Морозная оттепель. Гл. 8. В Сасовских каменоломнях

                МОРОЗНАЯ ОТТЕПЕЛЬ.   

                ГЛАВА 8. В САСОВСКИХ КАМЕНОЛОМНЯХ.
   
                30. А ГОРА-ТО ЛЫСАЯ.

    Поезд с прицепленным в конце эшелона вагоном, в котором нас везут без всякой охраны, но с двумя надзирателями для надзора, останавливается на станции Сасово. Этот город находится уже не в Мордовии, а в Рязанской области.  Конечная остановка нашего этапа. Приехали.
    Человек пятнадцать расконвоированных заключенных в сопровождении двух надзирателей шлепают по талому снегу и лужам от железнодорожного вокзала к мосту. Мост тоже железнодорожный с пешеходными дорожками по краям. Мы дружно шагаем по деревянному настилу и через перила заглядываем вниз. Там подо льдом и снегом скрывается река Цна.
    Перейдя мост сворачиваем налево на проселочную дорогу уже порядком раскисшую под весенним дыханием. Справа остается военный городок. Как потом выяснилось, там летное училище. Готовят летчиков-вертолетчиков. Мы шагаем мимо училища дальше к какому-то селу, в котором хат тридцать и одна-единственная улица. Это село называется Сенцы. Местного населения не видать. Вероятно, непогода загнала селян по хатам, облупленным, покосившимся и без заборов. А непогода разыгралась не на шутку.
    Выйдя с вокзала, мы видели яркое весеннее солнышко. Пока перешли мост, солнышко исчезло, поднялся ветер и пошел снег. Теперь поднялась настоящая снежная круговерть. Что значит март месяц, женский месяц. Такой же капризный, как женщины и такой же не предсказуемый.
    Надзиратели приказывают нам - своим подопечным: шагайте дальше по дороге, упретесь в лесок и сворачивайте налево. Мимо леса идите все прямо по дороге и выйдете к Лысой горе. Там стоят палатки. Это и есть ваш конечный пункт назначения.
    Отдав такое ценное указание, оба надзирателя скрываются в двери единственного в селе магазина. Кто-то замечает:
    - Гора-то Лысая, а сами бухать пошли. Эх, самому бы туда заскочить да остограммиться.               
    Мечтать, конечно, не вредно. Мы топаем дальше. Мокрый снег залепил наши фигуры, ветер мешает идти. Да и мы уже все порядком устали. Чемодан прямо оттягивает руки, а рюкзак - плечи. Я их связываю вместе и перебрасываю через плечо. Так легче нести. Но через некоторое время плечо приходится менять. Так перебрасывая связанные чемодан и рюкзак, шагаем дальше, меряю уже сильно промокшими ногами дорогу к Лысой горе.
    Пока добрались к месту назначения по дороге, вьющейся по окраине рощи, и снег перестал лепить да и ветер немного утих. Солнышко пытается пробиться сквозь тучи. Тут и Лысая гора предстала во всей красе. Кстати, никакая она не Лысая. Это обыкновенное возвышение, созданное природой на опушке небольшого леса, скорее рощи, а не леса.
    На самом высоком месте - стены строящегося деревянного барака со стропилами наверху. Рядом сруб деревянной избушки без застекленных окон, без навешенных дверей. За ними чуть дальше стоят три большие палатки. Возле барака копошатся люди. Сразу видно - наш брат, заключенный. Перестав стучать топорами и молотками, они глазеют, как мы выбираемся к ним.
    Я сбрасываю свою ношу, снимаю с головы шапку и ею вытираю мокрый лоб. Все, приехали. В это время какой-то бородач в фуфайке, который до этого тесал топором бревно, отбрасывает в сторону топор, и сверкая очками, раскинув в стороны руки бежит ко мне.
    - Славка, скотина! Это ты? Живой, здоровый?
    Хлопает меня по плечам, по спине, обнимает и аж захлебывается от восторга.
    А я не могу узнать. Кто такой? До того же знакомые глаза под этими такими знакомыми очками. Но мешает большая окладистая, как у русских староверов, русая с рыжинками борода. И тут ударяет в голову:
    - Толик! Ты?
    Хватаю его в объятия и мы оба валимся на землю, присыпанную мокрым снегом, качаемся и орем от восторга.
    Это же Толик Простаков, мой сокамерник по Харьковской внутренней тюрьме, арестованный в один день со мной. Затем со-лагерник и лучший друг по одиннадцатой зоне в Явасе. Мы расстались, когда меня угнали по этапу на Воркуту. И вот теперь встретились снова.

     Отряхнувшись от снега, рассматриваем друг друга. Возмужал Толян, раздался в плечах, но эта борода... Я дергаю его за бороду:
    - А это зачем? Тебе же только двадцать два, а ты с бородой выглядишь дедом.
    - А в ней тепло, как в меховой муфте. Я в этой бороде зиму перезимовал. Но, если хочешь, я ее сейчас сбрею.
     Толик взял брошенный топор, ухватил кусок бороды другой рукой.
    - Отсюда начинать?
    Мы оба посмеялись и он, подхватив мой чемодан, потащил его в свою палатку. Другие ребята тоже пошли устраиваться по палаткам. По случаю нашего прибытия был объявлен длительный перерыв.
    Прибывшие и старожилы смешались вместе, знакомясь, расспрашивая об общих знакомых. Старожилы опередили нас всего на пару недель. Поставили три большие палатки. В двух жили сами. Третья дожидалась нас. Теперь строили барак для настоящих и будущих жильцов.
    По снегу на полозьях трактором притащили деревянный сруб без крыши,  с прорезанными в бревнах окнами и дверью. Это будет прачечная и баня. Недалеко уже построены два деревянных сарайчика, сбитые из неотесанных досок. В одном оказался склад, в другом - кухня, где у печи возился молодой мордатый парень в поварском колпаке и поварской одежине. Точно - повар. И точно готовит для нас жратву. Да и пора. Проголодались за дорогу. Но пока надо уладить дело с жильем.
    Заходим в палатку. Она четырехугольная, высокая - стоять можно. Посредине печка-буржуйка. Труба от нее тянется вверх и выходит в отверстие в крыше палатки. С двух сторон по два небольших окна, а между ними впритык по две кровати и по одной с обеих сторон у входа. Всего десять кроватей. Толик уже договорился со своим соседом и тот перебирается в палатку рядышком. Я размещаюсь на его месте. Снова, как и в Харьковской внутренней тюрьме, наши кровати рядом. Возле кроватей - тумбочки. Одна на двоих. Вместо пола деревянный настил. Вот и все убранство и мебель. Нет даже табуреток. Усаживаемся прямо на кровать. Не терпится расспросить, кто как жил и чем занимался за период разлуки.
    Но беседы двух друзей не получилось. В палатку заходят другие жильцы. Толик представляет их, давая каждому полусерьезную, полушутливую характеристику:
    - Пармен Зиновьев, знаменитый палехский художник, из знаменитого и заслуженного рода художников Зиновьевых. Уверяет, что своими палехскими росписями покорил пол-мира. За его творения дерутся почти все музеи этого пол-мира. А здесь не может нарисовать даже заурядную стенгазету. Начальник отряда уже пригрозил применить санкции. Вот он проходит собственной персоной между рядами царско-зэковских кроватей, согнувшись под тяжестью своих преступлений.
    Очень сутулый, невысокий, лысеющий человек с продолговатым лицом, спокойными, умными глазами интеллигента взглянул на Толика, махнул зажатыми в руке рабочими рукавицами:
    - А-а, балаболка, - и растянулся на своей кровати, выпрямляя согнутую спину.
    - А вот, - продолжал свое представление Анатолий, - заслуженный, как я понимаю, учитель Латышской ССР господин Блументальс, который учил своих детей не тому, чему надо учить и все время уклонялся от марксизма-ленинизма в какую-то сторону. В какую конкретно, знает только комитет госбезопасности и сам господин Блументальс, но об этом не признается даже своему лучшему другу Пармену.
      Невысокого роста худощавый человек с удлиненным носом, закуривает сигарету и резко наклоняется с горящей спичкой к бороде Толика, развалившегося на кровати. Тот мгновенно скатывается на пол, прикрывая свою рыже русую бороду руками, и орет:
     - Прости, извини, разъяренный друг! Больше не буду!
     - То-то же.
     Бывший учитель, как мы тогда почему-то считали, выбросил в дверную щель палатки погасшую спичку, и усевшись на свою кровать, взял с тумбочки газету на латышском языке и приступил к ее чтению, не обращая никакого внимания на окружающих, шум и суматоху, и с удовольствием попыхивая сигаретой.

                СПРАВКА.

      Зиновьев Пармен Николаевич, 1913 года рождения.
      Род. д.Дягилево, Палехского района, Ивановской обл., русский,
      Художник, работал в Палехском отделении Художественного фонда СССР.
      Проживал - пос. Палех Палехского района, Ивановской обл.
      Арестован - 31 мая 1957 г.
      Приговорен - Ивановский областной суд 8 августа 1957 г., ст.58-10, ч.1. УК РСФСР.
      Приговор - 5 лет ИТЛ. Условно-досрочно освобожден 04.03.1961 г.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.
      
                СПРАВКА.

      Блументальс Харальд Эдуардович, 1920 года рождения.
      Род. - Алтайский край, г.Бийск, латыш.
      Работал ст. Шкиротава, дежурный по станции.
      Проживал - Латышская ССР, г. Рига.
      Арестован - 10 февраля 1958 г.
      Приговорен - Верховный суд Лат.ССР 21 мая 1958 г., ст. 58-10, ч.1.
      Приговор - 4 года ИТЛ. Условно-досрочно освбожден 04.03.1961 г.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.

      В палату влетел совсем молодой парнишка, светленький, русоволосый. Несмотря на только начавшуюся весну, с облупившимся носом и появившимися веснушками. Очень быстрый, резкий в движениях.
     - А вот и наш самый младшенький. Юхан Веель. Не смотрите на его молодые годы. Зато очень шустрый. Прямо со школьной табуретки махнул в наш доблестный ГУЛАГ. Но и здесь не унывает. Видно далеко пойдет, если опять дяди с погонами не остановят.
     На слова Анатолия Юхан не отреагировал совсем. Вероятно, уже привык к шуткам и подначкам моего друга. Зато  сразу полез к себе в тумбочку, доставая оттуда кусок хлебной пайки.
     - Ребята, повар на обед зовет, - голос звонкий, мальчишеский с явным эстонским акцентом.

                СПРАВКА.

      Веель Юхан Антонович, 1939 года рождения.
      Род. -Кингисеппский р-н, ЭССР, эстонец.
      Плотник Стройуправления №3, г.Кунда.
      Проживал - г.Кунда,ЭССР.
      Арестован -18 апреля 1958 г.
      Приговорен - Верховный суд ЭССР, 19 июня 1958 г. ст. 58-10, ч.1.
      Приговор - 3 года ИТЛ.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.

      В палатку зашли еще двое парней. Один высокий с длинными прямыми волосами, распадавшимися на две стороны от прямого пробора на голове, с широким лбом и запавшими щеками. Другой - поменьше ростом с немного выдающейся вперед нижней челюстью и удлиненным лицом, на голове челка, свисающая на одну сторону.
     Неугомонный Анатолий продолжал представлять соседей по палатке:
     - А вот и наши два брата-акробата, веник и лопата. Тот, кто подлиннее и помордастей - Колька Кудинов, кто покороче - Юрка Бортников. Очень волевой человек, о чем свидетельствует очертания его подбородка. Оба студенты какого-то техникума, как и мы с тобой, недоучившиеся.
     Юра глянул на Николая:
     - Побьем этого трепача бородатого? Сильно и больно.
     - Обязательно побьем, - спокойно ответил Николай. - И будем бить сильно, долго и больно.
     Оба угрожающе двинулись на Толика. Но тот, перекатившись через меня, растянувшегося во весь рост на кровати, выскочил из палатки и уже снаружи раздался его веселый голос:
     - Славка, пошли в харчевню. Чукча кусать хоцет. А там уже жрать дают.
     Я встал с кровати, поздоровался с ребятами за руку. Оба парня показались мне очень симпатичными и располагающими к себе. Не знаю, как кто, но я доверяю своей интуиции. И всегда интуитивно чувствую, кто может стать другом, а кто врагом или просто нейтральным человеком. Постоянное напряжение нервов обостряет интуицию.
    Поэтому не удивительно, что с этими парнями - Юрием Бортниковым и Николаем Кудиновым мы сдружились и впоследствии составили звено камнеломов. Особенно после того, как Толика Простакова неожиданно освободили.

                СПРАВКА.

      Бортников Юрий Павлович, 1939 года рождения.
      Род. - Воронежская обл., Лосевский р-н. с.Шестаково, русский.
      Студент Хвалынского филиала Саратовского индустриального техникума.
      Проживал - Саратовская обл. г.Хвалынск.
      Арестован - 30.07. 1958 г.
      Приговорен - Саратовский обл. суд 16.09.1958 г., ст.58-10, ч.1. УК РСФСР (антисоветская агитация)
      Приговор - 3 года ИТЛ. Реабилитирован 20.10.1965 г. Постановление ПВС РСФСР.
                Источник: Книга памяти жертв политических репрессий Саратовской обл.

                СПРАВКА.

      Кудинов Николай Федорович, 1939 год рождения.
      Род. - Брянская обл., Трубчевский р-н, г.Любец, русский.
      Работал - шахта №13, навалоотбойщик.
      Проживал - УССР, Луганская обл.Свердловский р-н, шахта №13.
      Арестован - 27 мая 1958 г.
      Приговорен - Луганский областной суд 18 сентября 1958 г., ст.54-10, ч.1 УК УССР.
      Приговор - 3 года ИТЛ.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.      
      
      К вечеру я познакомился еще с тремя обитателями нашей палатки. Дневальный Николай Иванович среднего роста худющий человек с лицом, заросшим многодневной полуседой щетиной, давно немытый, в грязной с запахами зэковской одежде и с огромной болью, затаившейся в выцветших глазах. Эти маленькие поблекшие глаза меня поразили в первую очередь. В них затаились душевная боль, страдания и глубокая ненависть ко всему окружающему миру с его обитателями.
      Ни на кого не глядя, он вошел в палатку с охапкой дров и молча уселся на корточки перед железной печкой-буржуйкой. Здесь он настрогал топором из полена лучин и начал растапливать печь. Дрова вскоре вспыхнули веселым пламенем. Также молча этот странный человек улегся на свою кровать, стоявшую особняком в углу палатки и отвернулся от всех, подтянув на постель сапоги, в которые был обут. Постель была такая же грязная, как и ее опустившийся хозяин.
      Я спросил у Толика, почему вы не заставите его вымыться, поменять белье, постель, присмотреть за самим собой. Ведь из-за его вони дышать будет нечем в палатке. Не дать ему опуститься до конца.
      Анатолий отмахнулся от моих предложений:
      - Не трогай его. Мы уже пытались. Бесполезно. Он обижен на весь мир, всех ненавидит. Ему уже на все плевать и на себя в первую очередь. Что-то у него с психикой не в порядке.
      Дневальный, по лагерному - шнырь, Николай Иванович в шапке, в фуфайке и сапогах лежал, согнувшись боком и отвернувшись от всего мира, уйдя в свою личную трагедию. Да, видно здорово этого человека обидел этот окружающий мир и населяющие его люди.
      К вечеру неожиданно в палатку ввалились еще двое жильцов и явно в хорошем настроении и навеселе. Возчик Василий Васильевич, по прозвищу «Чмага», маленький, щупленький мужичок откуда-то из центральных губерний великой России, типичный деревенский забулдыга. От его дыхания страшно разило одеколоном. Он пил все, что имело хотя бы полтора грамма спирта. И всё это питиё он называл одним непонятным словом -"чмага". Отсюда и его прозвище - Васька-Чмага.
     Но из всех спиртовых напитков он предпочитал одеколон. И если кто-либо утром заходил в деревянный туалет, выстроенный в углу нашей лагерной стоянки, после Василия Васильевича, то больше пары минут не выдерживал. Выскакивал из туалета и жадно глотал свежий воздух.
     Другой жилец - Вовка, веселый, улыбающийся красивый и чернобровый парень с вьющимися каштановыми волосами. Сразу видно - любимец женщин и великий сердцеед. И я не ошибся. Так оно и было.
      Начальник нашего небольшого зэковского отряда в чине капитана, отправил их в соседнее село Бастаново за какими-то покупками. В магазине Вовка успел очаровать продавщицу и она пригласила наших друзей даже не в магазинную подсобку, а к себе домой. К этому времени Василий Васильевич успел "одеколониться" флаконом "Тройного". И пока приходил в себя на телеге, на которой они приехали, Вовка исполнял мужские обязанности на продавщице. С преогромным удовольствием, о чем было во всех подробностях доложено всей честной компании, находящейся в палатке.
     Мы посмеялись, повздыхали о своем сокровенном и улеглись спать.
     К сожалению, фамилий этих "со-палатников" я, при всем своем желании, не мог вспомнить. Вероятно, я их и не знал,т.к. эти люди меня  не очень интересовали и даже чем-то отталкивали.

