тамвсё, эпизод 16. Шаг в пропасть

I.

Сидевшая рядом с Нефёдовым Вета увидела на экране монитора, как николаша стеклянными глазами взглянул на каменный пол сцены и шагнул в пропасть.
Больше всего на свете ему хотелось в эту минуту съесть кусок мяса.

 Нефёдов тут же включил звук на гарнитурах своих ангелов - Алекса и Сеты. Глядя в монитор, он чему-то загадочно улыбался. Камера показывала двух сидящих перед памятником музыкантов, варганиста и николашу с гитарой вглубине сцены.

 - Что, подождем у моря погодки? - пробурчал Нефёдов в микрофон.

 - Да нет, вроде нормально все, - отозвался Алекс, еще раз пошуршав глазами по бульвару.

 - Тогда начинай! - скомандовал Нефёдов, и Алекс быстро посмотрел в сторону. Его взгляда ждали два дородных мужчины и женщина в мундире государственного покроя: костюмы этих артистов имели значение в действе. 

 Они его и начали. Первый мужчина через микрофон обратился к собравшимся: их было пока около двадцати - случайно остановившихся прохожих и тех, кто приехал вместе с музыкантами. Минут пять он говорил о многовековой дружбе народов, населяющих просторную планету и, в частности, российского и казахского населения. Назвал он также озеро Байкал, остров Мадагаскар, штат Пенсильвания, диким образом смешав их с миграцией китов в мировом океане. Вообще же понять что-то определенное из его мутных фраз было сложно, но претензии к оратору были неуместными - текст писал николаша. Поэтому цивилизация ацтеков, глобальное потепление и рост мухоморов в подмосковных лесах, упоминаемые мужчиной, гармонично сочетались с ролью русского и казахского народов в мировой истории, строительством железных дорог и другими компонентами ассорти. Хрень он плел такую, будто перед выборами. Женщина в сюртуке депутатского покроя молчала, улыбаясь похабно, но торжественно, и первый оратор передал слово второму. Тот напомнил, что десять лет назад в городе был открыт памятник великому мыслителю, философу, поэту и композитору. Он перечислил всех создателей мемориала и назвал имена глав государств, имевших удовольствие впервые явить памятник городу. После этого он имел наглость сообщить, что наиболее ценное музыкальное произведение запечатленного в камне гиганта мысли охраняется ЮНЕСКО, а сейчас оно будет исполнено в честь юбилея открытия памятника президентами двух держав. После чего, приветственно похлопав, выступавшие смылись в горстку зрителей.

 Прозвучали жидкие аплодисменты, а Вета, угорая от мелкого смеха, сказала Нефёдову:

 - Ты бы хоть предупредил меня, что такой луна парк начинается, я бы покурила!

 - Ну, иди, возьми сигарету... - недовольно ответил Нефёдов.

 - Ну уж нет, тут не до сигарет! 

 Они хихикали на пару в предвкушении бреда, но Нефёдов был очень собран и внимательно наблюдал за происходящим. Тем временем картинка на экране немного менялась.

 Поскольку медлить было нельзя, николаша сказал в свою гарнитуру: "Алекс, командуй!". Стоявший на тротуаре Алекс живо махнул рукой сидевшим в центре сцены казахам и шепнул им "Начали!". Ему очень понравились проявившаяся дисциплина: кобыз и домбра зазвучали слаженно, необычно и удивительно красиво. И поскольку описывать музыку словами возьмется лишь член союза писателей и заодно композиторов, ее подробности останутся в стороне. Хотя там было что послушать.

  И в этот миг на тротуаре появилась зрительница, без которой остальные слушатели так и остались бы случайной публикой. Пришла она сюда уверенной походкой, с достоинством, но без любопытства встала впереди остальных и поправила очки. Эта женщина чаще всего предпочитала порядок и во всех случаях знала, каким он должен быть. Однако она понимала, что с николашей какой-либо порядок вряд ли возможен, поэтому уверенность в ней была перемешана с заметным волнением.   

 - О-ба! - тихо произнесла Вета, заметив женщину. Нефёдову она добавила:

 - Скажи николаше, что у него гостья... Я думаю, будут и еще гости, - усмехнулась она.

 - Мама говорит, у вас гости, николаш, - сказал Нефёдов.

