След на земле Кн. 2, ч. 1, гл. 19 Изменчивость Фор

Глава 19  Изменчивость Фортуны.
(сокращенная версия романа)
1
      Прочитав рапорт командира третьего взвода транспортной роты старшего сержанта Никишина, командир полка пришел в замешательство. За двадцать с лишним лет своей военной службы он впервые сталкивался с подобным случаем. Неслыханно, чтобы командир подразделения, который у командования части на хорошем счету, вдруг стал просить, чтобы его сняли с должности, лишили звания и вернули в рядовые. Всегда было наоборот. Всегда все пытаются строить карьеру. В крайнем случае, те, кто по каким-то причинам были разжалованы, пытались восстановиться и в звании, и в должности.
      «Это что же должно было случиться, чтобы толковый, способный к росту по службе, командир взвода, выкинул такой фортель? – удивился полковник Колосов и приказал вызвать к себе старшего батальонного комиссара Бродского, «знатока и лекаря» солдатских душ. – Может ему, что-то известно?»
      Комиссар появился незамедлительно. Колосов, молча, протянул ему необычный  рапорт Никишина для ознакомления. Тот сначала бегло, а потом более внимательно прочел представленную бумагу.
      - Что скажешь, Михаил Борисович? Слышал что-то об этом?
      - Не знаю, что и сказать. Какая-то очередная глупость Никишина, - развел руками комиссар, вернув бумагу командиру. – Наверное, на что-то обиделся. Он, как капризная барышня, если на что-то обижается, сразу все делает наперекосяк.
      - На что же он мог обидеться? Мы же его только хвалим, отмечаем его заслуги, дали звание старшего сержанта, поставили на офицерскую должность, - недоумевал Колосов. – Может, на то, что пообещали представить к правительственной награде за поимку шпиона и не представили?
      - Вполне может быть, - равнодушно отреагировал Бродский.
      - Мы, конечно, олухи, что не выполнили обещания, но парень как будто не из тех, кто из-за этого так обиделся. Он не постеснялся бы зайти и спросить. Здесь, что-то другое. Какие твои соображения, Михаил Борисович? Может, это из-за того, что мы не направили его на офицерские курсы в командное училище?
      - Тоже может быть, - согласился комиссар. – Вообще-то, он в рапорте должен был указать причину своего демарша. И комроты Голик, должен был отразить свое отношение не простым росчерком «Не возражаю», а записью результатов беседы со своим подчинённым.
      - Тут ты прав. Нужно вызвать этого Голика и политрука роты и «навтыкать» им в одно место, на котором пилотку носят, как реагировать на подобные казусы, - он снова дал указание дежурному вызвать к нему командира и политрука транспортной роты, а сам продолжил беседу с Бродским. – А напомни мне, почему мы его не послали в училище, ведь это было в наших силах, и он вполне этого заслуживал?
      - Ну, вы же сами дали указание: отправлять тех младших командиров, чьё отсутствие не скажется на снижении боеготовности части, а Никишин у нас, пожалуй, самый ответственный будет, на нем целый взвод держится. Комроты и политрук его выше всех ценят, - пытался оправдаться комиссар. – Хотя, от Никишина можно ждать чего угодно.
      - Понятно. Сейчас выясним у его командиров причину, а уж затем будем говорить с ним самим. Не должен боец, тем более, такой толковый и с хорошими организаторскими способностями, ходить обиженным на командование. Это может иметь нехорошие последствия, - задумчиво высказался Колосов.
      - Так, может, будет лучше удовлетворить его просьбу, перевести в рядовые и с первой же маршевой ротой отправить на фронт? Там его организаторские и командирские навыки пригодятся в полной мере, - как-то больно энергично высказался Бродский и эта реакция Колосову не понравилась. Чувствовалось, что комиссар находится явно не в своей тарелке по этому вопросу.
      - Ты что-то имеешь против Никишина, Михаил Борисович? Говори начистоту, пока мы его не вызвали на откровенный разговор.
      - Да, никогда не знаешь, чего ждать от этого Никишина. Обо всем у него своё собственное мнение. Всё время ему нужно против чего-то выступать. Хотя бы с приказом командующего по светомаскировке. Раньше даже эпиграммы писал против командиров и их приказов, а потом и угрожал старшине оружием, - выпалил Бродский свои аргументы.
