Признак Дракона 1

С надеждой Анастасии посвящается…




                КОГДА-ТО ДАВНО…

      Хранитель Огня сидел в глубине пещеры, на камне. У его ног, закутанных в вытертую шкуру, тлел костер. Маленькие язычки огня изредка разрывали кружево седого пепла и пробегали по углям. Тогда, кто-то косматый и страшный совершал несколько ломаных движений на стене, за спиной старика, будто собираясь наброситься на него. Но потом язычки пламени гасли, и этот «кто-то» пропадал в темноте пещеры. Однако сидящий Хранитель Огня не обращал внимания на страшное соседство. Он разучился бояться – таким он был старым. И хотя предметы, которые его окружали, были еще старше, например камень, на котором сидел старик, или место, где поддерживался огонь, или сама пещера, но они-то олицетворяли надежность и правильность окружающего мира.

      А старик… старик, словно спорил с природой…

      Время Большого Огня еще не настало. Поэтому нужно было бросать на угли только тоненькие, быстро прогорающие веточки, не давая огню ни подняться, ни окончательно погаснуть. Огонь быстро пожирал их, и это заставляло Хранителя подниматься и идти в угол, где была сложена пища огня. Это было древнее правило – подниматься, отходить от огня, идти в темный угол и возвращаться только с парой тонких прутиков. Иначе, можно уснуть, глядя на этот танец. А это – верная смерть. И старик знал это и не отступал от правил.… Поднимался, отходил и возвращался… Великое счастье жизни, зависело от его умения и от соблюдения им этих простых правил. Иначе его давно бы съели. Например, прошлой порой Белых мух, или в сезон Большой воды, а может и еще раньше. Но он не боялся перестать быть, правда, никому и не говорил, что жизнь, с некоторых пор, тяготит его, но это была правда.

      Глаза неба еще не открылись – их появление только предчувствовалось. В пещере становилось все темнее и темнее. Воины племени вернуться скоро, но не сейчас. Значит, есть время для того, что бы сидеть и разговаривать. Разговаривать с тем, кто живет внутри, с тем, кто умеет говорить беззвучно. Только, разговоры с ним всегда печальны и обращены в прошлое. А ведь были и другие времена…

      Тогда он был не Хранителем Огня, но первым из воинов. Тогда и кусок его был самым жирным, а его женщины были рядом с ним. Но это было очень давно. Еще до нашествия Озерных людей с их короткими, поющими в воздухе, копьями. Теперь, такие же есть и у его племени, но летают они не так далеко, как у Озерных людей, и поэтому, по-прежнему, самым надежным в охоте на большого зверя, остается большое боевое копье и хотя старик давно уже не охотился, он это знал.

      Теперь же многое изменилось. Нет сил, нет женщин, и даже уже нет того племени, которое породило его. А во всем этом виноваты Озерные люди. Это они, вытеснили его племя из родовых пещер и забрали женщин. Это они превратили первого охотника и вождя, в Хранителя огня и, хотя, это почетная должность – не в каждом племени есть свой Хранитель, но все равно…. Впрочем, он давно простил всех. Его старость давно переросла месть, превратившись в мудрость. А теперь  мудрость потихоньку уступает место темноте, холоду и пустоте внутри. Хранитель снова поднялся и отправился за следующей парой веточек. Закон, прежде всего…

