След на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 18 Боевое крещение

Глава 18.  Боевое крещение Анатолия Попушина
(сокращенная версия романа)
1
      Весть о внезапном нападении фашистской Германии на Советский Союз застала Толика Сладенького (Сладкова-Тухачевского-Попушина) воскресным днем в постели с любимой на конспиративной квартире, которую Лидия Сергеевна Шишова снимала за незначительную плату у своей подруги. Всего час назад он пришел сюда в увольнение, как случалось на протяжении почти целого года, когда она находила время для этих встреч. В этой квартире всегда работало радио, передавая музыку или новости. И вот  в момент, когда влюбленные делали передышку в своей ненасытной интимной близости, нарком Молотов сообщил о начале войны.
      Толик в растерянности сел на кровати соображая, что нужно делать. Лидия восприняла новость более спокойно, хотя тревога появилась и в её взгляде.
      - Мне, наверное, нужно срочно бежать в полк, - тихо сказал Толик. Он не хотел покидать свою дорогую, ласковую и желанную женщину, которую фактически считал своей женой. – В части, наверняка объявлена тревога и все бегут готовить машины к выходу на марш.
      - Лично я, так не думаю. Ты же слышал, что сказал диктор: «нарушены западные границы нашей Родины», а мы находимся от неё за несколько тысяч километров. Там, наверняка, хватает наших войск, чтобы обороняться, и я уверена, что в ближайшее время участие вашего полка там не понадобится, - спокойно, даже хладнокровно возразила она.
      Эта спокойная рассудительность зрелой женщины иногда ставила в тупик взрывного, эмоционального Толика. В такие минуты он остро ощущал разницу в возрасте и её превосходство в образованности и жизненном опыте. Иногда она допускала по отношению к нему некоторую покровительственность и снисходительность, пусть даже не нарочно, но от этого он чувствовал себя маленьким лебенком, а её заботливой матерью. Иногда это ему нравилось, а иногда это ущемляло его мужское достоинство, но все равно в такие минуты он пытался проявить себя взрослым и самостоятельным, способным принимать решения и отвечать за свои поступки.
      - Всё равно, даже если ты права, мы не можем здесь оставаться дальше. Ведь это чрезвычайная ситуация и я обязан, узнав о ней, немедленно вернуться в часть.
      - Но, милый мой, любимый Толечка. Я совсем не успела насладиться тобой, нашей любовью. Я сделала только глоток, утолив жажду, но не напилась вдоволь, - Лида, отбросив простыню, обхватила его торс руками, целуя в плечо и грудь. – Представь, что мы не слышали этого объявления, и наше радио не работает. Мы вполне можем ещё час посвятить друг другу, и ты ещё до ужина вернёшься в казарму.
      Она повалила его на спину и нависла над ним сверху, целуя лицо и губы. Она знала, что вид её голого тела, её красивых объемистых грудей возбудит его, но Толик в этот раз не поддался на её уловку. Он проворно перевернулся, водрузившись над нею, но не улыбнулся, как обычно и не ответил поцелуем.
      - Нет, дорогая. Я так не могу. Мне трудно расставаться с тобой, но совесть не позволяет мне остаться. Что подумают командиры о моем опоздании? Ведь я тоже командир экипажа и должен быть с ними рядом.
      - Ну, хорошо, сейчас пойдем. Но ты должен крепко меня поцеловать. Когда мы теперь сможем увидеться и побыть вместе?
      Толик крепко обнял молодое упругое тело своей возлюбленной и прильнул к её влажным и таким вкусным губам страстным поцелуем. Но в этот раз недолгим.
      - Когда мы увидимся, будет зависеть не от меня, а от складывающейся обстановки. Может быть, в какой-то степени, от тебя. Если мы не уедем сразу на фронт, то вероятно,  увольнений всё равно не будет. А бегать в самоволку будет очень рискованно. Если до сегодняшнего дня спрос был строгий, то в военное время даже небольшое опоздание будут расценивать, как дезертирство. Я на это не пойду.
      - Я тоже не хочу, чтобы ты так рисковал, любимый, и буду добиваться для тебя увольнительной.
