вильнюса и Баку, Степанакерта…
Мы забыли и практически вообще не говорим о значении для судеб мира Хельсинского договора, который позволил сохранить мир на Земле на столь длительный срок.

 

А ведь это было самым значимым событием деятельности именно Брежнева и его старой гвардии после войны.
При его правлении Россия сделала значительные шаги в развитии авианесущих тяжёлых кораблей, которые мы, в 90 годах, по цене металлолома, продали Индии и Китаю…
И ядерный подводный флот, который мы имели, гарантировал защиту Отечества от любого врага. Хорошо помню разговор на эту тему с адмиралом Флота Капитанцом, который с великой гордостью говорил, что в пору его командования Северным Флотом, не было на Земле силы способной сокрушить Советский Союз. И даже назвал, при этом, количество ядерных лодок, которые были в его подчинении. Их было на порядок больше, нежели сегодня.
Да и сегодня, посмотрите, все флагманские корабли флотов – ракетные крейсера, сработаны в пору Леонида Ильича.
И служат, безотказно, до сей поры.
Как и вся стратегическая авиация, гражданский аэрофлот, самолёты которого, за копейки, летали в каждый районный посёлок.
А сегодня не долетишь никуда, особенно – по Сибири и Дальнему Востоку.
Поэтому – не зря народ сам же и придумал жизненную мудрость, характеризующую Брежневское время:
«Жили при коммунизме и не заметили, как сами же от него открестились».
И последнее, что бы ни говорили речистые Познер и Сванидзе, но у нас было двадцать три военных округа и группы войск, четыре флота, а хлеб всё же стоил 12 копеек.
И мороженое 8.
И я, крестьянский сын, имел возможность получить ТРИ образования, до академического включительно, доктором медицинских наук стал мой старший брат, кандидатом медицинских наук - младшая сестра...
И этих ностальгических воспоминаний можно написать огромную книгу - и жильё "за так", и медобслуживание, и в каждом селе школа была.
И землю пахали всю, без остатка, попробуй, не вспаши и не засей. И семья была крепче, и двери бронированные не ставили в домах... И люди - сердечнее и добрее. Участливее.
Это я помню хорошо.
Кланяюсь Вам, уважаемый Леонид Ильич, Вашей светлой памяти фронтовика, который прошёл всю войну и не раз рисковал своей жизнью во имя нашей Победы.
А наносное, шелуха – она спадёт, и народ будет знать Вас и чтить, как патриота-государственника, доступного и сердечного руководителя Великого государства.
Осенью этого же, 1982 года, Леонида Ильича Брежнева не стало.