ЦОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ
Криокапсула с едва слышным шорохом распахнулась. Цон протянул ручки навстречу криоМатери – она всегда встречала новорожденных.
- Хочешь есть, Цон? Хочешь?
Он хотел. И заорал, требуя – ничем иным он свое согласие подтвердить сейчас не мог. Впрочем, криоМать была достаточно опытная, поняла все прекрасно.
В катетер хлынула питательная смесь – глюкоза, смесь сложных жиров, чуточку эмульгаторов и стимуляторов вкуса, гепатопротекторы, аминокислоты, антитела, обилие иммуноглобулинов, стандартная доза солей и электролитов, и чуть зажатая доза витаминов. Как обычно. Ничего нового. Цон на миг скривился, когда ожили его новорожденные вкусовые рецепторы. Захныкал по привычке – и осек сам себя.
Дальше – непременные процедуры по стимуляции нового тела. Цон их ненавидел. Хотя некоторые он утвердил сам – когда-то. Миостимуляционные иглы вонзились в кожу, пульсируя электрическими импульсами, заставляющими тонкие, еще неразвитые, мышцы, начинать сокращаться, расти, накапливая белковые молекулы, беспорядочно мельтешащие в кровотоке. Возникла боль, растеклась, опала, как волна прибоя, зажгла все клетки тела огнем… погасла. Цон засыпал и снова просыпался, чувствуя, как растет его молодое тело, как грубеет кожа на нем, как зудит в промежности – там отрастают зачатки пубертатного оволосения, как мимо проносится время первой эрекции и поллюции (криоМать регулярно вытирала его и устанавливала секс-стимулятор), как грубеет голос, как, под действием гормонов аденогипофиза, вытягиваются и крепнут кости и мышцы конечностей, как челка отросших волос (криоМать заботливо состригала их трижды в день) спадает на глаза и уши, как, провоцируемое пубертатным гормональным бумом, растет возмущение этим замкнутым пространством, процедурами, бесконечными инъекциями, проекциями психокодирования…
Вегетативные эластоленты расслабились, выпуская его. Цон с наслаждением потянулся, чувствуя, как играют развитые процедурами мышцы. На миг прислушался – ни намека на привычные призывы мочевого пузыря отлить каждые пять минут. Нет хромоты, нет боли в плече, нет тяжести в желудке и изжоги. Он перевел взгляд ниже – рельефный живот, без намека на жировые отложения. Дернул головой, ожидая хруста – не дождался. Отшвырнув пленку гамм-хлопка, накрывающую его тело, он подпрыгнул почти на высоту своего роста, звонко шлепнул пятками по полу, покрытому термомхом, повернулся, танцуя, на одной ноге, исполнил несколько па дикарского танца.
Засмеялся.
- Доволен? – насмешливо спросила криоМать, опираясь о антиграв-каталку. Тщательно заученным, профессионально-усталым, жестом.
- Очень, - подтвердил Цон, подпрыгивая еще раз и чмокая ее в щеку. Как обычно, криоМать от него шарахнулась, размахивая руками. Да-да, нарушение санитарного режима, вопиющее. Как обычно, она никуда об этом не доложит. Ей это тоже приятно. Как приятно это может быть любой суперстерилизованной женщине человеческой расы уровня Т, заботящейся о детях, которых у нее никогда не будет.
Тамбур криореанимационного кластера зашипел, одевая его в полипластовую оболочку в момент прохождения. Цон не любил это (и тамбур, и оболочку) - молекулярная одежда отлично облегала тело, создавая необходимую температуру, давление, электролитный баланс и циркуляцию жидкостей, но отделаться от ощущения, что ты идешь с голой задницей по зданию Центра АйТанаДэ, никак не получалось. Слишком много времени он проводил вовне.
По пути Цон небрежно отвечал кивками на приветствия коллег. Небрежность он выработал уже лет так пятьдесят назад, когда понял, что коллег – много, а полевых работников, сродни ему, не сдувающихся в первые же полгода – считанные десятки.
- Коллега цон мы рады вас прииииририри… - дрон Микаэлы, серо-оранжевый, октаэдрной формы, закружился рядом, невыразительным голосом пытаясь выдать то, что вложила в него хозяйка.
Цон на миг задержался.
- Ну? Продолжай?
Дрон сменил цвет на темно-лиловый, слегка приподнялся, выдал натужное басовое гудение:
- МЫОЧЕНЬРАДЫЧТОВЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ….
И звонко взорвался. Силовое поле стерильно-белого коридора тут же заключило и его, и осколки в оранжевый кокон. Кокон сжался до размеров игольного ушка и сгинул из глаз, аннигилировав содержимое. Проходящие мимо удостоили происшедшее разве что беглыми взглядами.
«У Микаэлы будут неприятности», - подумал Цон. С легким оттенком злорадства, с чуть большей грустью. Знойная латиночка до сих пор не может ему простить то, что он не нашел слов извинения за то, чего не совершал. И мстит до сих пор. Вот так вот, мелко, подсовывая дохлых дронов с биореакторным двигателем, сдыхающим под действием инактиваторов Центра. Словно не зная, сколько стоит провокация силового поля пятого уровня в коридоре АйТанаДэ.
Еще три коридора, похожих друг на друга, как близнецы Айа, и Цон оказался у больших, пафосных, и очень красивых дверей в Зал Коллегии. Вот так вот, с заглавных букв. По дверям, искусно вырезанным из цельных стволов белых деревьев тауда с далекой Лаури-Три, вилась филигранная резьба, густо расцвеченная золотом, серебром и вкраплениями из агата, аммонита и сердолика. Работа люстиан – маленьких, с булавочную головку, трудолюбивых и не мыслящих себя без обработки дерева. Крошечные домики, орбитальные базы, батальные сцены, казни, пиршества, битвы на земле и в небе, чествования героев… все это было отображено на дверях. И отображалось снова и снова. Люстиане никогда не переставали работать.
Айя стояли у дверей все тем же дружным строем, который сохраняли всегда – все трое на две головы выше Цона, все трое – мускулистые, кряжистые, стимулированные боевыми гормонами мышцы играют, армированная псевдокожа сверкает, боевые импланты заряжены, искусственные глаза с вживленными сканерами движения, сердцебиения, ароматического кода, анализаторами ДНК, группы крови, гальванической реакции кожи… да черт знает, чего еще – нарочито лениво обводят подошедшего.
- Интродуктор пятого уровня Цон Канинхалли.
- Надеюсь, уже шестого. Спасибо, Лимби, - позволил себе улыбку Цон. Больше ничего, любое движение могли счесть провокацией. – Пропустишь, или мне тут еще часок постоять? Ты не спеши, подумай – я понимаю, процесс нелегкий.
Близнецы расступились.
- Твой юмор, Цон, начинает раздражать. Кстати, я не Лимби. Лимби – вон.
Здоровяк махнул рукой вправо, на свою точную копию.
- Харэ трындеть, Лимби, - усмехнулся интродуктор. – Касби симпатичнее. А ты – страшен, как смертный грех.
Третий близнец угрожающе заурчал.
- Кстати, парни – после отчета мне, возможно, дадут шестой уровень и доступ к меню генопрэцепции. На вашем месте, я бы поостерегся портить со мной отношения. Вдруг мне будет интересно, как вы меняете пол каждую неделю?
Двери распахнулись, Цон вошел, оставляя негодующих клонов за ними.
Просторный зал, целиком отделанный черным полированным девониитом, блестящим, отражающим свет и, вообще, все виды лучей, и скользким, как лед. Тонкий рисунок из голубых полос, пронизывающих стабилизированный камень, непрошибаемый даже мезонным и кварковым зарядом, прерывался мелкой рябью точек – откуда в любой момент могли выстрелить парализующие иглы. Полоски люми в точках освещения. Узкая дорожка из белого мрамора, видимо – для контраста. Легкое гудение защитных полей девятого (самого высшего) класса. Шелест клубящихся в углах, невидимых, но крайне опасных, арф`дао, способных обезвредить любого нарушителя спокойствия за доли секунды проекцией болегенерации. И тугая струя холодного воздуха, исходящего из двух потолочных шлюзов кондиционеров – лето, все же. Впрочем, отвлеченно подумал Цон, шахты их в любом случае пронизаны лазерными решетками, демотивирующими излучателями, нашпигованы интеллектуальной колючкой с Кри, ядовитыми прилипалами из каньонов Нуттэ-И – наравне с обычными датчиками движения, белковыми детекторами и прочими инфразвуковыми разрушителями нейронной ткани.
Комиссия уже ждала. Она состояла из троих – как всегда. Состав комиссии никогда не меняется. В центре возвышался Каун-Дэ, чья громоздкая фигура, облеченная в молекулярку и обязательный розово-бордовый плащ Старшего, едва влезала в эргономичное кресло, обвисая со всех сторон. Слева сидела Цаяни, выглядевшая как его антагонист – хрупкая, тонкая, сложившая стрекозиные крылышки, окруженная едва заметным мерцанием атмосферного генератора. Иллюзатор трудился, скрывая ее жвалы, модулируя проекцию губ на их месте – Цаяни, по слухам, слишком часто в ранние годы сталкивалась с ксенофобией. Справа от Старшего парил И-фа-И, заключенный в тугую сферу, блокирующую жесткое излучение соляроида, родившегося в фотосфере КаДа-Маули-Восьмой. Рядом с ним, поддерживаемые антигравами, кружили вокатор, стилотар и дублирующий генератор сферы. Мало ли… основной откажет. Тогда на месте Центра будет огромная и очень долго фонящая нейтрино воронка.
- Интродуктор Цон.
- Интродуктор пятого класса, - поправил он. – Миссия завершена, доклад готов, я могу его предоставить.
- Видим, - бесцветно ответила Цаяни. Инсектоиды чужды эмоций. – К нему вернемся чуть позже.
- Позже? – удивился Цон. – Для чего же вы меня вызвали так экстренно?
- Холодность. Точно не для этого. Окончание фразы, - произнес вокатор соляроида. И-фа-И даже описал небольшой круг, подчеркивая сказанное.
- Правда? Ускоренный курс реанимации и отсутствие реабилитационных процедур мне померещились?
- Холодность дважды. Интродуктор Цон в очередной раз неадекватно закончил миссию. Смерть. Пятая по счету. Несмотря на более мягкий для работы сектор. Окончание фразы.
- Понятно, - произнес Цон. – Значит, вызвали меня не для…
- НЕ ДЛЯ ЭТОГО! – проорал Каун-Дэ.
В уши юноши толкнулась упругая волна вок-защиты, но не до конца погасила акустический удар. Впрочем, он был готов, вовремя открыл рот и успел прижать к ушам ладони. Шепот вириидада способен оглушить, голос – убить, вопль – раскидать на молекулы, это еще в Академии говорили…
Выглядел Каун-Дэ спокойным и собранным, но от его голоса вибрировал пол под ногами.
- ПЯТАЯ СМЕРТЬ! ВЫ В КУРСЕ, НАСКОЛЬКО ЭНЕРГОЗАТРАТНЫ ПРОЦЕДУРЫ РЕАНИМАЦИИ, ИНТРОДУКТОР ЦОН?
- Наверное, очень затратны.
- Гнев. Интродуктор, вероятно, слабо понимает, что вопрос серьезен. Окончание фразы.
- Я все прекрасно понимаю.
- Ирония. В таком случае, интродуктор, скорее всего, малопригоден для дальнейшего продолжения выполнения своих обязанностей. Интродуктор считает гибель нормой. Интродуктор считается не соответствующим требованиями. Окончание фразы.
Стилотар мерцал, записывая слова соляроида.
- Мне всегда было интересно, - медленно произнес Цон. – Почему..
- … в составе комиссии нет людей? – раздался невыразительный голос Цаяни. Она искривила виртуальные губы. Огромные глаза с не менее огромными, дублирующимися, зрачками на маленьком бледном лице моргнули обоими веками. – Люди устарели. Вы это прекрасно знаете.
- Поэтому вы регенерировали нас и засылаете в прошлое? Убедиться, действительно ли мы устарели? Или ваши галактоновые мозги что-то, все-таки, недоговаривают?
- Сдержанный гнев. Интродуктору Цону не следует выражаться таким образом. Окончание фразы.
Цон дернул щекой, обозревая зал. Чернота, пронизанная люмовыми полосками. И три Чужих, допрашивающих его.
- Паршиво с вами, ребята. Даже наорать не можете нормально. По-человечески. С матом и швырянием стакана в лицо.
Стилотар замерцал еще быстрее, записывая его слова и тут же интерпретируя их.
- У вас налицо синдром выгорания, интродуктор пятого уровня Цон, - сказала Цаяни. – Десять миссий вы провели блестяще, что не замедлило сказаться на вашей карьере. С первого уровня – на пятый. А потом, уж не знаю почему, вы стали стагнировать. Отчеты ваши стали слишком… эмоциональными и поверхностными, план задач – выполнялся лишь отчасти, в общении с вашими сотрудниками вы все чаще употребляете привнесенные жаргонизмы из того времени, в котором оказались. Отмечены вспышки гнева, провокации, дважды предотвращенные драки…
- Декорпускуляция? – спросил Цон. Сам не заметил, как голос стал хриплым, чужим. Одно дело – погибнуть на задании, зная, что после вспышки темноты ты очнешься в руках криоМатери, другое же – понимание, что темнота, обрывающая свет в глазах, наступит навсегда, когда за тобой закроется крышка саркофага, и волны деструктора разнесут твое тело на атомы…
- Хладнокровие. Не обязательно. Вероятность пропорциональна объяснениям. Отчет будет определяющим. Окончание фразы.
Какое-то время в зале стояла относительная тишина, прерываемая шумом кондиционеров, гудением сферы соляроида, шорохом стоящих на страже арф`дао и скрежетом жвал Цаяни.
- Поймите, интродуктор пятого уровня Цон. Комиссия пытается понять, насколько актуально возрождение человечества в принципе. Пока, к сожалению, данных недостаточно. А те, что поступают от интродукторов, слишком противоречивы, чтобы сделать какие-то конкретные выводы.
- Вы их собираете уже полсотни лет.
- Не такой уж и большой срок, - парировала инсектоид. – Ваша эволюция длилась куда больше. Пятьдесят стандартных лет – это необходимый минимум, выделенный, прошу заметить, вопреки моим рекомендациям. Для такой агрессивной расы. Особенно после того, как вы сожгли собственную планету…
- Я ничего не жег! – рявкнул Цон. Ощутил сквозь молекулярную одежду, как в миллиметрах от нее запульсировали готовые к атаке болевые поля защитников. – Меня там не было! Я даже не родился, когда это было!
- Хладнокровие. Эмоции ничего не решают в диалоге. Окончание фразы.
- Так нахер меня провоцировать?!
- Вас никто не провоцирует, интродуктор пятого уровня Цон. Кстати, жаргонизмы, о которых я упоминала – присутствуют и сейчас.
- Я работаю в ином времени! На планете, которой нет! Во времени, которого нет!
- Спокойствие. Комиссия знает, где работает интродуктор. Окончание фразы.
Цон посмотрел на свои руки – они дрожали. Без удивления он отметил, что дрожит и сам. От чего? От злости? На них? На себя?
Цаяни поднялась, ее четыре прозрачных крыла распахнулись. Пузырь генератора атмосферы поспешил изменить форму, приспосабливаясь.
- Комиссия ждет отчет. По итогам его – будет принято решение.
- О декорпускуляции? – хрипло произнес Цон, не узнавая своего голоса.