      После той битвы, когда он потеряли все, а сам был тяжело ранен этими маленькими копьями, и оставалось ему только умереть. Обескровленный и больной он был обузой, но тогда он еще дорожил жизнью. И выторговал ее своим необыкновенным умением. Когда-то давно, в нарушении всех правил и законов старый Бобровый Хвост, научил его, тогда еще совсем маленького любопытного мальчика, выбирать и складывать маленькие палочки. Потом долго и терпеливо тереть их, до тех пор, пока появиться первый, едва заметный дымок… Добыча огня – вот что стало его пропуском в жизнь, пропуском в племя. Хранитель огня. Старик закашлялся, и плотнее закутался в старую шкуру. С той поры огонь гас дважды, и дважды, Хранителю удавалось оживить маленького танцора…. Хранитель вытянул дрожащую руку, и тут же, танцующий обжора, укусил его за палец, Хранитель медленно убрал руку и улыбнулся. И все-таки, он занимает далеко не самое плохое место в племени. Его кормят, иногда к нему приводят женщин, из соседних, дружественных племен и тогда он вступает с ними в короткие, на одну ночь, отношения. И это приятно, но он знает, чувствует, что время его заканчивается, и это заставляет его все меньше радоваться общению с женщинами. Его больше волнует невидимый голос, он все чаще говорит о чем-то непонятном, чему еще нет имени. Хранитель даже желает, что бы это неведомое пришло быстрее, хотя и понимает, что возврата из неведомого, уже не будет…

      А еще, почти каждый день, голос напоминает ему о девочке. Она была родом из племени Долинных людей. А это были тяжелые времена, ее принесли, что бы обменять на огонь, как еду. И именно тогда, Хранитель впервые понял, что тот, кто живет внутри него, имеет сильные руки и коварное сердце. Это был второй раз, когда в пещере погас огонь – потому, что он сам потушил его. Племя пришло в ужас, а он поднялся и сказал, что оживит танцующего обжору, но девочку должны оставить ему. Он даже не потрудился объяснить дрожащим от холода, но еще больше от страха соплеменникам, зачем он так поступает. Племя согласилось и так. Коварный некто был очень доволен. Давно, это тоже было очень давно…

      Хранитель еще раз сходил за веточками и по пути выглянул из пещеры. Тени стали еще длинней, время Большого огня приближалось.

      Откровенно говоря, он не знал, зачем ему потребовалась эта несчастная – тогда не знал, не знает и теперь. Просто ее появление породило в нем некое внутреннее движение. Было оно похоже на жалость, но совсем немного похоже. Тогда его ужаснуло, что этой тонкой, до прозрачности руке, предстоит встреча с огнем. Погружение в него, медленно переворачивание в нем, до готовности к употреблению. Хотя, он совершенно спокойно, без всяких внутренних судорог, употреблял своих соплеменников, когда мяса животных было недостаточно. Нет, это была не просто жалость – это было что-то совершенно незнакомое. Что-то сложное, чему он и сейчас не мог найти ни названия, ни объяснения. Помнил только темную волну радости оттого, что перед ним униженно склонились те, кто желал ее, да и его смерти.

      А она изменила его жизнь, не фактом своего присутствия, но тем, что заставляла его поступать и думать иначе, нежели чем он привык. Открытия – он за всю свою прежнюю жизнь понял и почувствовал меньше, чем за короткий период их общения. Девочка, буквально, заставляла его делать открытия одно за другим. В ней было нечто такое…, какая-то сила. От ее присутствия многие вещи становились другими, как будто внезапно раскрывались, давая возможность заглянуть внутрь себя. Хранитель чувствовал необходимость ее присутствия здесь, рядом с живыми, но она слабела с каждым днем. Он понимал, что все его старания тщетны и близко то время, когда ее не будет…

      А однажды, ему привиделся свет. Свет по ту сторону темной, длинной пещеры. Свет из другого мира. Мира, в котором он мог установить свои правила и законы. Трудно объяснить, как такое могло получиться, но он присутствовал в двух мирах одновременно. Удивленный и немного испуганный этим ведением, он рассказал об этом Чинаке, так звали девочку. Она улыбнулась и попросила рассказать, что он видит в том мире и Хранитель начал рассказывать…

