Утопия. Вступительная глава к роману

                ***

      Когда с глухим металлическим гулом захлопнулись многотонные ржавые двери и последние замки были закрыты, а ключи выброшены; когда бряцающие цепи обвили крепостные стены и повсеместно была установлена электрическая сеть, убивающая наповал; когда в ров был заложен динамит, от которого в сторону города вели несколько тонких нитей, защищённых от влаги и ветра, -  тогда все протяжно выговаривали: «Да» и понимали, что с ними не осталось ничего, что могло бы спасти или продлить это никчемное существование хотя бы  на несколько дней. Кто-то отправился в тёмные вонючие притоны, дабы напиться перед смертью, а кто-то поскорее ринулся мстить тем, кому ещё не отмщено, ведь неясно, что там после, ведь, может, и нет ничего, нет этих мучительных костров и заострённых шпажек,  может быть, всё это сучьи сказки – из тех, что распространяются попами, политиками и прочим ублюдками, трясущимися над своей шкурой и накопленными деньжатами, а потому и проповедывающими любовь к ближнему и святое ненасилие. Кто-то, однако, последние минуты решил провести смиренно и тихо, забывшись в голубой нежности и пустив пару синиц в прозрачное небо – правда, таких набрался только жалкий десяток; большинство желало совсем другого, совсем не поцелуев и объятий, не томного шёпота и не трагических сентиментальных признаний перед катастрофой – все жаждали резать и отрезать, бить, до смерти напиваться, пытать, выкалывать и стрелять, мочиться на трупы и засовывать своим ненавистным врагам дерьмо в рот, насиловать и ломать, крушить всё подряд, кричать про несправедливость и устраивать ещё большую несправедливость. Хотелось сожрать всё, что только можно найти, разбить молотком чью-нибудь голову и поглядеть, не осталось ли там чего от сотворения, не скис ли ещё этот мировой бульон, который вечно кипит в человеческой голове, не выйдет ли из разбитых костяшек воительница в железно-ржавых доспехах и не скажет ли что-то мудрое и успокаивающее. А может, творец всё-таки  оставил лишнее ребро в этом мешке говна, костей и мяса,- оставил, для того чтобы создать ещё одного, подобного, из дополнительной тринадцатой рёберной пары? Кричать до потери голоса, превратиться в животное – вот чего так сильно хотелось; покончить со всем человеческим, отдав жизнь под залог.

         По причине подобных настроений город напоминал скопище маньяков и сумасшедших, казалось, что почти каждого следует немедленно запереть в тюрьме или психиатрической лечебнице (и те и другие, кстати, действительно были  заранее открыты, а заключённые и пациенты по приказу правительства выпущены на свободу. Оказалось, что настоящие больные и бывшие арестанты, отбывавшие свой до поры до времени вечный срок за тяжкие и кровавые, жестокие расправы, были гораздо порядочнее и спокойнее остальных горожан, всей этой падали, желавшей упиться последними минутами). На улицах и проспектах, в переулках и подземных переходах, на мостах, магистралях и даже парковых велосипедных дорожках неожиданно образовалась столь несвойственная Утопии в последние десятилетия стихия – движение, какая-то бесконечная и заранее проигранная гонка  началась из стороны в сторону, подобная бегу вертящегося в колесе грызуна - спешащей на свободу белке или выскальзывающему из клетки хомяку. А потом ведь колесо останавливается  и животное уходит спать. В клетке, конечно. Не на свободе, конечно.

        Оставшаяся в живых немногочисленная оппозиция, встретившись в подвале, наполненном крысами и поедаемыми ими томами, сотнями тысяч томов, художественной литературы, энциклопедий, альбомов  и ещё невесть чем, собранным за три сотни лет, пятьдесят из которых оказались временем процветания, другие пятьдесят – эпохой застоя, а остальные двести – страшной и мучительной тиранией семейства Непомуков, - столпившись в неотапливаемом и непроницаемо тёмном пространстве бесконечных подземелий, они шёпотом и жестами, полунамёками и молчаливым взаимопониманием (ибо даже тогда, на отсчёте минут, могла быть устроена слежка с подслушиванием и обнаружением заговорщиков, врагов страны) договаривались о побеге из города, превращённого в ловушку.

     - Вы полагаете, есть  смысл бежать. Просто так? Короткая дистанция с финалом в три тысячи ампер? С тем, что там понастроено, у нас ничего не выйдет.