      - А что, разве со светомаскировкой он был не прав? Ответственно подошёл к проблеме, сумел убедить командование и, как результат, снизил аварийность, добился выполнения плана в срок и с минимальными потерями. Такими кадрами разбрасываться нельзя. Такие, как Никишин, мне и самому в полку нужны. Только не обиженными, а с хорошим настроением, с деловой хваткой, упорством в выполнении поставленных задач. Ты же помнишь, как он выступил на соревнованиях? Казалось, что потерял все шансы на успех, но собрался и занял призовое для полка место, - улыбнулся, вспоминая борьбу  Никишина в забеге на пять километров.
      - В упорстве ему, конечно, не откажешь, - согласился комиссар. – Только я вас не совсем понимаю, товарищ полковник. Так что, мы с Зыряновым поступили неправильно, оставив его в полку вместо училища? Оттуда он к нам уже не вернулся бы.
      - А что непонятного? Если вы руководствовались моими пожеланиями, то нужно было вызвать человека к себе и всё ему объяснить, чтобы не было никаких обид. Главное для нас, командиров и политработников, чтобы воин сохранял высокий боевой дух, был спокоен и уверен, что в него верят. А обиженный воин, уже не воин. На обиженного опереться нельзя. Лично у меня сейчас нет уверенности, что Никишин будет проявлять то упорство и желание в выполнении поставленных задач, как тогда на соревнованиях. И ты, старший батальонный комиссар, должен лучше других понимать это.
      Бродский не знал, что ответить своему командиру и другу. Когда тот переходил с ним на официальный язык, это означало крайнюю степень недовольства. А портить отношения с командиром в такие тяжелые времена грозило дурными последствиями.
      «Чтоб ему пусто было этому Никишину», - ругался про себя Бродский.
В это мгновение в дверь постучали и на пороге выросли вызванные Голик и Лукин.
      - Товарищ полковник, по вашему приказанию…
      - Вольно. Проходите и садитесь к столу, голуби, - жестом сопроводил свои слова Колосов. – Хочу узнать от вас причину рапорта старшего сержанта Никишина и почему вы не отразили этого в рапорте. Ваше «не возражаю», похоже на наплевательское к нему отношение. И не только к нему, но и к его подчиненным. То есть вам, капитан Голик и политрук Лукин, все равно, кто будет командовать взводом? Сегодня не захотел Никишин быть командиром, завтра не захочет Вишневой, а послезавтра и сами поступите подобным образом?
      - Никак нет, товарищ полковник, - выпрямился командир транспортной роты. – Нам, конечно, не наплевать ни на него, ни на его взвод, но он так повел себя, что уговаривать его было бесполезно. Он даже снял с петлиц сержантские треугольники.
      - Это же нарушение устава и пренебрежение к форме одежды, - быстро среагировал комиссар Бродский. – За это нужно строго наказывать и разбираться в особом отделе…
      - Подождите, Михаил Борисович, - жестом осадил его полковник и, обращаясь к Голику, спросил.
      - Чем же он мотивировал этот поступок и почему не отразили в своем рапорте. 
      - Я долго говорил с ним, товарищ полковник. Он был очень обижен и… Дело в том, что Никишин умный, грамотный, образованный человек. В нашей роте, среди рядового и младшего командного состав, всего пять человек имеют законченное среднее образование. Поэтому Никишин обладает хорошими организаторскими способностями и, являясь отличником боевой и политической подготовки, обладает необходимыми командирскими навыками. Ему это дается легко, но раз у него не получилось с поступлением в институт журналистики, то он стал рассчитывать на военную карьеру. Вместе с друзьями, Кобликовым и Садчиковым, у которых только неполное среднее образование, он подал рапорт на зачисление в военное училище, но ему без объяснения причин отказали. Когда он пошёл выяснить причину отказа, кто-то сказал, что забраковали его по политическим мотивам. Якобы он политически неблагонадежный. Вот из-за этого он и взбеленился. И это понятно. Любой, уважающий себя честный человек, так бы отреагировал. Получается, ему не доверяют быть командиром. А, значит, он не достоин быть и командиром взвода. В любой момент его за какую-то оплошность могут обвинить во враждебной деятельности против Советской власти. Хотя он уже не раз доказал ей свою преданность.