     В палатке от горячей печурки - теплынь. Намучившись за день, я быстро засыпаю. Но где-то около полуночи просыпаюсь от холода. Дрова в печурке давно прогорели, она остыла и в палатку сразу же устремился холод. И уже со всех сторон с кроватей несется крик:
    - Шнырь, вонючий, проспал печку. А, ну, разжигай, да быстрей.- И пошло-поехало: Трам-там-тарарам.
     В темноте слышно недовольное бурчание дневального. Но через некоторое время в печурке снова загоготал огонь. Блаженное тепло вливается в тело. Можно еще на некоторое время отключиться от реалий этого проклятого мира.
      Утром прибыл их благородие капитан, начальник отряда, с испитым лицом и немного вдавленным носом в районе переносицы с явным алкогольным запахом. Он распределил вновь прибывших на работу. В основном все ушли на работу в каменный карьер, или каменоломню, добывать камни. Меня определил в прачки, узнав, что я прибыл с "больнички", где работал в прачечной.
      Мое рабочее место представляло собой чистое поле, где стояла полевая воинская кухня. Поднатужившись, я перетащил полевую кухню в деревянный сруб будущей бани и прачечной. Проем несуществующей двери завесил простыней и прачечная готова. Над головой - чистое небо с проплывающими облаками.
     Зэковский кастелян сразу приволок огромную кучу давно не стиранного белья и постельных принадлежностей. Я натаскал из бочки в котел полевой кухни воды, разжег под ним огонь, нарезал мелкими кусками мыло, вбросил их в котел, а потом отправил туда же простыни, наволочки, кальсоны, рубашки. Пусть кипят и вывариваются. Сам пошел к плотникам сделать весло для "асмодейской" работы.
     Вижу - бревно тешет совсем юный парень в больших очках и весело поглядывает на меня.
    - Толян, ты?
    Толик Простаков улыбается во все свое полное мальчишеское лицо. Бороды как не бывало. Сбрил. Сдержал слово. Молодец парень.

                31. ВСЮДУ ЖИЗНЬ, НО У КАЖДОГО - СВОЯ.
 
     Потянулись будни на нашей Лысой горе. С утра после завтрака ребята медленно тянутся на берег реки Цны. Там обнаружены довольно большие запасы камня. Берег высокий, скалистый, но покрыт травой, кустарником и ущельями, которые прорезала вода, стекая в реку после обильных дождей. В ущельях хорошо просматриваются каменные складки гор, поднятые природой из-под земли на поверхность еще сотни миллионов лет назад.
     Нашему лагерному начальству этот камень очень нужен для какой-то стройки. Вот почему мы здесь. Я "кашеварю" у своей походной кухни с деревянным веслом в руках. Им я разворачиваю в кипящем котле и вывариваю грязное белье. Повар возится невдалеке на своей кухне у печки, варит обед для братии. Группа плотников, среди которых и Толик Простаков, возводит стены, потолок и крышу будущего барака.
     От реки подъезжает на бричке с бочкой воды Василий Васильевич и еще издали кричит:
     - Робята! Начальство прётся!
     Я прячу томик сочинений Гегеля, которого только что пытался усиленно осмыслить, между дровами, и энергично заработал веслом в котле, громче застучали топоры плотников и молотки строителей. Засуетился повар у плиты и даже дым из нее пошел гуще. Работа кипит.
     Через некоторое время подходит капитан и с ним высокий с красно-кирпичного цвета лицом какой-то гражданский тип. Они молча обходят все рабочие объекты, о чем-то толкуют между собой и отправляются в карьер, где ребята добывают камень. Но их уже опередил Василь Васильевич. Он погнал туда лошадку, повез бочку с водой и заодно необходимо предупредить камнеломов о нашествии начальства. Интересно, зачем везти туда бочку с речной водой, когда ребята ломают камень у самой реки. Ну, и мудрец этот старый лагерник дядя Вася «Чмага».
     Начальство скрылось из вида и работа пошла своим обычным размеренным темпом. Я достаю из-под дров томик Гегеля и снова влезаю в философские дебри. До чего же мудрено пишет человек. Сразу и не доберешься до смысла, а добраться надо. Иначе какой же смысл его изучать? Я, кажется, совсем уже заосмыслился.
     Но вот, кажется, и мое "варево" сварилось. Гегель снова занимает свое место в дровах, а я с помощью весла вытаскиваю из котла походной кухни простыни, наволочки, подштанники, нижние рубашки и по одной штуке швыряю в корыто, в котором простирываю их на ребристой стиральной доске. Каждую рубашку и подштанники, или как еще их называют старики, кальсоны, проверяю в рубцах на предмет вшей или гнид.
     А вот и они, скотинки-кровососики. Мало того, что из зэков кровь сосут двуногие скоты по прозванию "мусора", так и эти туда же. Но больше сосать не будут - сварились в моем котле. Для этого и приходится долго кипятить белье. Теперь вшей и гнид, уже дохлых, надо выковырять из-под рубцов и выбросить вон, а белье прополоскать в холодной воде и развесить на веревках для просушки. 
     Чудный переход от "феноменологии духа" господина Гегеля к зэковским вшам и гнидам. Ну, что ж - это и есть сочетание приятного с полезным.
 
    Где же этот чертов "Чмага", Василь Васильич со своей бочкой с водой? Вода для полоскания белья уже на исходе. Не успел как следует выругаться, а уже откидывается простынь, которой был занавешен проем в двери моей бани-прачечной, и появляется веселая и хитроватая, заросшая седой щетиной, физиономия дяди Васи. Он орет во всю глотку. Как потом выяснилось, дядя Вася нормальным голосом разговаривать просто не мог, даже не кричал, а орал на всю Ивановскую. Сказывалась деревенская привычка, где хата от хаты стояли на приличном расстоянии и соседи таким ором перекликались друг с другом.
     - Эй, Асмодей, принимай воду. Небось уже заждался.
     - Вася, куда тебя черт понес. А я жду-жду твою бочку с водой, как манку небесную.
     - Э-э, дружище, не серчай! Надо же было хлопцев предупредить в карьере, что мусора идут. А то они, заразы, пораздевались и уже кое-кто на солнышке загорает или дремлет под кусточком.
     - Так холодно же. Ветерок какой холодный.
     - Таким после северных буранов или сибирских морозов этот мартовский ветерок все равно, что майский.
     - Вася, а что это за мужик с краснокирпичной мордой, который с начальником отряда появился.
     - А это новый вертухай, прораб называется. Теперь за нашим братом будет глаз да глаз. Сейчас там раздает указания, как камень долбить да как его укладывать, чтобы потом можно было кубометры замерить и подсчитать. Иначе, говорит, работу не прийму и пайку отберу.
     - Так, вроде, те времена прошли, когда пайку отбирали, если норму не сделаешь.
     - Прошли-то, прошли. Да, кажется, не совсем.
      В разговоре слили воду из его бочки в мою бочку. Я принялся полоскать белье, а Василь Васильич снова отправился к реке, понукивая на лошадку, за очередной порцией воды. Воду он наливал ведрами в бочку на телеге, прямо черпая ее из довольно чистой реки  под коротким названием - Цна.
     Подошло время обеда. Повар громким ором созывает работяг в харчевню. Наш ресторан под открытым небом. Здесь рядом с деревянной будкой, гордо именуемой кухней, врыты в землю столы и рядом деревянные лавки. У окошка кухни выстраивается очередь. Каждый получает миску баланды под маркой пшенного супа с кусочками вареной рыбы неизвестной породы и отходит к столам. Пайка хлеба выдана еще утром, а ложки каждый носит с собой. С удовольствием хлебаем горяченькое. Живущие в вечном холоде и голоде зэки привыкли ценить горячее.
     На второе - перловая каша. Повар утверждает, что с каким-то жиром. Наши вкусовые органы что-то не ощущают этого жира. Но все, отпущенное "хозяином" по норме заключенному на месте и съедается довольно быстро. Вся жратва запивается бурдой, называемой чаем.
     Накормив нас, повар и Василь Васильич повезли обед для работающих в каменном карьере, а мы разбредаемся по палаткам. Есть еще полчаса на отдых. Дремлем одетые, каждый на своей койке.
     Минут через десять снаружи раздается крик с явно кавказским акцентом:
     - Дрыхнете, сволочи. А работать кто будет?
     Следом раздается многоэтажный мат с явно русским вологодским говором. Это вернулись к полудню с попойки в соседнем селе Бастаново наши надзиратели. Один - высокий худой азербайджанец, другой маленький щупленький с крючковатым носом житель вологодской области. Оба с многолетним опытом надзирательского стажа. Оба знают, что с безконвойки побегов не бывает. Кому охота зарабатывать новый срок длительностью больше, чем уже осталось существующего срока.
     Поэтому надзиратели со вчерашнего вечера, когда ушел домой капитан - начальник отряда, отправились в село за самогонкой да там и остались на всенощную. Хотя азербайджанец - мусульманин по религии, а мусульманам аллах запретил пить спиртное, но, как говорил один из героев "Запорожца за Дунаем", если аллах не видит, то пить горилку можно. Ну, а православному русскому надзирателю никакой боженька употреблять самогонку никогда и нигде не запрещал. Вот и сошлись два сапога - пара, о моральных устоях которых говорить не приходится.
    Теперь у надзирателей на похмелье проснулось служебное рвение, В ответ на крики вертухаев из палаток раздается дружный храп. Оба стража забегали по палаткам, но зэки "спали" беспробудным сном. Никакие крики и маты не могли их разбудить и поднять с постели, а бить уже не позволялось.
     Прошло еще минут двадцать, перерыв закончился. "Спящие красавцы" дружно проснулись, поднялись и отправились по своим рабочим местам, а надзиратели потопали спать в свою палатку, с чувством выполненного долга. Удивительно, как на такую работу подбираются одинаково подлые люди с полным отсутствием каких-либо нравственных устоев. Недаром за ними закрепилось такое общее название - "мусор", т.е. отбросы. В данном случае - отбросы общества. Или, может быть, такими делает их работа?
     Может быть! Иногда сюда приходят работать нормальные люди, но сама система со временем делает из них ненормальных людей - мусор!
 
     В животном мире неволя - противоестественное явление. Ни один, даже самый свирепый хищник никогда не посадит другое животное в клетку, не лишит его свободы. Он может только убить его, но и то только тогда, когда голоден. Исследователи утверждают, что стадо антилоп может пастись рядом со львом, когда тот сыт. Льву и в голову никогда не придет убить антилопу просто так, ради убийства, а не ради еды.
    Иное дело человек - высшее творение природы, разумное, мыслящее существо - homo sapiens. Именно он придумал клетки для животных, он придумал тюрьмы и концлагеря для себе подобных. Именно "гомо сапиенс", человек разумный может убить другого такого же "гомо сапиенса" просто так, ради развлечения. И если когда-нибудь на нашу планету прилетят разумные существа с других планет, то они будут отличать земных разумных аборигенов от неразумных, т.е. от животных, по главному критерию - клетки, тюрьмы, концлагеря, лишение свободы других мыслящих и не мыслящих существ, убийства ради убийства.
    Вот на такие грустные размышления в отношении нашей земной цивилизации наводит немецкий философ Гегель и наша советская лагерная действительность при развешивании для просушки зэковских подштанников и нижних рубах с вытряхнутыми из них, уже сваренными в котле полевой кухни, вшами и гнидами.
     К вечеру возвращаются из каменного карьера ребята. Уставшие, злые. Половину рабочего дня складывали уже добытый камень в кубы. Если раньше его сбрасывали просто в кучу, то теперь надо было выложить этот камень таким образом, чтобы его можно замерить и каждому записать сколько кубометров камня он выковырял, выдолбил, добыл из скалистого берега речки Цна. Все дружно ругают краснокирпичного мордатого прораба, который целый день находился в карьере и пристально следил за тем, как выполняются его указания.
     Заканчиваю развешивать на веревках, на проволоке белье. Оно развевается под легким ветерком почти по всей территории нашего лагеря. Благодаря кипячению белья насекомые все же были выведены из нашего обихода.
     Так прошло недели три. Жилой барак был, наконец-то, построен и началось великое переселение народов из палаток в более цивилизованное жилье. Барак состоит из трех секций. В одной секции с отдельным входом живут надзиратели. Их обычно два человека и через каждые десять дней надзиратели меняются. Одни, отбыв свой срок, уезжают домой на службу в Мордовию. Другие приезжают из Мордовии сюда на Рязанщину, в Сасовские каменоломни, в командировку. Оторвавшись от дома, от жен и детей, находясь подальше от начальства, надзиратели, как правило, срывались в пьяный загул и хождение по вдовушкам в соседние деревни.
     В надзирательской секции находится и кабинет начальника нашего отряда - капитана, который живет где-то недалеко и часто пропадает неизвестно где. Появляется на работе, под сильной "мухой" и с явно нарушенной дикцией. В такие минуты он всегда равнодушен к службе и доброжелателен к заключенным. Иногда он выстраивает перед работой весь отряд и проводит воспитательную беседу. Даже на мою реплику, что мы здесь пашем, как древнеримские рабы в каменоломнях, отреагировал весьма спокойно.
    Но реплику не забыл. Через некоторое время я расстался со своей прачечной и отправился ломать камень в карьер вместе с другими ребятами. 
    Прораб появляется на работе каждый день и вместе с работягами идет в каменный карьер, где проводит почти все рабочее время, надзирая как добывается и складируется камень и подгоняя нерадивых.

    Другая секция барака - основная, где разместились для жилья мы - расконвоированные заключенные. Секция рассчитана человек на 80-100. Нас же пока человек 35-40. Поэтому жилье наполовину пустует, ждет новых клиентов. Мы расставили свои койки там, где кому понравилось.
    Я поставил свою койку, естественно, ближе к окну, к свету. И так, чтобы в вечернее время свет от электрической лампочки попадал ко мне. Таким образом было удобнее читать, писать при дневном и вечернем освещении. Рядом поставил свою койку Анатолий. Мы теперь почти все свободное время проводим вместе. У нас есть о чем поговорить, что обсудить и без боязни, что кто-то "настучит". Но о своих товарищах, оставшихся на свободе, никогда не было сказано ни слова, несмотря на мое доверие к другу.
    Третья секция барака представляла собой столовую, кухню с плитой, где священнодействовал повар, изготавливая лагерную баланду и зэковские каши с чаем, а также подсобные комнатушки типа кладовок с замками на дверях. Столовая служила не только комнатой для приема пищи, но это была наша читальня, клуб, красный уголок, игровая комната и все, что угодно. Там можно было написать письмо, почитать свежую, по зэковским меркам, газету, обсудить недавно прочитанную книгу, просто поговорить, поспорить или покурить. Конечно, в послерабочее время.
    Буквально на другой день после вселения в барак, на Лысой горе появилась новая толпа расконвоированных заключенных. В сопровождении нескольких надзирателей их пригнали по этапу из Мордовии. Они притащились по тому же пути, по какому до этого некоторое время назад прибыли и мы. Среди вновь прибывших находились и старые знакомые по Явасской одиннадцатой зоне - Коля Обушенков из московской группы, Иван Низамов - солдат прошедшей Отечественной войны, Леонид Гаранин из ленинградской группы Молоствова. Гаранина недавно привезли в Мордовию из Тайшета и вот теперь отправили сюда в Сасовские каменоломни. Среди прибывших познакомился с Николаем Голянским - земляком из Донбасса, точнее из города Чистякова (ныне г. Торез). Совсем молодой парнишка с угреватым лицом, недавний учащийся профтехучилища, теперь политический заключенный со сроком 3 года лишения свободы.
     Среди новых камнеломов оказались представители разных национальностей великого Советского Союза: латыши, литовцы, украинцы, русские, немцы, татары, поляки, осетины. Всех не пересчитаешь. Фактически весь многонациональный Союз в миниатюре очутился в одном месте за деревянным забором с колючей проволокой наверху Сасовской командировки мордовского "Дубравлага". С шумом, гамом и расспросами ребята расселились в бараке.