- О человечестве, - проецируемые губы инсектоида задергались, пошли рябью, подстраиваясь под движение жвал. – Ваша миссия была определяющей. Ее ждали, чтобы, наконец, определить – регенерировать ли человечество целиком на терраморфированной Рокка-Тиа-Третьей, либо ограничить его существование отдельными особями, задействованными в проекте АйТанаДэ.
- Это … серьезно?
- Максимальная серьезность, - выдал вокатор соляроида. И-фа-И слегка приподнялся над столом, изменил цвет с оранжевого на тусклый лимонный. – Решение будет принято. Комиссия ждет отчет. Окончание фразы.
Подождав, пока стихнет механический голос, поднялся Каун-Дэ.
- ВАША МИССИЯ, ЦОН, БЫЛА ОПРЕДЕЛЯЮЩЕЙ. ЭТО ИСТИНА. ВЫ ГИБЛИ ПЯТЬ РАЗ. В РАЗНЫЕ ВРЕМЕНА. БЫЛИ ВОИНОМ, ПАЛАЧОМ, ТИРАНОМ И ПРОРОКОМ. КАЖДЫЙ РАЗ – ПОГИБАЛИ. СЕЙЧАС ВАС ОТПРАВИЛИ В КРАЙНИЙ ВЕК ЧЕЛОВЕЧЕСТВА В КАЧЕСТВА ВРАЧА. ПОЧЕТНАЯ, УВАЖАЕМАЯ ПРОФЕССИЯ, ПОЛНОСТЬЮ ПРОТИВОРЕЧАЩАЯ ПРЕДЫДУЩИМ. СПАСЕНИЕ ЖИЗНЕЙ. ЛЕЧЕНИЕ БОЛЬНЫХ. ОДНАКО – ВЫ СНОВА ПОГИБЛИ. СРЕЗОВЫЙ АНАЛИЗ БУДЕТ ПРОВЕДЕН СРАЗУ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО ВЫ РАССКАЖЕТЕ КОМИССИИ.
Гул его голоса смолк, погашенный стабилизирующим излучением.
- Говорите, интродуктор пятого класса Цон, - едва слышным шепотом, после рева Старшего, прозвучал голос Цаяни. – Мы слушаем.
Цон выпрямил невольно сгорбленную акустическими ударами голоса Каунэ-Дэ спину.
- Мне кажется, я буду запинаться.
- Смех. Комиссия простит. Окончание фразы.
Цон помолчал. Сглотнул мерзкий, горький, непонятно откуда взявшийся, комок в горле.
- Двадцать первый век, - произнес он. – Континент – Евразия. Страна – Россия. Моя должность на момент интродукции – врач скорой медицинской помощи. Меня звали…
Он на миг запнулся, вспоминая. Вспоминая все.
- Меня звали Егор Михеев.
* * *
- Вы мой врач?
Егор обернулся. И замер.
Девушка мило улыбнулась, слегка прищурив зеленые глазки.
- Меня зовут Афина.
- Как, прости?
- А-фи-на, - с легким вздохом повторила она. – Родители постарались. Историки оба… любят древнегреческий эпос. Я ваш фельдшер.
- Понятно… Афина, - произнес Егор, не в силах отвести глаза.
Девушка была хороша. Потрясающе хороша даже. Точеная фигурка, достоинства которой подчеркивал белый хирургический костюм, видимо, оставшийся еще со времен практики, серебристые волосы, уложенные в кокетливую прическу, пухлые губы, милые щечки, и глаза – отливающие густой изумрудной зеленью глаза, в которых хотелось утонуть, сразу, без раздумий.
- А вы, так понимаю, Егор Алексеевич?
- Просто Егор, - пробормотал он, протягивая руку для пожатия. Смутился, отдернул ее назад. – Ты, это… смену приняла уже?
- Сейчас приму, - улыбнулась девушка. Еще милее, хотя, казалось, милее уже невозможно. – Я на дополнительное дежурство, так обычно – самостоятельно работаю.
- Давно?
- Пятый месяц, - пояснила девушка. – Как на работу пришла. Дефицит кадров, вы понимаете, наверное. Все фельдшера – только по одному. Врачей почти нет, а те, что есть – все заняты. Вы вот пришли – меня к вам и поставили. Повезло.
Афина даже хихикнула, подчеркивая, насколько повезло.
- Ладно, я в машину пошла, вы пока осваивайтесь.
- Да-да… в машину… - успел выдавить из себя Егор хлопнувшей двери. Встряхнулся, как мокрый пес. Да что с ним, в самом деле?
- НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ, ДВА-ТРИ! – ожил динамик селектора.
Егор торопливо накинул на шею фонендоскоп, хлопнул по карману, проверяя, на месте ли коробочка с наркотиками, заторопился вниз, на первый этаж подстанции, прыгая, как мальчишка, через две ступени.
У окошка диспетчерской его ждала Афина, внимательно изучавшая карту вызова и смешно морщившая носик. Мельком Егор скользнул взглядом по изящно отставленной ноге в летней туфле, ремешки которой уходили под брючину, переплетаясь, как греческие сандалии.
- Что нас ожидает?
- Астма, бабуля и пятый этаж, - фыркнула фельдшер. – Я у нее уже была. Там все просто – эуфиллин в вену и глицин под язык, потом - как рукой…
- Разберемся, - чувствуя себя лишним и раздражаясь от этого, произнес Егор. – Поехали.
Дорогой он чувствовал насмешливый взгляд Афины сквозь окошко в переборке между салоном машины и кабиной. Не оборачивался, хотя этот взгляд почти физически щекотал ему стриженый затылок.
«Фельдшеризм», - тихо злясь, думал он. «В чистом виде».
Понятно, вроде бы – относительно опытная уже фельдшер, которую прямо из-за парты швырнули в омут самостоятельной работы, которая уже успела и роды сама принять, и свой первый труп описать, и реанимационное пособие опробовать не на манекене с лампочками, а в полутьме алкашечной квартиры, одна, без помощи, давя слабыми девичьими руками безвольную грудную клетку лежащей матери семейства, пока ее дети, шатаясь, матерились в прихожей, пытаясь сообразить, что происходит. И он – молодой врач, только после института, набитый знаниями, как копилка – мелочью, но в отношении практики – нулевой. Реакция – понятна, нормальная такая реакция окопного солдата, лежавшего под минометным огнем, на желторотого летёху, спрыгнувшего в этот самый окоп в начищенных сапогах, с чистым подворотничком, и объявившим себя командиром. Понятно. Но, чего кривляться, уязвляет. И заставляет нервничать. Прямо на рабочем месте. В первый же рабочий день.
Двойной караул магнолий, скрывшись за поворотом, уступил кипарисам, склонившимся над узким проездом, представляющим собой тупиковый дворик «сталинки» Цветочного бульвара. Подъезды были отгорожены аккуратно постриженными кустами бузины, окаймлявшими придомовые садики, поддерживаемые в порядке усилиями пенсионерок, населяющих указанные «сталинки». То самое поколение, которое строило этот район. И станцию, на которой он теперь работает.
Водитель, не спрашивая, остановил машину у третьего подъезда – тоже знал, к кому едет. Егор выпрыгнул из кабины, распахнул дверь салона, протянул руку, собираясь забрать оранжевую укладку у фельдшера.
- Кислород захвати.
- Зачем? – с веселой снисходительностью спросила девушка. – Я там сто раз была. Там…
- Кислород захвати, А-фи-на, - раздельно произнес врач. – И давай впредь без комментариев моих распоряжений, договорились?
Шагая по дорожке из брусчатки к подъезду, он затылком ощущал уже неприязнь, излучавшуюся из зеленых глаз фельдшера. Ну да, приперся тут командир, врач третьей степени, последней стадии… кислород ему таскай. Носилки бы еще захватил. И дефибриллятор. И набор родовый, чего уж там…
Дверь в подъезд была металлической, с кодовым замком и решеточкой домофона. Сверяясь с картой, Егор набрал номер квартиры. Из решеточки полились певучие гудки. Краем уха он услышал, как сзади подошла Афина, остановилась очень поодаль. Излучая решение не работать больше с этим занудой даже на расстоянии, даже стоя сзади.
Гудки закончились.
- Вы точно правильную квартиру набрали?
Не отвечая, Егор снова ввел на клавиатуре номер. Нажал кнопку вызова.
Где-то на верху, под самой крышей дома, раздавалось воркование голубей. Грудной, мягкий звук, накатывающийся, как волна, и угасающий нежным вибратто. В небе горело яркое майское солнце, заливая ярким светом ту часть двора, что не была скрыта тенью дома – столик под здоровенным платаном и три лавочки, судя по потертости краски на них, часто посещаемые. Может быть, там даже каждый вечер сидит та бабушка, которая вызвала. Чудесное место, надо полагать, там вечером – прохладно и уютно, особенно, когда к твоей ноге прижимается бедро любимой девушки…
Звуки вызова домофона чем-то напоминали голубиное воркование. Они снова оборвались.
- Может, не нужна ей бригада уже? – обращаясь скорее к себе, чем к нему, спросила Афина. Насмешливые нотки, несмотря на свежеприобретенное презрение, никуда не делись.
- Может, очень нужна? – с неожиданной злостью спросил Егор. Все так же, не оборачиваясь.
Отойдя от двери, он подпрыгнул, пытаясь достать до окна первого этажа. Неудачно. Повертев головой, он подобрал камешек и бросил его в стекло. Звонко цокнув по стеклу, камень исчез в кустах бузины. За муслиновыми занавесками ничего не двигалось.
Выругавшись, врач подобрал второй камень, побольше, и с острыми краями, размахнулся и швырнул его, целясь в полуоткрытую форточку. Камень ударился о раму, рикошетом впился в стекло форточки, и рухнул в кухню квартиры в сопровождении целого каскада осколков.
- Ты чего, мудак? Ох… ел?! – заорал неожиданным басом тощий мужчина, появившийся в распахнувшемся окне незамедлительно за звоном стекла.
- Дверь открывай, живо! – рявкнул Егор. – Шустрее, твою мать!
- Чего?!
- ДВЕРЬ ОТКРЫВАЙ, ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ! – заорал врач.
Мужчина пропал из окна, через полминуты дверь подъезда издала троекратный писк, распахиваясь.
- Слыш, ты, конова…
Егор молча отпихнул его, и бросился вверх по лестнице. Сзади раздавался двойной топот – звонкий цокот каблучков Афины и шлепающие звуки домашних тапочек жильца с первого этажа.
Дверь в квартиру была полуоткрыта. Видимо, это все, на что хватило больную. И шумные редкие вдохи слышны были даже тут, в подъезде. Распахнув дверь, Егор увидел и саму пациентку – она, наряженная только в ночную рубашку в горошек, сидела на полу, привалившись к крашенной розовым стене, задрав голову и хватая воздух ртом. Упав рядом с ней на колени, он схватил ее за руки. Так и есть – кончики пальцев подтвердили его опасения мерзкой синевой. Синими были и усеянные жесткими седыми волосками губы, и крылышки пористого носа.
- У-у, нах! – раздалось сзади. – Пахомовна, ты чего? Ты жива, нет?!
Не церемонясь, врач разодрал ночную рубашку на груди бабушки, благо ветхая, много раз стиранная, ткань поддалась легко. Скользнул взглядом пессимиста, чтобы убедиться в том, в чем и так уже был уверен. Грудная клетка застыла на стадии максимального вдоха, межреберных промежутков нет, втянуты над- и подключичные ямки… да твою ж мать! Первый вызов на рабочем месте!
- Афина, кислород! - бросил Егор, стягивая с шеи фонендоскоп и шлепая мембрану на мокрую от пота кожу. – Салфетку намочи, три литра скорость. И катетер ставь!
Пока он выслушивал ожидаемую «аускультативную мозаику» и определял границы «немого легкого», фельдшер, мгновенно сбросившая с себя образ насмешницы-отличницы, успела натянуть на лицо больной пластиковую маску ингалятора, быстро, подобрав валяющуюся в том же коридоре, табуретку, выпрямила на ней дряблую руку и вогнала хоботок катетера в вену. Быстро, без суеты. И, слава богу, без комментариев.
- Доктор, что дальше?
Другой человек совершенно – холодная, спокойная, готовая к исполнению указаний фельдшер Афина. Красивая, по-своему, но – совершенно другая. На идеально белой брючине Егор заметил пятно ржавчины – зацепила старую трубу, когда бегала в санузел мочить салфетку. Даже не поморщилась.
- «Физа» - пятьсот, дексы – восемь.
- Ясно.
Шипел кислород из баллона, шумно втягиваемый редко дышащими легкими бабушки, тихо капал хлорид натрия в катетер, разбавленный гормонами, где-то за дверью матерился сосед, до сих пор не уходивший.
- Афина.
- Да, доктор?
- Второй «физ» подключай, столько же. В другую вену – гепарин десять тысяч.
Бабушка зашевелилась, замычала, попыталась что-то сказать, подняла руку, пытаясь стянуть с лица маску ингалятора.
- Ну-ну-ну, - успокаивающе проворковала Афина, почти так же, как голуби на крыше, мягко перехватывая ее руку и водворяя обратно на табуретку. Егор стрельнул глазами – катетер был прикреплен надежно, остался в вене. – Сидим тихо, родная. Не суетимся. Мы сейчас все сделаем, вы нам только не мешайте, ладно?
Бабушка поняла, покорно уронила руку. Егор, не вынимая из ушей дужек фонендоскопа, контролировал происходящее… да, фельдшер справлялась. Даже очень. Вовремя «перекинула» флаконы, вовремя подключила дополнительную дозу глюкокортикоидов, вовремя намотала на пухлое плечо больной манжету тонометра.
- Доктор, можно «уши»?
Егор отдал фонендоскоп, какое-то время смотрел, как девушка, сосредоточенно хмурившая бровки, накачивает «грушкой» давление в манжете, после чего вышел в подъезд. Сосед, на удивление, все еще был здесь, курил одну за другой сигареты, украшая пеплом и окурками пол, но – не уходил.
- Друг, сбегай в машину, а? Водителю скажи, носилки пусть вытаскивает. И… поможешь дотащить?
Сосед расцвел, как ландыш в мае, горделиво выпятил впалую грудь.
- Без проблем! Сразу бы сказал! Сейчас сыновей позову, дотащим!
- Извини за стекло! – успел сказать Егор, перегнувшись через перила, вслед его топоту.
- Да хрен с ним..! – долетело молодцеватое.
Бабульку торопливо спустили по лестничным пролетам – Егор, сосед, и два его плечистых сына-близнеца, погрузили на носилки, хлопнули дверями. Взвыла сирена, машина рванулась через двор, распугав кряканьем два паркующихся «ниссана» («У-у, буржуазия» - проворчал водитель, прибавляя газу), вылетела на дорогу. Врач повернулся – Афина сидела, обняв одной рукой полулежащую на приподнятых с головного конца носилках бабушку, одной ладошкой придерживая катетер (бабулька в процессе переноски все же ухитрилась его почти выдрать), второй – поглаживая ее по седому пучку волос на голове. Отвернувшись, улыбнулся. Непонятно чему – то ли благополучному исходу первого вызова, то ли…
У приемного отделения третьей городской больницы стояли минут двадцать – Егор писал карту, Афина возилась в салоне, вытирая тряпкой с дезсредством носилки.
- Егор Алексеевич.
- Да?
Девушка уже стояла рядом, у открытой по случаю летней жары, двери – прическа слегка растрепана, на форме – пятна гипохлорита, перемежающиеся с пятнами пота, легкие подтеки обычного девичьего макияжа, но глаза – зеленые, проникающие в самое сердце, все те же. Егор невольно скосил взгляд на недописанную карту.