      - Кто мог сказать ему такую глупость? – вскрикнул Колосов и бросил колючий взгляд на своего комиссара. Бродский отвернул голову в сторону.
      - Я ему ничего подобного не говорил, - неуверенно проговорил он.
      - Как я понял, ему сказал об этом кто-то из писарей, - сказал Голик, пытаясь снизить градус возмущения командира полка. – А знаете, товарищ полковник, Никишин еще и хороший изобретатель. Он сконструировал короткоствольную автоматическую винтовку со скоростью пятьдесят выстрелов в минуту. Если бы был он противником нашего Советского строя и Советской власти, разве стал он заботиться о повышении боеспособности нашей армии?
      - Как изобрел автоматическую винтовку? И где же она? – полковник был поражен услышанным. – Почему я, командир полка, узнаю об этом в последнюю очередь?
      И хотя полковник Колосов задал свой вопрос всем, но повернулся он именно к комиссару Бродскому. Кому, как ни ему должно быть известно о способностях личного состава? Комиссар уже в полной мере осознал, что Колосов сердится на него. «Господи, неужели он из-за этого захочет отправить меня на фронт? - испугался он. – Ведь мне там не выжить!»
      - Так нет никакой винтовки. Он её изобрел в голове. Есть несколько чертежей, над которыми нужно было работать и работать, а его капитан Шварц привлек к учету, и у Никишина не осталось времени для работы над ней. Но я могу выяснить этот вопрос и доложить обстоятельно, - уверенно врал Бродский, показывая свою осведомленность и незначительность изобретения Никишина, из-за которого не стоит так нервничать.
      - Ладно, все свободны. Я завтра сам поговорю с ним, - удрученно проговорил командир полка, разочарованный в своём друге и помощнике.

2
       Эту ночь Егор спал плохо. Сны были необъяснимо тревожными. Он несколько раз просыпался и с трудом засыпал снова. Даже не засыпал, а впадал какую-то дремоту, и как казалось, начинал видеть и слышать все, что происходило рядом, прямо в казарме. Рядом кто-то суетился, мелькал тенью и о чем-то перешептывался. Но каждый раз, когда Егор открывал глаза, ночной мрак казармы прятал от него неясные образы. В результате, когда до рассвета осталось недолго, он перестал пытаться уснуть, встал, оделся и вышел на улицу.
       В предрассветном сумраке тихо кружились снежинки, выбирая себе место для падения. Егор мысленно поздравил себя с началом третьей зимы на Дальнем Востоке. Три года назад его тоже встречали снежинки, когда их отряд призывников из Сталинграда вели с вокзала в расположение полка. Небо было таким же беспросветным и бесконечным. Все было унылым, под стать его настроению.
      «Сегодня командир полка должен подписать приказ о моем снятии с должности, и я снова стану рядовым, как три года назад. Ну и что? Что я из-за этого переживаю? Буду, как большинство. Меньше ответственности и главное… они постараются побыстрее от меня избавиться, а, значит, с ближайшей маршевой ротой отправят на фронт. Скорее бы уехать. Здесь у меня снова началась полоса невезения, - думал о свей перспективе Егор.
       Из казармы послышались команды: «Подъем! Выходи строиться! На зарядку бегом марш!» И сразу же территория полка ожила, наполнилась гомоном и топотом, отрывистыми командами с разных площадок. Егор смотрел на бойцов занимающихся физзарядкой в одних нательных рубахах на утреннем морозе и передернулся от мысли, что завтра и он будет среди них.
       «На фронте, наверняка, зарядки отменены. Хоть в этом преимущество. Да нет, там и кормёжка лучше, - рассуждал он, нехотя направляясь в казарму. – А что будет, если меня на фронт не пошлют? От этого Бродского можно ожидать всякой подлости. Пошлют опять на свинарник. Вон, Кутового, лучшего стрелка полка нагружают всякой ерундой, а на фронт не посылают. А меня им ещё проще упрятать, где-нибудь в канцелярии или на заимке в лесу. И что я буду делать? А ничего не буду делать. Хотя… может, они этого и добиваются? Чуть заартачишься, пришьют дело о саботаже или подрыве боеготовности и по закону военного времени сошлют в штрафбат. Тогда уже точно будет фронт, самый передовой фронт. Ведь штрафники – это смертники. Их бросают в пекло, в самые горячие места сражений, лишая права на инициативу и маневр. Только в лоб. Наверное, их умышленно гонят на смерть, чтобы все видели и знали, чем грозит им дезертирство и нарушение дисциплины».