 Услышав это, стоящий в глубине сцены гитарист метнул взгляд вперед, растерялся, но спохватился и начал похрустывать своей пятистрункой, подключенной к комбику. Поначалу он вёл музыкантов дружественного государства, играя основную линию черствыми, но красивыми рифами. Домбра сглаживала этот звук нежным фоновым окрасом, кобыз дополнял мелодию, и эта троица звучала роскошно. К этой форме празднования юбилей открытия памятника сложно было предъявить какие-либо претензии - звук непременно растворил их в небе над бульваром.

 - Нет, ну, шарман, конечно, но как он это придумал, я не знаю! - смеялась  Вета.

 - Ой, мам, знаешь сколько он таких шарманок отбраковал... - с тоской говорил Нефёдов. - Причем я не понимаю, зачем - любая из них проходила бы "на ура", но времени ушло в колодец - ужас... 

 - Класс! - сказала Сета, стоявшая рядом с Алексом на тротуаре.

 - Ты не трясись - камера болтается, и у меня картинка гуляет! - голос Нефедова в ее гарнитуре стал строгим. - Не надо сейчас чирлидерства, ладно?

 - Да-да-да! - отозвалась Сета и застыла.

 Игра втроем получалась действительно необычной и красивой, и минут через пять николаша сказал в микрофон: "Алекс, подключай бас и ударные". И тот кивнул головой выжидавшим его отмашки Шуге и Триху.

 Они были напряжены и неопытны, поэтому Трих совсем не попал в такт и принялся месить что-то бесноватое, а Шуга ошибся нотой.

 "Твою мать!", сказанное николашей, услышали все, кто был в наушниках, и общей реакцией стали смех, а затем расстерянность. А он резко метнулся к центру сцены и попросил музыкантов, игравших на домбре и кобызе: "Чуть помолчите и подключайтесь!". В микрофон николаша грубо бросил: "Алекс, не прерываемся!".  Виновники торжества в центре сцены затихли, и постепенно, без перерыва, николаша свел воедино игру бас гитары, своего странного инструмента и ударных. "Умнички!", - подумал он, когда домбра и кобыз вновь вместе зазвучали с новыми инструментами, и мелодия собралась в одну. А николаша смастерил также партию второй бас гитары и играл, таким образом, за двоих. И Шуге с Трихом он незаметно для окружающих улыбнулся и показал язык.

 Нефёдов с Ветой хохотали, глядя на его кривлянья.

 Ребятам, конечно, было очень не по себе от прокола на вступлении - они долго репетировали, и им казалось, что они сыграют лучше всех. И теперь Трих, продолжая выстукивать палочками по ободу барабана, крутил нестриженной башкой, повторяя про себя "Это ж надо было так лохануться, блин!". Шуга был менее расстроен, и николашиного языка даже не понял - был увлечен игрой: они были заняты тем, что им нравилось. А время, как им и обещал негодяй с пятиструнной гитарой, было бессильно и никому неинтересно.

 Седе не требовалось приглашение: он вступил сам, и в один миг общая мелодия засияла таким окрасом, что николашу прошибло от восторга. Казахам этот инструмент был прекрасно знаком, а Шуга с Трихом, которые слышали варган рядом с собой впервые, начали наливаться его звуком: ранее на бульваре играл маленький оркестр, а теперь лились богатые разными красками звуки. И николаша даже сказал в свой микрофон Алексу: "Попроси этих неуемных не впадать в раж - потише надо!". Тот жестами приземлил басиста и барабанщика, и они поняли его просьбу - заиграли менее экспрессивно.

 Солнца уже давно не было видно: августовский вечер мягко входил в город. Однако когда варган зазвучал с другими инструментами, для многих слушателей над Чистопрудным бульваром засияли огни. Волны, которые извлекал музыкант из варгана, прошибали тех, кто слушал или спешил мимо. Они бились о стены домов, отлетали от асфальта и людей, закручиваясь в такую спираль, которая завораживала. И мелодический раскат этих волн оказался настолько гармонично вплетенным в мягкое звучание других инструментов, что Нефедов с приятной ехидцей сказал Вете:

 - А ты говоришь, твой кокс сознание расширяет...

 Вета, которая видела наркотики лишь по телевизору, коротко рассмеялась и снова прижалась к экрану и колонкам.   