- А как вы… узнали, что там астматический статус?
Хотелось, чего уже, рассмеяться, и покровите льно так сказать, что, мол, фельдшер – это, конечно, неплохо, но врач, все же, учится больше и знает лучше…
- Ты мне сказала, что сто раз там была, - мягко ответил Егор. – Бабулька, уверен, метилксантины потребляет в лошадиных дозах, раз болеет долго и серьезно. Значит – передозировка является просто вопросом времени. А раз на домофон не отреагировала…
- Только из-за этого? – распахнула глазки Афина. – А если бы она просто в туалете была?
Егор беспомощно посмотрел влево. Водитель насмешливо скривился и, зажав сигарету между зубов, неспешно вылез на улицу, оставляя врача одного.
- В туалете тоже домофон слышно.
- Там санузел далеко расположен.
- Бабушки слышат даже шепот соседей за стенкой, когда те ребенка планируют. Думаешь, домофон бы прослушала?
- Я серьезно…
Егор чертыхнулся:
- Ладно! Наитие это было! Веришь?
Девушка изогнула брови:
- Поверю, если пойму, о чем вы.
Помолчав, Егор взял ее ладонь в свою.
- Что я сейчас сделаю?
- Что сделаете?
- Да.
- Ну… - Афина неуверенно заулыбалась. – С ладонью? Не знаю. А какие вари…
Сжав ее пальцы, крепко, но несильно, врач, краснея, поднес их к своим губам.
- Ой…
- Не ожидала? – улыбнулся Егор. – Но где-то, в глубине души, была готова к этому, верно?
Девушка молчала, смотря в пол.
- Так и я. Не ожидал. Но был готов.
Молчание стало тягостным.
- БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ТРИ, ОТВЕТЬТЕ «РОМАШКЕ», - выручила рация.
- На связи двадцать третья, - ответил врач, тихо радуясь бдительности диспетчеров.
- ВЫ ОСВОБОДИЛИСЬ?
- Только что.
- ПИШИТЕ ВЫЗОВ.
- Пишем, - громко – даже слишком громко, сказал Егор. Видя, как Афина все еще стоит рядом, словно ожидая чего-то. Торопливо накидал на пустой бланк карты вызова адрес и повод, обвел их ручкой по нескольку раз. Потом, с натугой, повернулся.
- Яснополянская, тридцать. Давление. Едем?
Афина кивнула и пропала в салоне машины. Через миг он услышал, как она возится, перебирая укладку, растрепанную после вызова – раскладывает ампулы по гнездам в поролоне, впихивает бинты и салфетки, тесня пакеты для утилизации, контейнер для игл и прочие аксессуары…
Утром Егор задержался в воротах станции, широко зевнул, с удовольствием растянул руки, слыша, как хрустят суставы. Мимо с деловым видом прошествовал станционный рыжий кот Подлиза, покосился на незнакомого мужчину со спортивной сумкой на плече, фыркнул, и утопал в сторону диспетчерской, задрав хвост трубой. Егор засмеялся – его уже успели просветить, кот Подлиза – станционный талисман. Если фыркнет на тебя и задерет хвост – смена пройдет хорошо. Жаль, опоздал котик, буквально на пару часов. Агонирующий наркоман, перемудривший с дозой, изгадил финал первой смены.
- А вы домой, Егор Алексеевич? – раздалось сзади.
Холодея спиной, врач обернулся, чтобы полюбоваться на улыбающуюся Афину, стоявшую напротив, уперев ручки в бока.
- Да, если ты не возражаешь.
- Возражаю, - засмеялась она, подходя и обхватывая его руку своей. – Вы мне должны кофе со сливками, как минимум. За переулок Строительный.
Да, было… Неприятный вызов посередине ночи, и, спасибо Афине – успокоила люмпенов. Поскольку знала уже все семейство – по предыдущим вызовам. Тихо, спокойно, даже изящно сгладила конфликт, назвав основных скандалистов по именам, упомянув эпизоды их биографии, некоторым даже посочувствовала. Молодец девочка, чего уж…
Чувствуя тепло девичьих пальчиков, Егор даже зажмурился – не мерещится ли?
- А можно два кофе?
- Вам и мне?
- Мне и тебе. И меня уже начинает раздражать твое «выканье» вне рабочего времени.
- Ладно, - легко согласилась девушка, поправляя серебристую прядь невесть когда приведенной в порядок прически. – Тебе. И мне. Тем более – нам с тобой еще целый месяц работать.
Удар под дых – мягкий, но ощутимый, тараном для разрушения крепостных ворот, обернутым в большое количество подушек.
- Ты… серьезно?
- Я Валерьевну попросила, - сжимая его плечо своими пальчиками, сказала фельдшер. – С тобой очень хорошо работать.
Егор немного помолчал, переваривая, наслаждаясь теплом ее прикосновения.
- С тобой – тоже.
- Со мной? – смеясь, спросила Афина. – Правда?
Вызов остался позади, рассветное солнце с трудом пробивалось лучами сквозь легкое марево туч над угрюмыми после ночи горами, машина неслась на станцию.
- Афина.
- Да, доктор?
- Слушай, - Егор потер переносицу, - там это… точно мигрень была? Я что-то уже дурить начинаю от недосыпа.
Фельдшер появилась в окошке, удерживая вибрирующее стекло пальцами.
- Глаз красный, локализация болей в левой половине головы, магнезия с баралгином – вы же помните, да? Зачем спрашиваете?
- Так… - буркнул врач, отворачиваясь и пристраивая на колено планшет с прижатой к нему картой вызова. – Мозги уже начинают сворачиваться с этими ночами бессонными.
Он услышал, как девушка хихикнула сзади.
- Я сказал что-то смешное?
Ответа не последовало. Егор повернулся рывком, к окошку в переборке.
Афина сидела в крутящемся кресле салона, слегка наклонив голову, загадочно блестя своими ведьмиными глазами.
- Вы просто такой смешной, Егор Алексеевич.
- Правда? А именно?
- Ну… - девушка на миг показательно смутилась – опустила взгляд, сцепила пальчики, отвернула голову. Потом повернула ее обратно, дерзким и вызывающим жестом. – Как будто не знаете, что бессонные ночи мужчине обычно идут на пользу.
Краем уха он услышал, как закашлялся водитель, старательно пытаясь заглушить смех. Таким же рывком отвернулся от окошка, чувствуя, как горят щеки… да что там горят – пылают, превращая в пепел едва отросшую после суточной смены густую щетину на них.
- О работе думайте, Афина, - бросил он через плечо, начиная писать карту вызова. Или делая вид, что начал писать – слова путались в голове, и под шарик ручки лезла какая-то нелепая чушь.
- Только о ней и думаю, - раздалось сзади насмешливо.
Непонятно – о работе она, или о чуши…
Под капот несущейся по пустым утренним улицам машины ныряла бесконечно мотающаяся лента асфальта, подернутая пунктиром разметки, расцвеченная оранжевыми вспышками мерцающих светофоров, кое-где прерывающаяся полосками пешеходных переходов, рельсами трамвайных путей, кольцами канализационных люков, разбитыми зеркалами луж, рассеченных колесами редких машин… Егор, отложив недописанную карту, как зачарованный, смотрел на это, откинувшись на спинку сидения, чувствуя, как благодарно пульсирует кровь в уставших ногах, как давит на виски усталость бессонной ночи, как веки глаз, словно засыпанных крупными песком, норовят упасть и закрыться, желательно – навсегда.
Не глядя, он протянул руку назад, положив ее на окошко в переборке, растопырил пальцы.
Прошло несколько томительных, бесконечных, как вечность, секунд. Прохлада струящегося воздуха из открытого окна, вибрация железа корпуса, жесткая резина окна, впивающаяся в запястье. Ничего такого.
А потом в его пальцы вплелись тонкие, нежные, теплые и мягкие пальцы Афины.
Егор закрыл глаза.
Жаль, счастливую улыбку тоже нельзя вот так вот закрыть.
Краем уха он услышал, как хмыкнул водитель.
Слегка изогнул руку, чтобы было удобнее. Пальчики скользили по коже его пальцев, нежно, слегка неопытно, но старательно гладя, сжимая, слегка покалывая ноготками, чуть царапая кожу. Потом сильно сжали его ладонь, сильно, до боли… а потом вдруг их сменило жаркое дыхание и легкое, почти незаметное, касание девичьих губ. Буквально на секунду. Исчезло и оно, исчезли и пальцы.
Словно во сне, Егор медленно убрал руку.
- Отзваниваться будешь, доктор? – фыркнул водитель.
- Что?
Они на миг задержались у ее подъезда, не в силах разомкнуть руки. Афина прижалась к его плечу, сводя с ума дразнящим запахом ее…. ЕЕ духов, он не знал их названия, но уже успел поклясться себе, что только этот аромат станет в его жизни самым главным и единственным. Ощутил тепло ее кожи, провел пальцами по тонкой шее, принуждая ее выгнуться, давая возможность губам скользнуть по коже щеки, ощущая ими ее бархатистость, соскальзывая к робким, но жадным губкам, которые с готовностью распахнулись, стоило только к ним прикоснуться.
Поцелуй длился долго. Очень долго. Наверное, вечность стыдливо удалилась бы, полюбовавшись на него.
Наконец, Афина отстранилась.
- Завтра на смену…
- Помню…
- Тебе тоже, дурачок.
Серебристый, как ее волосы, смех. Под крышей ее дома тоже ворковали голуби – даже сейчас, в половину первого ночи.
- Я не хочу уходить.
- Отдай мне свой бумажник, - сказала девушка. – Пойдешь на остановку, захочешь сесть в маршрутку. Вспомнишь, что они уж не ходят. Поймаешь такси. Потом вспомнишь, что денег нет. Вернешься.
Егор засмеялся.
- А ты будешь ждать?
Афина сжала его щеки своими мягкими ладошками. Даже в ночной майской темноте ее глаза гипнотизировали.
- Я тебя всегда готова ждать.
Он некоторое время помолчал.
- Это очень серьезные слова. Их нельзя просто так говорить.
- Почему?
- Ты – еще очень молодая и очень красивая девушка, я же – уже не очень молодой, и не такой, как ты, красивый мужчина. Мало ли, вдруг в жизни твоей возникнет…
Тонкий, терпко пахнущий, пальчик прижался к его губам, обрывая:
- Шшшшш. Давай без этого, ладно? Я выбрала тебя. Ты – самый лучший на свете, и я хочу этому вот самому лучшему посвятить свой остаток жизни. Устраивает тебя такое объяснение?
Где-то далеко наверху карабкалась по легким призрачным облачкам маленькая круглая луна, заливавшая двор дрожащим зыбким светом. Невесомое серебро разливалось по кустам бузины, окаймлявшим дворик, по глянцевым листьями черешни-дички, уже мокрым от росы, по машинам, припаркованным у подъезда, переливалось бусинами под ногами, искрясь в крупных каплях, усеивающих резиновую дорожку, заботливо подложенную жильцами у входа в подъезд.
- У тебя точно никого нет? – резко – резче, чем собирался, спросил Егор. Напрягся в ожидании ответа.
Афина мягко улыбнулась. Зелень ее глаз сверкала даже в таком, предательском лунном, освещении.
- Есть. Теперь – есть. Он, правда, ревнив, как вижу, но при всем при этом – выше всяких похвал. И, мне кажется, он не против, чтобы я работала с ним, была с ним после работы, а еще родила ему детей. Или я ошибаюсь?
Егор помотал головой, чувствуя, как шумит в ушах.
- А если я скажу, что не ошибаешься? И насчет работы, и насчет детей?
Девушка прижалась к нему, обняла, уткнувшись носом в шею.
- Тогда, наверное, нет причин сомневаться, да? – услышал он. Теплое дыхание жгло его кожу. Аромат девушки, прижавшейся к нему сейчас всем телом – роскошным телом, скрытым от мужской похоти лишь белой облегающей майкой и джинсовыми шортами, сводил его с ума.
- Наверное, нет…
- Наверное, - хихикнула девушка. – Мой ты решительный.
На миг они снова прильнули друг к другу. На очень долгий миг.
- Афина…
- Да?
Егор на миг задержал руку на ее щеке, медля со словами. Сомневаясь, взвешивая, колеблясь.
- Мне кажется… я тебя люблю.
Девушка искристо засмеялась, высвободилась, скользнула к металлической двери подъезда.
- Нам завтра на смену. Пока.
Егор стоял, застывшим взглядом провожая ее, исчезающую за дверью. Пикнул электронный замок домофона, запирающий эту самую проклятую дверь. Медленно повернувшись, он зашагал прочь. Благо светила луна, и споткнуться было проблематично на ровном асфальте дорожки. Верно ведь сказал твой фельдшер, завтра на смену. С самого утра, до которого уже так недалеко. Так что негоже врачу линейной бригады предаваться слюнявым сантиментами.
Писк двери сзади раздался очень неожиданно. Очень.
Две девичьи ручки обвили его сзади, нежно, но сильно, развернули к себе, соскользнули с плеч, сжали щеки, чтобы удобнее было целоваться…
- Я тоже тебя люблю, - скорее понял, чем услышал Егор.
Афина пропала, махнув на прощание ладошкой.
Некоторое в Зале время стояла тишина, разбавляемая лишь гудением стабилизирующей сферы соляроида.
- Почему вы замолчали, интродуктор пятого класса Цон? - прозвучал бесцветный голос Цаяни. – Комиссия слушает.
Юноша обвел их взглядом – три иных, три чуждых формы жизни, три существа, которые твой рассказ и твои чувства, даже с проекцией вживленного эмпатора, воспринимают сухо, в виде, в лучшем случае, последовательности сигналов. Не переживая, не пропуская через себя, не осознавая. И уж точно – не сочувствуя.
- Слушаете…
- Максимальная сосредоточенность. Комиссия слушает. Окончание фразы.
- Пока комиссии непонятно, что привело вас к смерти, интродуктор пятого класса Цон. Вам необходимо обосновать это хоть какими-то оправдывающими фактами. С желательным указанием этических аспектов этого. Пока создается впечатление, что вы просто развлекаетесь.
Дернув щекой, Цон посмотрел на Цаяни:
- Знаешь, а в моем смодулированном детстве мы действительно развлекались. Примерно следующим образом: выбирались вечером на пустырь, что за домом был, ловили стрекоз, после чего держали их за крылья, и стравливали друг с другом. И, они, сближаясь, очень чудесно жрали друг друга. Отрывая лапки, прокусывая глаза… Даже не заморачиваясь этическими аспектами.
Проекционные губы инсектоида искривились.
- Эти подробности мне известны, интродуктор пятого класса Цон. Я была одной из тех, кто санкционировал проекцию воспоминаний в ваш мозг в данной миссии. И упомянутых вами – тоже. Если вы хотели меня задеть данным высказыванием, могу вас разочаровать.
- Раздражение. Препинания по вопросам ксенофобии вполне возможно отложить на следующее заседание. Окончание фразы.
Отвернувшись, Цон… неужели он действительно делает это? Рядом мерцают болевые поля нервничающих арф`дао, пульсаторы уже готовят к выстрелу капсулы с миорелаксантами, видя, что сошедший с белой дорожки на запретную зону допрашиваемый вдруг опустился на колени, сгорбился, закрыл лицо руками, группа коллантов с Фи`иРата, чьи тонкие длинные тела были сплошь унизаны шипами с биотоксином, готовится выскользнуть в Зал через специальные отверстия в полу…
Не тронулся с места И-фа-И. Это и понятно, опасно было бы соляроиду, даже в стабилизирующей сфере, приближаться к белковому существу, минуя защитные поля девятого класса. Остался неподвижным и Каун-Дэ. Все такой же громоздкий, неповоротливый, поддерживаемый гравитаторами, внешне равнодушный. Вириидады рождаются неподвижными и умирают неподвижными. Любое движение для них, с их загадочным метаболизмом – смерть.