      - Это как же? - удивился Толик, натягивая штаны. – Неужели ты не боишься, что твой Шишов узнает о нас и наших встречах? Любой мужик заинтересуется тем, что его жена хлопочет о ком-то другом. Тем более, мне кажется, что он уже меня подозревает в соперничестве. Слишком изменил свое отношение ко мне с добродушного на холодное.
      - Не обращай внимания, мой сладенький. Я ему уже однажды сказала, что ты мой троюродный брат, по маминой линии. Сын её любимой двоюродной сестры. Я уверена, что он мне поверил, - одевая чулок на стройную ножку и поправляя стрелку, говорила спокойным тоном Лидия.
      Слово «сладенький» неожиданно возникшее в обиходе Лидии сначала коробило Толика, но потом, когда  она объяснила ему, что это любимое обращение её матери к её же отцу, успокоился. Он вспоминал, что в детстве именно из-за того, что так звала его бабушка, это прозвище надолго прилипло к нему. Кто-то, конечно, проводил параллель с фамилией, которую мать взяла от отчима, но из уст бабушки, а теперь и Лиды это звучало приятно и ласково.
      - Ха, неужто поверил? – ухмыльнулся Толик. – Хорош братец. Говорят, что мол «имея такого братика, и мужа не надо». Наверное, это про нас. Представляю, какое будет у него лицо, когда он узнает, что его жена уже почти год спит со своим «братцем».
      - Ну, узнает, так узнает. Чему быть – того не миновать. Я тебе говорила,  и мы с тобой обсуждали, что я с ним разведусь, когда ты уволишься из армии или перестанешь быть его подчиненным.
      - Помню, конечно. Но война может перепутать все наши замыслы и надежды.  Ты, пока ничего не предпринимай. На войне люди ходят под смертью и неизвестно, кого она выберет. Может его, может меня, а то и обоих сразу, - Толику в голову лезли мрачные мысли. – Представляешь, что после войны твой Шишов возвращается к тебе весь в орденах и медалях, а я, к примеру, безногим инвалидом…
      - Не говори так.
      - Нет, конечно. Инвалидом я к тебе никогда не вернусь. Лучше погибнуть, чем быть беспомощным объектом для жалости.
      - Если ты погибнешь, Толенька, то я тоже погибну, - Лидия, не успев надеть платья, прижалась к собравшемуся и готовому бежать возлюбленному. В её глазах заблестели, появившиеся слёзы.
      - Ну-ну, милая успокойся. Просто, я хотел, чтобы ты взвесила все и не принимала поспешных решений. Ты же самая умная и хорошая, - он с благодарностью поцеловал ее в припухшие, солоноватые от слезинок губы. – Буду ждать встречи с тобой, любимая.
      - Я постараюсь, что-нибудь придумать, дорогой.
Толик возвращался в часть, не переставая думать, как сложится их дальнейшая судьба. Впереди их с Шишовым ждала страшная и жестокая война, в которой танкистам будет намного труднее выжить, чем пехотинцам. Танк, достаточно, большая цель для прицельного огня из орудий, поэтому шансов вернуться живыми у них маловато.

2
      Толика всё ещё продолжали мучить сомнения о том, стоит ли ему сражаться и умереть за своё государство, с его коммунистическим руководством, в котором всё построено на лжи и насилии. Конечно, он рассуждал об этом с высоты «своей колокольни», своего жизненного опыта, который приобрел в деревне и Саратове, работая в различных организациях. Тем не менее, он считал, что имеет право принимать решения, опираясь, именно на свои опыт и сложившееся мировоззрение.
      Он часто вспоминал о своем житье в деревне, как бежал из неё без оглядки, как привыкал к новой жизни в городе. Оскорбления, унижения, обман, лицемерие, голод и нищета были его постоянными спутниками. И все это не смотря на то, что сам он старался быть честным, справедливым, не уклонялся от любой работы и руководствовался законами морали и социального равенства.