 Шуга не сек в этой пьесе многого. На слух она была проста, но лишь для тех, кто понимал связь между звучанием инструментов и их партиями. Шуга старался понять, но не получалось. И ему было совсем удивительно слышать, как николаша шкварит разными ходами одну, по сути, мелодию, вмазывая партию второй бас гитары и неожиданные импровизации на высоких нотах. Совсем неясно было, как это ему удавалось сочетать с варганом. Шуга очень хотел понять это и научиться сочинять и играть что-то похожее самому. Даже завидно было немного, но гораздо больше оказывалось удовольствие от того, что он стал полноправным участником такого странного, но клевого оркестра, и от каждой ноты, которую он извлекал из гитары.   

 - Давай, что ли, нагару, Нефёдов? - спросил вдруг николаша в микрофон.

 - Ну, вы ж хотели немного хронологии придерживаться, - растерялся тот.

 - А тогда нам время похулиганить! - мигом воскликнул николаша, будто ждал такого ответа.

 Он ушел со своего места и наклонился к варганисту, шепнув ему что-то на ухо. А затем, доиграв со всеми основную тему, Седа с николашей продолжили ее сразу двумя сольными партиями - это была их совместная задумка.

 Но в ней доминировал варган: николаша выпиливал что-то очень странное на верхних струнах - рифы перемежались импровизациями, которые он мог себе позволить, пока Седа солировал на фоне домбры. Стараясь вытянуть звук выше, николаша немного завалился левым плечом назад и почувствовал бесовщину  происходящего.

 Все было очень смешно. На Чистопрудном бульваре, у памятника не всем знакомому джентльмену находились около тридцати музыкантов. Несколько человек уже играли николашино бессмертное творение, от которого ЮНЕСКО не защитила уши прохожих, а другие ждали своей очереди войти в мелодию. Зрителей было уже значительно больше, и большинство из них расположились слушать надолго. Кто-то приплясывал, и колоритного вида девчонки напоминали ту пору, когда в этих же местах, но гораздо раньше зажигала система.

 А николаше купался в волне, а точнее - в волнах. Азиатские струны служили фоном для их с Седой раздолбайства. Ему было хорошо, но и трудно: то один, то другой музыкант норовил уплыть в сторону, и ему приходилось, играя, бросать свои феньки и кого-то выправлять. Но от своих трелей он не уходил - они и впрямь были хороши: Седа ловил его ходы, что для варгана очень сложно, и звуки инструментов сливались. А Шуга с Трихом выглядели уже будто пулеметчики, увлеченные боем с противником. Их было сложно узнать - они преображались, все глубже уходя в музыку от бульварных кафе и его официанток. Трих, несмотря на свой скудный инвентарь, упоенно стучал, трещал и похлопывал: он тряс головой, и его наконец-таки чистые волосы развевались. И Шуга вел себя как рыба в воде: воткнувшись наконец в мелодию, он больше ни разу не ошибся.

От этого прохода николаша устал, но получил огромное наслаждение.

 - А что это было-то, мам, я не понял! - восторженно выдохнул в конце Нефедов.

 - Ой, я вообще не понимаю, как они это сделали, - подтвердила Вета. - Ты, кстати, записываешь?

 - А то!

 - Этот кусок надо пересмотреть!

 И когда Сета наехала камерой на николашу, Нефёдов увидел, что тот сильно изможден. Все пуговицы на темной рубашке оторвались, и грудь его были обнажена. Гитара была ниже, и выглядел николаша скверно - Нефёдов увидел что-то недоброе в повороте его головы.

 II. 
 
 - Давай нагары и саз, Алекс! - крикнул николаша в микрофон. - Быстро!

 Азербайджан вошел в их компанию тремя барабанами и струнным сазом, который чем-то напоминал европейскую лютню. Чтобы склеить новых музыкантов с играющими, николаша ритмично захрустел после своей необычной партии. Получилось приемлемо, хотя он понял, что ошибся с наложением, но жизнь в прямом эфире предполагает промахи. Он с тоской посмотрел на зрителей и с тревогой прислушался к звукам в наушниках - там звучали знакомые голоса. Но это были совсем не Алекс или Нефедов - в микрофоны говорили какие-то очень далекие, но незабываемые люди. И в следующий раз, когда николаша откинулся вверх, чтобы затянуть ноту, он увидел зрителей.

 Рядом с Сетой в летнем белом плаще подпрыгивала женщина, которую любой принял бы за сестру-близняшку николаши - это была Анчи. Она что-то кричала, но он не мог понять, что именно и показал ей пальцем на Сету и гарнитуру.