      Егор сходил вместе со всеми в столовую на завтрак, но вышел из неё такой же голодный. Пайки значительно урезали и все в тылу испытывали постоянное чувство легкого голода. Тоже, вероятно, в этом был особый умысел, чтобы никому не хотелось отсиживаться в тылу. Вспомнились строки из письма сержанта Седых одним из первых попавших на фронт: «Воевать, конечно, чертовски трудно. Особенно с наступлением осени, дождей и заморозков. Ведь постоянно приходится торчать в траншеях. Но зато кормят досыта, и каждое утро дают сто граммов водки».
       Егор сначала недоумевал, почему по утрам дают водку? «Если для согрева после холодной ночи, то почему её давали в августе, когда ночи были ещё теплыми? Наверное, для храбрости, чтобы перед боем не дрожали коленки. Ладно, попаду на фронт и выясню на месте, что, как и почему.
      После завтрака комроты вызвал его к себе.
      - Значит так. Рапорт твой я командиру полка передал и получил от него за это нагоняй по полной программе. Он сказал, что сам будет разговаривать с тобой. Значит, решение по нему не принято и приказа нет. А раз так, то ты продолжаешь оставаться командиром взвода и должен выполнять свои обязанности, как раньше, - капитан Голик говорил жестко и требовательно. – И не нагоняй тоску на себя и окружающих. Не послали в училище тебя потому, что ты нужен больше здесь. Придет время,  отправят туда и тебя. Ни о какой политической неблагонадёжности никто, ничего не говорил. Так что, забудь. Поэтому сейчас веди людей на занятия по огневой. После них будем отрабатывать приемы рукопашного боя. Будет инструктор из дивизии, большой специалист. Пригодится в будущем, наверняка. Всё. Выполняй.
      По дороге на стрельбище их взвод встретил старшего батальонного комиссара Бродского. Взвод, как положено приветствовал старшего командира, но Бродский имел недовольное выражение лица и подозвал к себе Егора. «Ну вот, будет теперь искать повод для придирок», - решил тот, но подошел и представился, как того требует Устав.
      - Здравствуйте, старший сержант. Хочу узнать у вас про ваше изобретение. Помнится вы, вроде бы, занимались автоматической винтовкой? Ну, и как обстоят дела?
      Егор иронически улыбнулся. Прошло больше года, как у них состоялся разговор о винтовке, и Бродский обещал своё самое решительное содействие, после чего отправил его не в оружейные мастерские, а прямо на свинарник.
      - Никак, товарищ старший батальонный комиссар. Помнится, мне были созданы для этого соответствующие условия, при которых, что-либо изобретать было невозможно. Теперь время ушло. Винтовка изобретена без меня. В киножурнале я видел точно такую у немцев. Не хочу сказать, что они украли моё изобретение, но она уже существует. Теперь нет смысла говорить, что все мои потуги попали свиньям под хвост.
      От этих слов Бродский ещё больше сморщился. Наверняка, он понял упрёк в свой адрес.
      - Кто еще знал, что ты изобретаешь винтовку? – спросил он, глядя в сторону.
      - Мои друзья, Кобликов и Садчиков. Еще старший лейтенант Кутовой. Я с ним консультировался по некоторым вопросам. А почему вы спрашиваете? Думаете, кто-то из них мог продать моё изобретение врагу? Этого не может быть, ибо этим людям я доверяю, как себе, - эмоционально отреагировал Егор.
      - Никого я не обвиняю и ничего подобного не думаю, - тоже вспыхнул удрученный Бродский. – Только считаю, что офицер Кутовой, должен был со своей стороны доложить и убедить командование в насущности твоего изобретения. Конечно, я с себя вины тоже не снимаю. Признаться, недооценил, отнесся поверхностно. Извини. Коли у тебя остались чертежи продолжай ей заниматься. Я создам тебе для этого все условия.