Взять, к примеру, последний год жизни в деревне. Работал на совесть. Не допускал в учете и отчетности ошибок и нарушений. И чем все закончилось? За то, что отказался пойти на шельмовство и подлог, по указанию члена большевистской партии, был выгнан с работы и едва не представлен врагом народа. Снова стал помещичьим вы****ком и белой сволочью. Поставили на самую позорную работу, говно за свиньями убирать. Интересно, чтобы они говорили, если бы знали, что я сын маршала Тухачевского? Хотя, как только узнали бы, что его объявили врагом народа, то и меня бы смешали с грязью и отправили в тюрьму. Хотя на всех углах кричат, что сын за отца не отвечает, но на самом деле лишают самой возможности нормально жить, учиться и работать, что лишний раз подчеркивает их лживость и лицемерие.
      Однажды стал свидетелем, как председатель сельсовета Васяев писал отзыв на запрос о трактористе Митьке Глазунове, уехавшего в город с ведома самого председателя Акимочкина. Запрос был из города, где Митька хотел устроиться работать на какой-то военный завод. Так эта сволочь, Васяев, коммунист со стажем, строивший для народа счастливую жизнь, написал, что Митька до коллективизации занимался кражей лошадей, в колхозе работал спустя рукава и для Советской власти является обузой. Толик не сомневался, что если бы подобный запрос пришел в деревню по его душу, то «честный» большевик Васяев написал бы про него самую гадость, закончив своей излюбленной фразой «политически неблагонадежен».  Вот почему нужно избегать всяческих запросов о моей прежней жизни в Красавских Двориках, пока председателем там не станет Шурка. Уж он, конечно, наведет там порядок.
      Он искал совета на свои сомнения. Но не со всяким человеком этим можно было поделиться. Только с самыми близкими, кто никогда не предаст и не отвернётся от него. Такими близкими для него людьми были только бабушка и двое друзей: Егор Никишин и Шурка Горынин «Змей». Только эти двое всегда считали его равным себе и стояли за него горой, помогая чувствовать себя человеком. Поэтому Толик и отправил им свои письма с просьбой рассудить его сомнения и помочь советом. Чтобы избежать возможной цензуры, письма он отправил  с городского почтамта.
      И вот, сегодня 22 июня он получил ответное письмо от Егора. Он несколько раз прочитал два листочка его письма и радовался тому, что Егор, несмотря на собственные сомнения, придерживался только одного твердого решения: защищать Родину от любого внешнего врага, не способного сделать жизнь побежденного и порабощенного народа лучше прежней.
      В глубине души, Толик и сам приходил к такому выводу, но вспоминая по всякому поводу, эпизоды своей гражданской жизни, вскипая от возмущения, отгонял их от себя.
      Лучшие представители народа, коммунисты, наделенные властью решать судьбы других людей, попадались Тольку с гнильцой и откровенной низостью своей натуры. Как такие люди способны нести в жизнь те лозунги коммунистической партии о чести, совести, социальной справедливости, если не имели в себе этих качеств? Взять, даже случай его трудоустройства в Саратове в одну из организаций. Тридцати трёхлетняя Элла Марковна Нильская, начальница профкома, член партии с семилетним стажем, принявшая его за сына скандально известного антисоветского поэта Сергея Есенина, тем не менее, приблизила его к себе, подчинила угрозой дознаться до его настоящих предков и, спаивая, принуждала к интимной близости. Она была одинокой, вредной бабой с партбилетом и определенной властью. Толик сбежал от неё после двух ночей пьяного плотского насилия над собой. Вынужден был уволиться и искать себе новую работу.
      Да и работа в ОРСе весной 1938 года врезалась в память такой же обратной стороной партийной совести. Только устроился на работу, случилась эта ответственная поездка на природу за раками, где четыре толстяка, партийные чиновники, руководители крупного завода устроили развратное пиршество с молоденькими девицами. Один из них был ни кто иной, как секретарь парткома завода. Шофер, который привёз их отдыхать, отозвался о нем: «честь и совесть» нашего города. Эти «честь и совесть» не вызывали никакого доверия. Они заплыли жиром и выглядели омерзительно. Набив свои желудки приготовленными яствами, и запив их алкогольными напитками, они полезли тискать девчонок. Как потом стало известно, этими девчонками оказались сотрудницы завода, которые ради обещанных выгод спали с этими партийными боровами. Одна из них была даже невестой одного из шоферов, которая таким способом выбивала у начальника ОРСа отдельную квартиру. И все это делалось не для народа, а за его счет. Все, что было съедено и пропито, списывалось потом актами порчи безнаказанно. Толика выгнали с этой работы за то, что отказался подписать липовые акты. Пьянство и воровство почти всех сотрудников ОРСа его поражало.