      Это была не первая, придуманная история, но она отличалась от вранья, которое Хранителю и Чинаке приходилось слышать. Придуманная история рассказывала о мире, в котором многое было не так, как в этом. Не просто не так, а лучше. Даже Бог там был другой. Он не требовал жертв, он не наказывал, он был добрым и щедрым, и природа была другой в том мире. Без жестких перепадов с тепла на холод, без беспричинных ветров и ледяных дождей. Тот мир был очень хорош. Чинака была первой настоящей слушательницей, впрочем, и последней тоже. Остальные, кому доводилось слышать о другом мире, не понимали Хранителя. И ко всем страхам, которые и так давили на них в этом мире, добавлялся еще один – страх непонятного…

      Все зиму, жизнь билась в девочке. Быстрее, медленнее, но билась, но когда белое покрывало начало таять, Чинака умерла. С ее смертью исчезли и ведения другого мира – в нем больше не было необходимости. Только короткие обрывки все еще жили в памяти Хранителя, но теперь они тяготили его. Кому нужны были истории о хороших местах, где не бывает белых мух и белого одеяла, где в изобилии бродят маленькие зверьки, которых легко ловить и можно есть прямо сырыми, до того они нежные. Где в изобилии есть источники чистой воды, а один был даже с горячей водой – все это оказалось никому не нужным. От всего этого бывала только тяжесть в груди. И однажды Хранитель понял, что он ненавидит этот мир, этих людей, эти скалы, это небо…. С этим было тяжело жить, почти невозможно. И только воспоминания о Чинаке заставляли его терпеть эту боль, эту тяжесть и мириться с этой ненавистью. Трудно объяснить, как Хранитель понял, что существование того, придуманного им мира, неразрывно связан с его жизнью. Он бы и объяснить этого не мог, он лишь был уверен, что если не станет его самого, то погибнет и тот другой мир. А дорожил он этим придуманным миром из-за того, что был уверен – там живет Чинака. Он не ушла в землю, не сгорела в огне, а успела перейти в другой, его мир. И со временем, уверенность превратилась в веру…

      Вдруг Хранитель почувствовал, как в его левом боку что-то нестерпимо закололо, как будто исподтишка один из Озерных людей метнул в него маленькое поющее копье. Он даже попытался подняться и оглянуться, но силы оставили его. Тяжело застонав, он завалился на бок, и в глазах его стало темно. Но в самую последнюю минуту, перед тем как перестать быть, Хранитель увидел свет. Огромный, яркий, но не слепящий, теплый, но не обжигающий свет. И кто-то шел к нему в лучах этого света. Он прищурил глаза, ему даже показалось, что он смог поднять руку, и из-под нее рассмотреть идущую к нему Чинаку…

                Глава 1.
                ЛЕЙЛА

      Среди ровесников Лейла слыла жесткой реалисткой.

      Взрослые считали ее натурой романтической, смотрящей на мир сквозь розовые очки.

      Тренер и ребята по команде говорили, что она упорная и безжалостная, как танк.

      А ее парень ничего про нее не говорил, потому, что такого у нее не было – так уж получилось – были только друзья…

      Сама же… Она считала себя разной. Было в ней и то, что позволяло ей плакать над любимой, но потерянной заколкой, и то, что позволяло жестко проводить победный удар на татами.

      О ее будущем много и охотно фантазировали. И ее друзья, и недруги, и еще больше родственники, одни сулили ей череду удач и побед, иные предсказывали неисчислимые ожоги об эту жизнь. Она и сама охотно пускалась по легкой волне мечты. Ей очень много хотелось. Однажды, она даже составила список своих желаний. Он получился огромный. Были там и совсем простенькие, очень хотелось ей побывать на выступлении любимой рок-группы и получить автограф солиста, а были и такие, для исполнения которых, надо было работать и работать, но даже это не давало абсолютной уверенности в исполнении. Стать, например чемпионкой мира по…