     Это говорил слепой генерал, в молодости всей душой и всем телом преданный своему Непомуку, но на исходе лет то ли по нездоровой старческой глупости, то ли оттого, что каждый старик отчасти мыслит подобно Конфуцию, отдалился от президента, а потом и вовсе докатился до подвальной оппозиции. И действительно – тут далеко не убежишь. Мало того, что весь периметр завален горами динамита, прорыт траншеями , заполненными кислотой, и обнесён забором под напряжением: правительство приказало установить через каждые десять метров вышки со снайперами, которые, разумеется, тоже будут уничтожены взрывом, но до наступления  безвременной кончины молодые служаки сумеют отдать свой долг родине, пристрелив какого-нибудь выродка-ренегата. «Всех Каинов, всех Искариотов – на месте, не спрашивая» - так было сказано солдатам в готовящемся  уйти в небытие президентском кабинете (такова солдатская судьба: сначала военная канцелярия тебя сеет, а пожинает в конце концов уже канцелярия небесная).

    - Согласимся с генералом. Что же ещё?

     После недолгого обсуждения большинством голосов  все пришли к решению: необходимо устроить мятеж; но и с этим планом возникли серьёзные проблемы. Конечно, можно попытаться всем тридцати приблизиться ко дворцу (что крайне трудно), разбить охрану (что почти невозможно) и взять всех находящихся внутри в заложники (что недостижимо), умудрившись при этом остаться в живых и не подорваться по пути на случайной мине – а это уже из области фантастики, ведь дворец и окрестности обложили взрывчаткой в первую очередь, да ещё в двойном количестве, с запасом. И какой, спрашивается, смысл, раз уж мы решились поверить в эти сказки и немного помечтать, брать в заложники людей, которые только и ждут, чтобы, нажав заветную кнопку, отправить себя и других в воздух? Нет-нет, всё это глупости.

       - Будем, как крысы, сидеть в тёмном подвале и ждать своей жалкой смерти!
Недовольные и язвительные выкрики уже не беспокоили собравшихся, они теперь не боялись никаких глаз и ушей, которыми, как известно, были полны те стены. Они цеплялись за жизнь, они хватались за неё своими гнилыми слабыми зубами, так что мысли вертелись у них в голове, как колесо в игровом автомате. «Что же делать, что же делать?» - слабо говорили они про себя, но ответа не находили. Многие долго не могли понять, что произошло, когда из середины толпы раздался вопрос:

       -Есть тут телефон?

       Когда спросившего обступили кольцом, он сказал:

      -Попробуем позвонить в правительство от имени независимого государства. Нужно выиграть время, мы заставим их остановиться и подумать, предложив заманчивую сделку.

      Генерал подошёл к этому, как он расслышал и догадался, молодому неопытному человеку и, нащупав его плечо, обнял одной рукой:

     - Они всегда определяют номер, прежде чем снять трубку. Да и предложения мы такого не выдумаем, чтобы они согласились.

     Один из офицеров заметил:

    - Кто знает, может быть, в этот раз у них нет настроения допытываться, откуда это звонят. Только вот что со сделкой? Разве осталась в этом мире хоть одна вещь, которая смогла бы удержать их?

    -Предложим им архипелаг, незаселённую плодородную группу островов, на которые отправится только президентский штаб. Обнадёжим их блестящим будущим. Будем говорить о женщинах.

   -Это чёрт знает что такое, но из всех нелепых идей эта самая разумная. Скорее, скорее ищите телефон, быть может, у нас остаются секунды!..

   … Но никто не нашёл телефона. Не потому, что его здесь не было, нет, он висел в пяти метрах от них, и кое-кто даже успел его заметить. Никто, конечно, так и не узнал, что позвонить всё равно бы не вышло, ибо телефонная сеть была отключена, а все кабели, ведущие во дворец, уже как неделю перерезаны. Никто также не узнал, что сделке было не состояться  и в том случае, если бы удалось дозвониться, потому что президент пустил себе пулю в горло, а произвести взрыв поручил самому преданному министру, который уж точно не стал бы разводить речи перед могилой. И, наконец, телефон не нашли потому, что оглушающий гром раздался над их головами в тот самый момент, когда кто-то из них произнёс слово «секунды», то самое слово, которое оказалось правдивее всех других. «Секунды» - а потом всё затряслось, что-то лопнуло в голове, что-то залило глаза, что-то вытянуло душу, как будто вор выхватил сумку из рук. «Секунды» - и всё заканчивается почти так же, как и начиналось. Только голова немного болела, а больше ничего даже не чувствовалось. Хотя они и лежали там с вывернутыми наизнанку кишками, с разбрызганными кашицей мозгами, с тысячей переломов, без глаз, с запеканкой вместо лица и антрекотом вместо груди, всё равно они ничего не ощутили.
Разве что голова немного болела.