      Поэтому и возникал этот предательский вопрос: за что и кого предстоит воевать, проливать кровь и рисковать самой жизнью? Наверное, Егор прав. Воевать нужно не за кого-то, а против врага, который сделает нашу жизнь ещё хуже. А когда научимся побеждать внешнего врага, тогда разберемся и с внутренним.
      Сознание Толика просветлело, и он решил окончательно, что будет бить фашистов беспощадно. Он был готов немедленно выдвигаться на фронт, но их полк находился в стратегическом резерве и ждал своего часа для переброски на передовую. Время этого ожидания было томительным, но позволяло ему встречаться с Лидией. Она была очень изобретательна. Сначала вынудила своего мужа дать ему увольнительную, для встречи Толика якобы с её подругой, потом и вовсе устроилась работать в полк в библиотеку, бросив престижную работу на предприятии. Встречи в библиотеке, позволяли часто видеться, но и были у всех на виду. Конечно, и здесь Лидия нашла выход из положения. Там она оборудовала комнатку в подвале, а Толику передала дубликат ключа от задней двери в библиотеку, что давало ему возможность незамеченным проникать в ту самую комнатку, где они предавались любви.
      Однако время неумолимо двигалось вперед, приближая их неминуемое расставание на неопределённый срок. В середине октября в дивизию пришёл приказ о переброске  ее на запад, где враг вплотную приблизился к Москве. Время «Ч» пришло.

3
      Эшелон с танками и танкистами по пути к Москве почти полдня простоял в степи,  на маленькой узловой станции, пропуская встречные составы. Толик впервые увидел большое количество раненых, которых везли вглубь страны на лечение. Наверное, для кого-то из них война была окончена и они, став инвалидами были обречены на жалкое существование в тылу, пытаясь принести хоть какую-то пользу стране, и тем, кто продолжал бороться с врагом. Их лица были угрюмы и многие с укором смотрели на здоровых танкистов, как будто спрашивая: «Где же вы были? Почему ещё не на фронте и не сражаетесь?»
      На вопросы к ним: «как там, на фронте?», отвечали немногословно, чаще кивая на свои оторванные конечности: «сами увидите, когда попадете в эту мясорубку».
      «Конечно, увидим, - нервно думал о них Толик. – Для этого мы туда едем. Только, почему не ответить по-человечески? Разве мы виноваты в их ранах? Наверное, винят себя, что не смогли оказать достойного сопротивления фашистам и вынуждены были отступать.
      - А, что мы могли? – сорвался в откровение один из раненых, потерявший ногу. – У нас против них только старые трехлинейки, образца прошлого века, да по пачке патронов. У них же против нас скорострельные карабины, автоматы, пулеметы, танки, самолеты…. Бывало, появятся в небе пяток наших самолетов и бьются против двух десятков немецких. Как думаете, за кем победа? И они, сволочи, бомбят и бомбят. Их пушки не умолкают, и снаряды рвутся вокруг тебя, подбрасывая вместе с землей. Наши танки я тоже только сгоревшими видел. Вас там, ребята, сильно не хватало. Может теперь, вы своё слово на поле боя скажете?
      После этой первой и последней стоянки эшелон следовал на запад почти без задержек. В Подмосковье прибыли в последний день октября. Здесь уже выпал первый снег и вокруг было белым-бело. Выгрузились на заснеженное поле и выстроились в походный порядок. Дальше предстояло двигаться своим ходом, поскольку немцы контролировали небо и могли разгромить эшелон с воздуха. Здесь, километрах в пятидесяти от фронта, остро чувствовался запах войны. Слышался гул канонады, а с наступлением темноты были видны и огненные сполохи от взрывов и зарева пожаров в обрамлении черного дыма. К месту сосредоточения шли под покровом ночи. Было ощущение, что не сегодня-завтра полк сходу войдет в боевое соприкосновение с врагом.
