Жил-был я. Кн1. ч1. Земляничные поляны. гл. 2

          Как хорошо помечтать о добром будущем.
          - Эх, сейчас бы искупнуться, - донеслось из травы.
          Покусывая травинку, я приподнялся на локте и посмотрел в сторону Города.

          Иногда, Матушка просила меня подняться на чердак, что бы снять или проверить постиранное бельё. А иной раз, я сам по себе, отправлялся гулять по крышам.
          Дома в Городе высокие, пятиэтажные, много подъездные. Крыши шатровые, покрытые белым волнистым шифером.
          На чердаке, тихо, просторно. Тепло, как в парнике. Перспектива теряется в призрачном синеватом сумраке. Сквозь вечно циркулирующие пылинки проходят конусы упругих солнечных лучей. Вверху - овал синего неба. Три перекладины широкой лестницы ведут на разгоряченную крышу.
         Ох, и далеко ж видать с этой крыши!
         Подгоняемые ветром, по небу летят клочья ватных облаков. Здесь, на крыше, они кажутся ближе, полет – быстрее. Их тени скользят по морю и Городу, на мгновенье, заслоняя солнце.
         С Крыши моего Мира Город и окрестности, как на ладони. От Подплава на рассвете, до красного крепыша – маяка Пакри на закате. Очерченный горизонтом, Орбис.
         Деревья, дома, небо, море, люди, идущие по своим делам, здесь, всё начинается и здесь всё кончается. Даже, облака, которые зарождаются где-то там, за Островами, на моих глазах проживают свою жизнь. Видоизменяясь, плывут над головой, тают, и умирают где-то за вершиной леса.
         Море теплое, гладкое, желтовато – зеленое. Волны неспешные, размеренные, уверенные. Ветер упругий с морским запахом. То обдаст мгновенной прохладой, то, закрутясь, на горячей крыше волчком, повеет парным теплом.
         Три часа дня. Город разморило, даже птицы замолчали в густой сытой листве. Звуки стёрлись. Не доносится сюда и шум неугомонного моря. Придавленные зноем, одинокие машины, бесшумно, ползут по пустынным улицам. Сиеста.
И все же облака. Летучие громады плывут себе по реке времени, клубясь, играя тенями и фантапричудами.
         Солнце искрится бликами на покатых зеленоватых волнах.
         Господи, какая благодать.

         ПОДПЛАВ. Сквозь сень старых тенистых каштанов виднеются желтые казармы Бригады подводных лодок - Подплава. Чёткий, ровный бетонный пирс, под прямым углом охватывает ковш гавани. До такой степени вымеренный, что в нем, до сих пор, чувствуется что-то не наше, иноземное. Немцы строили. Для себя. А может это только байки?
         У причала ошвартованы наши дизельные подводные лодки.
         «Эски», - так говАривал мой Отец, вкладывая в это слово моряцкое чувство уважения и любви к кораблям.
         Да. Но немецкое все же есть. Вон она, гитлеровская субмарина, полным серым корпусом, грузно, осевшая в воду. Конечно, она давно неходовая, с тех самых пор, как наши моряки пустили её на дно. После войны подлодку подняли на свет божий, и переделали в учебно-тренировочную станцию.
         И стоит старушка среди отчаянных и шустрых «эсок», широкая, важная, с вонзенной в хребтину высокой башней, независимая, чужая и.... одинокая.
         
         ЦЕРКОВЬ. Так, деревянный вокзал.… А вот и церковь. Церковь Святого Георгия. Сбитые ржавые двери, облупившиеся грязно - желтые стены. В пределе, справа и слева, ниши, входы в потайные винтовые лестницы. Правая лестница завалена щебнем и мусором, левая - свободна. Поднимаемся по левой лестнице. Её можно оборонять сколько угодно, ибо каждая следующая ступень, для поднимающегося - ноль обзора и пространства, зато для стоящего сверху защитника - полная свобода действий. Классика.
         Неожиданно, проём света – выход на чердак. Земляной пол, деревянные стропила и лаги. Местами пол провалился в зал. А высота зала метров десять. От одной лаги до другой можно пройти по полу – это опасно, если что случиться – лететь, известно сколько - десять метров, по стропилам – легко и безопасно.
         И как же мы ходили? Конечно, по полу. Сердце замирает, ладошки потеют, но считаться трусом ещё страшнее. И, рискуя, мы идем к дыре в кровле. Дошедши, мы устраиваемся поудобней, и начинаем рассказывать страшилки про похороненных в старом парке монахах, о замурованных в стены церкви отступниках, о замаскированном автографе Петра I, оставленного им, здесь, в день своего венчания (?), о кладах и привидениях.…
         И сверкают по углам россыпи сокровищ, и белеют в полумраке чердака черепа да кости.
         Но самое жуткое, если по ходу повествования, из узкого проема винтовой лестницы, неожиданно, появится новый ловкач, неважно, взрослый или пацан. Дух захватывает и сердце падает. Ощущенье, я вам скажу, сногсшибательное. Но, наверное, ради этих ощущений мы и лазали в церковь. В древнюю церковь Святого Георгия.