                СПРАВКА.

    Низамов Иван Алексеевич, 1923 год рождения,
    Место рождения - Орловская обл., Орловский район, с. Сабурово,
    Помощник мастера трикотажной фабрики,
    Место проживания - г. Орел, русский.
    Арестован - 6 июля 1957 года.
    Приговорен - Орловский областной суд, 6 сентября 1957 год, ст.58-10 ч.1 УК РСФСР.
    Приговор - 5 лет ИТЛ.
              Источник: Книга памяти Орловской обл.

                СПРАВКА.

    Голянский Николай Леонтьевич, 1937 год рождения,
    Место рождения - с.Н-Алексеевка, Сталинского р-на, Акмолинской обл.
    Шахта №9/10 треста "Чистяковантрацит" - сцепщик.
    Проживал - г.Чистяково (Торез) Сталинской обл., украинец.
    Арестован - 31 июля 1958 года.
    Приговорен - Сталинский областной суд 10 сентября 1958 года, ст.54-10 ч.1 УК УССР.
    Приговор - 3 года ИТЛ. Условно-досрочно освобожден 04.03.1961 г.
              Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.

       Не успели все расположиться по своим местам, расспросить земляков о житье-бытье, как неожиданно в барак заскакивает надзиратель и направляется прямо к нам с Толиком.
    - Простаков! На выход! С вещами!
    Что такое "на выход, с вещами" мы уже прекрасно знаем. Значит - на этап. Толик растерян, у меня тоже отвисла челюсть. Сразу появился ряд вопросов: куда? зачем? почему? в чем дело?
    Отправляемся вместе к начальнику отряда. Анатолий ушел в его кабинет, я жду снаружи у входа. Через некоторое время он появляется с еще больше растерянным видом.
    - Что случилось, Толик? Куда и зачем тебя?
    - К-кажется, на свободу.
    - Да, ну! - Я хватаю Анатолия в объятия, поднимаю над землей и трясу от избытка радостных чувств. Его очки сползают на кончик носа, а с них - на расплывшиеся в недоуменной улыбке пухлые детские губы.
     Мой друг не может поверить в свое счастье. Я почему-то поверил сразу.
     Оказывается, мама Анатолия долго и безуспешно писала во все высшие инстанции жалобы. И, наконец, спустя более двух лет после ареста, Верховный Суд СССР признал, что в действиях Анатолия Простакова и Василия Мишутина нет состава преступления. А ведь Харьковский областной суд в 1958 г. присудил Простакова к 4-м, а Мишутина - к 10-ти годам лишения свободы. И вот теперь - "нет состава преступления". Ну, и правосудие!
     В сопровождении надзирателя в тот же день Анатолий уехал в Мордовию. Там в Явасе получил паспорт, справку об освобождении и уже в качестве свободного человека возвратился домой в Миргород. Мы активно переписывались, конечно, с учетом лагерной цензуры.
     Через некоторое время Анатолия Простакова восстановили в Харьковском университете на физико-математическом факультете. Там, где он учился до ареста. И он с жадностью приступил грызть университетскую науку. Но "недреманное око" продолжало на него поглядывать. Да и университетское начальство посматривало на недавнего "врага народа", хотя и оправданного, искоса. Поэтому в одном из писем, я ему посоветовал, перевестись из Харькова в университет какого-либо другого города, где бы окружающие не знали о его аресте и пребывании в местах не столь отдаленных.
     Анатолий перевелся в Одесский университет, который успешно и закончил. Долгие годы работал в институте кибернетики в Киеве. Сейчас уже на пенсии. Нянчится с внуками.
     Встретились мы с ним снова только в конце 90-х годов, когда я приезжал в г. Киев на съезд Прогрессивной социалистической партии Украины в качестве делегата и члена ЦК и ЦРК ПСПУ. Вторая встреча состоялась, когда с большой группой членов партии ПСПУ во главе с ее руководителями Наталией Витренко и Владимиром Марченко "держали" голодовку у стен Верховной Рады Украины, требуя отставки премьер-министра Лазаренко.
    Да. Всюду жизнь. Но у каждого она оказывается разная. Толик полностью отошел от политики. Я еще пытался что-то изменить в "независимой" Украине. Изменить, конечно, к лучшему. Но, увы!
    Долго поддерживали с Анатолием дружеские отношения. Переписка продолжалась и на момент написания бумажного варианта этой книги и ее издания в 2005 году. Пребывание в ГУЛАГе сказалось на состоянии здоровья всех, кто там побывал. Конечно, в разной степени. Особенно болячки стали прижимать в нашем пожилом возрасте. К концу жизни фактически ослеп и ушел из жизни подельник Анатолия Простакова - Василий Мишутин. У Анатолия стали отказываться ходить ноги и через некоторое время я получил печальное известие о его кончине. Так постепенно редеют ряды нежеланных сыновей "хрущевской оттепели", точнее - морозной оттепели.
 
                32. "ЛУПАЙТЕ ЦЮ СКАЛУ!"

    В бараке шумно. Почти все свободное пространство заставлено койками, на которых разместились вновь прибывшие камнеломы - дешевая рабская сила. Барачные хоромы уже возведены и нужда в плотниках-столярах отпала. Но все же небольшую группу в четыре человека оставили. Они должны были теперь возвести вокруг барака высокий забор и пустить по верху колючую проволоку. Обычно делали наоборот.
    Вначале строили, естественно руками зэков, забор с колючкой, над ней - вышки для часовых, внутрь отгороженного пространства загоняли заключенных, а потом уже строили жилье для них. Здесь же был контингент бесконвойных невольников. Вышки с вооруженными часовыми для них не требовались. А вот без забора с постоянным атрибутом мест не столь отдаленных - колючей проволокой, обойтись было нельзя. Но пока забора еще нет, два друга-безконвойника из нового этапа, отбывших уже несколько лет в зоне, вдруг почувствовали облегчение режима, повеяло даже призрачной свободой.
      Освоившись на новом месте, проследив, когда поздно вечером оба надзирателя ушли в деревню на очередную попойку к веселым вдовушкам, решили - а чем мы хуже надзирателей. И тоже ушли в деревню. Только в соседнюю, чтобы невзначай не столкнуться со своими телохранителями. Там быстро нашли себе пристанище у сердобольных женщин и загуляли так, что утром даже не пришли на поверку в барак.
    Вернувшиеся под утро надзиратели не досчитались двух заключенных. Переполох. Неужели побег? Вышедший на работу, капитан приказал не подымать шум и сам с надзирателями отправился на поиски беглецов в деревню по известным ему адресам. Обошли всех сердобольных вдов и все злачные места. Следы вели в другую соседнюю деревню, которая находилась на более отдаленном расстоянии. Пришлось вызывать машину и ехать туда. Только на вторые сутки нашли беглецов в окружении полуголых женщин и всех вдрызг пьяных. Не завозя в наш небольшой лагерь, их тут же на машине отправили в Мордовию, взяв сразу же под конвой. Никакого дела не возбуждали, ибо это был никакой не побег, а обычная, как в армии, самоволка с последующим пребыванием в течение нескольких суток в штрафном изоляторе. «Хрущевская оттепель» еще продолжала действовать и в лагерной системе.
    Для работы в карьере прибыла техника - бульдозер С-100. Бульдозеристом определили Николая Голянского, который освоил эту машину еще на свободе в профтехучилище. Бульдозер должен снимать верхний слой грунта до скалы, а уж зэковская рабсила с помощью кайла, зубила и кувалды разбивала ее на камни и камни складировали штабелями.
    Первым делом, по приказу капитана, бульдозером был вытащен мой сруб-прачечная с территории огороженной зоны и доставлен поближе к реке в небольшой овраг. Группа строителей была брошена на превращение сруба в баню и в реальную прачечную. Не прошло и двух недель, как полускрытая в овраге, задымил новый агрегат - банно-прачечный комбинат. Он же и злачное место для веселого времяпровождения капитана, надзирателей и их друзей и подруг.
    Но для новой роли прачки, банщика и одновременно обслуживающего начальство персонала, я не годился - молод, ершист, непредсказуем. И Биркин отправился в каменный карьер добывать камушек.
    Новым прачкой начальник Сасовской командировки определил капитана дальнего плавания, недавно прибывшего с этапом на эту командировку. Это был небольшого роста, плотный, кряжистый мужчина лет сорока пяти, почти без шеи с крупной арбузной головой, росшей прямо из плеч. На голове, прикрывая обширную плешь, красовалась старая потрепанная капитанская фуражка, сохранившаяся с прежних времен. Фуражка, наверное, многое могла рассказать о странствиях своего хозяина в том числе и о плаваниях в капстраны. Оттуда кое-что тайком привозилось в страну Советов и сбывалось на одесских рынках. В результате - пять лет лишения свободы.
     Плутовская улыбка и угодливость капитана дальнего плавания вполне устраивала капитана министерства внутренних дел. Вскоре новый прачка вообще перебрался на жительство из барака в прачечную, откуда в тихие ночи частенько ветер доносил пьяные песни наших наставников.

     Все камнеломы разбились на звенья по два-три человека в зависимости от дружественных отношений и симпатий друг к другу. Поэтому разногласий в отношении работы не было. Если работать, то все звено "пахало" от души, если "сачковать", то все сачковали тоже от души - кто спал, кто загорал, я, например" книжку читал.
     Каждое звено выбирало себе место на берегу реки Цны, куда выходили крутые горные отроги. Лопатами снимали землю с травой до скального грунта, затем принимались расчищать карьер и добывать камень. Успешнее пошли дела,
когда появился бульдозер. А вскоре пригнали и экскаватор. Иван Низамов быстро освоил этот новый механизм, значительно облегчивший зэковский труд. Но руководству показалось, вероятно, что экскаватор в каменном карьере для дешевой рабсилы, слишком большая роскошь. Экскаватор снова увезли и снова камень пришлось долбить вручную с помощью кувалды, клина, кайла.
     Растянувшиеся вдоль речки Цны камнеломы, вскоре превратили ее берег, цветущий и благоухающий травами, кустарником, цветами, в уродливый сплошной каменный карьер с кучами отходов после добытого камня, со складированными в штабеля кусками скалы килограммов по 15-30 и проложенной грунтовой дорогой для автомашин. В течении рабочего дня подъезжали самосвалы и хозяева каменных штабелей вручную грузили каменные куски в кузов самосвала. Каждый камешек весом до 30 килограммов надо было взять из штабеля, поднять до уровня груди и
оттуда уже швырнуть с вытянутых вверх рук в кузов. Пока вдвоем, втроем загрузишь полностью с верхом самосвал такими камешками, то после не чувствуешь ни ног, ни рук, ни поясницы.
     Самосвалы везут камень в Сасово на железнодорожный полустанок и выгружают его на площадку недалеко от железнодорожной линии. Когда накапливаются горы камней, подгоняют открытые железнодорожные платформы и привозят из карьера всех камнеломов и всех вспомогательных работников с Лысой горы. В течение дня, обливаясь собственным потом и глотая каменную пыль под лучами палящего солнца или под проливным дождем с пронизывающим до самых костей ветром, рабская сила загружает камнями железнодорожные платформы.
    Гораздо хуже приходится, когда подают под погрузку крытые вагоны. Прижимая к груди тяжеленный камень, надо подбежать к вагону, взобраться по трапу в вагон, пробежаться по вагону в угол и там, наконец, избавиться от своего груза, укладывая камни под самый потолок вагона и постепенно отступая к выходу - входу. Все делается в темпе, заключенные тянутся вереницей друг за другом в вагон и из вагона: одни с грузом, другие - уже налегке за новой порцией камушков.
    В такие дни над нами надзирают и подгоняют все надзиратели, находящиеся на командировке, сам начальник и прораб. Работа заканчивается поздним вечером, когда загружены все платформы и вагоны. Если не успеваем это сделать сегодня, привозят на погрузку и завтра. Возвратившись в барак, смыв с себя каменную пыль и грязь, очистив от них легкие, выхлебав «хозяйскую» баланду, валимся на койки. А завтра с утра, едва восстановив силы, снова на каторжную работу в каменный карьер.

     Только однажды добытый зэками камушек сплавляли на баржах по реке Цна. И то, как мне кажется, "гражданин начальник" отправлял его "налево", а не в Мордовию, в Явас. Пристани в обозрении из наших каменоломен не существовало, даже у села Темгеньево, которое находилось сразу на противоположном от нас берегу. Но напротив военного городка с летным училищем сколотили что-то вроде мостков, заменивших пристань, куда приставали баржи. А рядом построили обширную будку - помещение для администрации.
      Я тогда заменял освободившегося и уехавшего домой из неволи Николая Голянского, который научил меня работе на бульдозере. Капитан, начальник нашей командировки, приказал мне ехать бульдозером к военному городку на пристань. Туда стали приходить самосвалы с камнями. Они спускались с крутого берега к подобию пристани и въезжали прямо на баржу. Там разгружали камни прямо самосвалом, а вот выехать машины назад не могли. Вот здесь и понадобился заключенный Биркин со своим бульдозером. Мой помощник спускался вниз, цеплял на трос самосвал к бульдозеру и я вытаскивал его наверх. Несколько человек из наших зэков подбирали в кучу раскатившиеся камни, а остальная масса ребят, оставаясь в карьере, загружали приехавшие пустые самосвалы. 
    Работу закончили только поздно вечером.  "Гражданин начальник" вместе с приобретателями камушков (тоже в военной форме) здесь же в помещении пристани уселись обмывать сделку. Ну, а я загрузил своими друзьями кабину бульдозера. В тесноте да не в обиде, и мы отправились "домой" - в зэковский барак.

    В карьере работаем втроем: Юрка Бортников, Колька Кудинов и Славка Биркин. Это наше звено. Лето стоит жаркое. Поэтому работаем в трусах и в ботинках. У каждого свой инструмент - лопата, кайло. Только кувалда и несколько металлических клиньев общие. Очистив от грунта участок скалы, кайлом откалываем куски камней и складываем их в штабель. Хорошо, когда скала в трещинах. Туда можно с размаху всадить кайло и отковырнуть кусок. Но попадаются сплошные скалистые участки. Тогда вбиваешь клин в едва заметную извилину и кувалдой начинаешь его вгонять поглубже. Рядом вбиваешь другой клин и скала дает трещину. Теперь в ход можно пустить кайло. Я вспоминаю, как почти также приходилось долбить вечную мерзлоту в воркутинской тундре. Но там имелись еще отбойные молотки. Здесь о технике можно было только мечтать.
    Иногда попадается цельная скала, в которой нет не то что трещины или извилины, но даже намека на них. Вот тогда берешься за кувалду и начинаешь со всего размаха бить по скале. Она не поддается. Тебя охватывает азарт и ты орешь на всю глотку из Ивана Франка:
        Лупайте цю скалу,
        Нехай ни жар, ни холод,
        Нищо не спинить вас!
и лупишь, лупишь по скале изо всех молодецких сил. Тогда кажется, что ты бьешь по этому ненавистному режиму, по каторжной жизни, по неволе и несправедливости нашего государственного строя. И вот от всего этого воображения уже разлетаются осколки скалы и она начинает давать трещины.
    В такие минуты Юрка и Колька отходят подальше и наблюдают со стороны, как неистовствует Славка с кувалдой над скалой. Лицо перекошено, в глазах бешенство, пот крупными каплями слетает с бровей, с носа, с подбородка. Обнаженное тело, перевитое мускулами, страшно напряжено.
    Действительно, близко не подходи, может зашибить. Кувалда снова и снова взвивается над головой и опускается с силой на скалу, где уже появляются трещины.
    Значит, все! Теперь скалу можно разобрать кайлом, она раскололась.
    Кувалда летит в сторону. Тяжело дыша, спускаюсь к реке на омовение телес. Сзади раздается:
    - Ну, и силен мужик, - это Коля Кудинов.
    - Ну, и дурной же ты Славка, - это Юра Бортников.
    Я только машу рукой. Разве словами опишешь, что чувствуешь в это время и какой восторг охватывает тебя, когда видишь, что мощнейшая скала вдруг поддается под твоими ударами и раскалывается.
    Уходя утром на работу в карьер, я всегда прятал за пояс под курткой книгу. Когда поблизости не было надзирателя или прораба, можно было и почитать. Юрий и Коля в это время загорали, отдыхая или, опускаясь к реке, обливали друг друга водой. Купаться во время работы было строжайше запрещено. Залезшего в воду видно издалека, и тут же мчался к купальщику надзиратель, сидевший где-то на бугорке. А на берегу за кустами, в овражках или за штабелями камней можно и посачковать.