Цаяни изящным пируэтом перепорхнула через стол, опустилась за запретную линию, аккуратно прикрыла юношу тонкой слюдой крыльев.
- Защиту блокировать.
Мягкая тонкая лапка насекомого аккуратно обняла плечи агента, вторая притянула его к себе, прижимая вздрагивающего Цона к армированному хитину груди.
- Расскажи, Цон. Это нужно. Это важно. И не плачь, пожалуйста.
* * *
- Знаешь, - выдохнул Егор, закрывая за собой дверь, - я уже как-то даже слегка очень устал. Двадцатый вызов… там что-то вроде про второе дыхание эти ваши врачи говорят?
Он хмыкнул, приглашая Афину посмеяться. Девушка послушно искривила губки, скользнув глазами по стене подъезда.
- Ну да.
- Ну да – и все?
- Устали, да, Егош, - кивнула Афина, перехватывая поудобнее оранжевый ящик.
И зашагала вниз по лестнице. Невольно врач залюбовался неизменно грациозным покачиванием ее бедер. Потом спохватился, протянул руку, намереваясь забрать укладку.
- Не надо, я сама.
- В смысле? – удивился Егор. – Что значит – сама? Давай донесу, я-то точно не развалюсь.
В боковом кармане формы Афины расплылась звонкая нота. Пришло сообщение на телефон. Пятое уже за только что обслуженный вызов.
- Кто там тебе так настойчиво написывает?
- Да подруга. Ребенок у нее заболел, вот, спрашивает.
- Странная у тебя подруга, - покачал головой Егор, пока они спускались по широченной лестнице подъезда новостройки. Размах пролета вполне способен был пропустить груженый «Камаз». – Чего писать-то? Телефонотерапия – дело неблагодарное. Мы же на смене, скажи ей, пусть вызов оформит, съездим, посмотрим.
Афина промолчала, толкнула дверь подъезда. Слегка хмурясь, врач последовал за ней к машине. Распахнул перед ней дверь, помог забраться, на миг задержал ее пальцы в своих.
- Точно все нормально, Афин?
Девушка наконец-то позволила поймать свой взгляд. Улыбнулась.
- Да, родной, все хорошо. Ты прав, я действительно уже устала.
Ощутив привычное тепло в животе, он погладил ее по запястью.
- Ничего, котенок. Завтра сменимся, выспимся, сходим на море, а потом вечером можно в кино.
Запястье ее чуть заметно дернулось.
- Прости, завтра, наверное, не получится. Я лучше съезжу, посмотрю, что там с ребенком. Нервничает она просто.
- А участкового педиатра вызвать – религия не позволяет?
- Не злись, - как всегда, улыбка Афины действовала безотказно. – И не ревнуй. Я же тебе сказала еще два месяца назад – повода я тебе никогда не дам. Педиатра она вызывать не хочет, не доверяет. А я, все-таки, подруга.
- Надеюсь, - неохотно поддался уговорам Егор. – Просто у меня были планы относительно нас на завтрашний день, так, на всякий случай. И на ночь – тоже. Подруг об этом неплохо было бы предупреждать.
- Форс-мажор, сам понимаешь…
Словно ставя точку в ее фразе, в кармане певучей трелью отозвалось еще одно пришедшее сообщение.
- Этому форс-мажору поскромнее бы быть, - буркнул врач, выдергивая свою руку из ладони девушки.
Он захлопнул дверь в салон. Немного сильнее, чем планировал.
Усевшись в кабину и водрузив на колено планшетку с картой вызова, Егор скосил глаза назад. Это уже стало своеобразной маленькой традицией - встречаться взглядами после окончания вызова, тут, через окошко. До этого момента. Афина что-то быстро писала, нажимая клавиши телефона. Ее губы подергивались, словно она в этот момент с кем-то усиленно спорила.
Егор отвернулся. Сжал зубы, дернул щекой. Медленно выдохнул.
Ну не мальчишка же, в самом деле! Чего проблему из переписки делать? Может, правда, там ребенок болеет?
- «Ромашка», двадцать третья свободна на Парковой.
На часах было уже половина двенадцатого ночи. Егор курил пятую сигарету, стоя на балконе и бездумно стряхивая пепел через каждые три-четыре секунды. Афина не звонила и не писала весь день. Весь этот чертов день!
Он со злостью швырнул окурок куда-то вниз, в огороды. Остаток сигареты в наступившей августовской темноте описал сияющую дугу, расцвеченную гаснущими искрами. С балкона парой этажей ниже тут же раздался негодующий вопль соседки. Огород ее, окурки выгребает периодически, тех, кто их кидает, сразу загоняет в расстрельные списки.
Такого не было никогда. Все эти два месяца они и часа друг без друга прожить не могли. Постоянные звонки, сообщения, слова, от которых в груди начинался пожар… бесконечные признания, легкие ссоры, после которых было так приятно мириться. Один раз он заснул, вымотавшись после дополнительной смены, не слышал ее звонков – проснувшись, обнаружил пять пропущенных и полное обиды сообщение. Потом был чудесный теплый вечер на лавочке возле ее дома, дурманящий запах ее духов и ее тела, извинения и новые слова любви, которые никак не хотелось прекращать повторять. В другой раз вспылил он, не дождавшись ответа на сообщение – потом лишь узнал, что в тот момент она была на вызове, пытаясь найти вену у умирающего диабетика, у которого заваленное кардиогенным шоком давление крайне неудачно сочеталось с «резиновыми» от основного заболевания венами… Все это проходило и забывалось сразу, смывалось волной страсти и нежности, которая захлестывала обоих.
До той самой вчерашней смены, когда девушке написала какая-то там подруга с больным ребенком. Писала настойчиво, весь день и даже часть ночи. С утра Афина подставила под поцелуй щеку вместо губок. И убежала, пообещав позвонить, как освободится. Сейчас уже без получаса как ночь, а телефон словно онемел.
Щелкнув зажигалкой, Егор затянулся очередной сигаретой. Позвонить? Зачем? Может, там все серьезно? Или просто, вернулась домой, прилегла на десять минут, и уснула на весь день и его остаток… ну все же бывает. Не начинать же склоку только из-за того, что вовремя не позвонила!
Телефон издал звонкое «клинг». Отшвырнув сигарету (соседка снизу, словно караулила, завопила с утроенной силой), юноша жадно схватил его со стола, движением пальца снял блокировку.
«МЧС края предупреждает: в течение ближайших суток возможны ливневые дожди, подъем уровня рек…».
Егор что-то прорычал, едва сдержав позыв зашвырнуть проклятый прибор и это идиотское предупреждение следом за сигаретой. Третью неделю жара стоит, духота дикая, на небе ни облачка… ливневые дожди, вашу мать! Про бураны и падение метеорита бы еще предупредили!
Вернувшись в свою комнату, он упал на кровать, тяжело дыша и сжимая кулаки. Ну, в самом деле, нельзя так! Взрослый человек, мужчина и врач, надо бы как-то поспокойнее на такие вещи реагировать.
Минуты текли, одна за другой, сливаясь и обрастая более серьезными названиями. Полчаса… час… полтора часа…
Он даже не заметил, как задремал. Просто закрыл глаза, устав тупо созерцать лишенный голоса телевизор – и неожиданно куда-то провалился. Даже успела присниться какая-то чушь – кроваво-красный коридор, весь перевитый пульсирующими кабелями, восьмилапая тварь, весь коридор перекрывающая, острые кривые иглы, выстрелившие из четырех задранных конечностей твари, боль, разлившаяся по телу в тех местах, куда эти иглы попали, натужный хрип – видимо, ее вопль, голубое мерцание, парализовавшее существо в нескольких сантиметрах от него, мягкое и громкое эхо по коридору «Экзамен провален, дисцент-интродуктор. Допущены следующие ошибки…».
Вздрогнув всем телом, он проснулся. Телефон, который он так и не выпустил из руки, зажужжал еще раз.
«Милый, прости меня, я очень сильно задержалась. Пока лечила, пока все рассказала, пока посидели вместе – не заметила время. Люблю тебя. Завтра увидимся».
Егор торопливо щелкнул на пункт меню «Позвонить абоненту».
Мерзкий переливистый звук и равнодушный женский голос «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
До самого утра он не спал, лежа на кровати и глядя в потолок, непроизвольно проводя рукой по тому месту на простыне, где сейчас должна была спать Афина.
Утром Егор пришел на смену почти на час раньше. Дополнительная, как всегда в летний период, смена, для них обоих – хорошо хоть, в свое время, в восемь. Бывало, и в семь-тридцать их Валерьевна ставила.
Он ждал на крыльце, сидя на лавочке, опять куря одну за одной, не чувствуя даже вкуса, вскипая и вновь успокаиваясь, рождая в мозгу, истерзанном бессонной ночью, десятки сценариев предстоящего разговора – от самых невинных, логично объясняющих нелогичное поведение его девушки, до самых отвратительных, которые он тут же отвергал. Нельзя такое думать про любимую. Которая сама, без принуждения, сказала, что никогда не даст повода для ревности. И готова всю свою жизнь посвятить только…
- Привет, - улыбнулась Афина, выходя из-за угла здания подстанции – легкая, изящная, затянутая в узкое розовое платье с довольно смелым декольте, подчеркивающим приятную округлость ее маленьких упругих грудок. – Ты почему тут, а не в комнате?
- Тебя жду, - ровным голосом произнес Егор. – Ты же не против… надеюсь?
- Дурачок, - засмеялась девушка, изогнулась и звонко чмокнула его. В щеку. – Я побежала, смену надо принимать!
Повернувшись, он проводил ее взглядом, снова задержавшись на колыханиях ткани юбки, на миг обнимающей ее бедра и очерчивающей их стройность. На этот раз в мягкое чувство очарования вплелись нотки непонятной назойливой горечи.
Промолчал, поднялся и пошел в помещение заправочной получать коробочку с наркотиками. Там была небольшая очередь, и кто-то из фельдшеров, торопясь на вызов (только что объявили бригады смены семь-тридцать), вряд ли специально, но сильно, от души, заехал ему острым углом терапевтической укладки под ребра.
- Егор! Ты чего?!
Он очнулся – его крепко держали ребята с психбригады, обхватив за плечи. Одна его рука сжимала ворот формы бедолаги-фельдшера, скрутив его в узел, вторая со сжатым до боли кулаком уже была занесена для удара.
- Рехнулся, что ли? Случайно ж толкнул тебя человек, ну!
- Отвалите! - рявкнул врач, высвобождаясь и отпуская толкнувшего. Тот моментально исчез за дверями заправочной, чертыхнувшись напоследок.
Вызова прилетали по рации один за другим, поговорить было некогда. Афина спокойно, как всегда, выполняла все распоряжения своего врача, но каждый раз, как ловила его взгляд, отводила глаза. Он терпел это, пытаясь бороться с колючим комком в груди. Этот комок появился еще позавчера, и теперь только рос и обрастал новыми колючками.
- Афин… - улучив минуту во время краткого, как всегда, обеда, спросил он, - у нас с тобой точно все в порядке?
Девушка вопросительно изогнула бровь:
- Ты сейчас о чем?
- У меня такое чувство, что ты меня избегаешь сегодня.
Она снова рассмеялась.
- Я же тебе объяснила, что вчера у подруги была. Мы сто лет не виделись, поэтому я задержалась немножко…
- Поэтому не звонила, не писала, в полвторого ночи отделалась сообщением и телефон сразу выключила?
- НА ВЫЗОВ БРИГАДЕ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ, ДВА-ТРИ! – оборвал его селектор.
Потом, уже под вечер, они оказались на десятом этаже дорогой, сияющей сталью и синим стеклом, новостройки – «Ромашка» одарила их очередным «температура, десять лет, звонят тревожно». Капризное, и явно небедное семейство, роскошная квартира с огромным количеством комнат, надменный папаша, с показной неохотой позволивший осмотреть своего отпрыска с энтеровирусной инфекцией, с кривой же ухмылкой наблюдавшей за всеми действиями бригады, отпускавший язвительные замечания сродни «А у вас вообще медицинское образование есть, молоднячок?» и «Смотрите, я сейчас в Москву позвонить могу знакомому (звучит ничего не говорящая фамилия некого светила и опоры отечественной медицины), если диагноз не сойдется – завтра можете другую работу искать». Пока Егор, стараясь не реагировать на очевидные подначки, смотрел пузатого юнца, задорно молотившего его ногами и руками, оравшего и плевавшегося, стараясь непременно попасть лицо врача, пухлая жена отца семейства, полностью разделяя позицию супруга, снимала процесс осмотра наследника на телефон – несомненно, для последующего предоставления доказательств в Гаагский суд, в случае чего. От предложенной госпитализации в инфекционную больницу было брезгливо отказано, слова про вызов участкового педиатра – насмешливо проигнорированы, назначения, оставляемые Егором, комментировались в стиле «А нам точно это лекарство нужно, или вы с этого процент имеете?». Вопль, которым осчастливил помещение после инъекции литической смеси отпрыск семейства, едва не расколол все стекла и зеркала в квартире, заставив даже звякнуть хрусталь на полке серванта. Мамаша, на миг отложив процесс съемки, облапила скулящего толстячка, замахнувшись на Афину кулаком и пробормотав себе под нос нечто, подозрительно похожее на «ууу, тварь». В этот момент фельдшер не выдержала – фраза «А ваша санитарка точно не пьет? У нее вон руки трясутся!» созерцающим все действо отцом семейства сорвала уже изрядно истончавшую под напором быдлячества плотину толерантности и терпимости.
- Слушайте, вы..!
- Тихо! – рявкнул, вставая, Егор.
Мамаша, радостно взвизгнув, тут же отпихнула воющего юнца и нацелила камеру подхваченного смартфона на него – вот, вот оно!
- Афина, идите в машину, пожалуйста, - медленно, цедя каждое слово, отчеканил Егор. – Мы уже закончили, я сейчас карту только допишу.
- Я…
- Идете, пожалуйста!
Девушка вспыхнула щеками, с грохотом захлопнула створки оранжевой укладки, рывком поднялась и исчезла.
- Ты своих подчиненных воспитывал бы, что ли, доктор, или кто ты там по должности, - с тщательно отрепетированной презрительной ленцой произнес хозяин квартиры. – А то истеричкам доверять людей лечить – неправильно, не находишь? Странно, что их вообще до работы допускают. Она его вообще туда уколола, а?
Егор торопливо дописал последние слова в паспортной части карты вызова, молча поднялся и направился к двери. Краем уха он услышал писк отключаемой камеры телефона – мать решила, что доказательств врачебной халатности у нее достаточно, а память на смарте не резиновая.
Дверь была заперта. Отец семейства, снисходительно усмехнувшись, отпер невесть когда успевшие самозапереться три замка, выпуская врача в подъезд.
- Короче, гипакрат, смотри, если ты там чего-то напут…
Егор коротко, почти незаметным движением, заехал ему в солнечное сплетение. Мужчина торопливо переломился пополам, сползая по стене, выпучив глаза и раскрывая рот, как выброшенная на берег рыба.