         ПОЖАРНАЯ КАЛАНЧА. Ровная башня, сложенная из аккуратно отёсанного, известняка. Углы отделаны белым камнем. Какая-та вся легкая, узорчатая. На большом светлом циферблате черные стрелки показывают три часа.
         Треугольная крыша, ярко-зеленая, подстать молодой зелени стройных, постриженных ажурных саженцев. К каланче пристроено здание пожарного депо. Большие крепко сколоченные ворота, у ворот полосатая будка сторожа. Окатыши политой брусчатки блестят на солнце. Чинно и важно, заложив руки за спину, брандмейстер прохаживается вдоль вверенной ему пожарной части.
Это - ретушированная дореволюционная фото-открытка, виденная мной на стенде, посвященному двухсотлетию Пальдиской школы, в 1968 году.
          А через три года каланчи не стало. Опутав тело башни стальными тросами, два трактора-бульдозера сломали, разрушили старую каланчу. А потом и целый квартал финских домиков, и улицу, название которой стёрлось в памяти. На их месте возвели школьный комплекс: саму школу, футбольное поле, и прочие беговые дорожки.
Что еще оживает в памяти?
         Когда-то в пристройке, у подножия башни располагался кино-радиомагазин. В нем-то, мы с отцом приобрели шикарный магнитофон, «ЯУЗА-5», кстати, который цел и здоров поныне.
         Я, как сейчас, вижу их. Они уходят, счастливые и довольные покупкой, по улице, которой нет, скрываясь в тени каланчи, которой нет, в июне 1965 года, в полчетвертого пополудни.

         ДОФ. Из-за густой листвы высоких кленов проглядывается коричневая крыша. Старый Дом офицеров флота. «ДОФ» - густой вздох, поветрие чего-то далекого и таинственного.
         Именно, здесь произошло мое первое прикосновение к магии театра, когда мишурный блеск и лицедейство «обратились» в правду. Весь огромный мир, со своими страстями и курьезами, сходился на сцене, и, широко раскрытые, детские глаза впитывали его и верили в чудо.
         На этой сцене мы, детскосадовцы, звонко выступали на «монтажах о счастливом детстве», задорно исполняли партийные песни на чужом языке, от которых в памяти осталась только пара слов – «Эдаси сейтсемехед!» - «Вперед, товарищи!». И еще возбуждение от ответственности, до дрожи! И оглушительный гром аплодисментов! Аплодисментов тебе!
             ......................................................
         Там, в актовом зале, медленно, ступая в скорбной очереди, вместе со своими хмурыми, посеревшими отцами, мы прощались с погибшими подводниками.
Высокие окна. Густые потоки света прорезают сумрак большого зала. Черные шпалеры в простенках. Черная форма моряков. Тусклый отблеск оружия и наград. На четырех закрытых гробах – Синь, Белизна и Кровь Военно-Морского Флага…. Приглушенная жалобная музыка гарнизонного оркестра.
         Кто они, эти четыре подводника? Я не помню ни званий, ни имен.
         Был пожар, выгорел отсек, и они вместе с ним.
         Немногословные отцы судили меж собой: «Боролись…»
         А почему был пожар? Почему без войны погибли люди?
         Все. Все вернулись, и лодка в базу дошла! А они нет…
         Отцы смотрели куда-то поверх нас и молчали. Им, профессионалам, и так всё было ясно. К чему слова? По их примеру замолкали и мы. «Боролись».
              ......................................................
         Рядом с ДОФом присоседился флигелек. Крутые скрипучие ступени, запах давно обжитого дома. На втором этаже располагались всевозможные «кружки». Из-за дверей доносились звуки: то баяна, то гитары, то пианино; а еще там пели хорами - днем дети, вечером взрослые.
         Среди прочих дверей была еще одна дверь, массивная, с надписью «Бухгалтерия». За ней, иногда, моя матушка оплачивала мои непродолжительные походы по кружкам.
         Рядом был заброшенный маленький детский сад. Не мой, я ходил в другой. С крыши, да, за зеленью, его, не разглядеть, но он существовал. Он был!
         В долгие темные осенние вечера мы, подростки, иногда, проводили здесь время. Смех, анекдоты, дымок сигареты, бренчание гитар и чуть гнусноватые незатейливые самопальные песни о любви, о верности, о девушках с распущенными косами, плачущих в «автоматах» и прочих иволгах в малинниках.