    Невдалеке трудится звено в составе Николая Обушенкова и Ивана Низамова. Оба стройные, высокие парни, лагерная судьба свела их и подружила здесь в карьере, в неволе. Один - бывший преподаватель Московского госуниверситета, кандидат исторических наук, другой - обыкновенный работяга. Одному - перевалило за двадцать, другому - за сорок лет. Один о прошедшей войне знал из детства и учебников истории, другой - прошагал ее всю по фронтовым дорогам, прополз на животе на передовой и в окопах. У одного чистое одухотворенное лицо интеллигента, у другого - мужественное, изборожденное глубокими морщинами, бывшего солдата и, как говорят, человека из народа. А на спине под правой лопаткой - огромный шрам от ранения. Николай может много, красиво и умно говорить, Иван больше молчит и, будучи мягким по натуре, любит слушать и поддакивать собеседнику. Но, когда что-то ему не по нраву, может грубо оборвать и отправить настойчивого прилипалу по точному адресу, известному всем забулдыгам.
    Оба примерных семьянина, у обоих по двое детей-школьников и любимые жены. Они приезжали на свидание сюда на нашу командировку в Сасовские каменоломни. Свидания были краткосрочными, но как поднимался дух у ребят, жажда к жизни, какое это было огромное счастье увидеть своих родных и любимых. Вслух об этом не говорят. Выдают сияющие глаза, в которых потом, уже после свидания долго не проходит тоска. Но ведь не это же объединяло таких разных людей, которые жили и общались весьма дружно.
     Я часто задавал себе вопрос: что объединяет этих таких, кажется, разных ребят? И однажды не выдержал и спросил напрямую об этом Николая. Тот заулыбался и замялся, не решаясь ответить. Но тут подошел Иван, который услыхал мой вопрос,  тоже заулыбался и сам ответил на мой вопрос.
     Оказывается, он где-то услыхал, что в Москве кто-то написал и распространил листовки против Никиты Хрущева. Иван его очень не жаловал и даже ненавидел. И вот однажды, подогретый спиртными парами, набравшись храбрости, пошел расписывать в Орле заборы антисоветскими лозунгами и нецензурными пожеланиями Никитке и его мудрому ком-партийному окружению. Заборный маляр и писатель был оторван органами от расписывания заборов прямо на месте преступления. И вскоре отправлен на работу в "Дубравный лагерь", а оттуда - сюда - в Сасовские каменоломни.
    И здесь  Иван Низамов неожиданно узнал, что Коля Обушенков - один из тех москвичей, которые сочинили и распространяли в Москве анти-хрущевские листовки, подвигнувшие его на заборную писанину. Конечно, он сразу же засимпотизировал Николаю и даже подружился с ним, создав звено камнеломов.
     Ребята работают также полуголые, как и мы. Видно, как на солнце блестят их потные тела. У Ивана Низамова на правой лопатке издалека выделяется большущий шрам - след от немецкого осколка, след прошедшей войны. Я вижу, что они сложили уже штабель из камней и устроили перерыв. Иван закуривает, Николай некурящий. Он достает из «заначки» пачку газет. Вчера ему прислали из дому бандероль со свежим чтивом. Я прячу своего Шарля Монтескье с его размышлениями «О духе законов» и отправляюсь к соседям.
     - Коля, что нового в мире?
     Николай с улыбкой раскладываем на траве газеты. Здесь польская «Политика», английская «Морнинг стар», французская «Юманите», итальянская «Унита», сербская «Борба». Все издания коммунистических партий. Некоторые из партий уже начали ревизовать марксистское учение. Там повеяло духом свободы и инакомыслия. Тем и привлекательны для нас, тоже инакомыслящих, их идеи.
    - Читай. Вот "Морнинг стар". Ты же изучал английский.
     Сам взялся за «Юманите», я - за «Морнинг стар». В школе и университете я действительно изучал английский язык. Но его преподавание велось таким образом, что после нескольких лет учебы в школе и в вузе, иностранные языки мы совершенно не знали, кроме некоторых обще-употребляемых фраз. Но мне очень хотелось получить как возможно больше информации, почему взялся изучать английский язык самостоятельно еще в Явасской зоне. Доставал у ребят книжки с адаптированным текстом, читал их и переводил. По случаю приобрел английский словарик.
     Теперь можно было приступить и к чтению и переводу «Морнинг стар», но постоянно заглядывая в словарь. В Сасовской командировке я уже понимал смысл статей даже без словаря. Но газета английских коммунистов мне не нравилась. Я по доброму завидовал Николаю, который мог переводить статьи с полудюжины иностранных языков.
     Вот и теперь, просмотрев «Морнинг стар», разобрав смысл статей и не обнаружив для себя ничего интересного, обращаюсь к Николаю.
     - Коля, что там французы пишут?
     Поближе к нам подсел Иван и Николай начал пересказывать содержание статей. Завязалась беседа.
     Но тут из соседнего участка-забоя раздается свист и голос Виктора Пучкова:
     - Ребята! На горизонте мусор!
     Николай прячет газеты под одежду, лежащую под кустом, и вместе с Иваном берутся каждый за свое кайло. Я возвращаюсь на свой участок-забой. С речки уже вернулись «Абортников» и «Кубздинов». Так мы, фактически еще мальчишки, но уже политические преступники, дали друг другу шутливые клички, переиначив фамилии, как нам тогда казалось, на смешной лад. Мою фамилию переиначили в «Пробиркина».
     Мы снова принимаемся за работу - укладываем добытый камень в штабель, чтобы прорабу было легче замерить кубатуру и таким образом проконтролировать наш вклад в карман лагерного "хозяина.

     Интересную пару представляли наши соседи по забою собратья-камнеломы Виктор Пучков и его напарник - Иван Жаров. По внешности и по характеру - полная противоположность друг другу. Пучков небольшого роста плотный мужичок со шрамом через нос и щеку, всегда веселый, улыбчивый, разговорчивый, подвижный. А главное - удивительный самородок-рифмач. На каждое слово, на каждое окончание предложения у него готова рифма. Не знаю, писал ли он стихи. Вероятно, отсутствие образования мешало стать ему поэтом, хотя задатки стихотворца были колоссальные.
     Жаров - высокий толстый мужчина с солидным животом, который он никак не мог насытить, хотя всегда что-то жевал, неизвестно где доставая пищу для жевания. Правда, жевать фактически уже было нечем. Из-за толстых губ при улыбке или разговоре выглядывало сбоку всего пара зубов по размеру похожих на конские. Продолговатое бурого цвета лицо всегда имело недовольное выражение. Он служил постоянным предметом для "подначек" со стороны Виктора. Но это не мешало им дружить и работать вместе. Оба были откуда-то из центральных районов России и приблизительно одинакового возраста. На вид - лет по 40-45.
               
                СПРАВКА.

        Пучков Виктор Борисович - 1918 год рождения,
        Род. - д.Федотово, Заокского р-на, Тульской обл., русский,
        Работал - Дмитриевская МТС, помощник бригадира транспортной бригады.
        Проживал - д.Федотово, Заокского р-на, Тульской обл.
        Арестован - 13 августа 1957 г.
        Приговорен -  Тульский областной суд 28 сентября 1957 г., ст.58-10 ч.1 УК РСФСР.
        Приговор - 4 года ИТЛ. Условно-досрочно освобожден 25.05.1960 г.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.
               
                СПРАВКА.

        Жаров Иван Абрамович - 1913 год рождения,
        Род. - д. Магильное Спас-Деминского р-на, Калужской обл., русский.
        Проживал - г. Москва.
        Арестован - 15 декабря 1956 г.
        Приговорен - СКУД Московского гарнизона 6 марта 1957 г., ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР.
        Приговор - 5 лет ИТЛ. По определению Верховного суда РСФСР от 08.12.1959 г. срок снижен до 3 лет.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.
   

        Уходя из участка Обушенкова и Низамова, я слыхал как Жаров обрушился на Пучкова:
        - Чего орешь на всю ивановскую, дурак!
        В ответ - спокойное:
        - А у дурака хрен в два кулака.

        Дальнейшей перепалки не было слышно, т.к. я спешил в свой забой, где Юрий и Николай уже начали трудиться и быстро присоединился к ним.
       Неожиданно из-за кустов появился Мишка-осетин. Ниже среднего роста молодой парень, плотный, чернявый, красивый. Сразу можно определить - джигит, выходец из Кавказских гор. На голове, прикрывая черные кудри, широкая белая войлочная осетинская шляпа. По слухам, заработал пятилетний срок за анекдоты на политическую тематику. Вероятно, уж очень анекдоты были смачные и били не в бровь, а в глаз наших правителей и, конечно, не понравились нашему неподкупному и справедливому советскому суду.
        Из-под белой шляпы выглядывают озорные черные глаза, сводящие девчонок с ума.
       - Мальчики, видели лодку, переплывающую через речку?
       - Ну, видели. А что? Там какие-то женщины плыли из села Темгеньево.
       - Так это же я в ней плыл. Женщины меня прикрывали. Ах, какие женщины в том селе Темгеньево за речкой. Накормили, напоили, в кровать уложили. Ай-вай. Какие женщины. Еще бутылку самогонки дали с собой и закуску впридачу. Бросай работу, ребята. Давай оприходуем эти дары от чистого женского сердца.
       - Миша, мусора топают сюда. Кажется, "вертухай" и прораб.
       - Ах этот сука-прораб. Не буду я на них работать. В гробу я их всех видал в белых тапках.
       Мишка, как быстро появился, так же быстро и исчез в кустах и оврагах горного склона. Что значит горец!
       Правда, через несколько дней надзиратели все же его подловили в соседней деревне Сенцы у какой-то женщины, покоренной бурным темпераментом и черными кудрями осетина. Михаила взяли под конвой и отправили в мордовскую зону.
       Вылезший на пригорок для лучшего обозрения, Юрка сообщает:
       - Прораб с мусором у Шнеля кубатуру обмеряют.
       Шнель, как всегда, на высоте. Шнель- это фамилия одного из наших тоже собратьев-камнсломов. Уже по фамилии можно определить человека немецкого происхождения. Да, выходец из поволжских немцев. Ему лет пятьдесят с небольшим. Для нас двадцатилетних мальчишек - это уже глубокий старик. Но выглядел он еще старше. Небольшого роста, в молодости, видно, был широкоплеч и силен, но теперь плечи усохли и спина согнулась. Шаркая, ноги с усилием переносят сухое жилистое тело по земле-матушке. Грубое обветренное лицо изборождено глубокими морщинами, глаза слезятся, на потрескавшихся губах прилип, кажется навечно, окурок самокрутки. Не успев сплюнуть один окурок, заскорузлые с желтыми ногтями пальцы скручивают из газеты и махорки новую самокрутку. Тело постоянно сотрясает глубокий грудной кашель. Уже по одному кашлю и отхаркиванию можно определить, где находится Шнель в любое время дня и ночи. На предложения бросить курить, только усмехается и, выпуская через ноздри вонючий дым, хрипит:
     - Как же я брошу курить? Это единственное удовольствие, которое осталось у меня в жизни. Если и его отобрать, то точно сдохну.
     Другой достопримечательностью Шнеля была необыкновенная работоспособность. Взяв утром кайло в руки, кажется, не выпускал его до вечера и не разгибал согнувшуюся спину. Спокойно, размеренно, с немецкой педантичностью, стучал и стучал по скале, выискивая в ней едва заметные трещины, и скалывая все новые и новые куски камней. При этом, не выпуская изо рта самокрутки. Затем с такой же немецкой аккуратностью складывал камни в штабель. Штабели у него получались на удивление прямоугольные и ровные. И все делается неторопливо, хотя фамилия "Шнель" переводится на русский, кажется, "быстро","скорее".

                СПРАВКА.

      Шнель Иван Фридрихович - 1909 года рождения,
      Род. - с.Николай-Таль Высокопольского р-на, Херсонской обл., немец.
      Работал - кожевенно-обувный комбинат, колодочник.
      Проживал - г.Новосибирск.
      Арестован - 30 мая 1958 г.
      Приговорен - Новосибирский областной суд 17 июля 1958 г., ст.58-10 ч.1 Ук РСФСР.
      Приговор - 5 лет ИТЛ.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.
   
      Во время обеденного перерыва, проглотив привезенный в карьер поваром и Василь Васильичем обед, снова брался за кайло. Мы же в это время отдыхали и старались растянуть отдых как возможно дольше.
      Вместе с нами отдыхал и напарник Шнеля - молодой сравнительно парень, тоже немец, но не такой фанатик работы. А работоспособность Шнеля действительно доходила до фанатизма. В воскресные и праздничные дни, когда все отдыхали и занимались своими личными делами, хрипя и кашляя, с неизменной самокруткой, повисшей на обветренных и потрескавшихся губах, медленно брел в карьер. Один. Брал кайло и начинал добывать камень или лопатой расчищать новое место для работы. На вопрос почему он так поступает, Шнель отвечал:
     - А шо я буду здесь с вами делать? На работе спокойно, никто мне там не мешает, не действует на нервы. Там я отдыхаю. Душой.
     Точно также, фактически дневал и ночевал в карьере, и бывший дневальный по палатке Николай Иванович. Теперь он исполнял роль сторожа в каменном карьере. Он сторожил инструмент, который мы оставляли на ночь каждый на своем участке в карьере, и добытый камень.
     Правда, жителям окрестных сел и в голову не приходило идти ночью в карьер к заключенным, чтобы украсть кайло или каменюку. Начальник отряда разрешил Николаю Ивановичу построить землянку в карьере и там ночевать. Тот стал совсем нелюдимым. Когда по утрам мы заходили в землянку, Николай Иванович, заросший седой щетиной, неумытый, в грязной рабочей одежде, в которой и спал на сколоченных из досок нарах, прикрытых изношенным суконным одеялом, выползал из землянки и ни на кого не глядя, ни с кем не поздоровавшись, уходил в лагерь на завтрак.
     Вернувшись, снова заползал в землянку, но, если кто-то находился в ней в это время, прятался где-то в кустах или в овражке, и сидел там в одиночестве, погруженный в свои невеселые думы.
     Но живой не может жить, не общаясь с живым. Это могут быть голуби, прилетающие к окну камеры заключенного, мышь, каким-то образом оказавшаяся в камере-одиночке или обыкновенный паук, свивший паутину в углу. Николай Иванович подобрал двух котят, приблудившихся из деревни, и трогательно за ними ухаживал, подкармливая из своей жалкой пайки. Однажды, вернувшись в землянку, сторож не нашел котят. Оказалось, что кто-то из заключенных утопил их в реке. Не со злости, а просто так, наверное от своей душевной тупости.
     У меня данное происшествие оставило очень неприятный осадок, а Николай Иванович аж завыл от горя и бессилия. Теперь он уж точно возненавидел все человечество. И теперь вообще избегал каких-либо встреч и общения с людьми, работающими в карьере. Только лишь, когда в карьере никого не было или в выходные дни работал один Шнель, он выходил из своего укрытия, садился на пригорок и долго наблюдал за его работой, не говоря ни слова, а потом уходил в свою землянку. В слезящихся, выцветших глазах была такая тоска и боль, что в ней мог утонуть весь человеческий ожесточившийся мир, вызвавший к себе ненависть своей бесчеловечностью.