- И ты смотри, говна кусок, - негромко, но четко, произнес врач, наклонившись над ним. – Ты сейчас очень сильно оскорбил мою девушку. Я тебе это спустил только потому, что я сейчас при исполнении и нахожусь на вызове. Но завтра, ровно в восемь утра, я эту форму сниму, и перестану быть медиком, стану обычным обывателем. Который тут родился и вырос – в отличие от тебя. Адрес твой знаю, фамилию тоже. Так что, встретимся и пообщаемся на нейтральной территории на тему истеричек, молоднячка и поиска другой работы. И про то, кто чего напутал – отдельно поговорим.
Он наклонился еще ниже, к заросшему волосами уху сидящего на ламинате пола и натужно сипящего хозяина квартиры.
- А если мне общение не понравится – тогда молись, сука.
Аккуратно прикрыв дверь, врач спустился по длинной лестнице. Забрался в машину. Повернулся к окошку в переборке:
- Афин, ты в порядке?
В полутьме салона санитарной машины белый силуэт девушки вырисовывался смутным пятном, но было очень хорошо видно, что она смотрит в сторону.
- В порядке.
Льда в ее голосе хватило бы на десяток ледниковых периодов.
- Да в чем дело, черт возьми? Ты же понимаешь, что скандалить там – себе дороже было бы?!
- Понимаю.
Все тем же, невыразительным тоном, глядя куда-то мимо него.
- Док, звони уже, - сказал водитель. – Мне меняться надо, если что.
Егор подавил рвущееся наружу ругательство, медленно закрыл и открыл глаза, глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Сдернул со шпенька рацию.
- «Ромашка», двадцать третья свободна на Благостной.
- НА СТАНЦИЮ, ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ! – донеслось сквозь шипение помех.
Тем вечером Афина ушла со станции молча, не попрощавшись. Просто собрала вещи в пакет, хлопнула дверью, игнорируя любые попытки с его стороны заговорить с ней. Егор почти час просидел на крыльце, глядя в одну точку и не реагируя на недоумевающие тычки пришедшей смены – мол, чего ты тут торчишь, отработал же!
На следующий день он, придя на станцию, обнаружил, что он стоит в смене с другим фельдшером. Фамилия Афины красовалась напротив цифры «27» - и эта бригада уже успела укатить на вызов. Полдня он колебался, потом все же достал телефон.
«Афина, что происходит?» - улетело в окно смс.
Пока он ехал на первый свой адрес, пока поднимался на этаж, пока смотрел кардиограммы одинокой бабульки, скучающей по покойному мужу и ежедневным инъекциям магния сульфата – он ждал ответа. Ответа не было.
Его не было и на последующие сообщения с его стороны в течение всех суток. На станции они не пересекались, лето же, пик роста вызовов – линейные бригады уезжали со станции утром, и утром же на нее возвращались, выплевывая из провонявших потом, дезсредствами, немытыми телами, кровью и бензином внутренностей машин шатающихся, вымотанных бессонными сутками, фельдшеров и врачей, которые, не имея даже сил ругаться вслух, тащили оранжевые ящики в ячейки и вяло обменивались приветствиями. Кто-то, задерживаясь на крыльце, через силу затягивался сизым дымом из уже третьей открытой пачки за смену; кто-то, зевая и устало мотая тяжелой головой, пытался дописать оставшиеся карты вызова, расходный лист и еще десяток не менее важных для здоровья пациентов документов; иные, не дойдя до комнат отдыха бригад, усаживались на стулья в коридоре подстанции, вытянув отекшие ноги, смотрели на проходящих мимо мутными от усталости глазами. Даже старший врач, привычно ругавшийся на халтурно оформленные карты вызова и рецепты, делал это вполголоса и с очевидной натугой.
«Ты меня долго собираешься игнорировать? Если от меня устала – так и скажи, хватит в молчанку играть!».
Вернувшись домой и выспавшись, Егор угрюмо убедился, что и это сообщение ушло в никуда. Выматерившись, он набрал ее номер. Потом еще раз. И еще. Потом швырнул телефон на кровать, устав слушать короткие гудки.
Вечером он долго ходил из угла в угол, то убеждал себя в своей правоте, то – ругал последними словами. Снова и снова сжимал кулаки, чувствуя, как тот самый ком в груди уже пустил метастазы. До этого он даже не подозревал, что может быть настолько больно от душевных мук. Да, были когда-то отношения, начинались и заканчивались, но никогда, дьявол, никогда не было ТАК больно! Нет ничего страшнее неизвестности.
Букет роз был большим, настолько большим, насколько вообще могла позволить его зарплата. Поднявшись по знакомой лестнице «сталинки», Егор несколько раз позвонил в дверь.
Тишина. И эта тишина начинала давить. Афина свои вечера проводила дома – всегда. Свет в ее окнах горел, но дверь никто не открывал.
Он осторожно постучал:
- Афин, это я. Открой, пожалуйста.
Букет жег руку. И вновь – эта же проклятая тишина за дверью.
- Афина! Я же знаю, что ты дома!
Он постучал сильнее, до боли в кулаке.
- Молодой человек, если будете хулиганить, я милицию вызову! – выглянула из соседской двери бабулька с покрашенными в фиолетовый цвет волосами, запахнутая в толстый халат, расписанный тигровыми полосами. Хвоста разве что не хватало.
- Я к своей девушке пришел, угомонитесь.
- Ваша девушка ушла три часа назад, - мстительно ответила старушенция, встряхивая прической. Ухмылка сделала бы честь любой ведьме, специализирующейся на отворотах, наведении порчи и одевании венцов безбрачия. – И пока не возвращалась. Она так дверью обычно хлопает, что у меня посуда на полках подпрыгивает. Можете ей это передать, как дождетесь. Я когда-нибудь точно милицию…
- Куда ушла? – хриплый голос мог принадлежать разве матерому пропойце, оравшему полночи хулу играющему «Спартаку». Но почему-то Егор в нем узнал свой голос.
- А куда молодые обычно уходят ночью, когда за ними на джипах приезжают? – язвительно поинтересовалась старушенция, захлопывая свою дверь. Громко. До подпрыгивания посуды на полках у всего подъезда разом.
Снова воцарилась тишина. Теперь – не давящая, а рвущая душу.
Шатаясь, как пьяный, Егор вышел из подъезда, смутно понимая, куда направляется. Словно в бреду, он остановился, уперся лбом в холодный бетон стены, что-то промычал, не в силах облечь это в слова. Несколько раз ударил по стене кулаком, с каким-то отстраненным наслаждением чувствуя боль на костяшках. Некоторое время невидящим взглядом смотрел на кровь, стекающую между пальцами. Потом громко, как раненное животное, застонал, тяжело сел на ступеньки подъезда, обхватил голову руками.
Рядом с подъездом, в жестяной ванне, выполняющей роль водоема дачного участка приподъездного типа, оглушающее и внезапно заквакали жабы, выпрашивая обещанный МЧС ливневый дождь.
Встряхнувшись, Егор с трудом поднялся. Послезавтра на смену, возникла откуда-то мысль. На свои законные сутки, в свою бригаду. Но уже без Афины.
Афина сейчас где-то и с кем-то.
Уйти стоило огромных усилий. Еще больших усилий стоило не заорать от боли в груди, от обиды, от понимания, что тебя просто и цинично предали.
Стрекотали цикады. Голосили квакши в садике.
Глухо ворковали устраивающие на ночевку в ветвях кипариса голуби.
Егор, не разбирая дороги, торопливо шел по пустой улице, то и дело срываясь на бег.
Где-то там, сзади, на ступенях лестницы подъезда, лежал умирающий, раздавленный ногой, букет роз.
Сообщение пришло утром. Егор успел проснуться, успел облиться контрастным душем, успел провести по щекам бритвой и даже успел запихнуть в микроволновую печь нехитрый завтрак холостяка – макароны с салатом из огурцов-помидоров, политые соевым соусом.
«Ты сам во всем виноват!!».
Чувствуя, как комок в груди радостно заметался, растопыривая шипы во все стороны, врач ответил:
«В чем я виноват?».
Микроволновка настойчиво пищала, требуя забрать разогретое блюдо. Он этого не слышал.
«Ты меня постоянно давил! Я вообще не ждала, что наши отношения придут к такому финалу!! И на вызове ты меня оскорбил вообще ни за что!! Я всю ночь плакала из-за тебя!!».
Егор это сообщение перечитал более десятка раз, словно пытаясь себя убедить, что оно действительно адресовано ему. Что за бред? Он давил? Он оскорбил?
Снова настойчиво заверещала печь, намекая забывчивому хозяину, что завтрак готов, можно бы и забрать.
«В джипе, видимо, плакать было удобнее?» - казалось, пальцы набирают эти слова сами, не спрашивая хозяина.
Пауза затягивалась. Микроволновка пищала.
Егор аккуратно открыт ее дверцу, достал тарелку, и вывалил завтрак в мусорное ведро.
Пока он собирался на работу, пока шел по Цветочному бульвару, пока принимал смену (бригада 27 уже укатила, само собой), он не переставал смотреть на экран телефона. Телефон был нем и молчалив.
Финал отношений. Именно это выражение Афина употребила в переписке. Подвела черту сама, не спрашивая его. На ровном месте, не задавая даже вопросов. Сама. Без принуждения. Как, два месяца назад, сама же, без принуждения, говорила, что не отстанет от него до конца жизни и хочет детей от него, семью, и посвятить себя всю детям, семье и ему…
После очередного вызова Егор, дождавшись, пока фельдшер спустится по лестнице, прислонился к стене подъезда – дружески холодной в эту жаркую летнюю ночь. Напротив лестничного пролета было огромное, на всю стену зеркало. В нем отразился мужчина в зеленой форме, украшенной эмблемой с красным крестом и нашивками с отраженными буквами, складывающимися в надпись «Скорая медицинская помощь». Лицо мужчины было бледным, черные волосы слиплись от пота, губы были болезненно сжаты, под глазами отчетливо определялись «мешки», а сами глаза болезненно блестели. В зеркале отражался наркоман со стажем, лишенный дозы.
Это точно он? Егор напряг лицевые мышцы, изображая сначала гримасу радости, потом – гнева – и пародия на него в зеркале в точности повторило его мимику.
Значит, не ошибся.
- Алексеич, ты там что, уснул? – долетело до него по подъезду. – Идешь?
- Да иду, иду…
- БРИГАДА ДВАДЦАТЬ ТРИ, ОТВЕТЬТЕ «РОМАШКЕ»!
Егор сдернул рацию со шпенька, нажал большим пальцем тангенту.
- Двадцать третья отвечает.
- ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, ВЫЗОВ ЗАПИШИТЕ – В ПОМОЩЬ ВЫЗЫВАЕТ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ, НЕКУПИРУЕМЫЙ ПРИСТУП АРИТМИИ, РАХМАНИНОВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ, ЧАСТНЫЙ ДОМ…
- Да ****ь их бабка, только ж поспать собрались! – выругался фельдшер в окошко в переборке. – Алексеич, чего мы? Там три бригады на станцию позвали, мы что – крайние?
Он осекся, увидев глаза врача.
- Коля, давай шустрее на Рахманинова! Мигалку вруби, сирену – по ситуации.
«Газель» неслась по ночным улицам. Благо – они были пустыми, светофоры мигали оранжевым, такси вовремя уворачивались, а редкие пешеходы не лезли вне переходов. Завизжав резиной, машина свернула на переулок Рахманинова, звонко брякнув носилками (перед въездом кто-то соорудил массивный бетонный бруствер на дороге, известный в народе как «лежачий полицейский»).
- Знаешь, где это? – спросил Егор.
- Знаю, - лаконично ответил водитель. – Три минуты, не паникуй. Если твою там торчки зажали, только намекни – сразу звоню.
Он кивнул на новшество – тревожную кнопку на «торпеде», откуда сигнал сразу передавался на пульт оперативного дежурного милиции.
Егор промолчал, сжимая кулаки. На какой-то миг отстраненно отметил, что он это стал делать за последнюю неделю все чаще и чаще.
Два поворота, остановка, медики выскочили из машины, запрыгали по грунтовой дороге, выбирая себе путь между лужами, украшающими все пространство перед искомым адресом. Облитая лунным светом, подаренная недавним дождем (спасибо квакшам и предупреждению МЧС) грязь чавкала под ногами.
- Кто? – возникла в дверях особняка нетвердо держащаяся на ногах фигура. Здоровая такая фигура, в которой упитанность сочеталась с мышечной массой, напоминающей о себе здоровенными икрами и развитыми бицепсами. Фигура была пьяна, но даже миорелаксация, вызываемая алкоголем, не камуфлировала бугры мышц, оттопыривающих рукава футболки, напяленной задом наперед на оную. Кроме футболки, на фигуре ничего не было.
- Да свои, свои! – радостно рявкнул Егор, пихая ногой фельдшера. Фельдшер Миша был далеко не дурак, сразу сориентировался – ужом скользнул в комнату, где сидела бледная Афина, замершая на дорогом, из белой кожи, диване, сжимая судорожно ногами открытую укладку. – Скорую ж вызывал? А?
- Чёт… - фигура опасно качнулась, - чёт… не вкурил… ты к-кхто?
- Да врач я, врач, ну? Ты ж меня вызывал! – краем глаза Егор контролировал, как Миша, забрав укладку, торопливо выводил Афину по коридору, готовый, если что, кинуться защищать.
- Какой, нахххххх….. ты-ты….
- Да врач я!! – заорал Егор, кидаясь обнимать пьяное тело, и насильно отворачивая его лицо от прихожей, пока выходили фельдшера. – Забыл, что ли?! Сам же мне названивал полвечера! Ну, я тут! Ты чего хотел-то?
Огромная гора накачанного протеином боевого мяса опасно качнулась и сильно пихнула врача в грудь. Егор ударился спиной о косяк двери.
- Ты…. наххх сюда… ты кто ващщще?
Он посмотрел – Мишка справился молодцом, Афина уже в машине, он – на низком старте, приоткрыл дверь в кабину, водитель, надо понимать, только ждет отмашки, чтобы нажать кнопку.
- Слушай, - серьезно и проникновенно произнес Егор, приобнимая дебошира за рельефные, черт, за сильно неприлично рельефные руки. – Наверное, ошиблись наши, не туда прислали. Ты же не обижаешься, точно? Ну, тогда давай, я пошел.
Он повернулся и зашагал к машине. Готовый и к погоне, и к броску тяжелого предмета вслед, от которого надо уклоняться. Полезные навыки в работе врача скорой помощи. Жаль, не учат им в университете. И зачет не принимают практический. И семинаров не организовывают по обмену опытом.
Погони не последовало. Вслед лишь долетело мутное «Ч-ч-чш…. еб… кто» - и угасло.
Мельком он посмотрел на машину двадцать седьмой бригады, стараясь в темноте августовской ночи разглядеть силуэт Афины.
- «Ромашка», бригада двадцать семь свободна на Рахманинова, - раздалось в кабине. Невольно Егор прислушался. Голос ее не дрожал.
- НА СТАНЦИЮ, ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ!
- Принято.
Прозвучало еще спокойнее. Совершенно не такой голос должен быть у девушки, которую за малым не изнасиловал пьяный амбал.
Он потянулся к рации:
- «Ромашка», двадцать третья свободна.
- ПИШИТЕ ВЫЗОВ, ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ!
Выругавшись, Егор бросил рацию, распахнул дверь.
- Алексеич, ты куда?!
- Прими вызов! - бросил через плечо врач, бросаясь к уже отъезжающей машине двадцать третьей бригады. Догнав, он несколько раз ударил ладонью по борту, украшенному красными полосками. Машина остановилась.