      - Нет, товарищ старший батальонный комиссар. Не вижу смысла. Раз образец есть, пусть даже у немцев, наши оружейники, наверняка уже изобрели подобное, а то и лучше. Возможно, даже автомат.
      - Что же. Возможно, ты прав. Еще раз извини меня за недальновидность. Может, есть какие-то пожелания?
      - Есть, конечно. Прошу ускорить мою отправку на фронт.
      - Не терпится? Но этого я как раз сделать не могу. Это решает командир полка, а у него на тебя имеются какие-то виды. Собирался тебя со следующим набором отправить в командное училище. И ещё, вашу роту планируют переформировать и включить в состав  отдельного автомобильно-строительного батальона. Так что  будут у тебя  перспективы, но я о них  ничего не знаю. Удачи тебе, старший сержант.
      И козырнув первым, комиссар Бродский, сгорбившись по-стариковски, побрел к штабу полка, а Егор продолжил движение на стрельбище.

3
      Через два дня, когда рота проводила тактические занятия за городом, не дожидаясь их окончания, было приказано вернуться в расположение. У всех сразу стали возникать догадки по поводу их отправки на фронт, и большинство радовалось этому событию.
      По прибытии в расположение полка транспортная рота, не нарушая строя, встала перед штабом полка, где уже были построены две стрелковые роты. Из штаба вышли несколько офицеров во главе с полковником Колосовым, и начальник штаба зачитал приказ командующего Дальневосточной Армии о том, что транспортная рота в полном составе, вместе с двумя стрелковыми ротами 107 стрелкового полка переходят в состав отдельного автостроительного батальона.
Кроме того, полк в усеченном составе отправляется на западный фронт, где будут переформирован.
      «Да, что же это такое? Опять на фронт без меня, - вспыхнул Егор. – Где эти планы командира полка в отношении меня? Выходит, что не хочет даже разговаривать. Значит, все же считает неблагонадежным».
      Он направился к штабу, чтобы задать прямой вопрос полковнику Колосову, но перед штабом снова встретился с комиссаром Бродским.
      - Здравствуй, старший сержант. Куда путь держишь?
      - Хочу узнать, почему меня опять не взяли на фронт.
      - У кого хочешь узнать? У того, кто сказал тебе о неблагонадежности? Кто это? – комиссар пытливо всматривался Егору в глаза.
      - Я не могу сказать, кто? Боюсь, у него будут неприятности. А узнать хочу у командира полка. Вы говорили, что у него на меня особые виды, а получается, что видеть меня рядом на фронте он не хочет.
      - Ты ошибаешься Никишин. Просто, мы, военные, обязаны подчиняться приказам и потому некоторые планы срываются. В отношении тебя вмешались главный редактор армейской газеты «Тревога» и начальник Политуправления Армии. Им почему-то важно, чтобы ты оставался здесь, в Дальневосточной Армии, и Колосов единственно, что мог сделать для тебя, уговорить их отправить тебя на учёбу в военное училище. Они обещали, а как там будет, зависит уже не от нас, - Бродский виновато смотрел в лицо Никишина, решаясь сказать что-то ещё. Наконец осмелился. – Ты извини меня, Никишин. Это я ляпнул о твоей неблагонадежности и отказал тебе в учёбе. Но сделал это не потому, что так именно считаю, а чтобы насолить тебе. Когда-то сильно обиделся на тебя за то, что ты свинью назвал моим именем, вот и сподличал. На самом деле я знаю, что ты надежный и преданный нашему государству человек. Прости, если сможешь и не поминай лихом. Нам пора на фронт. Наверное, больше не увидимся. Удачи тебе, сержант.
      Бродский выглядел жалким и подавленным. Может от того, что действительно его донимали муки совести, а может из-за предстоящего убытия на фронт, где ему явно было не место.
      - Я прощаю вас, товарищ комиссар. Желаю вам вернуться с Победой.
И снова Бродский уходил ссутулившись. Он выглядел жалким штатским, а совсем  не военным.
      А на следующий день Егор стоял уже перед новым батальонным комиссаром новой воинской части.