      Пока прораб замерял и подсчитывал кубатуру добытого камня у Шнеля, а надзиратель лазил по кустам и заглядывал в овражки - не сачкует ли кто там из заключенных безконвойников, отлынивая от работы, или не появился
кто-либо из деревни посторонний, особенно женского пола, к нам подъехал на бульдозере Николай Голянский:
     - Эй, вы, охломоны, что тут у вас убирать? - и не дожидаясь ответа, начал бульдозерным ножом отгребать, накопившийся на рабочей площадке мусор.
     - Колька, стой. - Я вскакиваю на остановившуюся гусеницу бульдозера и втискиваюсь в кабину рядом с Николаем. Там все провонялось соляркой.
     - А ну, показывай как управлять и работать на этой махине. Давай, учи недоучившегося охломона.
     - А что тут учить. Вот смотри - правый реверс берешь на себя - поворачиваешь вправо, левый - на себя, поворачиваешь влево. На одном месте нужно повернуться даже вокруг своей оси - жми на правый тормоз. Правая гусеница стоит, левая - крутится, идет и бульдозер кружит направо. Левый тормоз нажал - левая гусеница стопорится, а правая идет. Бульдозер кружит налево. Между реверсами в центре - переключатель скоростей. Самая мощная скорость - первая. Она рабочая. Сейчас она включена. Я на ней работаю. Позади тебя - рукоятка управления ножом бульдозера. Нажимаешь сюда - нож опускается, нажимаешь туда - нож подымается. Вот и вся премудрость.
     Рассказывая, Николай тут же и показывает.
     - Так просто? А ну, дай я попробую.
     Меняемся с Николаем местами. Я только дотронулся до рукоятки, чтобы опустить нож бульдозера, как он сам грохнулся о землю всей своей много-килограммовой массой. В испуге, что я его сломал, отдергиваю руку. Николай смеется.
     - Машину чувствовать нужно. А нож даже при желании не сломаешь. Весит он чуть ли не полтонны. Давай я вам помогу эту скалу раздолбать.
     Николай садится на свое место, плавно подымает нож бульдозера и его углом упирается в выступ скалы. Бульдозер гремит и трясется от напряжения, гусеницы вращаются почти на одном месте. Но вот выступ скалы поддается и рассыпается на куски камней. Нам остается кувалдой разбить их на более мелкие, чтобы можно было поднять и потом забросить в кузов самосвала.
     От нас Николай отправляется по соседним участкам, отгребая с рабочих площадок мусор, щебенку, землю и спуская все это вниз к реке, расчищая места для новых рабочих мест.
     Издали видно, как остановив бульдозер, Николай вылез на гусеницу и о чем-то, ожесточенно размахивая руками, спорит со звеном прибалтов. Их трое. Один - высокий молодой парень, прекрасный волейболист и спортсмен, другой - пониже ростом, склонный к полноте даже на зэковской пище с широким румянцем на обе обвисшие книзу щеки - Гунар Гутманис. Все свободное время он посвящает изучению английского языка. Сейчас он угрожающе размахивает снизу кайлом и ругается, естественно, по русски. Николай показывает ему выразительно правый кулак согнув левой рукой правую в локтевом сгибе, и, конечно, обидный жест сопровождает матом. Тоже по-русски. Затем садится в бульдозерную кабину и уезжает на участок Мишки Попика - молодого паренька из Западной Украины. Там, разъяренный спором с литовским звеном, Голянский крушит выступы скал, разбивает бульдозерным ножом большие камни, показывает виртуозную работу насколько это возможно на бульдозере челябинской марки С-100.
    Третий из литовского звена - Леонардо во время спора спокойно стоял и слушал чуть в стороне, опираясь на лопату. В отличие от своих соплеменников, которые всегда держались особняком и относились к славянам свысока и с легким пренебрежением, он старался со всеми поддерживать хорошие отношения. Был во всем уступчив и чуть ли не угодлив. Распоряжения надзирателей и начальника отряда выполнял всегда с готовностью и чуть ли не бегом. Самостоятельно решения никогда не принимал и жил, как мне казалось, по приказам. Глядя на его молодое, загорелое лицо и рано облысевшую голову, я замечал в нем постоянный страх и у меня в голове появлялась мысль - как же этот бывший студент, после отбытия в заключении своих семи лет, будет жить на свободе без распоряжений гражданина начальника и лагерного режима? Ведь там, на свободе, надо будет принимать решения самостоятельно. А воля его уже подавлена лагерной системой. Именно с этой целью и создавалась ГУЛАГовская система: подавить волю человека, посеять в его душе вечный страх, превратить человека в послушного исполнителя - зомби и робота.

                СПРАВКА.

     Гутманис Гунар Альбертович , 1937 год рождения.
     Род. - г.Лиепая Лат.ССР, латыш, член ВЛКСМ, комбинат металлоизделий - сверловщик.
     Проживал - г.Лиепая.
     Арестован - 2 июня 1958 г.
     Приговорен - Верховный суд Лат.ССР 5 августа 1958 г. ст.58-10 ч.1.
     Приговор - 5 лет ИТЛ.
               Источник: НИПЦ "Мемориал", Москва.

                СПРАВКА.

     Попик Михаил Федорович, 1930 год рождения.
     Род. - с.Тура-Велика Долинского р-на, Станиславской обл., украинец, слесарь.
     Проживал - с. Тура-Велика Долинского р-на, Станиславской обл.
     Арестован - 11 апреля 1957 г.
     Приговорен - Станиславский областной суд 5 июня 1957 г. ст.54-10 ч.2 УК УССР.
     Приговор - 5 лет ИТЛ.
                Источник: НИПЦ, "Мемориал", Москва.


     Рабочий день подходит к концу. Вместе с Юркой Бортниковым и Колькой Кудиновым складываем камни в штабель. Все равно он получается у нас не такой аккуратный и внушительный, как у Шнеля. Прораб замеряет нашу кубатуру и остается весьма недоволен работой нашего звена - мало добыли сегодня камушек, Юрий убеждает, что завтра мы будем очень стараться и наломаем камней гораздо больше. Гражданин начальник будет очень доволен.
     Как только прораб скрывается из виду, мы дружно хохочем. До конца рабочего дня остается где-то полчаса. Спускаемся к реке, смываем в воде пыль, грязь, пот. Работали ведь в одних трусах. Одеваем робу. Ребята закуривают и в блаженстве растягивают уставшие тела на траве. Я с Воркуты не курю, вытаскиваю книгу и стараюсь сосредоточиться над размышлениями Шарля Монтескье.
     Но вот потянулись со своих участков звенья камнеломов на дорогу, ведущую к нашему мини-лагерю. Подымаемся наверх к дороге и мы. Сзади грохочет, догоняя нас, бульдозер Николая Голянского. Последним он обработал участок Блументальса и Пармена Зиновьева. Они работают вместе. Оба очень интеллигентные и весьма деликатные люди. Среди грубости, матерной ругани, насилия, эти два друга всегда старались сохранить человеческое достоинство и я ни разу не слыхал из их уст ни одного мата, хотя сам грешил этим делом частенько.
     Им просто интересно быть вдвоем. Вот и сейчас Пармен и Харальд отстали от всех и идут о чем-то беседуют. Блументальс, гордо подняв вверх свой мюнхаузевский нос и дымя сигаретой, внимательно слушает Зиновьева, идущего рядом, а тот, как говорили наши местные остряки, "согнувшись под тяжестью своих преступлений", о чем-то с азартом рассказывает.
     Николай останавливает бульдозер возле нас.
     - Эй, господа-охломоны, залазь. Подвезу.
     Мы не заставляем себя долго упрашивать и втроем втискиваемся в кабину бульдозера. Очень тесно, но кое-как поместились. Лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Я снова прошу:
     - Коля, дай порулить.
     Николай уступает свое место:
     - Вот этот рычаг тяни на себя и поехали.
     Я осторожно тяну рычаг на себя. Николай подбадривает:
     - Смелей, смелей. Не дрейфь, дорогой.
     Нажимаю рычаг до упора и, о, чудо! Бульдозер тронулся. Ура! Едем, я управляю машиной. Так постепенно, благодаря Николаю Голянскому, недоучившийся историк научился управлять и работать на бульдозере.


                33. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ И МЕРИДИАНЫ.

     За лето наше местопребывание на "Лысой горе" превратилось в минилагерь "Дубравлага" для безконвойников. Вокруг барака соорудили высоченный деревянный забор, довольно плотный, без единой щели. Поверху достроили еще один заборчик, но уже с наклоном, из колючей проволоки, чтобы исключить или затруднить возможность перелезания через забор. Ребята - строители забора в нескольких местах внизу забора оставили не прибитыми доски, сделав таким образом лаз на свободу.
     Но надзиратели тоже не лыком шиты. Они прошли по всему периметру и прощупали каждую досточку. Конечно, все лазы были забиты. Но для нашей шустрой молодежи они были не нужны. Как только темнело и надзиратели, заперев мини-зону, большие и маленькие двери и ворота на замки, отправлялись в деревню, их примеру следовали молодые зэки. Взобравшись с помощью ухищрений на забор, распластавшись на нем, подлезали под колючую проволоку, обвивавшую верх, переваливались через забор и спрыгивали на землю уже по ту сторону. А там - свобода. Шагай куда хочешь под звездным небом сасовской ночи.
    Обратный путь требовал силы, сноровки и ловкости. Взобравшись с той стороны на забор, самовольщик становился на него сверху ногами и одной рукой опирался на деревянный брус, наклоненный внутрь зоны, к которому в несколько рядов прикреплена колючая проволока. Брус тонок и надо его чувствовать, чтобы не сломать и не рухнуть лицом вниз. Затем сильно отталкиваешься ногами от забора, слегка опираясь на брус, перелетаешь через ряды колючей проволоки и в темноте, почти с трехметровой высоты, приземляешься на землю. Здесь уже "дома" и спокойно шагаешь в барак. Делаешь вид как будто вышел из туалета, построенного в углу нашей мини-зоны.
    Однажды, перелетев через забор и удачно приземлившись, я обо что-то споткнулся и чуть не упал. Ощупав это «что-то» в темноте, похолодел. Похоже на металлический штырь, торчащий из земли, более метра высотой. Но раздумывать было некогда, т.к. свет от фар автомашины уже прогуливался по забору. Это возвращались из деревни наши надсмотрщики.
    Утром я возвратился на то же место и действительно увидел вбитый в землю ломик. Кто его там вбил? Надзиратель или свой же брат - зэк? Если бы я приземлился на десяток сантиметров в сторону - даже страшно представить, чтобы произошло. Почему-то вспомнилась прошедшая Отечественная война.               
    Мы мальчишки, росшие во время войны с немецкими фашистами, привыкли к разрывам снарядов, бомб, свисту пуль и осколков и совершенно не обращали на них внимания, особенно, если они гремели и свистели вдалеке. В один теплый летний день мы играли во дворе, любуясь как над дорогой высоко в небе разрывались снаряды со шрапнелью. О том, что это были шрапнелевые снаряды говорило красивое облако взрыва. И вдруг снаряд рванул прямо над нашим домом. Мы бросились под укрытие дома и сараев врассыпную кто куда. Я был далеко от укрытия, но знал, что при взрывах надо падать на землю и вжиматься в нее. Но это при наземном взрыве. Здесь же взрыв был сверху и, упав на землю, я расширял площадь своего тела для поражения.
     Но тогда было не до теории. Распластавшись на земле слышал, как загремели осколки по крышам дома, сараев, зашелестели сквозь листву деревьев и что-то, рванув клок волос с моего чуба, впилось в землю перед моей головой. Вскочив в горячке с земли и схватив то, что рвануло меня за волосы, я влетел в подъезд дома. Раскрыл ладошку. На ней лежал еще теплый осколок снаряда. А если бы я упал на пару сантиметров вперед? Размахнувшись, я с ожесточением забросил осколок на крышу сарая.
     А выстрел конвоира в "столыпине", когда пуля попала в перекрестие решетки?
     Так есть провидение или что-то подобное? Или мне просто пока везет? Я с ожесточением вырвал лом из земли и зашвырнул его через забор.

     Рядом с мини-лагерем находится небольшая роща, а за ней растянулось село Сенцы. Здесь всего одна улица и расположившиеся по обе ее стороны хаты. Главное, что нас сюда привлекало - это почтовый ящик, откуда можно было отправить письмо, минуя лагерную цензуру, а также магазин, где можно что-то купить, если, конечно, есть деньги.  А еще имелась возможность пообщаться с вольным населением, которое относилось к нам весьма доброжелательно, но с известной степенью осторожности. Все же преступники, хотя и не уголовники.
    Через сенцовский почтовый ящик я отправил свое послание-опус в Верховный Суд СССР. Иначе то, что я написал, не назовешь. Многие из заключенных или их родственники писали жалобы, прошения, помилования в Верховный Суд СССР, Генеральную прокуратуру, в ЦК КПСС, лично Н.С Хрущеву. Обычно все послания отправлялись через спецчасть после тщательной цензуры. А тут появилась возможность отправлять письма без всякой проверки извне. Большинство ответов были отрицательные, т.е. оставляли "без удовлетворения". Но некоторым все же везло, как, например, повезло Василию Мишутину и Анатолию Простакову.
    Написали в верха и представители московской группы "Лиги патриотов" во главе с Краснопевцевым и Ренделем. Они требовали пересмотра их дела и отказывались от своих прежних показаний. Может их совесть заела? Ведь они полностью раскололись во время следствия и сдали КГБ не только всех членов своей организации, просуществовавшей 2 месяца, - 9 человек, но потянули за собой еще 14 человек из своего окружения. Они не состояли в "Лиге патриотов", просто общались с ее членами и делились с ними своими впечатлениями и мыслями об окружающей советской действительности и ее руководителях. Этих людей не судили, но вызывали в органы, беседовали, исключали из партии, комсомола, лишали должностей, ставили крест на их карьере. Но главное, они попадали под контроль "недреманного ока" и ставились на учет, как политически неблагонадежные, антисоветски настроенные граждане.
    В газете "Московские ведомости" появилась тогда статья Анатолия Новикова под названием "Глубокие беседы в КГБ". В ней автор писал о "патриотах": "Еще на следствии все обвиняемые, рассказав о совершенных ими преступлениях, заявили, что они раскаиваются в своей прошлой враждебной деятельности и осуждают ее. Как показали они в суде, на перемену их враждебных взглядов оказали серьезное влияние глубокие  и вдумчивые беседы с работниками органов государственной безопасности, которые на протяжении всего следствия раскрывали всю ошибочность их взглядов".
    Ответ  на писание членов московской группы последовал отрицательный. Тогда  московские "патриоты", выражая свое возмущение ответом, объявили голодовку. Но не все. Голодовку "держали" 6 человек. Уже тогда в группе имел место серьезный раскол. Голодовка продолжалась 24 дня с применением насильственной кормежки, и осталась без результата.
     "Патриотам" предложили написать просьбу о помиловании и тогда они выйдут на свободу. Вышли на свободу в результате помилования 3 человека - Вадим Козовой (18.10.1963г.), Марат Чешков (14.10.1963г.) и Михаил Семененко
(09.10.1962г.). Остальные писать помилование отказались.
 
     Я писать куда-либо боялся. Боялся потому, чтобы не вздумали пересмотреть мое дело, копнув поглубже. Тогда могут добраться и до ребят, оставшихся на свободе.
     Но однажды все же дерзнул. Послание-опус было небольшое, на пол-странички тетрадной. Суть: я же ничего не сделал, а меня арестовали, судили и посадили (действительно, я же ничего фактически не успел сделать! Только собирался). Уже отсидел почти три года. Ну, пошутили и хватит. Пора отпускать домой.               
     Ответ пришел через несколько недель. Начальник отряда выстроил перед бараком весь отряд заключенных и зачитал мое послание, возвращенное из Верховного Суда СССР в "Дубравлаг" и, конечно, "без удовлетворения". Гражданин капитан был очень разгневан. Реакция ребят была различной. Хороши, естественно, шуточки.
     Через некоторое время проводили на свободу Николая Голянского. Отбыл свой срок. Бульдозер передал мне, т.к. никто им управлять в Сасовской командировке не умел. Я уже его освоил достаточно хорошо и теперь целые дни вертелся на нем в карьере, помогая ребятам добывать камень. У Голянского я научился еще одному хорошему делу. Периодически, где-то раз в месяц, к нам привозили кинопередвижку и показывали кино. Показ кинофильма, любого кинофильма, становился праздником для нас. Ведь там была другая жизнь, вольная, другие люди - свободные, и в разнообразной одежде, не в однотонной серо-черной зэковской или военной, "мусорской". Там были женщины со всеми их прелестями, хотя и скрытыми под одеждой. В кино люди улыбались, разговаривали на нормальном языке, без мата и лагерного жаргона. И звучала музыка. Сюжет фильма, его содержание особой роли не играли.
     Привозил кинофильмы и кинопередвижку киномеханик, "вольняшка". На стену барака вешали экран и киномеханик старался поскорее "прокрутить" фильм, чтобы поскорее уехать в соседнюю деревню к зазнобе. Помощником у него неожиданно стал Колька Голянский. Оказывается, где-то он уже освоил и премудрость "киношника". Со временем киномеханик стал полностью доверять ему. Привезя киноаппарат "Украина" и киноленты, он сбрасывал их Николаю, а сам исчезал в деревню.
     Николай готовил аппарат, "перекручивал" киноленты, заправлял их в аппарат и включал фильм. Киноленты были старые, часто рвались. Их надо было склеивать. Без помощника не обойтись. И Голянский звал меня на помощь. Постепенно я научился управляться с аппаратом, "перекручивать" и склеивать ленты и, конечно, показывать кинофильм.
     После освобождения Николая, должность "показывателя" кино - "кинщика" перешла ко мне. Однажды река Цна разлилась во всю ширь, затопив все низины, отрезав нашу "Лысую гору" от внешнего мира. Машины к нам не ходили и на работу нас не выгоняли. Мешало половодье. Чтобы заключенные не переутомились от безделья, начальник отряда приказал надзирателям подобрать группу добровольцев, чтобы прошлепать пешком по воде до города Сасово, там забрать киноаппарат и кинопленки и принести в барак. Среди добровольцев должен быть и "показыватель" кино.