Егор распахнул дверь.
- Афина…
Девушка смотрела на него молча, никак не реагируя. Ни на спасение от недавнего дебошира, ни на появление своего любимого.
- Мы можем, наконец, поговорить?
- Может, на станции поговорим? – смотря куда-то в сторону лобового стекла, на котором играли блики фонаря, освещающего дом дебошира, спросила девушка. Скосила глаза, показывая на водителя – посторонний, мол, рядом.
- Никаких станций, - хрипло произнес Егор. – Ты мне можешь конкретно, сейчас, и здесь, сказать – мы с тобой встречаемся или нет уже? А, проклятье, ты можешь на меня уже посмотреть наконец?!
Последнюю фразу он выкрикнул.
Афина повернулась к нему. На миг его обжег огонь ее зеленых глаз, качнулась серебряная челка ее прически, свет фонаря отразился на щечках, которые он так любил целовать. Милый, любимый ангел….
- Я тебе уже все написала. Ты на меня давил и изгадил все, что я пыталась для тебя создать. Теперь я нашла и полюбила человека, который мной бредит, и готов меня слушать часами, лишь бы я ему просто дышала в трубку.
На миг Егор оглох. Эти слова никак не могли предназначаться ему.
- Поэтому я сначала хотела предложить тебе паузу в наших отношениях. Но потом поняла, что люблю только его.
На миг перед онемевшим лицом врача возник экран телефона с фотографией какого-то юнца, лысоватого, улыбающегося, наряженного в форму с новенькими погонами.
- Афина…
Перед его лицом хлопнула дверь санитарной «Газели».
- Не звони и не пиши мне больше, ладно? – раздалось из открытого окна.
Егор рывком распахнул дверь.
Она же рядом, все такая же любимая, все такая же нежная, все так же пахнущая своим дурманящим ароматом… а ведь еще были вечера и ночи на пляже, были прогулки при луне, были цветы, купленные и подаренные внезапно и вдруг, была журчащая вода ночной реки, палатка и луна, и звон струн гитары, и его голос, которому ее голос робко подтягивал. Афина, так нельзя, мы же любим друг друга!
Пощечина обожгла щеку. Хлесткая, наотмашь, пощечина. Такая бывает, когда не собираются сдерживать удар.
- Не трогай меня больше никогда! Если еще раз с руками полезешь – Ромка с тобой разберется. Понял?!
Бригада номер двадцать семь тронулась с места и поехала на станцию.
Врач бригады номер двадцать три Егор Михеев остался стоять на месте, глядя им вслед больными глазами, держась за горящую от удара щеку.
- Точно вы хотите уволиться? – строго, как она это делала всегда, спросила Анна Валерьевна. – Егор Алексеевич?
- Да, - тихо сказал Егор. – Хочу. По личным обстоятельствам.
Старший фельдшер пожевала губами, глядя на него сквозь очки.
- Я таких вот личных обстоятельств видела очень много в своей карьере, Михеев. Откровенно скажу – больше чем хотелось бы! Вы с Минаевой не сошлись характерами? Я уже вас расставила по бригадам, по ее просьбе, между прочим. Если пожелаете, со следующего месяца я вас поставлю в другую смену, вы даже встреча…
- Вы подпишите заявление, Анна Валерьевна?
За спиной женщины что-то глухо бубнил старый советский радиоприемник – белый, с круглыми ручками и кнопками, блестящими никелем.
- Подписать – дело несложное. Но я вас прошу еще раз подумать. Вы – хороший врач, фельдшер ваш нынешний на вас не нарадуется, процент расхождения диагнозов у вас – отличный, на КЭК вас ни разу не вызывали, оформление карт вызова – выше всяких похвал. Поймите меня правильно – станции очень не хочется терять такого специалиста. И, отмечу, терять не по причине профессиональной непригодности, а только лишь из-за того…
Анна Валерьевна сняла очки, сложила их на столе, уперлась сухими кулачками в стекло, придавливающее к столешнице листки с номерами телефонов, памятками и графиком:
- … из-за того, что какая-то соплячка, которая без году неделю работает, вам задурила голову и бросила! Да, не надо глаза округлять, я все знаю! Вы же взрослый человек, Егор! Неужели только из-за этого вы собираетесь уйти со станции?
Он молча смотрел на старшего фельдшера.
- Я тоже… без году неделю работаю.
- Вы понимаете, что я не об этом!
- Понимаю.
В висках что-то бешено колотилось, словно кто-то раскачивал язык колокола где-то в глубине его черепа. По спине стекал тонкий ручеек пота. И августовская жара тут была не причем.
- Но и остаться не могу, - с натугой произнес он. – Постарайтесь и вы меня понять.
Старший фельдшер поджала губы.
- Знаете, Михеев… моя проблема в том, что я всю свою жизнь только и делаю, что стараюсь всех и каждого понимать. Даже в выходные, даже в отпуске. Понимаю, иду навстречу, помогаю, сочувствую… А результат меня каждый раз разочаровывает.
- Простите, Анна Валерьевна.
Шариковая ручка с шорохом прошлась по бумаге заявления.
- Идите, - не глядя на него, сказала старший фельдшер. – Еще две смены вам ставлю – выйдите, надеюсь?
- Две?
- Я ясно сказала, сколько. Сейчас – завал. Если просто уйдете… можете, конечно, но вы подведете своих, пока еще, коллег. Которым придется работать в одиночку.
- Хорошо, - сказал кто-то голосом Егора. Сам он точно сказать такого не мог. – Я выйду.
В небе горела огромная луна.
Август медленно шел к своему завершению, спала уже удушающая жара курортного лета, море за ночь начало успевать остывать до того, что с утра в него можно было зайти лишь после восхода солнца; ночной ветерок, налетающий с гор, все больше тянул прохладой и уже забытой свежестью. Платаны, раскинувшие свои ветви над улицами, неторопливо начинали ронять желтую лиственную падь на тротуары, добавляя работы дворникам; солнце вставало все правее за хребтом Алек, разливая совершенно другой, осенний, рассвет по сонным улицам города. По ночам все реже трещали цикады, утихли ночные концерты квакш, часто небо заволакивало серой мутью преддождевых туч, обещающих близящийся холод и промозглость южной осени. Скоро, совсем скоро, лето, как всегда, резко и разом закончится, море почернеет, вспенится и начнет реветь штормами, листва, словно дождавшись команды, примется опадать сразу и повсеместно, чайки поднимутся с разбушевавшихся морских волн и устремятся в дельту реки, вылавливая в ее, более спокойных, водах рыбу, ругаясь и ссорясь, жадно поглядывая на фигурные перила набережной в ожидании хлебных мякишей, которые им кидают прохожие.
Но пока – одуряющее пахла гортензия, бриз, ощутимо отдающий солью, все еще нес тепло с пульсирующего после жаркого дня моря, и все так же ворковали голуби, устраивающиеся на ночевку в ветвях здоровенного кипариса, растущего возле гаража, где стояла машина главного врача. Улица Леонова засыпала, один за другим гасли огоньки окон в малосемейке через дорогу, фонари заливали опустевшую дорогу ярко-оранжевым светом.
Машина, фыркнув напоследок, остановилась у гаража – любимое место парковки водителей двадцать третьей бригады. Фельдшер тяжело заворочался на носилках:
- Приехали, что ли?
Тяжело вздохнув, Егор распахнул свою дверь.
- Ага. Выгружайся.
- Какие мы?
Врач обвел взглядом двор. Ну, в принципе, прогноз не самый печальный – пять машин все же во дворе имелось. Правда, одна была педиатрической бригадой, одна – реанимационной, но еще три оставшихся все же вселяли надежду, что хотя бы час сна уставшим после сумасшедшего дня медикам обеспечен. Впрочем, чего каркать…
- Четвертые мы, Миш. Давай, топай, спи.
- А ты чего, Алексеич?
- Покурю.
- А-а, ну-ну, здоровье прежде всего, - усмехнулся фельдшер, захлопывая дверь салона и поудобнее перехватывая оранжевый ящик. – Данилыч, ты идешь, нет?
- Иду-иду, - раздался с другой стороны голос водителя. – Ты опять храпеть будешь, упырь?
- Человеку с чистой совестью спать ничего не мешает.
- Ты мою совесть своими медицинскими лапами не трожь, малец! Тебе давно носок в пасть не пихали, скажи лучше?
Мишка приобнял водителя за плечи, и, задрав голову, стал довольно удачно имитировать звуки надсадного храпа. Тот, беззлобно ругнувшись, пихнул его локтем.
Егор проводил их обоих взглядом, прислонился к отдающей приятной прохладой стене гаража, медленно вытянул сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, некоторое время любовался на пляшущий огонек, прежде чем прикурить.
Хорошие вы, парни… Работать с вами – одно удовольствие.
Но завтра – все. Эта смена – последняя. Не крайняя, как всегда говорили сотрудники, а именно последняя. Заявление подписано, обходной лист – тоже, осталось только упаковать остатки вещей в бригадной комнате в сумку, повернуться, и оставить станцию за спиной. Станцию, бессонные ночи, склочных вызывающих, бомжей в канавах, гнойные раны, больные головы, избалованных истеричек, пузатых дядей «со связями наверху» и текущими носами – в ущерб умирающим инфарктникам и инсультным больным, скандальных мамаш и любителей шокирующих подробностей про работу врачей-убийц. Просто уйти, и забыть это все… забыть мертвые глаза тех, кто не дождался, забыть боль, которая плещется в глазах тех, кто вызывал, забыть нелепо звучащие слова «Простите, мы сделали, что могли…», забыть к чертовой матери все остальное - одиноких, брошенных, никому не нужных стариков в нищих квартирах; молодых красивых девчонок, изуродованных бампером сбившей их на переходе машины, истекающих кровью, и из последних сил пытающихся что-то сказать; тихо тающих онкологических больных, которые, робко, стесняясь, сжимают твою руку, вводящую им в вены наркотик – словно извиняясь… крики матери, которая наконец осознала, что ее сын-наркоман, перемудривший с дозой, уже никогда не проснется; тихий, но рвущий душу, плач старушки, которой сказали, что ее муж наконец отмучался – плач, в котором боль смешивалась с облегчением…
Забыть это все, как сон.
И забыть Афину.
Сигарета сгорала, выпуская клубы синего в лунном свете дыма. По веткам магнолий что-то прошелестело, уронив отцветшие лепестки – ребята как-то говорили, что возле станции, может, на чердаке кулинарного училища через забор, белочка живет, у Подлизы даже корм тырит из миски. Кто-то даже божился, что эту белочку подкармливал солеными орешками прямо из окна бригадной комнаты. Врут, наверное…
Станция засыпала и была молчалива, лишь легкий фон из динамика селектора искажал очарование роскошной летней ночи.
По стене скользнул свет фар, и здоровенный серебристый джип неторопливо вкатил на территорию. Понятно, амбулаторный больной прибыл. Значит, первой в очереди бригаде повезло – быстро полечит в кабинете, и отправится спать дальше, переместившись в конец очереди, а остальные…
Вздохнув, Егор отбросил окурок и направился к крыльцу. Пора поспать хотя бы двадцать минут из примерно сорока оставшихся. Сон в летнюю ночь – что может быть лучше? Даже Шекспир с этим был согласен.
Из джипа, синхронно распахнув двери, выбрались четыре фигуры – три из них выделялись ростом и шириной плеч, блестели бритыми головами. Классические «братки», прямо из ленты новостей, тупые и здоровые.
- Задержись.
- Не понял?
- Да все ты понял, - ухмыльнулся самый низкий из них, худоватый, слегка сутулый, наряженный в нелепый в эту пору пиджак и синие джинсы. Лицо его скрывал козырек спортивной кепки.
Подойдя, он приподнял кепку, позволяя свету фонаря упасть на лицо.
- Ну, что? Узнал, айболит?
Тот самый, с вызова, хамивший Афине и заработавший тычок в солнечное сплетение.
Трое остальных зашли со сторон – по понятным причинам. Против своей воли Егор почувствовал, как внутренности сжались в маленький ледяной пульсирующий комок. Ясно, что будут бить.
- А должен? – хрипло спросил он, окидывая глазами стоянку. Мишки и водителя уже нет, ушли спать. Значит – эти люди ждали именно его. И значит – разговор будет с вполне предсказуемым финалом.
- Должен, должен, - с притворным дружелюбием поведал остановивший. – Сам же встретиться и пообщаться хотел? Ну что? Пообщаемся?
Следом за этим последовал короткий, хлесткий удар по лицу. Врач упал на колени, сильно ударившись спиной о бугристую стену гаража. Второй удар не заставил себя ждать – мысок туфли врезал под ребра, заставив его завыть от расплывшейся жаркой волны боли сломанных ребер.
Сквозь внезапный пот, заливающий глаза, Егор с трудом разглядел, как над ним наклонилась тень.
- Что, докторок, не такой уже борзый? Или передумал меня калечить? А то, смотр…
Выбросив руки, Егор рванул его за отвороты пиджака на себя, изо всех сил ударив лбом в переносицу.
- АААААХ! АААА, СУКА!
Задиристый отец семейства шарахнулся назад, хватаясь руками за сломанный нос, из которого хлестала кровь, звучно ударившись о борт машины двадцать третьей бригады.
Их с Афиной бригады…
Егор, шатаясь, успел подняться, успел увернуться от одного кулака, заслониться рукой от другого, и снова рухнул, сбитый подножкой. Заработали ноги троих здоровяков – ломая ребра, выбивая зубы, дробя кости предплечий. Кажется, он кричал, пытаясь на мокром от его крови асфальте увернуться от ударов… впрочем, хрип от дикой боли криком считаться не мог. Били профессионалы, умеющие делать это так, чтобы жертва орала как можно меньше и не привлекла ненужных свидетелей.
- Тихо, до смерти не замордуй! - краем уха услышал он спокойный голос одного из них.
Егор натужно застонал, пытаясь подняться хотя бы на карачки. Удар по животу снова бросил его к стене гаража.
Скорчившись и чувствуя дикую боль во всем теле, он мутным взглядом обвел двор – старенький галогеновый фонарь, освещающий крыльцо, алычу, затеняющую лавочку, где обычно курили сотрудники, козырек над стоянкой машин, кое-где украшенный подтеками стекающей в дождь воды, теплое мерцание окон комнат отдыха бригад, где была и его комната, где сейчас его так и не дождались чистая простыня и подушка, сделанная в виде забавного рыжего котика, заботливо разложенные еще днем…
Новый блик света скользнул по стене подстанции, впуская во двор вернувшуюся бригаду.
- Лады, врежь еще разок, и двигаем, - как сквозь вату, долетел до него слегка гнусавый после удара по носу голос инициатора встречи. – Свидетелей нам тут еще не хватало.
Один из силуэтов приблизился.
Сжав зубы… точнее, их хрустящие остатки, Егор снова поднялся, привалившись к стене, оставляя на ней кровавые отпечатки пальцев.
- Ну чё, доктор, последняя клизма тебе! – хохотнул здоровяк в кожаной, не по сезону, куртке, хватая его за разодранный ворот формы. – Лови!
Он успел увернуться. Успел локтем правой руки врезать по печени бьющему, игнорируя дикую боль в костях сломанного в нескольких местах предплечья. Успел ударить ногой в лицо согнувшегося ублюдка, бросая его на асфальт двора.
Успел увидеть, как из распахнувшейся двери подъехавшей машины выпрыгивает фигура в белом.