         БРАНДВАХТА Острой мачтой врезалась в небо брандвахта. На первых двух этажах – начальная школа, третий – по сути, отсутствовал, вместо него стояла башня поста СНИС (службы наблюдения и связи). Лестница между вторым и третьим этажами не имела никакого ограждения, но все же незримая черта отделяла нас от входа на пост. Нарушение границы каралось строго. Но….
         С замирающим сердцем мы шагали по чистым запретным ступеням и приближались к двери, из-за которой доносились сигналы морзянки, посвист эфира, хриплые слова переговоров, жесткие росчерки команд.
         Мы прикасались к таинственному, манящему, большому миру – ФЛОТУ. И, впитавши его частичку, спускались вниз к сверстникам, когда в гордом одиночестве, а когда, ведомые озабоченным молчаливым матросом с сине-бело-синей повязкой на левом рукаве, прямиком в цепкие лапки дежурной учительницы.

         БТК. С акватории Гвардейской бригады торпедных катеров в море выходят торпедные катера. Тяжело переваливаясь на волне, серые и неуклюжие, низконосые, с задранной дощатой кормой, они, вальяжно, покидают гавань.
         Выстроившись «уступом», подобно гонщикам на старте, катера, на мгновенье, замирают. Потом ближний дает ход, за ним второй, третий, четвертый. Носы поднимаются выше, выше, за кормой появляется белый протуберанец буруна, и … «утлый» катер преображается в летящий глиссер.

         Ах, как стремительно и легко несутся катера над морем, какие волны они поднимают!
         Только и можно, что завидовать пацанам на пляже. Как их, сейчас крутит и качает шальной прибой. Бо-о-ольшое, скажу я вам, удовольствие. Минута, ещё, другая - и катера улетают за горизонт.
         Взгляд скользит дальше и упирается в стену Первой гостиницы. Почему «Первой»? Да, потому что в моем Городе ее построили первой.
         Вот и всё. Матушка зовет. Засиделся. Хорош. Спускаюсь вниз, в чердак, в темноту, а в глазах свет мира, блеск моря, солнце неба и сочность белых сахарных облаков.

         Шелковистая трава ласкает, жужжит шмель, кто-то букашечный ползет по руке. Хвать ягоду – и в рот. Под кленом, в распадке, разгорается костер. С недалёких полей бегут наши - подкопали картошку. Она выпадает из пазух, подпрыгивая, катится по траве. Стихийно возникает игра в «длинного слона». Запрыгиваем, падаем, водим.
         Горит костер, «наваривая» золу. И скоро, обжигаясь и пачкаясь сажей, мы будем есть хрустящую, рассыпчатую печеную картошку.
         А день уже перешел свой экватор. Ветер стал поддувать порывами, проявляясь шальным волчком, то тут, то там. Прошуршит в зарослях можжевельника, прокатиться по траве, ударит в ближние деревья. Меж стволов проявилась тонкая лиловая поволока. Лес примолк. Глубокая холодная небесная синева поблёкла, побледнела. Жарко. Тихо. Спокойно. Мысли текут медленно. Истома. Маята. Покой.
                --------------------------------------
         Земляничные поляны. Трепетные воспоминания о юных годах.
         Распахнутое небо и теплая трава, сочность и сладость красок, запахов, чувств.
         Это было, было, было…….
         «It’s a long, long, long time».
         Что-то от контрастных битловских коллажей и мультфильмов. Без полутонов и полутеней, без смазанных движений.
         Синий, красный, желтый, зелёный.
         Чистое, свежее, ясное.
         И до того яркое, что до сих пор, сквозь серость будней, сумрак непроглядных туманов и холода высоких широт, они, воспоминания,ни на йоту не исказились, и с прежней неиссякаемой силой освещают и поддерживают меня.
          Strawberry field forever!
          Мои Земляничные поляны


Продолжение:http://www.proza.ru/2016/08/20/553