Карма. рассказ

Вера Игнатьевна была человеком верующим, она верила в карму.
А еще она верила в гороскопы, хиромантию - гадание по руке, в расклады на картах, верила медиумам и экстрасенсам. Но более всего Вера Игнатьевна верила «бабкам» из простонародья, которые, неплохо разбираясь в охочей до чудес человеческой природе, распознавали наивных и доверчивых простаков с первого взгляда.
Но если бы только это!
Так нет! Вера Игнатьевна считала себя христианкой. Не фанатичной, конечно, а крещеной по христианскому обряду, то есть ходила в церковь по необходимости, ставила за здравие живых и за упокой усопших свечки, замаливала грехи перед Создателем и просила о помощи святых. 
Немало в доме Веры Игнатьевны было и всевозможных как по величине, так и по ценовому преимуществу иконок-картонок. Они стояли на узенькой полочке кучно, тесня и заслоняя друг друга. Она покупала их в церковной лавке не с умыслом, а за красоту. Приносила очередную иконку домой, потом какое-то время любовалась приятной покупкой и отправляла в архив на полку.
По гороскопу Вера Игнатьевна была «рыбой», хотя правильнее было бы сказать была «рыбами», потому что в символике этого знака изображены две рыбы, плывущие в противоположные стороны.
В самом примитивном смысле, это означало, что человек-«рыбы» - субъект опасный, потому что уравновешен временно и при малейшем колебании внешней среды, может удариться в одну из крайностей.
В отношении Веры Игнатьевны этот смысл был абсолютен.
Вот и на этот раз толчком к системной организации «рыб», которые тут же выстроились в косяк и двинулись в заданном направлении, послужила ее встреча с соседом. Соседа звали Дмитрий, но чаще Диман. Был он мужик молодой, видный, но одинокий – ни жены, ни детей. Сорок лет и один!
Диман мыл во дворе машину.
А Вера Игнатьевна возьми, да скажи:
- И что ты ее каждый день натираешь? В твои годы мужики баб гладят, а ты железки эти трешь и трешь почем зря… 
Но договорить свою мысль до конца она не успела.
- Иди, куда шла, - огрызнулся Диман, не отрываясь от дела.
- Мать пожалел бы, - пробубнила она в полголоса и уже с безопасного расстояния добавила: - такой детина вымахал и такой непутевый.

                ***

Мать Димана – Лиля Абрамовна, норовистая татарка бойкая на язык, большую часть жизни прожила домохозяйкой – воспитывала единственного сыночка, да обслуживала своего непутевого мужика. Но лет десять назад мужик ее хорошенько выпил, баньку натопил, веник березовый запарил, попариться пошел, а назад уже не вернулся. Там в баньке прямо на пологе и помер. Сынок ее вырос, пил не как отец, когда придется, а в меру, но характер имел дурной. Так за этими мужиками Лиля и не заметила, как повернули ее годы на седьмой десяток.  Но пороха в ее пороховницах было еще много и постоять за себя она умела.
Когда-то Лиля Абрамовна в надежде на счастливую старость жила ожиданием внуков, но постепенно, испытывая на себе грубое сквернословие и злобный нрав сына, поняла, что стать бабушкой ей просто не суждено.
Поначалу словоохотливые соседки еще совали свой нос в ее душу, выспрашивали о том о сем, интересовались «что, да почему», торопили, советы давали, но со временем обросли собственными внуками и отстали. А если и находилась какая беспокойная, то ответ у Лили всегда был один:
- Поздно уже, - оправдывая Дмитрия, брала она всю вину на себя, - выстарилась я, устала.
Одной из таких беспокойных как раз и оказалась Вера Игнатьевна. Не принимая оправдания Лили за чистую монету, она непременно делала ей комплимент:
- Ну, ну, - обрывала она старческий пессимизм Лили Абрамовны на полуслове, - ты еще бабенка хоть куда, бегаешь как молодая кобылка.
- Скажешь тоже, - отмахивалась та от докучливой соседки, закрывая наболевшую тему.
Вера Игнатьевна и Лиля Абрамовна приятельствовали много лет по-соседски. Иногда долгими зимними вечерами они вместе прогуливались по занесенным снегом улицам и Лиля, охочая до разговоров, вываливала на Веру Игнатьевну полный ушат воспоминаний о своей молодости, о первой любви, об отце, о матери и об их сложной и противоречивой жизни. И хоть большая часть жизни Лили Абрамовны прошла у Веры Игнатьевны на глазах, это ровным счетом ничего для нее не значило. Возвращаясь в свою молодость, она в сотый, а может и в тысячный раз говорила и говорила:
- Ты не думай, Дима у меня хороший. Просто жизнь его не задалась с самого начала. Поздний и недоношенный он и родился не ребенком, а лягушонком. Одних только лекарств на него сколько ушло?! Но, славу богу, выходили, выпарили, сохранили его для меня.
Но это на словах, а в реальной жизни Лиля в своего мусульманского бога не верила. Она верила только в себя. И Вера, всякий раз, отрывая свою приятельницу от горьких воспоминаний, разворачивала, как умела, ход ее печальных мыслей в другую сторону:
- Не вини себя, - произносила она со значением, - знать, карма у него такая.