Упавший заелозил, заматерился, что-то рванул из кармана куртки.
- На, падла!
- ЕГОООООООООООР! – долетел до него крик Афины.
А потом что-то очень сильно ударило его в грудь, отбросив назад. Он даже не понял, что. И громкий хлопок, на миг заложивший горящие после ударов уши, и поплывшая кислая вонь сгоревшего пороха не прояснила ситуации. Просто почему-то сразу подкосились ноги, и Егор поймал себя на том, что он сползает по стене гаража, а перед глазами все начинает плыть и двоиться. Он попытался вдохнуть – и со странной отрешенностью понял, что не может…
Реальность стала уплывать – и станция, и двор, и машина бригады, и мельтешащие черные фигуры, что-то орущие, бегущие обратно к джипу. Все это стало казаться каким-то второстепенным, неважным, призрачным…
Все, кроме девушки, которая наклоняется над ним, бьет по щекам, что-то кричит, пытается зачем-то тормошить его внезапно ставшими тяжелыми руки.
Егор хотел улыбнуться и сказать, что все в порядке, что он не обижается, что простил, что все понимает, что не хотел никого обидеть.
Но вместо слов у него из горла хлынула кровь.
И голова, став тоже тяжелой, сама опустилась вниз, на грудь.
Кровь.
Ее, стекающую по зеленой ткани формы, он увидел последней – прежде, чем все исчезло.
* * *
- Цон Каннинхалли. Ваш отчет формально завершен?
Он, чувствуя, как по спине скользят лапки Цаяни, не двигался, молчал, ожидая приговора. Чужие, воссоздавшие человечество как вид, не будут церемониться. Дернув головой, он обвел их взглядом – громаду поросшего жесткой, с мизинец, шерстью мяса Каун-Дэ, излучение сферы соляроида И-фа-и, воспарившего к потолку.
- Вам нужен официальный ответ?
- Отрицание. Ответ не нужен. Вежливость. Вопрос задан, дабы исключить истероидное продолжение эмоциональной реакции интродуктора. Окончание фразы.
Цаяни взмахнула крыльями, оторвалась от юноши, поднялась в прохладном, пронизанном лучами инфраторов, воздухе, вернулась за стол. Ее чешуйчатая спина, усиленная альматорной мелкоячеистой сетью, слегка мерцала, глотая подтвержденные импульсы универификаторов, сдерживающих лазерные, протонные, инфразвуковые, стан-генерирующие автоматические турели, следящие электронными глазами за происходящим.
Цон посмотрел на них. Три Чужих. Три особи, никаким боком не относящиеся к человечеству, не способные понять, не способные принять, не способные прочувствовать. И уже готовые решить судьбу всего этого человечества.
- Что-то еще можете добавить, Цон? – спросила Цаяни.
- О чем? О моей смерти? Вы слышали все, и, понимаю, видели подробности – ты же меня не просто так обнимала.
Втянув носом воздух (в котором вились неактивированные молекулы универсальных аллергенов, способных за секунду свалить с анафилактическим шоком даже литт-шаррра, камнеподобное существо, неуязвимое практически полностью и целиком), Цон выпрямился.
- Или раса инсектоидов научилась кого-то обнимать по зову души? Души, которой у них нет? Или эмоциональная тупость у них так, побочный продукт эволюции?
- Отчет считается недостаточным, интродуктор пятого класса. Сбор данных – ниже среднего. Дефинициарный индекс – 1.2 из 5. Негоциарный индекс – 0 по пятибалльной шкале.
Юноша молча стоял в узком коридоре, ограниченном болевыми, силовыми, торсионными, гравитационными, фрустрационными полями.
- Мне нечего добавить, Комиссия. Уверен, что все, что я смог бы добавить – вы и так уже прекрасно знаете, и не раз обсудили. Еще до моего возвращения.
Он посмотрел на мерцающие фасетки глаз Цаяни – она, вернувшись на свое место, невозмутимо раскладывала листы из псевдобумаги.
- Забавно это все… - прошептал Цон. – Решаете судьбу человечества… по моим поступкам, действиям, мыслям.
Он поднялся.
- Забавно то, что высшие – какими вы себя мните – расы, пытаются вывести суждение обо всей популяции по одному ее представителю. А знаете…
Цон даже не заметил, как сорвался на крик:
- А знаете, пока я был в этом времени, пока работал врачом, я так и жил! Так о моей работе и судили! Одного не спас – ты изгой, отщепенец, убийца! И плевать всем, сколько ты спас до этого! Сколько - и какой ценой!
Рядом с ним едва слышно шипели, скручиваясь в спирали, прозрачные арф`дао.
-Твои заслуги личные – никого не интересуют! Ты несешь ответственность за всех, даже за тех, кого ты в глаза не видел! Сколько бы ты не вылечил – всегда услышишь «А вот эта ваша «Скорая помощь», драть ее мамашу!» - и дальше поток обвинений.
- Цон, - тихо произнесла Цаяни. – Помолчи.
- Или – что? Долбанете парализатором?! Деморализуете? Примените локальную нейродеструкцию? А?
- ТИХО! – произнес Каун-Дэ. Видимо – даже прошептал, хотя отзвуки его голоса отшвырнули юношу на два шага назад.
- Вопрос, - после недолгой паузы произнес вокатор соляроида. – Пожелания самого интродуктора. Окончание фразы.
- Мои пожелания?
- Подтверждение. Пожелания интродуктора. Искренние. Окончание фразы.
Цон обвел глазами комиссию – замершую тонкую Цаяни, перебирающую крыльями, невозмутимого Каун-Дэ, обмякшего в своем кресле, пляшущего в коконе защитных полей И-фа-И.
- Вы… серьезно?
- Комиссия вынесет решение, - отозвалась Цаяни. – Но решение должно быть объективным. Чего хочешь ты, Цон? Ты – наш лучший интродуктор, ты был внедрен в большинство эпох, в разных статусах и социальных ролях. Периодически побеждал, периодически погибал. Прошел испытания болью, болезнями, нищетой… кровью, пытками и смертью. В какой-то момент твоя психокодировка независимого интродуктора дала сбой. Возможно – это твоя вина. Но также возможно, что это вина наша.. Возможно, мы возложили на отдельную особь слишком большую задачу. Твоя эмоциональная лабильность – следствие этого.
Инсектоид наклонила голову – большую, овальной формы, с выпуклыми глазами, складывая лапки на груди. Жест казался картинным и наигранным.
Цон сжал зубы.
Цаяни молчала, не поднимая головы. Голограмма, скрывающая ее жвалы, задрожала и растаяла. Крылья инсектоида обмякли, опустились.
- Цаяни… прекрати.
- Я настояла, - тихим, ровным голосом произнесла инсектоид. – Мое решение – определить отдельную, наиболее выдающуюся особь в этот проект. Остальные – лишь исполняли дублирующие функции. Ты можешь меня ненавидеть, Цон Канинхалли. Я не буду этому препятствовать.
Он преодолел эти несколько шагов, отделяющих его от стола комиссии, минуя деактивированные ловушки в виде игольчатых стеблей, мгновенно прорастающих из пола и выстреливающих иглами с галлюциногеном, молекулярной плесени с Уйяшш-Пятой, за мгновение превращающей белковую форму жизни в озерцо протоплазменной субстанции, полуразумных кристаллов д`д`а`нд, универсальных паразитов, способных подчинить любое живое существо своей воле…
Стол. Широкий в длину, узкий по своей ширине. Перемахнуть его – плевое дело для тренированного в эмбрионарии нового тела.
Цон осторожно вытянул руку, легко преодолев сопротивление поля пузыря с атмосферой, коснулся пальцами холодного чешуйчатого хитина, почувствовал, как втягиваются под его пальцами иглы индивидуальной защиты, пропадая в отверстиях мелкоячеистой сети, покрывающей хитин. Чуть ниже – тонкая, тоньше его запястья, шея насекомого, которую можно переломить одним легким, даже не требующим усилия, движением.
Она лишь слегка вздрогнула. Не сопротивляясь.
Осторожно, ощущая пальцами каждый сегмент чешуи на этой тонкой шее, Цон провел ладонью по ней – вниз, вверх, снова вниз. Его ладонь скользнула под челюсти инсектоида, приподнимая их.
- Тебе никто не говорил, что ты очень красива, Цаяни?
Глаза в глаза. Два горящих человеческих – напротив двух, переливающихся в гранях фасеток, глаз насекомого.
- И эта голопроекция тебя только портит. Не применяй ее больше при мне никогда, хорошо?
Жвалы Цаяни зашевелились, с их непременным щелканьем и треском.
- Твои слова приятны, Цон. Только…
- Вы хотели услышать, чего хочу я, верно? – Цон не отводил взгляда. – Я хочу, чтобы ты была такой, какая ты есть. Без камуфлирующих проекций, без притворства, без стеснения. Без этих, унижающих тебя, попыток играть перед человеком в человека. Ты имеешь право быть такой, какая ты есть. Даже если ты считаешь себя некрасивой и неловко спроектированной Создателем – ты имеешь полное право быть такой. И посылать в задницу всех, кто думает иначе.
- ЭТО ВСЕ? – пророкотал Каун-Дэ.
- Это все, - убирая руку, ответил Цон. – Принимайте свое решение.
Комиссия молчала.
- Сомнение. Решение сложное. Крайне сложное. Крайне противоречивое. Окончание фразы, - выдал, наконец, соляроид. Даже через сухой голос вокатора была слышна неуверенность.
Цон стоял, не сводя взгляда с Чужих.
- ДАННЫХ НЕДОСТАТОЧНО! – проревел Каун-Дэ. Тоже – как-то неуверенно проревел, не заставляя пол вибрировать под ногами (впрочем, это, скорее, надо было отнести к прочности девониитовых плит).
Цон молчал, разглядывая стол и сидящих за ним.
- Я склонна уклониться от решения, - коротко отозвалась Цаяни. – Потому что в одиночку я его принимать не могу. А за остальными членами Комиссии я не вижу решимости.
Цон засмеялся.
- Давай подскажу? Ведь оно как на ладони, верно? Просто озвучить не решаешься.
- Прекрати, Цон.
- Почему? Интродуктор пятого класса перестанет существовать, вы объявите, что человечество, как вид, себя дискредитировало, свернете проект, ограничите существование лишь некоторых особей в пределах АйТанаДэ – верно? Просто, незатратно, экономично, и есть козлик отпущения, на которого можно все свалить. Не пойму только, зачем вы медлите, и разыгрывает смущение перед этим козликом.
И-фа-и замерцал.
- Злость. Интродуктор Цон сильно принижает свои интеллектуальные способности, намеренно, примитивно. Окончание фразы.
- Валяет дурака? – усмехнулся юноша. – Ну, да. Наверное.
Цаяни приподнялась.
- Цон.
- Да?
- Чего ты, все-таки, хочешь? На самом деле?
Юноша поднял голову, снова встретился с ней взглядом.
- Я?
- Ты, - спокойно повторила инсектоид. – Ты злишься, провоцируешь, грубишь. Пытаешься вызывать в нас злость. Даже зная, что мы не способны на эмоциональные реакции, свойственные твоей расе. В тебе говорит твоя боль – боль от того, что ты не получил. Чего ты хочешь, Цон? Из-за чего ты злишься? Чего желаешь?
Какое-то время он молчал, разглядывая Комиссию – словно видел их впервые. Тонкая, хрупкая Цаяни, одетая в легкий голубой пузырь генерируемой атмосферы… слоноподобный непоколебимый Каун-Дэ… мерцающий всполохами жесткого излучения, упеленанный полями И-фа-И.
- Боюсь…
Взблески излучения полей отражались в гранях фасеток огромных глаз инсектоида. Рябью пробегали по жесткой шерсти вириидада. Дробились о защитную сферу соляроида.
- … вам не понять. Никак. Я хотел бы, чтобы вы были свободны. Как я – сейчас.
Цон раскинул руки, чувствуя, как по ним скользят инфракрасные пятна прицелов автоматических игольчатых турелей, гамма-пульсаторов, крио-инъекторов и генераторов паразитарных капсул.
- Видите? Ничего не произошло. А знаете, почему?
- Раздражение. Интродуктор…
- Вы – трусы, - перебил юноша. - Все, что вы цените и за что трясетесь – это ваша жизнь. Ваша личная жизнь. Ваша шкура, целостность которой вы оберегаете всеми мыслимыми способами. Даже сейчас, в присутствии заведомого слабого существа. Вы не умеете жить для других. Ваши расы, по сути, мертвы, потому что вы не являетесь обществом – вы являетесь скопищем отдельных «Я», каждое из которых жаждет лишь собственного блага и личной безопасности. Вам плевать на других. Вы заботитесь лишь о себе. Знаете, что самое смешное? Именно это и послужило причиной моей смерти. Я был молекулой в море других молекул, которым было плевать на то, что вместе они – море. Собственное, сиюминутное, нелепое молекулярное счастье им было важнее, чем все остальное. И тем, кто все еще помнил, что такое море – в этом мельтешении было не выжить. Ими пользовались, в них нуждались, но при любой попытке напомнить, что есть еще что-то, кроме желания хапать и грести под себя – безжалостно давили. Я был врачом, и моя ошибка была в том, что я пытался вылечить отдельных членов общества, не понимая, что больно само общество. А поняв – понял и то, что оно не желает быть обществом здоровым. В этом обществе отдельных, жадных, ленивых и подлых особей, само понятие общества становилось условным и абсурдным. Долг, честь, уважение… любовь – все эти слова стали лишь словами, растеряв свою практическую значимость, поскольку долг подразумевал лишь бесконечную самоотдачу, честь – презрение к самому себе в угоду остальным, а о любовь спокойно и равнодушно вытирали ноги – как только находилась другая «любовь», перспективнее, богаче и наглее, способная распихать локтями всех остальных.
Чужие молчали.
- Такое общество, развалившееся из некогда «мы» на кучку отдельных «я» – не может быть живым. Это гниющий труп, и все вы – лишь остатки не успевших истлеть тканей и органов. И все, на что вы способны сейчас – это лишь продлить период тлена, надеясь и веря, что вдруг, чудесным образом, эта гнилая, воняющая и распадающаяся масса вдруг снова возродится и станет чем-то живым и здоровым.
Холодный воздух из кондиционера тек по мокрой от пота спине.
- Не станет. Не надейтесь. И ваша затея возродить человечество – свое, карманное, выдрессированное, полностью подчиняемое вашей воле человечество, она глупа изначально, хоть вы и бьетесь над ней уже пятьдесят лет, все проверяя и перепроверяя, сравнивая эпохи, народы, религии и социальные структуры. Такого не будет. Человечество может возродиться только свободным – глупым, злым, ошибающимся и, возможно, способным снова уничтожить само себя – но свободным. Поэтому и решение ваше – трусливое. Для вас возрождение такой перспективной, активно плодящейся, имеющей огромный творческий и энергетический потенциал, формы жизни – выгодное вложение средств, возможность развития собственной, уже стагнированной, генетики, науки и культуры. Но это желание давит ваш страх – страх того, что те, кого вы породили, рано или поздно смогут втоптать вас в грязь. Вы боитесь, поэтому вы – мертвы. Вы не свободны, как я.
Цаяни, не отрываясь, смотрела на Цона… кажется. Кто поймет, что отражается в фасетках глаз инсектоида?
- Я хочу, чтобы вы стали свободны. Чтобы поняли меня. Чтобы до вас, наконец-то, дошло, что любовь, направленная только на себя – лишена смысла.
- Как же полюбить тех, кто, возможно, уничтожит нас, Цон? – тихо спросила Цаяни.