      Толик предчувствовал сражение. Холодный комок волнения, то и дело подкатывал в область солнечного сплетения и постепенно рассасывался. У него всегда перед дракой возникало это ощущение, с самого детства, и, как правило, не подводило.
      С рассветом прибыли в назначенный район, заправились, отдохнули пару часов и, получив боевую задачу, устремились на передовую. Толик вел свой головной танк, прильнув к прорези перископического прибора наблюдения. В воздухе кружились снежинки и от этого земля, и вся панорама казались седой и мирной. Ему нужно было вывести свой танк во фланг вражескому подразделению и ударить по немецким машинам, лишив поддержки пехоту противника. Нервы были на пределе. Не хотелось умирать в первом же бою. Все-таки, вольно-невольно, где-то внутри возникал протест против смерти за колхозных активистов и городских партийных пузанов. Да ещё хотелось проявить себя, показав отменную выучку и героизм. За его же действиями сейчас следили, не только комроты Шишов, но и комбат, а возможно и командир полка.
      Его танк, совершая обходной маневр, проскочил редкую рощицу и выскочил на опушку. Слева от себя, метрах в ста, Попушин заметил группу немецких танков, которые двигались в сторону наших позиций, отсвечивая белыми крестами на своих бортах. Толик впервые встретил вражеские танки в непосредственной близости и, хотя морально был готов к этой встрече, на какой-то миг испытал оцепенение.
      - Бронебойным к выстрелу товсь! – скомандовал он. Во рту была странная сухость, от чего голос самому показался трескучим или хрустящим, каркающим.
В это мгновение справа от них, чуть спереди разорвался вражеский снаряд, бросив в машину груду осколков и земли, затмив обзор. Значит, немцы заметили его и идущую за ним группу машин, но курс ещё не изменили и были открыты для выстрела.
      - Огонь! – прохрипел команду Толик.
      Танк качнуло в откате, гильза снаряда с  металлическим грохотом ударилась о дно машины. Ответный выстрел оказался удивительно удачным. Башня ближайшего к ним танка отскочила от станины, и из зияющего отверстия вырвался столб огня и черного дыма. Башня опустилась на место, но уже понурив «голову» уткнув ствол к земле. Первый готов.
      - Молодец, Гридасов! Заряжай!
      Выстрелы посыпались и из других машин. Немецкие танки стали менять курс, поворачиваясь лобовой броней под выстрелы советских танков и стреляя в ответ. От взрывов вокруг дрожала земля, из которой силой взрывов вырывались куски почвы и деревьев и летели в разные стороны, заполнив пространство черными красками и хаосом. Машина Попушина ныряла на неровностях почвы, и следующий выстрел оказался неточным, обезглавив крону встречного дерева.
За немецкими танками показалась цепь пехоты. На открытой поверхности она выглядела серо-зеленоватой массой пеньков, которые то вырастали, то приземлялись, умело перемещаясь и укрываясь за бронетехникой. Гридасов дважды выстрелил по ним осколочными снарядами, но пеньки снова возникали и перемещались. Вести прицельный огонь в движении было трудно, а в условиях почти пропавшей от взрывов видимости трудно вдвойне. Количество танков врага, казалось, увеличилось вдвое, и огонь их стал плотнее и точнее. Танковая рота попала в ад. Вокруг только взрывы и туман из дыма, снега и комьев земли.
      В наушниках Толик услышал приказ комбата уходить левее в ближайший лесок и перекрыть движение вражеских танков на позиции нашей обороны. И новый приказ: отсечь от танков пехоту противника. Толик отдал приказ механику-водителю совершить необходимый маневр, а Гридасову зарядить осколочные снаряды. Теперь огонь он вёл по первым рядам многочисленной пехоты, выкорчевывая «пеньки» из складок местности. Но боезапас осколочно-фугасных снарядов закончился, осталось только два бронебойных.
      С предпоследним выстрелом экипажу Попушина снова сопутствовала удача. Еще один вражеский танк закружился, ужаленный метким выстрелом и задымил. Это, видимо, послужило сигналом к отступлению фашистов. Атака на Москву на этом участке обороны была сорвана. На поле боя остались гореть шесть немецких танков, и только три наших. Да еще немалый урон понесла пехота противника. Лавры победителей сегодня были на стороне советских танкистов из роты старшего лейтенанта Шишова.