 - Здравствуй, старый любимый друг! - услышал он звонкий и веселый голос, когда Анчи склонилась к Сете. - Как я рада, что ты по-прежнему сумасшедший!

 Он улыбнулся ей и склонил голову: Анчишка была другом родом из детства, и стать кем-то другим ей оказалось невозможно.

 - Нефёдов, кобзарей! - скомандовал николаша в микрофон и услышал: "Ха... Щас сделаем!". Кобзарей николаша мониторить не стал и внимательней посмотрел на слушателей.

 Теперь их собралось много. Но поразило его другое - среди них, будто звезды в небе, горели десятки знакомых лиц. Их даже не надо было искать - каждый новый инструмент, вступавший в оркестр, высвечивал тех, с кем он прожил последний год и жизнь до него. В стороне он увидел коренастого мужчину с работящими руками и седыми усами. "Хорошо, что он услышал", - подумал николаша. Но главным для него было лицо его гостьи на тротуаре: она дважды показала ему наклоном головы, что пора прекращать. Он и впрямь чувствовал себя несвежим, но не перестал играть.
               
 Все дальнейшее николаша помнил очень смутно: в наушниках друг друга кричали, перебивая друг друга, Алекс и Нефёдов, а искрящие и равнодушные глаза его знакомых жгли насквозь. Его мелодию подхватывали таджикские, грузинские инструменты, ее играли музыканты всех стран, бывших когда-то одной николашиной родиной, которая разъехалась теперь на карте мира по швам.

 Смеялись или удивлялись многие - слушатели, музыканты, а особенно - Вета с Нефёдовым, который впервые видел столько незнакомых чувств на лицах.
 
 "Какая может быть у музыки национальность?", - мелькнуло в голове у уставшего николаши, когда он смотрел, что творит Трих: тот вошел в медный ступор и с исступлением отбивал прежний ритм, а Шуга с иронией на него смотрел. И когда музыкальная тема подходила к новому кругу, николаша внезапно произнес в микрофон: "Алекс, всем отбой!".

 Тот выбежал и встал перед импровизированной сценой и скрестил руки перед всеми музыкантами, командуя таким образом: "Стоп!". Ставший невиданным зверем оркестр доиграл мелодию и остановился, а музыканты встали и поклонились зрителям. По бульвару полетели аплодисменты - все это получилось и впрямь красиво.

 Но кода еще не прозвучала, и Шуга с Трихом чесались от волнения - когда же наступит ее время.

 - Может вам уже заканчивать, николаш? - услышал гитарист Нефёдова.

 Этому вопросу предшествовала яростная перебранка, из-за которой Нефёдов даже выключил на время гарнитуру николаши. А его гостья даже выразилась в гарнитуру Сеты: "Передайте этому идиоту, чтобы немедленно сворачивался!". Переругавшись с Алексом и Сетой, Нефёдов точного решения не нашел и отдал на его откуп николаше.
 
 И тот кивнул головой Шуге: делать этого, наверное, уже не следовало, но он уже плохо соображал от усталости. А обмануть Шугу и Триха николаша не мог - они договорились, сыгрывались и должны были втроем исполнить еще кое-что.

 В полной тишине зазвучала пятиструнная гитара. В небо взлетело изящное, но стремительное вступление, которое вскоре перешло в новую мелодию - звонкую и заводную. Вслед за гитарой вступил бас Шуги, а далее - Трих с ударными.  Глупость состояла в том, что именно в этой композиции очень не помешала бы еще одна струна - на пяти играть было очень сложно. Однако николаша справился, и Шуга запел у микрофона отчаянный блюз, который был непрост в исполнении, поскольку сольными партиями его насытили каждый из трех музыкантов:   

 Они играют жесткий блюз на двух гармошках и на скрипке одной.

 В те вечера, что в сельском клубе не крутят кино,

 Два тракториста, приходя домой из поля,

 И комбайнер, их верный кореш, дядя Коля

 Лабают блюз - у них на сердце одно!


 Они обходят металлистов, панков и дураков стороной, 

 Им диким кажется все то, что отдает новизной!

 Они играют старый блюз,

 И будет вечен их союз -

 Они играют жесткий блюз на двух гармошках и на скрипке одной.


 Вот Виктор значимо ведет своею рукой по басам,

 И ему кажется, что музыку придумал почти что он сам!