- Рискнув, - улыбнулся юноша. – Закрыв глаза и бросившись головой в это. Какие гарантии, какие договоры, какие контракты способны дать любви родиться и способны не дать ей умереть? Когда у двух людей рождается ребенок, они понятия не имеют, кем он вырастет, будет ли им опорой в старости, или прирежет в припадке наркотической ломки, вымогая деньги на новую дозу. Возможно и то, и другое – и масса промежуточных вариантов между этими двумя пограничными. Однако – рискуют. И очень часто – рискуют не раз, и не два. Это и есть свобода.
- Тебе эта любовь сделала очень больно, интродуктор. И убила.
Опустив руки, Цон сделал несколько шагов назад.
- Лучше испытать боль от любви и погибнуть от нее же, чем жить без нее вообще, - произнес он. – Хотя бы потому, что в обратном случае – это не жизнь.
Какое-то время все молчали. Молчала Цаяни, сложив стрекозиные крылья и перебирая лапками бесполезные листы. Молчал Каун-Дэ, молчал и находился без движения, как обычно, обмякшая туша в кресле. Даже защитная сфера И-фа-и, казалось, померкла и съежилась.
- Решение принято.
Тая в сумраке зала, струились прочь прозрачные арф`дао…
Егор открыл глаза. Больно не было – странно… Он ощупал грудь и, на всякий случай, живот – нет, не показалось. Пальпация безболезненна, симптом Щеткина-Блюмберга отрицательный, под пальцами нет теплых струек крови, пропитывающих зеленую форму хирургической робы. Он встряхнулся всем телом, словно выбравшийся из воды пес, с наслаждением ощущая, как по всему телу растекается иголочками вновь проснувшаяся способность его ощущать.
- ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, ДВА-ШЕСТЬ!
Двор станции, ночь, мягкий теплый бриз, налетающий и ослабевающий.
Свет фонарей вычерчивает на асфальте желтые круги. Асфальт, разве что, стал более бугристым, щербатым, обзавелся трещинами и вмятинами.
Одна из стоящих машин тронулась с места, миновав двор – то самое место, где останавливался джип. Двое медиков, забравшихся в нее, были одеты в синие костюмы с нашитыми светоотражающими полосками на груди, рукавах и щиколотках – таких при нем точно не было. И оба были ему незнакомы.
Егор растерянно стоял у стены гаража, провожая взглядом уезжающую бригаду. Где он? И – когда он, если уж на то пошло?
В небе яростно полыхала огромная луна – точно такая же, какая была в августе, тот самом.
Ночь. Лето. Где он?
Станция та же самая. Возможно, прошло уже какое-то время, но…
- ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ, ДВА-СЕМЬ! ФЕЛЬДШЕР МИНАЕВА, ВАМ НА ВЫЗОВ!
Тяжелый, глухой удар под дых.
Егор прислонился к стене гаража, чувствуя пальцами холод бетона и мягкую шелковистость мокрого от первой вечерней росы мха. Без удивления ощутил, как дрожат колени.
Через безумно долгие, как вечность, четыре минуты, из-под арки навеса, закрывающего машины от непогоды, вынырнули две фигуры. Направились прямо к нему.
Она сильно изменилась. Ощутимо пополнела, намного короче стали волосы, вместо кокетливого венца сейчас уложенные какую-то нелепую «дульку» на темени, походка стала тяжеловатой и неровной, с легкой хромотой, лоб и щеки рассекли первые морщины. Девушка превратилась в женщину… кажется, не в самую счастливую в мире женщину, судя по складкам у поджатых губ. Егор, не отнимая руки от стены, тяжело дыша, ждал, когда она окажется рядом.
- Афина… здравствуй.
Она остановилась прямо перед ним – сзади пыхтела девочка-фельдшер, хотя, возможно, практикантка, нагруженная кардиографом и сумкой из кожзаменителя, перекинутой через плечо.
- Я…
Голос, как по заказу – подвел, съехал сначала на сипение, а потом вообще пропал. Он даже этого не заметил, снова и снова водя глазами по родному лицу – те же зеленые глаза, те же любимые щечки, та же светлая челка, даже серебряный кулон с Кадуцеем на шее.
- Кира, карточку взяла?
- Взяла, Афина Николаевна.
- Тогда поехали, пока там верещать не начали.
Она сделала короткий шаг – и прошла сквозь него. На миг Егора окутал аромат ее духов – тех же самых… Хлопнула дверь, взревел двигатель машины. Двадцать седьмая бригада уехала на вызов.
Егор замер, провожая ее взглядом. Где-то глубоко внутри угнездился вакуум, скручивающий внутренности в один тугой комок, заставляющий кровь пульсировать в висках, отнимающий у языка способность шевелиться, у легких – способность дышать, а у слезных желез…
- ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, ОДИН-ЧЕТЫРЕ!
Прошло уже очень много времени, видимо. Афина уже перешагнула за четвертый десяток, и уже давно замужем - если уж для своей напарницы она стала Николаевной. Станция уже давно не та, персонал там давно не тот.
Зачем он здесь?
Егор поднял голову к плывущей по серебристо-синему ночному небу луне.
Зачем? Зачем, Цаяни?
Это же ты все сделала, верно? Выбрала время, выбрала место, выбрала воплощение для сосланного интродуктора?
Вы и так все решили, Старшие, без меня. Возродить человечество на Рокка-Тиа-Третьей - здоровенной, куда как больше Земли, с тщательно спланированным рельефом, где его братья по набору хромосом могли теперь создавать расы, культуры и народности, веками не встречаясь друг с другом, создавая совершенно уникальные сообщества и нации. Весь персонал АйТанаДэ был в короткие сроки перемещен искусственный спутник ближней орбиты – для наблюдения, сбора статистических данных и коррекции развития хомо сапиенсов волновыми индукторами пси-излучения третьего порядка.
На его отстранении и ссылке настояла Цаяни. Она же и определила место.
Цон шагнул в камеру эрадикации, обнаженный и залитый зеленым гелем, облегчающим проводимость через темпоральные барьеры. Как всегда, развел руки и расставил ноги, позволяя эластичным захватам сплестись вокруг лодыжек и запястий. Как всегда, чуть вздрогнул, когда зонды, разлив анестетик по коже, вошли в вены и артерии, устремились в желудочки сердца, в прямую кишку, уретру, в полость желудка, самые тонкие - в слезные каналы. Как всегда – стиснул зубы, когда к затылку мягко прильнул поцелуй троакара, вводящего нейрошунт в мозг. Не изменяя традиции, перед глазами поплыли цветные круги, закружилась голова, нахлынула беспричинная радость, эрекция, по коже расползлись «мурашки» - зонды накачивали тело эндорфинами, перед тем, как его швырнет в омут боли и сумашествия.
Цаяни стояла за стеной из армированного волнистого стекла, наблюдая за процессом. Просто наблюдала. Лишь на миг, когда с нарастающим воем активировались внешние кольца эрадикатора, она провела рукой по лицу, возвращая обратно голограмму. Проецированные человеческие губы на лице насекомого улыбнулись.
Улыбка была грустной.
А потом наступила алая темнота. Ветер пах железом. Били в небо волны из мятной плесени. Плачущий лист гибнущей воды растворялся в осколках полиэтиленовой пленки, ласково стекающих по полой стене. Где-то шипел, кровоточа, смеющийся ангел в пятнистых перьях.
Как всегда.
Дым растущего из потолка дома сузился до пляшущей в круге желтой тарелки.
Луна.
Ночь.
Подстанция.
Егор тяжело дышал, чувствуя, как кровь бьет в виски, не сводя глаз с огромной луны.
Почему здесь и сейчас?
Афина уже постарела, стала куда взрослее его, давно замужем. И для нее он – дух бесплотный, невидимый, неосязаемый, пустое место.
Наверное, так же, как в момент их разрыва.
Не понимая, зачем и почему, врач прижимался к стене гаража, чувствуя ее холод и шероховатость штукатурки под пальцами, чувствуя влагу мха. Он же может чувствовать! Может осязать, может слышать, может видеть! Почему же тогда, дьявол побери эту суку со стрекозиными крыльями, он появился в ином времени и таким вот?
- Э-э… добрый вечер, - раздалось рядом.
Егор поднял голову.
Молодой парнишка, соломенные волосы, аккуратно зачесанные налево, тщательно выглаженная форма, брюки со «стрелочками», на подбородке два засыхающих пореза – брился перед сменой. Никак – отличник медучилища, который до сих пор верит в светлый образ медработника, который всегда должен быть опрятен, чист, хорошо пахнуть и изъясняться строго по этикету. Даже прямоугольник карты вызова в нагрудном кармашке – аккуратно сложен, торчит строго вверх, параллельно свисающему с шеи фонендоскопу – маленькому тотему фельдшеров «Скорой помощи», позволяющему хоть на миг почувствовать себя врачом…. до тех пор, по крайней мере, пока тебя этим фонендоскопом не начинали душить.
- Вы…. это, со мной работаете сегодня?
- Я? – прошептал Егор. – Я? Ты меня что… видишь?
Фельдшер вскинул светлые брови вверх.
- В смысле – вижу?
Егор сглотнул.
- Парень. Ты. Меня. Видишь?
- Хрень какая-то, - хмыкнул фельдшер. – Ну, вижу, вижу. И слышу тоже. А что не так-то?
Действительно.
- Зовут как?
- Леша. Астафьев Алексей, - поправился парень. – Вы со мной сегодня в смене? Просто в графике как-то непонятно – вроде бы карандашом написана фамилия, потом стерта. Валерьянки сегодня нет, спросить не у кого.
- Что за фамилия?
- Михеев вроде, - наморщив лоб, ответил Леша. – Или Михаев, не разобрать. Это вы, нет?
Из темноты в круг света попала очередная фигура – водитель, идущий к машине.
- Что за вызов?
- Инсульт, походу, - фельдшер выудил карту из нагрудного кармана. – «Нарушилась речь, хрипит». Станция пустая, всех разогнали, Минаеву последней вон дернули на сопли очередные. А мне – пожалуйста, инсульт. Нашли спеца по инсультам - полгода как работать устроился!
Водитель подошел к машине с другой стороны, слышно было, как он возится, открывая дверь ключом.
- Лешка, едем, или чего?
Инсульт. И молодой фельдшер-первогодка, неофит, вчерашний студентик, который сейчас поедет туда, где будут крики, паника, остановка дыхания, вонь дерьма и дерущий ноздри куда сильнее этой вони запах страха.
- Прыгай вперед.
- Так это… врач же впереди.
- Сумку ставь сюда, лезь вперед, - категорично приказал Егор.
Парень повиновался – распахнул раздвижную дверь салона «Газели», со стуком поставил оранжевую укладку между крутящимся креслом и пластмассовым коробом отопителя. Еще раз посмотрел – вопросительно.
Егор кивнул.
Хлопнули две двери. Машина тронулась с места. Чуть помедлив, над головой взвыла сирена, заскрежетали крутящиеся маяки «мигалок».
Врач сидел в кресле, обводя взглядом салон. Ничего почти не изменилось. Разве что санитарные носилки, что были при нем, ныне превратились в куда более улучшенную модель многоуровневой каталки с трехсекционным ложем и матрацем, с мощной рамой, более удобной системой фиксаторов, нагрудными и поясными ремнями, оснащенную крепежем для стойки, куда можно подвесить флаконы капельниц. Идиотская раковина, сидение и никому не нужный столик (о который Ленка Лютаева поломала ребра, когда машина резко затормозила) исчезли – ныне левую стенку занимали шкафчики, ячейки который были оснащены табличками: «Перчатки», «Гемостаз», «ИВЛ», «Перевязочный материал», «Хирургия»…
Прогресс, что ни говори. В оснащении - новыми машинами, новым оборудованием, инструментарием, может - даже бинты сейчас не собирают задолбавшие "кольца" по краям, когда их наматываешь. Только вот на инсульты все равно шлют желторотых фельдшеров...
Егор поднял глаза, смотря в потолок из гладкого белого пластика, рассеченный плафонами направленного и рассеянного света – смотря куда-то выше.
Зачем, Цаяни?
- Доктор?
Он повернулся к окошку в переборке – фельдшер Леша смотрел на него, и в его взгляде сейчас плескала знакомая смесь надежды с тревогой.
- Что?
- А… вы давно работаете? Знаете, что как? Или «шоков» дернем сразу, пока едем?
Он выдохнул. Потом фыркнул – облегченно. Только в этом проблема? Расслабься, мой неожиданный фельдшер. Пусть твой врач и бесплотен, не заблокированные ложной памятью на сей раз знания интродуктора пятого класса, вживленные через нейрошунт в кору мозга, дающие исчерпывающую информацию по диагностике и лечению любых неотложных состояний, кое-чего стоят.
- Не паникуй. Знаю.
Фельдшер Леша Астафьев нервно улыбнулся и пропал из окошка.
Бригада ехала на вызов.
Хотел помогать? Хотел быть свободным? Хотел спасать, но не хотел спасать всякую шваль, скандальную, злую, подлую и недостойную спасения?
Вот. Спасай спасающих, врач Егор Михеев, чья фамилия сегодня каким-то чудесным образом оказалась вписана в суточный график – карандашом, хотя все знают, что Анна Валерьевна никогда не позволяет себе исправлений и дописок. Помогай тому, кто хочет помочь другим. Защити его от подстав, от ошибок, от недочетов, от описок в карте вызова, научи его всему, что ты знаешь сам. Дай ему шанс стать мессией среди тех, кто его никогда таковым считать не будет. Взрасти из выпускника отделения «Лечебное дело» опытного медика, который всю свою жизнь посвятит лечению всех болезней, какие только возможны на этом глобусе… который ты так защищал. Когда-нибудь он погибнет – и фельдшер, и глобус. А ты, возможно, останешься на нем до самого конца – невидимый, бесплотный, бессмертный – наблюдать, как все, ради чего сейчас трудится этот светловолосый мальчик, превратится в радиоактивную пыль, струящуюся по мертвому куску камня, освещаемому гибнущим, раздираемым протуберанцами, Солнцем.
Ты же поэтому так грустно улыбалась, Цаяни, верно? Таково было ваше решение? Именно его ты предложила альтернативой превращению уже ненужного интродуктора в атомную взвесь?
- Доктор, подъезжаем, встречают.
- Вижу, - произнес Егор.
- Леха, ты там что, об дуб башкой стукнулся? – услышал он голос водителя. – Ты с кем разговариваешь?
Дверь в салон отъехала в сторону, распахнутая рукой фельдшера.
Егор легко выпрыгнул на улицу, улыбаясь.
Действительно – с кем? Водитель, наверное, будет очень удивлен ответу Леши Астафьева.
И, наверное, не он один – в течение многих лет.
Возможно – и Афина. Когда-нибудь. Удивится, разозлится, проклянет, зальет стену гаража керосином и зажжет, втыкая осиновые колы в пляшущие языки коптящего пламени.
Или – наоборот, будет падать перед ней на колени каждый день, вознося покаянные молитвы убитому Егору Михееву, которого она променяла на того, кто сейчас добавил ей хромоты, седины и «гусиных лапок» в хронически сжатую линию губ.
Кто знает.
Цон тряхнул головой, освобождаясь от мыслей – лишних в эту летнюю ночь.
Некогда, Цон.
Вызов ждет.
25.08.2017
Цон в летнюю ночь
© Copyright: Олег Врайтов, 2016
Свидетельство о публикации №216080301873
Свидетельство о публикации №216080301873
Рецензии