     - Проходите, старший сержант, и садитесь. Будем знакомиться. Моя фамилия Журавлев. Зовут Дмитрием Петровичем. Полковник Колосов и старший батальонный комиссар Бродский дали на тебя отличную характеристику. Рекомендовали выдвинуть на комсомольскую работу. Говорят ты хороший организатор, и умеешь найти подход к любому, умеешь убеждать. Поэтому я хочу предложить тебе стать комсоргом батальона.
      - Боюсь, не потяну, - сконфузился Егор.
      - Поможем. Партия направит и подскажет.
      - Как-то не в моем характере, ждать подсказок и помощи. Просто, пока для такого масштаба у меня недостаточно опыта, а мои частые обращения за помощью быстро станут обузой, - пытался убедить Журавлева Егор.
      Комиссар внимательно посмотрел на осторожного старшего сержанта. Его доводы были логичны и убедительны. Это импонировало. Парень не карьерист. Но с другой стороны, обладая теми качествами, которые отмечали его бывшие командиры, странно пассивен и чрезмерно осторожен.
      - Хорошо, батальон для тебя пока великоват, ну, а на роту пойдёшь?
      - Ну, комсоргом роты попробую справиться. Но ведь важно, чтобы комсомольцы доверили мне быть их вожаком.
      - За это можешь не беспокоиться. Проголосуют единогласно. Кроме того, мы тебя направим в дивизионную школу политсостава. Правда, занятия в ней будешь посещать вечерами.
      - Против учебы, товарищ комиссар, я никогда не возражал.
      - Ну, и договорились! Коль ты теперь, можно сказать, мой штатный политработник, то я рекомендую тебе написать заявление для вступления в партию. Рекомендации тебе дадут твой командир роты капитан Голик, твой политрук Лукин и третья рекомендация будет от комитета комсомола. Завтра к обеду твое заявление и рекомендации командиров должны лежать у меня на столе. Действуй старший сержант Никишин.
      - Есть, действовать, товарищ батальонный комиссар.
      Егор не переставал удивляться. Из вчерашнего политически неблагонадежного, сегодня он становится комсоргом роты с перспективой дальнейшего роста, коль скоро уже записан в дивизионную школу политсостава и рекомендован кандидатом в партию. Похоже, Фортуна снова повернулась к нему лицом.
      Но не все было так радостно и гладко. В бочку мёда вмешалась и ложка дёгтя. Не так-то просто оказалось вдохновлять бойцов на «ратные подвиги», когда им приходилось бороться с голодом. В тот день, когда Егору вручили кандидатскую карточку члена ВКП/б/, личному составу тыловых подразделений армии снова был урезан продпаек. Это означало, что с этого дня ремень на животе бойцов затягивался ещё на одну дырочку туже. Какая уж тут комсомольская работа, когда твои подопечные, как свечи, тают на глазах, думая исключительно о том, где бы чего достать съесть. Они желали быстрее попасть на фронт, чтобы не умереть голодной смертью, а некоторые просили Бога, чтобы здесь, на Дальнем Востоке, японцы тоже напали на Советский Союз. Трудно было в этот момент убедить их держаться и верить в победу наших войск под Москвой или уговорить на выполнение трудовой нормы.
      Дело в том, что на долю автостроительного батальона выпала ответственная задача по строительству секретных оборонительных объектов с тяжелыми производственными нормами, рассчитанными на прошлые годы для людей с нормальным питанием. Эти нормы никто не перекраивал и не снижал вместе со снижением продовольственных норм, а физических сил для их выполнения уже не находилось. Как может отощавший солдат, работая восемь часов на земляных работах, выбросить из траншеи под фундамент бункера двенадцать кубометров тяжелого, глинистого, перемешанного с галькой, грунта, вдобавок скованного наступившими морозами? Это для здорового упитанного строителя нелегкая задача, а уж для доходяг, которыми на глазах становились бойцы автотранспортной роты, было и вовсе невыполнимым испытанием.
      Егору все труднее удавалось справляться с обязанностями комсорга. Он ходил с бойцами на работы и видел все своими глазами. Потом на занятиях в школе политсостава пытался выяснить почему нормы не нивелируются, но там все объяснялось политической необходимостью и тяжелой обстановкой на фронтах. Он снова стал усиленно проситься на фронт, но в итоге добился разочарования в себе комиссара Журавлева, который отправил его старшиной полуроты на лесозаготовки на удаленную заимку. Командиром полуроты был назначен старший лейтенант Кутовой.