     В сопровождении двух надзирателей мы благополучно прошлепали в кирзовых сапогах до города, изрядно намочив ноги. Получили киноаппарат с кинолентами, разобрали их по частям  и распределили - кто что должен нести, чтобы было не особенно тяжело. Ведь нести предстояло несколько километров.
     По дороге назад надзиратели зашли в буфет железнодорожного вокзала и там надолго застряли. Мы должны были их ждать на улице. Заглянув в окошко буфета, увидели, что наши охранники, удобно устроились за столом с бутылкой водки, уже начатой и аппетитно закусывают. Выходить в скором времени не собираются. Мы им посочувствовали. И решили сброситься, что у кого есть валюты. Вместе с мелочью подсчитали, что хватит на пару бутылок водки и еще на пирожок. Все это было приобретено в ближайшем магазине. Пока наши охранники заседали в буфете, мы свое добро оприходовали прямо из горла бутылки, закусывая одним пирожком на всех. Согрелись, повеселели. Тут появились и веселые надзиратели.
     Взвалив на плечи части киноаппаратуры, мы двинулись назад. Дорога шла через село Сенцы, наполовину затопленного водой. В селе наши охранники завернули в знакомую им хату, а нас отправили  дальше месить грязь и взбаламучивать воду по направлению к Лысой горе. По дороге нас так развезло с непривычки от выпитого спиртного, что добравшись до мини-лагеря и ввалившись в барак, мы уже были ни на что не пригодны. Свалив груз, ребята попадали на свои койки и отключились.
     А мне пришлось показывать фильм. Все население барака с нетерпением ожидало, когда мы вернемся с киноаппаратурой. Добровольцы уже прилаживали экран к стене. Коля Обушенков преподнес мне кружку только что сваренного душистого кофе с напутствием:
     - Держись, Славка. И давай крути кино. Общество ждет, волнуется.
     Я составил из частей киноаппаратуру, автоматически вставил шнуры в положенные гнезда. Пришлось перематывать кинопленку, т.к. после предыдущего показа, она не была перемотана, вставил пленку в замысловатые извивы киноаппарата, включил аппарат и на экране появились первые кадры и полилась нежная музыка вальсов Штрауса.
    Фильм, хотя и узкопленочный и некачественный, но завораживающий. В бараке установилась полнейшая тишина и в ней звучали очаровательные мелодии сказок Венского леса.
     Когда фильм закончился, я выключил аппаратуру, добрался до кровати. Все! И отключился.
     На другой день снова не идем на работу. Половодье продолжается. Работать в карьере невозможно. После завтрака зазвучали крики:
    - Кинщик, давай крути кино.
    Киноаппаратуру забрали только через неделю, когда вода спала и появилась возможность добраться к нам  на машине. И все дни раз или два в день раздавалось:
    - Кинщик, крути кино.
    Киноаппаратура после показа фильма не разбиралась. Приходилось только перематывать киноленту или склеивать ее, когда она рвалась. Всю неделю барак наполняла чудесная музыка Штрауса. Все откладывали свои срочные и несрочные
дела, усаживались на кроватях и уносились в сказочный мир любви, музыки и песен. Такие часы помогали переносить тяготы неволи. Но порождали еще большую тоску по родному дому, семье, по нормальной человеческой жизни.

    Но в неволе нельзя давать тоске и грустным думам овладеть твоей душой и мыслями. Свихнешься, пропадешь. Надо дать работу голове и сердцу после физической работа тела. И мы учились, читали, писали, обсуждали и остались нормальными людьми, несмотря на все старания ГУЛАГовского режима.
    Николаю Обушенкову снова пришла из дому бандероль с зарубежной прессой и литературой. Конечно, сразу вокруг него группа зэков, жаждущих новой информации и знаний. Среди них, конечно, и автор этих строк. Сегодня у меня праздник. Жена Коли Обушенкова - Лариса, верный и надежный друг своего политзаключенного супруга и любящая женщина, знала что необходимо присылать мужу и иногда выполняла просьбы его друзей. На этот раз она прислала мне учебник испанского языка, вернее самоучитель да еще на польском языке «Ензык гишпаньски для самоуков». Теперь я имел возможность не только совершенствовать знание польского языка, но одновременно изучать и испанский.
    Еще в Явасе на 11 отделении я поражался знаниями иностранных языков Обушенковым и другими ребятами. Особенно поразил меня один молодой парнишка, по национальности татарин, который читал и разговаривал на полудюжине тюркских языков. На мой вопрос, когда же он успел их выучить, тот спокойно ответил, что татарский - его родной язык, а он относится к группе тюркских языков.  В них корни слов очень похожи или же одинаковы. Вот и вся разгадка.
     Тогда мне в голову пришла мысль, что я ведь славянин. Хорошо владею русским и украинским, которые являются оба мне родными. Понимаю и читаю на белорусском, что подтверждал белорус Миша Кокаш. Почему же не взяться за изучение славянских языков. Но с чего начать?
     Тут на помощь пришел Коля Обушенков. Вообще, я ему очень многим обязан, особенно в развитии своего интеллекта и приобретении знаний. Николай был для меня ходячей энциклопедией и я имел возможность раскрыть любую страницу этой энциклопедии и получить исчерпывающий ответ. Он охотно делился своими знаниями да и не только со мной, но со всеми, кто хотел получить эти знания. При беседах был всегда тактичен, выдержан и никогда не высмеивал, не унижал спрашивающего, когда тот не знал даже самых простых и известных вещей. Он просто делился своими знаниями, и делился весьма щедро.
      Когда я обратился к нему с вопросом с чего начинать изучение иностранных языков, и особенно славянских, он посоветовал:
      - Начни с польского языка. Этот язык - окно в Европу, - и дал мне польско-русский словарик и газеты «Трибуна люду» и «Политику».
      - Читай и переводи.
      Тут же преподал и первый урок польского, - как читаются те или иные буквы и буквосочетания. Постепенно я стал понимать смысл прочитанного. Потом взялся за болгарский, чешский, сербский. Действительно, корни слов славянских языков похожие. Теперь уже самостоятельно я стал читать газеты на славянских языках и делился содержанием наиболее интересных статей с товарищами. Особенно привлекала газета Союза коммунистов Югославии «Борба». В то время югославская компартия была фактически центром ревизионизма и в ней появлялись статьи,
подвергавшие критике нашу КПСС и ее политику, отход советских руководителей от теории Маркса-Ленина. Что было созвучно моим мыслям и многих товарищей по ГУЛАГу.

      В 80-х-90-х годах ревизионистские идеи стали теоретической основой «бархатных революций» и просто революций с пролитой кровью на улицах многих городов стран социалистический системы, «пражской весны» в Чехословакиии, вооруженных восстаний в Лодзи (Польша), в Бухаресте (Румыния). События в Венгрии и Польше в 1956 г. были только прелюдией к последующим событиям, которые в конце концов привели к ликвидации в Европе всей социалистической системы и организации Варшавского договора.
     В моем же приговоре от 28 марта 1958 г. было записано: «Подсудимый Биркин, являясь антисоветски настроенным, в течение 1954-1957 гг. вел дневники с записями антисоветского характера». Кроме всех прочих грехов, в приговоре значилось, что «в дневниках с антисоветских позиций описывал происходившие в 1956 году события в Польше и Венгрии, клеветал на социалистическую систему». Так что, все, что происходило "там", волновало нас "здесь", и на свободе и в советских концлагерях.
     Николай Обушенков, кроме всего прочего, являлся и историком, как и я. Но он был уже кандидатом наук, а я только недоучившимся студентом истфака. А вокруг нашей Лысой горы и находящегося на ней политзэковского миниконцлагеря вся земля дышала историей. Ведь это рязанская земля, форпост русских княжеств на юго-востоке. Через нее шли многочисленные орды кочевников с востока и юга. Первой язанщина подверглась нападению и разорению со стороны татаро-монгольских войск. О тех прошедших трагических веках говорило старинное татарское кладбище, расположенное на высоком плоскогорье вблизи речки Цны. Надгробные камни давно уже обросли мхом, вросли в землю или частично провалились в могилы. По эту сторону реки - большое татарское село Бастаново, по ту сторону реки - село Темгеньево.
     Оттуда приходили к начальнику отряда делегации татарских жителей с просьбой не нарушать могилы их предков. Иначе неприятностей не минуете. И гражданин начальник строго-настрого, под страхом наказания, приказал нам обходить кладбище стороной.
     В селе Темгеньево вперемежку жили татары и русские. Оттуда иногда к нам в карьер приплывали на лодках местные женщины и мужички. Они покупали у нас или меняли на самогон и еду зэковскую униформу - кирзовые сапоги, рабочие ботинки, куртки, штаны, нижнее белье. От них мы узнали, что вверх по реке находится старинная русская крепость. Правда, от нее уже давно ничего не осталось, а на этом месте потом находился советский концлагерь.
     В один летний выходной день группа зэков решила пройтись вдоль реки к крепости. Благо - мы безконвойники, а гражданин начальник отряда находится дома или еще где-нибудь прохлаждается, командировочные надзиратели используют командировку на полную катушку - пьянствуют беспробудно. Поэтому имелась видимость свободы.
     Наша группа путешественников шла довольно долго вверх по реке, не преминув в ней искупаться. Наконец перед нами раскинулась панорама местности, где когда-то находилась русская крепость. Рязанцы очень удачно выбрали место. С одной стороны - высокий берег, омываемый рекой Цной. По почти отвесной скальной стене в крепость не заберешься. С другой стороны - очень глубокий овраг, куда заходят речные воды и тоже высокие скальные стены. Таким
образом, с двух сторон крепость почти неприступна из-за естественного рельефа местности. А с двух других сторон - высокая земляная насыпь и, наверное же, были не менее высокие стены с воротами. Вероятно, деревянные, т.к. от них ничего не осталось. А вот земляной вал вокруг крепости сохранился. Видно даже место, где находились ворота. А вокруг на валу - остатки металлических столбов и куски колючей проволоки, давно уже покрытые ржавчиной. Это следы, находившегося в крепости концлагеря. Никаких строений внутри не оказалось. Все уничтожено и поросло травой.   
      Интересно, если бы провести здесь археологические раскопки, что можно было бы найти под этой травой и землей?
     Рядом с остатками крепости находятся, врытые в землю, две огромные цистерны из-под горючего. Это тоже следы бывшего концлагеря. Ребята уселись на теплый от лучей солнца верх цистерны, отдыхаем, греемся, курим, разговариваем. Кто-то заглядывает в горловину цистерны, на которой давно уже нет крышки. Там внизу темнота. Имеются остатки горючего или нет - ничего не видно из-за глубины цистерны и яркого солнца снаружи. Запаха горюче-смазочных материалов тоже не ощущаем. Кто-то замечает:
    - Парни, говорят в пустых цистернах сохраняются пары горючего. И если туда бросить спичку, может рвануть.
    - А ну, давай попробуем, - это Ленька Гаранин.
    Не долго думая, он вытащил из кармана спички. Ребята тут же посыпались с цистерны.
    - Ты что? Совсем чокнулся?
    Но Леонид, тоже сойдя с цистерны, зажигает спичку и с небольшого расстояния бросает ее в горловину. Ничего не происходит. Он повторно бросает горящую спичку. Снова взрыва нет. Тут уже все облегченно вздыхают. Вероятно, за годы, когда цистерна стояла с открытой горловиной, пары горючего выветрились из цистерны.

     Пора уже и возвращаться. Обушенков восхищается предками, как умело они могли выбирать места для своих городищ и крепостей. Тут у меня стало что-то проясняться в голове. Где-то, что-то подобное я уже видел и не один раз, но в миниатюре, т.е. не в таких масштабах, как эта местность, на которой расположена крепость. Вспомнил, когда проходили уже мимо нашего карьера, где мы ломали камень. Да вот же такая точно местность. Только меньше размерами. Это же наш утес, на котором мы собираемся перед работой, прежде чем спуститься каждый в свой забой-участок.
    С правой стороны - глубокое ущелье, в котором видны прослойки песчаника, как он откладывался в доисторические времена. Сейчас ущелье местами поросло кустарником и одинокими деревьями, неизвестно как уцепившиеся корнями в скалу. Впереди - глубокий спуск к реке. А здесь сзади полукругом возвышается небольшой вал, поросший травой, который я уже частично разрушил, зацепив ножом бульдозера.
    Этот вал огораживал площадку, на которой находилось селение предков и тянулся он от крутого берега Цны до ущелья. Вероятно деревянный из бревен забор шел по верху земляного вала, а внутри находились жилища. Типичное поселение древних народов, в том числе и славян.
    По этому крутому склону-спуску, по которому сейчас спускаемся вниз и подымаемся наверх мы, советские политзаключенные-камнеломы, когда-то спускались к реке и подымались в свое городище далекие предки. В одном месте поближе к реке образовался небольшой провал и там оказался виден культурный слой. В его стенах Николай Обушенков расковырял фрагменты керамики, костяной гарпун, остатки костей крупных рыб и мелких животных, а еще какие-то остатки быта, живущих здесь когда-то людей. Все это он собрал, сделал небольшую посылку и отправил в Москву в институт археологии, сопроводив соответствующим письмом.
     Спустя несколько недель из института археологии приехал человек. С нами он не общался, а наблюдал издали, как мы топали по местам древних предков и ломали камень для современников, уродуя древние берега реки Цна. Николай, который все же встретился с представителем института, беседовал с ним, сообщил, что по найденным остаткам быта определили, что селение датируется приблизительно Х столетием. Просили не разрушать место. А на вопрос, будут ли здесь производиться археологические раскопки, представитель только развел руками.
     Да, здесь на Рязанщине земля и все вокруг дышало историей. Спустя много лет, я узнал, что Рязанщина для меня, паренька из Донбасса, оказывается была родиной. А прародиной оказались далекие монгольские степи, откуда в
XII столетии пришли татаро-монгольские орды завоевателей. Вели их чингизиды, среди которых находился и мой предок. После завоевания Азии и Восточной Европы, захваченные территории были разделены на орды и улусы между потомками Чингиз-хана. Моему предку Бек-Ярык оглану достались земли между нижним Днепром и нижним Доном, в том числе и Донбасс, где я проживаю и в настоящее время.
     Вместе с ханом Золотой Орды и своим родственником Тохтамышем, Бек-Ярык оглан посягнул на территории Тамерлана в Средней Азии и Закавказье. Но оба были разбиты в 1395 году. Тохтамыш бежал в Сибирь, где потом и умер, а Бек-Ярык ушел к рязанскому князю Олегу, с которым установил хорошие отношения еще в 1382 году, когда шли жечь Москву с Тохтамышем. На Рязанщине Бек-Ярык принял христианство. При крещении стал называться Михаил Стефановичем (в других источниках - Михаил Степанович). А его сын Берке стал называться Иваном. Но Иванов на Руси было много, поэтому его стали называть Иваном Биркой. В 1402 году Иван Бирка стал наместником рязанском князя. Его потомки уже носили фамилию Биркин.
     После присоединения Рязанского княжества к Москве, некоторые из рода Биркиных переехали в столицу, став здесь дворянами. Участвовали в походах Ивана Грозного, охраняли его шатер, а затем и двор. Один из Биркиных - Родион был любимым слугой Ивана IV, в присутствии которого царь и скончался. При царе Федоре Ивановиче Василия Биркина назначили  первым Донским головой. Он построил город Воронеж и воеводствовал в нем. Затем  его сын Иван и внук Самуил построили еще на Руси два города-крепости - Тамбов и Козлов (ныне Мичуринск).  Ими они и управляли в качестве воевод.
     Таким образом Россия обязана Биркиным появлением трех городов. В период «Смутного времени» Биркины принимали активное участие в создании первого рязанского ополчения, затем второго - нижегородского. Ивана Ивановича Биркина нижегородское вече избрало вторым воеводой после Дмитрия Пожарского.
     В 1613 году на Земском соборе в Москве избрали на русский престол Михаила Романова. Среди участников собора находились и члены рода Биркиных, которые даже не подозревали, что в 1917 году их потомки будут свергать Романовых с престола. А пока Иван Васильевич Биркин был первым судьей патриаршего приказа, затем и первым судьей конюшенного приказа и, наконец, занял высшую должность при дворе - ясельничего, а также думного дворянина. Семейное предание утверждает, что, якобы, Романовы и Биркины даже стали дальними родственниками, когда Михаил Романов женился вторым браком, на дочери незнатного дворянина Лукьяна Стрешнева, а на другой дочери был женат Иван Васильевич Биркин.
     Но при Петре Первом звезда Биркиных при дворе закатилась. Стольник двора Романовых Алексей Васильевич Биркин попал в жестокую опалу. Биркины потеряли все свои чины и звания, в том числе и дворянство вместе с поместьями. Только заступничество Меньшикова, любимца царя, спасло их от казни. Биркиных сослали в Орловскую губернию в деревню Вышне-Замарайку, куда ссылали, всех дворян, «замаранных» перед государями, т.е. государевых преступников. Дело в том, что еще по соглашению между Михаилом Романовым и дворянами от 1б13 года цари не имели права казнить смертью дворян.
    Так опальные Биркины стали однодворцами. Но уцелел от опалы один из Биркиных на Рязанщине. Он сумел восстановить свое дворянство при Екатерине Второй в 1791 году. Распавшийся на две ветви род Биркиных пошел разными путями. Рязанская дворянская ветвь эмигрировала после 1917 года за границу. Другая ветвь - орловские однодворцы - "замаранные" остались в России.
     Мой отец Василий Николаевич Биркин - георгиевский кавалер за первую мировую войну был делегатом Первого Всероссийского съезда Советов от солдат-фронтовиков, затем командиром Красной Армии. Воевал за Советскую власть в период гражданской войны. После ее окончания вернулся в родную Вышне-Замарайку и занялся сельским хозяйством. Но в конце 20-х годов, поняв «куда влечет нас рок событий», покинул родную деревню, где многие знали какого он роду-племени, и уехал в Донбасс.            
     В Краматорске тогда Сталинской (ныне Донецкой) области Василий Николаевич Биркин стал пролетарием, работал на заводе кузнецом. Здесь и женился, вырастил четверых сыновей. В 1937 году, страшном для граждан Советского Союза году, родился автор этих строк. Лежал я еще в пеленках и пускал пузыри, а отец прятался от ареста, во время узнав о доносе на него. Но репрессии прошли мимо. Даже в НКВД не могли поверить в его дворянское происхождение и близость к царскому двору командира Красной Армии и пролетария.
    О своей родословной впоследствии я написал небольшое исследование под названием "Сквозь столетия".
    Отец оберегал своих сыновей от излишних в то время знаний о своем происхождении. Так и умер, в 1974 году, не раскрыв сыновьям тайны своих корней. Действительно, он оберегал нас. Если бы тогда в 1958 году, когда я попал в руки КГБ, узнали о моем происхождении (а ведь допрашивали!), навряд ли я отделался бы четырьмя годами лишения свободы. Даже, если бы шел по делу один.
    Теперь я «тянул срок» на своей Рязанщине, даже не подозревая, что находящаяся недалеко от г. Рязани железнодорожная станция и городок Биркино названы в честь моих предков. А названия окрестных сел - Бастаново, Темгеньево напоминали о господствовавшей здесь когда-то татаро-монгольской орде. Вот такие оказываются исторические параллели и меридианы.