      Но вот об этом она даже и не мечтала – такого она даже не боялась. Скажи ей кто-нибудь, полгода назад, что она будет сидеть в этой комнате, в этом кресле около камина – она бы не просто рассмеялась. Нет, мало того, Лейла бы долго и упорно сверлила висок указательным пальцем, давая понять говорящему, что его место в клинике для умалишенных. Но есть дороги, а есть пути…

      Из коридора вышел кот. Он был огромным, черным и необыкновенно старым, хотя следовало бы говорить, древним. Не спеша, прошелся он по пушистому, с восточным орнаментом ковру. Подошел к креслу, в котором сидела, закутавшись в плед – не для тепла, для уюта – Лейла. Мурлыкнув о чем-то своем, кот запрыгнул к ней на колени, и тихо урча, начал устраиваться. Лейла погладила его, нащупала пальцами капельку прозрачного камня, которым было украшено левое ухо кота. Хотя, украшением оно было лишь отчасти, основное назначение этого камня – даровать носящему здоровье и долголетие. И надо отдать должное, если смотреть на кота, даровало более чем успешно. Коту было лет триста, и это в нашем летоисчислении, а по его, кошачьему времени, и того больше.

- Габар, ты помнишь, как все начиналось? - Лейла потрепала его за холку. Кот заурчал и зажмурился. Он помнил, но отвечать на риторические вопросы не любил.

      Собственно говоря, Габар мог помнить только то, что касалось непосредственно их встречи, а к тому моменту история уже была. Уже были пострадавшие, уже были разрушены судьбы, и уже не один голос сетовал и проклинал силы, которые перестраивали человеческие жизни на свой страшный и непонятный лад. Да, много успело произойти, прежде чем они встретились, Лейла и Габар.

      Летом. Да, все началось именно летом. Оно было невыносимо жарким в этом году. Плавился асфальт, горели леса и торфяники. Ночи были душными, не приносящими облегчения. В конце августа, когда окончательно был решен вопрос с переездом и покупкой пятикомнатной квартиры, народ по-прежнему толпился на пляжах. И это, не смотря на цветущую, неприятно-зеленую воду. Более того, внимательный глаз без труда отметил бы, что народу даже прибавилось, по сравнению, скажем, с июлем месяцем. Тогда природные водоемы и вовсе не спасали. Казалось, что были они, наполнены парным молоком, а не обходимой телу водяной прохладой. Пожалуй, только детям это доставляло удовольствие. Взрослые предпочитали прохладные души в пределах квартир.

      Именно в такую жару, а точнее, не смотря, на нее и был затеян переезд из любимого Лейлой Заокска, в этот большой, промышленный и, если верить сплетням, культурный центр. Без малого сутки, Лейла с семейством, тряслись в большом, пыльном автобусе, в самом хвосте колонны, состоящей из трех армейских, трехосных «Уралов», в которые был загружен их скарб.

      Командовала всем Евдокия Марковна – бабушка Лейлы и мать ее отца. Казалось, что ее не трогают, ни жара, ни тряские дороги, ни предстоящие на новом месте проблемы, а заодно и то, что они покидают историческую родину. Покидают ее навсегда. Преклонный возраст и богатый жизненный опыт, как правило, служат гарантией от перемен и резких жизненных поворотов, но только не в этом случае. Может быть, накладывало отпечаток то, что она была отставным полковником контрразведки…. Может быть…

      Три поколения Гооцци до этого, родились, прожили жизнь и были преданы земле на небольшом городском кладбище, кто с честью, кто тихо…. Всех их, в разное время, судьба уводила из Заокска. Уводила на войны, бросала в революции и бунты, этапировала под конвоем. В тяжелые для страны времена, откликнувшись на призывы, они шли поднимать и восстанавливать народное хозяйство, защищать друзей, наказывать врагов. Кто куда. В разное время. Но все, в конце концов, возвращались. Возвращались, что бы в покое, среди всего привычного и знакомого встретить старость, а потом и смерть.