       «Парадокс, - иронизировал по этому поводу Егор. - Два лучших стрелка бывшего полка, в тяжелое военное время, вместо фронта вынуждены заниматься вывозкой леса из Богом забытой таежной глухомани, а люди, едва научившиеся держать винтовку в руках, сражаются на фронте с отборными фашистскими войсками».
      - За что нас так? – спросил он однажды Кутового.
      - Мстят за наши поступки. За что же ещё?
      - Но вы-то в чем провинились, если не секрет? - допытывался Никишин.
Кутовой сделал паузу, видимо обдумывая, стоит ли ему открыться, но потом все же признался.
      - Жену твоего бывшего комроты Шварца трахнул. Он же сейчас в дивизии «рукой водит». Надеялся, что меня за это на фронт отправят, а загремел сюда. Они-то там, наверху, всё побаиваются нападения японцев, так им для успешного ведения войны здесь тоже нужны отличники боевой и политической подготовки. Вот они нас и маринуют, при этом при себе держат. Это мне по секрету один штабист сказал под рюмашку водки.
      Егор вдруг начал смеяться, хотя Кутовой все это говорил уныло, без эмоций.
      - Ты чего?
      - Вспомнил жену Шварца. Ты ее на спор «жарил» или тебе заплатили?
      - Угадал, на спор, - признался известный «Донжуан».
      - Я бы и на спор не смог. За миллион бы не согласился. На неё же без отвращения смотреть нельзя и пахнет чем-то неприятным. Она, кажется, еврейка?
      - Да, какая разница. Станок у всех одинаковый. Ну, да не красавица, но баба живая, подвижная. Бывают и хуже. Бревна с дуплами, - все так же лениво характеризовал жену майора Шварца старлей. - А пахнет от неё черемшой. Они её с муженьком жрут, чтобы цингой не заболеть.
      - А можно ещё вопрос, Сергей Александрович?
      - Давай. Можно просто Сергей. Что за вопрос? Всё равно делать нехрен.
      - Почему вы, самый видный в полку офицер, по которому сохнут многие бабы, до сих пор не женаты?
      - По убеждению. На дурнушке жениться не охота, а ты посмотри, сколько красавиц из тех, кто сохнет. Раз, два и обчелся, да и те с прибабахами. Жениться на красивой, тоже не «мармелад». Они все о себе высокого мнения, не хочется потом рога носить. Думаешь, я один в полку такой ****ун? Как бы ни так. Многие из наших протирают свои лысины на чужих подушках.
      - Как-то ты обо всех бабах одинаково. Они ведь тоже разные. Неужели, ни одна не нравилась настолько, чтобы захотелось жениться на ней? Сомневаюсь, что такой мысли не возникало.
      - Хм, была, конечно, такая. Но, как назло, она уже была женой одного вояки. Был у нас один старшина роты по фамилии Сизов. Привез он как-то из отпуска красавицу-жену. Мариной звали. Вот, она сильно запала в душу и сердце. Я не мог думать ни о ком и ни о чем, кроме неё.
       Егор встрепенулся. Он вспомнил, что фамилия старшины-сверхсрочника, который увез его невесту, Марину Решетникову, была Сизов. «Какое стечение обстоятельств? Оказывается, она была в этом же полку, и Кутовой был в неё влюблён. Интересно, как она жила здесь? Удалось ли Сергею добиться её?» Он стал подробно расспрашивать старшего лейтенанта о её житье-бытье, боясь услышать от него о его очередной победе. В душе все чувства бурлили.   Казалось бы, чего ревновать её к Кутовому, ведь она уже была женой другого, изменив Егору. Однако сердце заныло, хоть кричи.
      - И что, этот Сизов не узнал и не боролся за свою жену? Она-то к вам благоволила?
      - Мне казалось, что она тоже влюблена, но потом нашлась одна баба, жена другого офицера, с которой у меня были отношения, и она наврала Марине, будто я венерически болен. Ну, тогда уже Марина стала избегать меня, как чумного.
      - Удивляюсь на других мужиков, которым изменяют их жены. Я бы на их месте прибил и жену и её любовника.