                ***

Лиля с соседкой не спорила.
В Вере Игнатьевне она больше всего ценила уши, а не язык.
- Ведь, кроме Митеньки у меня детей больше так и не было.  Даже второго «лягушонка» и то зачать не смогла, - сокрушалась она о былом. Ущербной я бабой оказалась. Вот и кружила всю жизнь над сыночком как орлица – оберегала, выкармливала, ночей не спала. А он хоть с виду и дохляк был, а смалу рос характерным, драчливым и…, - Лиля подыскивала подходящее слово, – доброты в нем недоставало.
Вера Игнатьевна молчала. Всю эту грустную повесть о Димкином детстве она слышала от соседки много раз, знала ее наизусть, но, понимая, как у Лили болит душа, всякий раз позволяла ей выговориться.
Сама она знала Дмитрия если не с пеленок, то с первых шагов. Внешне белокурый, голубоглазый, ангелоподобный карапуз выглядел умилительно, но уже тогда слов «нет» и «нельзя» не признавал и реагировал на них гневливо – топал ногами, кричал и замахивался на мать пухлой растопыренной пятерней. При виде таких сцен, Вере всегда хотелось вмешаться и отшлепать «доморощенного самодержца» по заднице.
Но какое она имела на это право?!
Помнила Вера Игнатьевна и о том, как призывала Лилю хорошенько поразмыслить над тем, какое имя следует дать ребенку.
- Есть такая наука, - внушала она ей, - об именах собственных, которая называется ономастика, что в переводе с греческого значит «имя». Так вот, - продолжала Вера, - каждое имя несет в себе огромный объем информации. В самом примитивном смысле «имя», - со значением произносила она, — это сжатая формула кармы.
Но Лиля к премудростям Веры Игнатьевны относилась скептически и нарекла сына без всякой мистики, просто - Дмитрий.

                ***

В отличие от Лили, Вера Игнатьевна была человеком системным. Порой казалось, что она родилась не естественным путем, а была слеплена по чертежам. Хорошо образованная, начитанная, в прошлом специалист при большой должности, она умела сопоставлять факты, проводить параллели и делать выводы. Этому ее учили в институте.
Еще тогда в далекой молодости, надеясь уберечь Лилю от необдуманного шага, она привела ей целый ряд аргументов в пользу научного подхода к выбору имени.
- Возьмем, к примеру, Дмитрия I – внука царя Ивана III. Помнишь, что с ним случилось? – допытывалась она у Лили, будто та и в самом деле могла помнить курс древней истории.
- Не помнишь. А я тебе скажу, - упорствовала она, - он умер в заточении!
- А что случилось с Дмитрием II – первенцем Ивана Грозного?
Лиля молчала, но по всему было видно, что горячая мусульманская кровь в ее жилах вот — вот закипит.
- Утоп в речке, - двигалась Вера дальше, придерживаясь выбранного вектора.
- А о судьбе Дмитрия III тебе что-нибудь известно?
Но ее ответ: - Убит в Угличе! - перебила гневная тирада вышедшей из себя Лили:
- Я, как ты, институтов в Москве не оканчивала. Карма. Ономастика. Звезды. Наука. Это ты у нас «голова»! А я родом от земли. Живу по наитию.  Дмитрий – имя моего сына. Дмитрий! – перешла она на крик.
- Напрасно ты так, - закруглила свой системный анализ Вера. 
Но Лилю уже понесло.
 А потом она еще целую неделю дулась на Веру.
Как давно это было!  Сколько воды утекло с тех пор? Реки и реки.
Дмитрий вырос, и кличка «непутевый» приклеилась к нему, как репей.

                ***

Но Вера Игнатьевна не сомневалась, что с кармой люди рождаются и умирают, а значит, все неприятности ожидают Дмитрия впереди.
И как в воду глядела.
Не вышло из Димана ничего путного.
Но последние события более всех остальных убедили ее в том, что ономастика работает.
Как-то утром подошла Вера Игнатьевна к окну, отдернула резко штору и в следующий момент, буквально, дара речи лишилась.
Прямо возле ее дома, а, если еще точнее, под самыми ее окнами стояли, отливая темно-свинцовым блеском  полировки, черные, похожие на разъяренных быков, полицейские  джипы и люди в камуфляжной спецовке с надписью «ОМОН» на спине, с перекинутыми через плечо автоматами, заломив Диману руки за спину, заталкивали его в одну из машин.
Такое Вера Игнатьевна видела только в кино. А тут реальная жизнь и вдруг – на тебе.
Первая мысль: - Бред какой-то? – сменилась другой: - На чем погорел!
Но самой трагической оказалась последняя, самая трезвая мысль в духе тридцать седьмого года: — Вот и за этим пришли!
Только позднее Лиля созналась, что «омоновцы» нашли у Димана «травку», и что сдал его полиции, согласившись на сделку со следствием, один из его близких, вхожих в дом запросто, дружков.
Но если Лиля оправдывала несчастья Димана неудачным стечением обстоятельств, то Вера Игнатьевна – прозревала в них карму, рок судьбы. Все в поведении соседа давно казалось ей странным, но как-то по мелочам, как мозаика, не складываясь в общую картину.
Иногда Вера, пересиливая себя, задавала Лиле неудобные вопросы, но та, как всегда, прикрывая сына собой, отвечала на них уклончиво. Из ее ответов следовало, что Дима работает на заводе, что он на хорошем счету и что начальство им дорожит. Знала ли она все это наверняка или пересказывала со слов сына, Вера не уточняла.
Да, и нужно ли ей было так глубоко погружаться в чужую жизнь?
Она знала другое, верила, что судьба каждого предопределена.
Но кем?
Вера Игнатьевна думала, что кармой.