      Комбат поздравил ротного и Толика с успехом, объявив благодарность всему экипажу. Вечером была дозаправка и отдых. Утром предстояло не менее сложное сражение. У немцев стояла задача: до седьмого ноября сломить сопротивление наших войск и захватить Москву. И дисциплинированные немцы всеми силами стремились к достижению поставленной цели. С падением Москвы они рассчитывали закончить войну.
      Утро выдалось морозным и даже иногда проглядывало солнышко, но привычное ощущение драки, а значит, предстоящего боя Толика не обманывало. Жестокий танковый бой состоялся. Фашисты усилили свои ударные силы на этом участке, перебросив на него дополнительный танковый полк. И хотя наше командование тоже усилило этот участок, перевес все же был на стороне врага.
В этот раз никаких обходных маневров не было. Противники шли друг на друга лоб в лоб. Правда, одни атаковали, другие оборонялись. Вести прицельный огонь из стоячего состояния было проще, и экипажу Толика удалось с третьего выстрела поразить ещё один танк врага. Однако и противник вел плотный огонь. Вот и танк Попушина был подбит и загорелся. От сильного удара и последующего взрыва Толик потерял сознание, и пришёл в себя только когда его горевшего вытаскивали пехотинцы из подбитой, дымящей машины. Его бросили на снег и затушили. Самому же ему было трудно даже пошевелить конечностями. Невыносимо было дышать. Боль сковывала его грудь, всадив в неё что-то тяжелое и давящее. В ушах стоял непрерывный гулкий звон. Потом он снова потерял сознание, возвращаясь в себя урывками и снова проваливаясь в тупую бессознательность.
      Окончательно пришел в себя в госпитале. Давящее состояние не исчезло, но и пронзительной боли не было. Звенящий гул в голове тоже ослаб, но произнося слова, он себя почти не слышал, как впрочем, плохо слышал тех, кто с ним говорил. Однако, понял, что из всего экипажа в живых остался он один: Гридасов, Серок и Файзулин погибли в танке.
      «Ну, вот, я едва не погиб. Погибли мои товарищи, защищая Родину, Советскую власть и партию жирных и лживых большевиков. А умирать оказывается не трудно. Это, приходя в сознание, я испытываю боль и горечь своего бытия, а по ту сторону сознания тишина и покой. Может, было бы лучше и мне погибнуть? Вот останусь я инвалидом и разве смогу, как пишет Егор, бороться за то, чтобы изменить эту власть, этот народ, эту страну? А если все останется по-старому? Черт, всё может быть. Жизнь штука сложная и поворачивается каждый раз новыми сторонами. Остается надеться, что отношение к фронтовикам будет уважительным и власть всё же прислушается к нам, наведет порядок и  уберет жуликов».
      Уже перед выпиской из госпиталя ему в руки попалась газета, из которой он узнал о подвиге своего экипажа и что представлен к правительственной награде. В конце статьи так и было написано: «командир танка Попушин Анатолий Михайлович представлен к ордену «Красной звезды», а члены экипажа Федор Гридасов, Михаил Серок и Александр Файзулин представлены к ордену «Красного знамени» посмертно.
      «Ну, и что дальше, Анатолий Михайлович, будем делать? – спросил он себя и сам себе ответил, - Будем бить врага. А умирать за Родину не страшно. Пожалуй, если доживу до конца войны, то останусь служить в армии. Здесь порядка больше, чем на гражданке. Здесь и толстопузов меньше. Ладно, доживём до Победы, там видно будет. А пока будем бить фашистов, да ордена получать. Побольше бы наград заслужить, чтобы было, что показать нашим колхозным активистам. Специально поеду в деревню, чтобы похвастаться ими, показать им, чьих заслуг больше перед Родиной, их, губителей народа, или моих, кого они презирали и считали неблагонадёжным».
      Он аккуратно свернул газетный листок и бережно положил его в карман гимнастерки, с тем, чтобы потом отослать его своей любимой Лидочке в Челябинскую область с припиской: «Этот подвиг посвящаю тебе, моя любовь!»
Пусть порадуется.
.....
(полную версию романа можно прочитать в книге)