      Да и сама Евдокия Марковна до определенного времени не была исключением. Ее саму, после Академии, на целых одиннадцать лет забросило в Кабул, в известные времена. До сих пор сохранила она желтовато-пыльный афганский загар и привычку вставлять в разговор слова на фарси. Три дня в году она носила траур, и тогда каждый член семьи старался найти заботу вне дома. А в иные дни только необычное имя старшей внучки напоминало о героическом прошлом Евдокии Марковны. Лейла – так звали подругу Евдокии Марковны, отчаянную афганскую разведчицу из ХАДа…

      Организация агентурной сети, ночные рейды, засады на узких горных тропах, в общем, обо всем том, чем обычно сопровождается установление различных демократических режимов, Евдокия Марковна вспоминать не любила. По возвращению она несколько лет благостно пребывала в отставке, посвятив себя воспитанию великовозрастных детей и внуков. А потом возжелала перемен и разрушения традиций. Сама организовала, то есть проделала просто титаническую работу, связанную с продажей и покупкой квартиры, а затем и возглавила переезд.

      А для Лейлы все началось именно с переезда. Точнее с того дня, когда за обедом Евдокия Марковна объявила, что уже договорилась и о продаже дома, и о покупке пятикомнатной квартиры в новом, только что построенном доме, на одном из новых микрорайонов N-цка. Вдруг все разговоры за столом стихли, и все принялись высматривать что-то в своих тарелках. Улыбка, с которой Евдокия Марковна произнесла эту новость, медленно померкла. Она по очереди обратилась ко всем сидящим за столом, с вопросом, а чем собственно каждый не доволен, но услышала в ответ несколько модификаций версии о том, что на улице жара и соображают все медленно. Только Лейла высказалась, что не считает эту идею удачной.

      Девочка любила Заокск, она привыкла жить в нем. Тогда она не смогла объяснить, не нашла нужные слова. Теперь же, после долгих размышлений в одиночестве, в круговороте событий, которые счастливыми никак нельзя было назвать, для нее открылось, что Заокск не просто географическая точка, не просто место проживания – он часть ее души. Между ними существовала связь, сродни той, что возникает между людьми. И тогда, за столом она пыталась эту связь отстоять. Но ее старания были воплем одинокого в пустыне. К тому же, решения, которые принимала бабушка, не обсуждались – они выполнялись. Всеми членами семьи. Всеми, но не Лейлой. Встретив сопротивление, Евдокия Марковна бросилась в атаку. Заставляя всех, вольно или невольно принять участие на ее стороне. В результате, Лейле указали на дверь, оставляя, таким образом, проигравшей и голодной. Она в свою очередь вспылила и нагрубила родителям, а выскакивая из-за стола, нечаянно толкнула супницу, которая тут же опрокинулась. И как это часто бывает, в споре родилась не истина, а оказались невинно пострадавшие. Основная часть горячего наваристого супа досталась младшему брату – Игорю. Мать успела сдернуть с него майку, но все равно брат был вынужден достаточно долгое время ходить перебинтованный и вымазанный какой-то вонючей мазью для заживления ожогов.

      Когда хлопоты по оказанию первой медицинской помощи пострадавшему улеглись и все успокоились, настало время наказания. Лейла поежилась в кресле. Ей, конечно, доставалось и раньше. Ремень не раз и не два оставлял следы на ее спине. Но это был особый случай, перед ее глазами непрерывно были испуганные глаза брата. И крик ее собственной боли никак не мог пробиться наружу. Из-за этого молчания, которое Михаил Семенович, принял за упрямство, перепало ей больше обычного. Несколько минут в комнате слышался только свист ремня, резко прерывавшийся ударом, словно кто-то с ярость обрабатывал тесто.… На месте экзекуции, по настоянию бабушки, присутствовали все, кроме матери – она скрылась на кухне. Урок был более чем наглядным. Так начался кошмар…

      Лейла стряхнула кота и прошлась по комнате. За это время, она, напрочь утратила чувство вины перед Игорем. Еще две недели после того злосчастного обеда, она не могла не морщиться при одевании и раздевании, время залечило и это, но многое изменилось. С ее глаз словно спала пелена, но вместе с этой пеленой, исчезли многие чувства, которые она привыкла испытывать, чувства, которые следовало бы назвать иллюзиями.