 И он  играет очень гордо

 Почти на трех блатных аккордах

 Жестокий блюз, который в воздух улетает ночной.


 И Анатолий держит темп, тарелками ритмично звеня,

 Он нажимает днем педали, а вечером трудного дня

 Играет музыку, которую он любит

 Вблизи от дома и работы - в сельском клубе, 
 
 И Толя рубит дикий блюз, сотканный из огня!


 А дядя Коля жарит соло, издеваясь над тугою струной -

 Он знает все тайны звука и музыки неземной,

 Но выбирает почему-то лишь земную,

 Такую звонкую и чуточку шальную,

 Как  жесткий блюз на двух гармошках и на скрипке одной!


 Когда блюз закончился, раздались новые и задорные аплодисменты, свист и крики тех, кто невнимательно смотрел на сцену. Шуга и Трих тоже были еще сердцем в музыке и удивлялись не совсем четкой концовке, а николашу не видели.




 - Это приступ, что ли у него, я не пойму? - спросила у Нефёдова Вета.

 - Откуда я могу знать, когда уже камера хрен знает где! - поникшим голосом ответил Нефёдов.

 Картинки на экране почти не было - какие-то провода, стены, углы домов вечернего города.




 - Идиот! - женщина ринулась через дорогу, увидев, что последний куплет николаша почти не играет, заваливаясь куда-то вбок и вниз на каменный пол.
 
 Через минуту над ним уже кто-то склонился и похлопывал по щекам.

 - Уберите руки! - воскликнула она и коснулась его головы. - Господи, что ты за сумасшедший человек!

 - Поднимите ему голову, пожалуйста, только осторожно, осторожно! - нервно сказала она одному из восточных музыкантов. Ее голос дрожал, руки дергались, а правым каблуком она стучала в каменный пол.

 -Да-да, конечно, - музыкант мигом снял с себя пиджак, аккуратно поднял вместе с женщиной николашину голову и уложил на мягкую ткань.

 Склонившись над ним, почти сидя, она подняла очки и дотронулась до глаз. В них стояли слезы.

 Прошло еще несколько минут, и николаша открыл глаза.

 - Scusi, signore...

 - Не смей мне так говорить! - она яростно замахала руками прямо перед его лицом. - Хватит заниматься ерундой! Ты мне нужен живой и здоровый, слышишь? Очень здоровый!

 - Si, signore, - чуть отдышавшись, сказал николаша. - Я скоро вернусь: мы все сделаем.





 - Алекс, - тяжело вздохнул Нефёдов, - мне интересно, там хоть один живой человек есть?

 - А что такое? - откликнулся Алекс. - Тут хренова гора его знакомых была, они уже у метро, наверное.

 - Это я и сам знаю, - неожиданно зло произнес Нефёдов. - А я тебя просил его покормить? Он, сука, два месяца почти не ел - тебе сложно было дать пожрать человеку?   

 Он выключил Алекса и осторожно спросил по прямой линии:

 - Вы там как, николаш?

 - Да ничего, спасибо, Нефёдов, - ответил тот. - Устал просто немного. Получится - вернусь, ты же знаешь... Да, милый, забыл... будь добр - поставь коду через недельку-другую...

 - Какую? - уже в сильном нерве дернулся Нефёдов. - Там несколько версий!

 - Ты, Нефёдов, выбери сам.... - услышай он уплывающий голос. - У меня встреча будет не самая приятная... Хотя как знать...

 Нефёдов услышал женский крик, плач и свист скорой. Связь с николашей пропала.

 Еще через десять минут Алекс сказал:

 - Что-то ему врачи кололи, конечно... Но, в общем, сказали, что всё. Закончилось тамвсё...

 Нефёдову оказался неинтересен дурацкий смешок Алекса.

 - Врачи, говоришь, сказали? Ага, проходили...

 - То есть? - спросил Алекс.

 - То есть? - с ехидцей повторил Нефёдов. - Все наоборот - есть то, что коду я еще не поставил. Вспоминай седьмой эпизод, Алекс. Слова. Врачи мне сейчас не очень интересны. Отдыхайте.

 И Нефёдов отключил всю связь с Чистопрудным бульваром: все теперь перемещалось в иные места, а какие именно - сказать одним словом было трудно.

 Вета заметила у сына загадочную улыбку - мышцы его лица причудливо двигались, а глаза ярко блестели. Нефедов о чем-то напряженно думал.