                34. ПРОЩАЙ, "БЕЗКОНВОЙКА".
 
     К осени 1961 года среди заключенных стали упорно ходить слухи о предстоящем ужесточении режима и ухудшении нашего положения. Н.С. Хрущев, после прихода к власти повел политику, названной «хрущевской оттепелью» не только в обществе. Началась реабилитация некоторых государственных и партийных деятелей, осужденных и расстрелянных в 30-40-е годы. А после устранения Берии «оттепель» распространилась и на концлагеря ГУЛАГа.
    Прежнее название ГУЛАГ, тоже упразднили. Но сложившийся на протяжении десятилетий режим остался, в том числе концлагеря типа нашего «Дубравлага». Хрущевская «оттепель» в концлагерях проявилась в том, что разрешили заключенным переписку и получение посылок без ограничений, возможность покупать некоторые товары и продукты питания в лагерных магазинах по безналичному расчету, иметь в зоне гражданскую одежду, ввели «безконвойку» и даже зачеты. Суть зачетов заключалась в том, что если заключенный работал на тяжелых работах, то день пребывания в лагере засчитывали за пару дней, а если зэк сотрудничал с администрацией лагеря, то ему "грозило" условно-досрочное освобождение.
    Разрешили заключенным даже свидания с родственниками, как краткосрочные на несколько часов, так и долгосрочные на несколько суток, и еще некоторые мелочи, облегчившие жизнь за колючей проволокой.
    Сам Никита Сергеевич начал играть в гуманизм по отношению к уголовным заключенным. В печати появились письма уголовников к Первому Секретарю ЦК КПСС, статьи, в которых описывалось, как он помогает устраиваться на работу после освобождения бывшим зэкам и их семьям. Но о политических заключенных пресса молчала. Да и как она могла что-то писать о политзаключенных, когда сам «Н.С.» или просто «Никитка», как мы его называли в своей среде, заявил, что у нас в СССР нет политических заключенных. А уголовники, воры и бандиты оказались для него "братанами".
     Вскоре кто-то из советского руководства побывал в одном из советских концлагерей и был страшно возмущен тем, как «живется весело, вольготно» государственным преступникам. После этого режим стал ужесточаться. Когда я оказался в «Дубравлаге», там еще продолжалась «хрущевская оттепель», но зачеты уже были отменены, а так как "сотрудничать с администрацией лагеря" было противно моей натуре и подло лагерной этике и по отношению к моим лагерным собратьям, я отбыл свой срок «от звонка до звонка».
     Затем сократилось количество посылок, получаемых заключенными, ограничили денежную сумму, на которую можно было купить продукты в лагерном магазине, отменили «безконвойку» и все «безконвойники» снова оказались за высоким лагерным забором с вышками и вооруженными часовыми на них. Последовали и другие ограничения.

     Пока же на «безконвойке» в Сасовской командировке мы пользовались благами лагерной «хрущевской оттепели». Коля Обушенков даже умудрился недалеко от нашего барака выращивать помидоры. По всем правилам агрономической науки из семян, присланных из дому, вырастил в небольшом парничке всего на одну раму рассаду. Кстати, парничок он и Ваня Низамов сделали своими руками. Вскопали грядку и высадили рассаду, которую поливали и подкармливали навозом, собранным после сельских коров, пасущихся невдалеке. В результате к нашей лагерной баланде и пресным кашам добавились чудные красные и вкуснейшие, свежайшие, прямо с грядки, помидоры, которыми Николай и Ваня угощали своих друзей.
    Произошли изменения и в моей работе. На место бульдозериста приняли механизатора, «вольняшку», из соседней деревни. А меня определили к нему помощником. Но в помощниках бульдозериста я пробыл недолго. Вскоре закончился срок заключения у Юрия Бортникова, Николая Кудинова, нашего повара и еще нескольких ребят. Их увезли в Мордовию на центральную зону, а оттуда, получив паспорта и справки об освобождении, их путь лежал на свободу, такую долгожданную и освященную в мечтах.
    С освобождением повара, у нас возникла проблема - а кто же будет готовить хозяйскую баланду для наших командировочных зэков? Оказывается, никто не умел или не хотел определяться в повара.  А жрать нужно было три раза в день. Без баланды, хоть и скудной, но кувалдой или киркой в карьере не помашешь.
    Я имел неосторожность заявить - а что ее готовить, нашу жратву. Меня еще дома мама учила варить супы да борщи да и в студенческом общежитии, когда не хватало от стипендии до стипендии, чтобы питаться в студенческой столовой, приходилось готовить еду самому. Тут же ребята вручили мне поварешку (половник) и отправили на кухню. Так нежданно - негаданно я стал поваром.
    Особых проблем с приготовлением лагерной баланды, именуемой еще хозяйской баландой, действительно не  было. У кладовщика я получал на каждого зэка определенное количество граммов круп (точную дозу не помню). Обычно это была сечка, перловка, овес, иногда - пшонка, и другие малокалорийные продукты. В том числе ржаная или пшеничная мука и немного жиров - маргарина или подсолнечного масла. Изредка привозили кости, которые в накладной именовались мясом. Чаще всего мясо заменяла рыба, по прозванию треска. Естественно привозили картошку и кислую капусту, без которых невозможно сварить даже подобие борща.
    Все это сырье для питания строго отмерялось по граммам на завтрак, обед и ужин. А на питие вместо натурального чая или кофе выделялась пачка какого-то суррогата из обожженных злаков, на которой было написано, что
это кофе. Питие разбавлялось небольшой порцией сахара, чтобы хотя бы немного подсластить суррогатную горечь.
    Сваренная баланда получалась весьма жидкой. Тогда я придумал жарить в сковородке муку до золотистого блеска и всыпать ее в борщ или в суп. Таким образом изготовленное блюдо получалось привлекательного цвета, более густое, питательное и появлялся даже определенный вкус.

    Ребятам, кажется, нравилось. Но, как ни мудри, все равно, лагерная баланда, всегда является баландой. Став поваром, я начал постоянно недосыпать. Тогда у меня появился афоризм - лучше переесть, чем недоспать. Мой рабочий день начинался в четыре часа утра. У ребят самый предутренний сон, спят, посапывая и похрапывая в носовые дырочки и периодически отравляя атмосферный воздух в бараке газом собственного внутриутробного изготовления, а я в
это время уже растапливаю дровами печь на кухне. Затем на плиту устанавливаю огромные кастрюли-баки и заливаю их водой. Пусть греется.
    Сам берусь чистить картошку. Помощников у меня нет. Должен управляться один - и за истопника, и за повара, и за раздатчика пищи, и за посудомойку. Пока начистил картошку, закипела вода в кастрюлях. Теперь надо определить, что бросать в кастрюлю в первую очередь, подождать пока сварится оно до определенной кондиции, потом, - что бросать во вторую очередь, третью и рассчитать по времени так, чтобы в конце концов все сварилось одновременно. Не забыть посолить и помнить при этом, что пересол или недосол в кастрюле - поварешка на голове. При этом контролировать варево во всех кипящих кастрюлях, обжигая язык пробованием - сварилось или нет. А тут уже стучат в закрытое раздаточное окно.
    - Повар, жрать давай.
    Значит, уже семь часов утра. Пора кормить зэковскую братию завтраком. Открываешь раздаточное окно. За ним уже очередь голодных. Половник - в кастрюлю, размешиваешь, чтобы находящееся там варево было однородным и - в миску.
    Содержимое одного половника - порция в миске. Каждый зэк со своей ложкой и пайкой хлеба. В столовой - шум, гам, прихлебывания, разговоры, смех, шутки, споры с матюгами и прибаутками. Похлебали горячую баланду с хлебом-чернушкой, выпили горячий кофе-суррогат, закурили. Ничего, живем. Можно теперь плестись и в каменный карьер, добывать гражданину начальнику камешки, а то он без них жить не может.
    - Эй, повар, не забудь во-время обед в карьер доставить!
    - Слушаюсь, ваше высоко-сковородие, и повинуюсь. Обед доставлю во-время. Будь спок!
    - То-то же!
    Ребята ушли на работу. Собираю миски металлические, кружки тоже металлические и швыряю их в чан. Посуду мою в горячей воде. Руки красные, как клешни у рака. Зато все вымыто чисто. Теперь надо приготовить сырье для обеда и поддерживать огонь в печи. Но и передохнуть надо, уж очень спать хочется.
    Иду к своей койке в бараке и заваливаюсь в нее. На наручных часах «Победа», которые пронес через все шмоны и этапы, засекаю время и даю себе мысленную установку - проснуться ровно через час. Сразу проваливаюсь в небытие без сновидений. Ровно через час, какая-то пружина подталкивает меня изнутри и я просыпаюсь. Надо идти готовить обед - борщ или суп на первое, кашу - на второе, а на третье - тот же суррогатное кофе или жидкий чай.
     В 12 часов дня в столовой появляются первые жаждущие поесть из тех, кто работает здесь же в зоне или поблизости. Постная и совсем слабокалорийная пища быстро переваривается в желудке и он требует нового наполнения. В животе, как говорит Василь Василии, идет сражение: «кишка кишке лупит по башке».
     Накормив работающих в мини-зоне, кто пришел из карьера, работающих на тех участках, которые расположены невдалеке, собираю посуду и сваливаю ее в чан-посудомойку'. Вымою позже. Наполняю один термос борщом, другой - кашей, третий - кофе. В ящик складываю металлические миски и кружки. Все это вместе с Василь Василичем размещаем и укладываем в его телеге.
    - Но, милая, застоялась, родимая, - Василий Василии взмахивает кнутом над лошадью, но не бьет ее, а делает хлесткий выстрел. Лошадь трогается с места и мы плетемся в карьер, везем обед для камнеломов.

       Ребята со всех своих каменных участков уже собрались на утесе бывшего городища предков и ждут нас. Термосы быстро сгружают с телеги и они водружаются на посудный ящик, откуда разобраны уже миски и кружки. Ложка и кусок от пайки хлеба у каждого свои. Выстраивается живая очередь. Стук ложками по мискам, шутки большей частью «соленые», нежные пожелания поторопиться, а то уж очень жрать хочется. Поварешка, или разводящий, как еще называют половник, быстро опустошает термос с борщом. Разговоры умолкают, все трудятся над своими мисками. Потом также быстро расправляются с кашей и кофе, термосы пусты. Нормы, отпускаемые «хозяином» на прокорм заключенных настолько за десятки лет выверены и настолько недостаточны, что излишков не бывает. И, если повар отпускаег добавку по просьбе трудящихся, то она образуется за счет разбавления варева водой. Но если повар ворует, то похлебка становится совсем жидкой, а порции каши - чисто символические. Чтобы баланду сделать несколько гуще, как писалось выше, я приспособился зажаривать на сковородке муку и, доведя ее поджарку до золотистого цвета, всыпал  в кастрюлю супа или борща. Получался съедобный вкус и цвет.
      Что касается воровства то ли в зоне, то ли на свободе, я впитал с молоком матери наказ ее - чужого не бери! Оно счастья не приносит никому! С этим наказом прожил жизнь. По уверениям близких - нищенскую. Но я доволен.
      Обед закончен. Собираю миски и кружки. Они блестят так, что и мыть не требуется. После тяжелейшей каторжной работы в каменоломне да еще на свежем воздухе, как говорит Виктор Пучков, «такой аппетит, что все без прожова летит», «рад бы еще жрать да Славке уже нечего дать». Остается еще немного времени до конца перерыва. Ребята курят, отдыхают, кое-кто дремлет.
     Я присаживаюсь возле Коли Обушенкова и Ивана Низамова. Вид у них довольно усталый. А еще работать полдня - долбить скалу на берегу речки Цны. Спрашиваю:
     - Что, может быть, сегодня кофе сварить?
     - Давай, после ужина покайфуем.
     В связи с тем, что  кухня перешла в мои владения, у нашей компании появился новый вечерний обряд - кофепитие. Наша компания - это группа человек в пять-шесть, близких по своим взглядам, собиралась вечером у меня на кухне и за кружкой натурального кофе мы вели откровенные беседы, обсуждали прочитанное, читали свежую прессу, основным поставщиком, которой была жена Коли Обушенкова, присылавшая ему бандероли чуть ли не каждую неделю. Кофе было натуральное. Тогда такое кофе продавалось даже в сельском магазинчике. И мы получали «кайф» не только от напитка, но, главным образом,  от общения в кругу друзей, которых не нужно опасаться, зная, что никто ни на кого не «настучит» гражданину начальнику, и где можно откровенно высказать свои мысли. Но... друзья друзьями, а арест, допросы в КГБ, лагерная жизнь и невольные признания некоторых зэков, находящихся "не в своем естестве", подтверждали истину, что предают именно друзья, а не враги. Поэтому даже среди наиближайших и довереннейших людей нельзя быть полностью откровенным и быть, как говорится, всегда себе на уме.         
     На кофе сбрасывались всей компанией. Хотя деньги в зоне запрещены, но каждый имел в «заначке» по несколько рублей. Собрав деньги, я отправлялся в самоволку в деревушку Сенцы и приносил из ее единственного магазинчика пару больших пачек кофе. Этого хватало нам на неделю-полторы. Потом поход повторялся. Правда, один раз поход за кофе в деревню чуть не сорвался.
    Наше звено камнеломов распалось не только с моим уходом на другую работу, но и с освобождением Николая Кудинова. У него трехлетний срок заканчивался и его увезли в Мордовию. В одно очень раннее прекрасное утро сижу на своей кухне, чищу картошку для супа. Открывается дверь в кухню и заходит Колька. Рот в улыбке до ушей от моего удивления. Оказывается, он уже освободился, получил паспорт и бесплатный билет домой. Проезжал через Сасово и решил навестить оставшихся в мини-зоне друзей. На ж\д  вокзале вышел из вагона и потопал к нам на Лысую гору. Здесь перелез через забор с колючей проволокой и вот он собственной персоной стоит передо мной на кухне.
    Конечно, расспросы, расспросы, воспоминания. За разговорами рассвело, сварен завтрак. Конечно, "вольняшка" Кудинов, добровольно перелезший через зоновский забор в лагерную мини-зону, был накормлен зэковской хозяйской баландой, как и собравшиеся на работу в карьер работяги. Пора отправляться на свободу. И тут выяснилось, что у Николая совсем нет денег, а добираться домой надо было из Рязанской области в Луганскую область аж в Донбасс. У меня оказалось в наличии семь рублей. Из них только два рубля моих и пять рублей - общаковских, собранных ребятами на покупку кофе. Я немного поколебался и вручил Николаю все семь рублей. Поблагодарив, парень вместе с камнеломами вышел из нашей мини-зоны и отправился в Сасово на вокзал, а оттуда уже домой. Свободным человеком! Хотя и нищим!
   