      На кухне она первым делом закурила. Это стало привычкой в последнее время, до этого в их семье никто не курил. Она присела на стул, и, рассматривая что-то за окном, пустила несколько дымных колечек. Они, качаясь, поплыли к потолку, но на полпути их захватывал ток воздуха и, разрушив, отправил в вентиляционное отверстие. Габар не одобрял этой привычки, но его прежний хозяин тоже курил – так что мириться было не впервой. Он пересек кухню и мяукнул. Лейла машинально начала подниматься, но Габар вцепился когтями в тапочек. Девочка виновато улыбнулась. Привычка – вторая натура, так, кажется, говорят? Пришлось сосредоточиться и сотворить, не сходя с места, мисочку теплого молока с присутствием в нем, необходимых, специальных травок. Мисочку особого молока, оно принадлежало пестрой корове по имени Марта, проживавшей где-то очень далеко и что-то подсказывало Лейле, что корова эта была иностранкой. Кот забрался на кухонный стол, уселся напротив Лейлы – есть на полу, он считал ниже своего достоинства, умылся и принялся за молоко. А Лейла опять углубилась в воспоминания…

      …или взять, например, кота Габара. Когда они встретились, кот находился в более чем плачевном состоянии. Ободранный и тощий, с шерстью, которая лезла из него клоками, с мутными, слезящимися глазами. Именно таким девочка нашла его за холмом, на пустыре, который ежедневно пересекала – по дороге в школу и назад. Было видно, что он умирал, и не надо было быть великим ветеринаром, что бы понять это. А Лейла начала его выхаживать…

      Интересно, а почему именно этот кот – подумала вдруг Лейла, это была просто мелькнувшая мысль, но Лейла попыталась додумать ее, наверное, на тот момент Габар был еще более жалким и брошенным, чем она. Они просто подошли друг к другу. Лейла посмотрела на кота, тот то следил за колечками, то опять наклонялся к мисочке. Лейла коснулась рукой спинки Габара и потрепала его. Кот что-то промурлыкал, не отрываясь от миски.

      Квартиру наполнили жуткий скрип и стон – это приготовились бить старинные, напольные часы и Лейле пришлось срочно подниматься и идти в комнату, что бы остановить маятник этого страшилища. Иногда ей казалось, что этот тяжелый, металлический бой должен был будить не только соседей, но и весь дом, все его шесть подъездов.

      …или часы. У них интересная особенность, они всегда отсчитывали время. Всегда. Их можно было остановить, их можно положить на пол, но стоило хоть на минуту отвлечься, а потом взглянуть на них, они уже опять шли и показывая самое наиточнейшее время. Это пугало Лейлу, особенно первое время. Но и к этому, со временем, она сумела привыкнуть, как впрочем, и ко многому другому…

      Габар допил молоко, мягко спрыгнул со стола и отправился в зал. Лейла уже знала, что будет дальше. Габар подойдет к камину, уляжется возле решетки, долго будет устраиваться, а потом, как-то незаметно, в камине вспыхнет огонек, а по комнате поплывет легкий дымок и запах теплой смолы. Лейла прихватила пепельницу, и вернулась в кресло перед камином.

      …и камин тоже. Она, например, так и не смогла научиться разводить огонь в этом камине. Это делал только Габар. Около камина была приятно и как-то сонно. По стеклу и по подоконнику забарабанила снежная крупа, от чего стало еще уютней. Великое дело живой огонь! А особенно, если этот огонь разведен древним котом…

      Лейла погрузилась в полудрему, но не перестала вспоминать…