    Во время обеда, привезенного в карьер, смущаясь сообщил ребятам, что сегодня кофе не будет. Объяснил причину и пообещал вернуть пятерку в общак при первой же возможности. Меня обозвали нехорошим словом и посоветовали забыть о возврате каких-либо коллективных денег. А вечером я уже пробирался в магазин в Сенцы с пятью рублями в кармане, врученных мне Колей Обушенковым.
       В деревенском магазине нас многие знали, как и в самой деревне, и во время предупреждали, если в этот момент там оказывался кто-то из «мусоров». Особенно благосклонно к нам относились деревенские девчонки.
     Однажды, после ужина вместе с Юрием Бортниковым, убедившись, что надзиратели куда-то ушли, решили и мы сбегать в Сенцы. Дорога туда шла мимо рощи и мы шагали по ней, забыв о всякой осторожности, надеясь, что надзиратели в другой деревне, в Бастаново. А они оказались в Сенцах и заметили нас издали. Спрятавшись за углом первого от рощи дома, они поджидали самовольщиков. Ничего не подозревая, мы шли к ним прямо в руки. Гулявшие на выгоне, девчонки, хорошо видели всю эту картину. Две из них, как будто бы играя в догонялки, помчались в нашу сторону. Еще не добежав к нам, они стали кричать:
     - Убегайте! Убегайте!               
     Их крики, вероятно, услыхали и надзиратели и, выскочив из засады, побежали к нам. Мы с Юркой рванули в кусты и безо всякой дороги устремились через рощу назад к зоне. Вокруг нас раздавался только треск ломаемых кустов и сучьев, ветки хлестали по лицу и телу. А позади на дороге слышен был топот кирзовых сапог и матерные крики надзирателей. На этот раз дежурили на командировке молодые и здоровые физически "вертухаи". Не хочется даже предполагать, что они сделали бы с нами, если бы догнали.
     Сообразив, что в роще нас не поймать, они решили прибежать к зоне быстрее нас и закрыть ворота. Ведь мы все равно туда прибежим и тогда нас возьмут тепленькими. А не прибежим, оформят как побег со всеми вытекающими отсюда последствиями: взятие под конвой, а потом, может быть, суд и новый срок за попытку сбежать. К этому времени режим уже начал усиливаться в сторону ужесточения.
     Действительно, когда мы выскочили на окраину рощи рядом с нашим мини-лагерем, надзиратели уже закрывали ворота. На наше с Юркой счастье, недалеко от забора загорали под лучами заходящего солнца несколько наших безконвойников, другие просто прогуливались после работы. Один из надзирателей стал в приоткрытых воротах, другой начал сгонять к воротам, находящихся вне зоны заключенных. Мы с Юркой быстро разделись до пояса, верхнюю одежду спрятали в кустах и, сделав несколько глубоких вздохов, чтобы отдышаться от стремительного бега через рощу, спокойно присоединились к загорающим, которых надзиратель уже погнал к воротам. Вместе со всеми мы прошли по одному через приоткрытые ворота и пристальные взоры другого надзирателя.
     В Сенцах они нас в лицо не разглядели, так как мы были на значительном расстоянии и теперь искали по одежде. Мы прошли через ворота полуголые, в одних штанах и не отличались от других любителей загара. Ворота в зону закрыли на замок и надзиратели начали проверку заключенных. Раз пересчитали, два раза пересчитали - все заключенные оказались на месте. А ведь надзиратели точно знали, что они прибежали раньше самовольщиков и пропускали в ворота по одному, тщательно рассматривая каждого. Двух человек в бараке не должно было быть, по их мнению, а они оказались на месте. Ругаясь, надзиратели ушли и за ворота уже никого не выпускали.
     Впоследствии я узнал, что они допрашивали деревенских девчонок, пытаясь у них узнать наши имена. Но Валя Трифонова и Лариса (фамилии не помню) никого не выдали, хотя прекрасно нас знали. А вот кто-то из своих «стукнул». Дня через три один из надзирателей зашел в кухню и поднес здоровенный кулак к моему носу.
    - Ну, мудрец, если бы мы тогда догнали вас.
    Еще раз поднес кулак к моему носу, прорычал что-то матерно-невразумительное и ушел.

    После ужина, вымыв посуду и сложив ее на полку, я варил в кастрюльке кофе. Натуральный. Запах приятно щекотал ноздри и поднимал настроение. После кипячения, кофе должен был еще постоять на горячей плите, чтобы настояться и покрыться коричневой пенкой. Пока кофе настаивается, я наблюдаю в раздаточное окно за ребятами, которые используют помещение столовой, как культурный центр, что-то вроде клуба или красного уголка и курилки одновременно.
    За одним столом сидит и пишет письмо домой в Курган мой потенциальный подельник Николай Гетало. Меня познакомил с ним Павлик Таранов заочно, еще когда они служили в армии. Сошлись в мыслях и настроениях. С Николаем у нас завязалась интенсивная переписка. Хорошо, что мне было уже известно из прочитанных книг такое понятие, как конспирация, и старался приучать к этому понятию друзей. Это нас и спасло от коллективного ареста и группового приговора. Арестованные пошли по своему делу в отдельности, а не арестованные гуляли на свободе. Но все же в моем приговоре записано: «В период 1956-1957 гг. Биркин вел переписку с Гетало Николаем, в которой клеветал на Совет-
скую действительность. Осенью 1957 года получил от Гетало Николая письмо антисоветского содержания».
     Да, это было его последнее письмо ко мне, которое я не успел сжечь полностью. Вернее часть письма, с какой-то его интересной мыслью, которую жалко было уничтожать. Теперь из-за этой "жалости" мы встретились здесь в Сасовских каменоломнях. Не будучи уверенным, что «недреманное око» продолжает следить за нами и здесь, (в лагере «стукачей» хватало) мы договорились, что нигде и ни при каких обстоятельствах не афишировать о нашем прежнем знакомстве, даже среди друзей лагерных, и тем более молчать с наших замыслах до ареста. Просто познакомились здесь в лагере, как и с остальными собратьями по несчастью.
     Та истина, что за преступление, совершенное в одиночку, дают срок меньший, чем за преступление,совершенное группой, была нам хорошо известна. Да и вырастали мы в военный и послевоенный период в среде мальчишек, где предательство товарищей, а тем более "стукачество" на них, считалось самым подлым и позорнейшим поступком.

                СПРАВКА.

     Гетало Николай Иванович. 1931 год рождения,
     Род. Полтавская обл., с. Батьки, украинец, беспартийный,
     Монтер Курганской горэлектросети.
     Арестован - 25 июня 1958 г.
     Приговорен - Курганский обл.суд 29 августа 1958 г., ст.58-10 ч.1 УК РСФСР, (антисоветская агитация).
     Приговор - 4 года ИТЛ. Реабилитирован в феврале 1992 г. КУрганской областной прокуратурой.
                ИСТОЧНИК: Книга памяти Курганской области.
    
     За стол к Николаю подсаживается еще один товарищ с письменными принадлежностями - тоже писать письмо.
     За другим столом сидит Пармен Зиновьев, что-то рисует миниатюрное в блокноте. Тренирует руку, чтобы она не отвыкла от кисти. Ведь каждый день в руках художника-миниатюриста находится кайло, лопата или кувалда. Рядом, попы-
хивая сигаретой, читает литовскую газету его лагерный друг и напарник Харальд Блументальс.
     Возле следующего стола собралась группа работяг и внимательно слушают бывшего философа и партийного инструктора из группы Миши Молостова, Женю Козлова. Тот, небрежно рассевшись на лавке и пуская вверх сигаретный дым, зачитывает новости из французской газеты «Юманите». Нога заброшена на ногу. Сразу видно, что быть в центре внимания парнишке очень нравится. Приглядевшись внимательно к читаемой им газете, я от души рассмеялся. Оказывается газету он держит вверх ногами и, делая вид, что читает на французском языке и сразу же переводит на русский, пересказывает слушателям то, что вчера нам прочитал Коля Обушенков.
      А вот и сам Николай со свернутыми в рулон газетами, которые еще не прочитаны, заходит ко мне на кухню. Вскоре подходят другие  ребята. Я закрываю раздаточное окошко, набрасываю крючок на дверь в кухню, чтобы никто без спросу не вошел, и мы рассаживаемся за кухонным столом. Каждый берет с полки понравившуюся ему металлическую кружку и прямо из кастрюльки я наливаю в нее кофе. Душистый кофейный аромат разносится по кухне. Теперь мы «кайфуем» и никто нам не мешает. Беседа журчит вокруг прочитанных в советской и иностранной прессе новостей, а также статей книжных и журнальных. Постепенно разговор переходит на исторические темы.
      Дружно смеемся, когда я вспомнил, как тяжело жилось Владимиру Ленину в ссылке. Недавно мне удалось прочитать воспоминания Надежды Крупской о Ленине. Оказывается, в ссылку Владимир Ильич ехал не по этапу, как большинство осужденных, а за свой счет. Там в Шушенском царское правительство, которое пытались свергнуть революционеры, платило Ленину приличное жалованье, на питание выделяло целого барана, которого предстояло съесть в течение одной недели, а на следующую неделю предоставлялся еще огромный кусок мяса, который рубили топором в деревянном корыте. Нам же мясо заменяют говяжьи кости и мороженая треска.
      Вместо каторжной работы в каменном карьере, Владимир Ильич ходил с ружьишком на охоту или с удочкой на рыбную ловлю. В остальное время читал и писал. Когда уезжал после окончания ссылки, то увозил с собой пятнадцать пудов книг, в разное время выписанных в Шушенское. За время царской ссылки пролетарский вождь, поздоровел, через обе щеки - широкий румянец.
 
     Мы осматриваем друг друга и хохочем. Какие же мы все стали на хозяйской баланде стройные, изящные. У некоторых можно ребрышки пересчитать. Лица обветренные, скуластые с интеллигентной бледностью. О румянце на щеках нет и намека. Вот нас бы в ту Шушенскую ссылку отправил бы дорогой Никита Сергеевич. Мечта идиота. Мы смеемся.
     А вот Йоська Сталин, то бишь, Джугашвили, побывал в ссылке аж пять раз. И каждый раз бежал оттуда и всегда удачно. Но возникает вопрос, как он мог в одиночку, без съестных припасов, без денег пробраться через Сибирскую тайгу, а
это тысячи километров, в центральную часть России. Не иначе ему помогали. Но только не местное население. Оно поступало как раз наоборот. Ловило беглецов и получало за это денежное вознаграждение. Ответ напрашивался сам - помогало, вероятно, тогдашнее КГБ, то есть царская охранка. А помогать она могла только своим людям, агентам тайным, без которых ловить и уничтожать революционеров разных мастей было просто невозможно. В этом свете становится понятным, почему Иосиф Виссарионович, добравшись до власти в Кремле, стал систематически и методически уничтожать своих друзей. При монаршей власти он их сдавал охранке, а потом сам, став ком-партийным и советским монархом, физически истреблял с помощью той же охранки, но переименованной в НКВД, а затем в КГБ.
     Так в дружеских беседах за кружкой кофе мы повышали свой образовательный уровень, впитывали все новую информацию, в спорах доискивались до истины. Кстати, более насыщенной духовной и информационной жизни, которой мы  жили в концлагерях ГУЛАГа, я не знал до ареста, не знал и после выхода на свободу, после отбытия срока.
      А срок мой уже приближался к концу. На улице уже последние дни сентября 1961 года. До конца осталось четыре месяца. Последние месяцы в неволе самые тяжелые. Несмотря на внешнюю бодрость, начала одолевать тоска. Хотя я постоянно недосыпал, появилось до сих пор незнакомое мне явление - бессонница. После отбоя долго крутишься в постели, не можешь уснуть. А тоска гложет, а думы одолевают - как жить дальше, после освобождения? Куда податься,
что делать? Мне ведь уже 24 года. Нет ни образования, ни профессии.Да еще клеймо «врага народа». Но ведь я знал на что шел, к чему готовился. Поэтому хныкать нечего.
     Вскоре появились слухи, что нас скоро уберут отсюда, снова увезут из Рязанщины в Мордовию и вообще ликвидируют безконвойку. Слухи стали распространяться все чаще и упорнее. По опыту прежних зэковосих лет знаю, что слухи часто имеют реальную почву. Беспроволочный телеграф зэков всегда опережает реальные события.
     Днем, когда крутишься на работе, общаешься с товарищами, горькие думы уходят, но когда наступает ночь, они возвращаются снова. И такая тоска наваливается, что хоть вой по-волчьи. Тогда я подымаюсь потихоньку с постели, беру под мышку одежду и выхожу из барака, якобы в туалет. За туалетом одеваюсь, карабкаюсь на забор, пролезаю наверху забора под колючую проволоку и сваливаюсь на землю по ту сторону. Бреду в темноте по роще, натыкаясь на кусты и стволы деревьев. Один раз наткнулся на одиноко стоящего лося, неизвестно как и откуда зашедшего в нашу рощу. Потом выбираюсь в поле и под звездным небом шагаю по направлению к реке. Взобравшись на небольшой холм, долго сижу или лежу в траве, смотря в черное небо, сверкающее мириадами звезд. В голове пусто, ни одной мысли. В душе тоже пусто.
     Но вот небесная чернота, начинает постепенно преображаться в темную еще синеву. Значит скоро будет рассвет. Надо возвращаться в трижды проклятый барак. Тем же путем возвращаюсь назад, пролезаю под колючей проволокой, растянутой поверху почти трехметрового деревянного забора, снимаю верхнюю одежду, захожу в душный барак, падаю на свою кровать и проваливаюсь в сон, чтобы через пару часов подняться и идти на кухню готовить завтрак.
 
     Однажды, вернувшись с такой ночной прогулки, я обнаружил на своей постели мирно похрапывающего старика-надзирателя. Обычно надзиратели запирали на замок ворота нашего мини-лагеря и ночью в барак не ходили после вечерней проверки. Некоторые сами часто уходили в самоволку в соседние села Бастаново или Сенцы под крылышки вдовушек. Значит, кто-то стукнул из своих, что повара нет на месте.
     Опытный и старый надзиратель не стал бегать в поисках пропавшего из барака заключенного и подымать шум. Он прекрасно знал, что только законченный идиот может уйти в побег, когда до конца срока осталось совсем ничего. И пропавший зэк рано или поздно вернется к своей постели. Поэтому он улегся в нее и заснул.
     Я растолкал крепко спавшего надзирателя, вежливо попросил освободить мое место. Тот поднялся, некоторое время спросонок рассматривал меня в еще предрассветных сумерках, затем кивнул головой:
     - Ага, пришел, - взял с тумбочки свою фуражку и отправился досыпать в свою надзирательскую.
     К семи часам утра завтрак был готов. Как обычно, накормил ребят, а потом сообщил, чтобы выбирали нового повара, а я поехал в Мордовию, и рассказал, как меня подловил надзиратель. Мы попрощались, все ушли на работу, а я стал собирать вещички на очередной этап.