      - Ты бы может и прибил, - равнодушно отреагировал Кутовой, - а у других кишка тонка. Им проще поступить иначе. Был у нас политрук Войцеховский, который предпочёл застрелиться сам. Представляешь, покончил со своей жизнью из-за суки, которая спала не только с офицерами-холостяками, но и с половиной рядового состава полка.
      Егору стало не по себе от таких подробностей.
      - Знаешь… давай сменим пластинку. Негоже осуждать женщин, которых сами соблазняем, а потом выбрасываем, как использованный фантик от конфетки, да еще их же осмеивать.
      - Ты прав. Негоже, - согласился старший лейтенант. – Но ты сам меня спрашивал.

4
      На разъезде Петруши, куда из тайги свозился поваленный и обработанный лес для дальнейшей его отправки на строительные объекты, было всего шесть строений. Одно из них, бывший барак для заключенных занимала полурота Кутового. Барак был дырявым и потому холодным. Полдня ушло на то, чтобы его благоустроить и приспособить для сносного жилья. Его смогли протопить до плюсовой температуры, но главной проблемой оставался недостаток питания.
Буквально, на следующий день шофера сказали командирам, что при выезде из тайги видели стайку косуль. Егор встал на лыжи и, прихватив винтовку, отправился к тому месту, чтобы добавить к скудному рациону косульего мяса. Косуль, к сожалению, не нашёл, но в поисках наткнулся на значительный ворох мороженой картошки. А вот охота Кутового прошла более успешно. Он подстрелил и притащил на кухню дикого кабана. Теперь завтрак, обед и ужин сопровождался дополнительным блюдом из картошки с мясом. Решился вопрос и с хлебом.
Оказывается, многое зависело от представляемой отчетности, от цифры процента припека, выделенной на хлебопечение муки.
       «Век живи, век учись, - подумал Егор, составляя отчетность. – Кто мог знать, что из-за изменения одной циферки, бойцы жили впроголодь».
С улучшением питания, заметно улучшилось и настроение бойцов. Они уже не выглядели бледными тенями самих себя и давали необходимые производственные показатели. В свободное от работы время они уже не вспоминали о еде, а шутили и травили анекдоты, обсасывали косточки и прелести некоторых командирских жен, умело наставлявших рога своим благоверным. То и дело из курилки слышался жеребячий хохот. Егору не нравилось это смакование низменных качеств, да и не увлекался курением, поэтому избегал участия в них, но отмечал, что «раз смеются, значит, сытые и здоровые».
      Вскоре в полуроту для дальнейшего прохождения службу прислали двух необычных красноармейцев. Один из них был бывшим балетмейстером Московского театра, а другой баянистом-виртуозом из Оренбургского ансамбля песни и пляски. Баянист прибыл на службу со своим инструментом. У них первоначально была бронь, но оба выпросили послать их на фронт. Для обучения военному делу их сначала отправили в тыловую часть и, по иронии судьбы, вместо фронта они попали в полуроту Кутового. Теперь вечерами бойцы, собравшись у печки стали петь популярные песни. Не сидел без дела и балетмейстер. Он стал учить желающих бальным танцам. Многие это делали ради шутки, уверенные, что им это никогда не пригодится, но под руководством Мединского у них проявлялся интерес.
      - А вы, старшина, не желаете научиться вальсировать? – спросил он как-то Егора.
      - А зачем? Вполне обойдусь без этого. «Барыни» вполне мне достаточно.
      - Зря вы думаете, что это вам не понадобится. Представьте себе на минутку: война закончилась победой наших войск. Мы в Берлине. И вот вы попадаете на банкет в честь нашей Победы. Там много женщин и девушек. Все танцуют, а вы нет. Кавалеры приглашают дам, а вы стоите в сторонке, потому что «Барыню» там никто не танцует. А танцы, которые танцует весь мир, вам не знакомы. И вот немки думают: «Чего с него взять, он же дикарь. Кроме, как водку пить и драться больше ничего не умеет». Вот чтобы о вас так не думали, нужно уметь танцевать то, что танцуют во всем мире. И я вас могу научить. Пользуйтесь случаем, пока есть такая возможность. Совершенствуйтесь.
      - И вы, правда, думаете, что мы доживём до победных танцев в Берлине?
      - А вы разве этого не хотите?
      - Одного хотения мало.
      - Правильно. Нужно еще верить, что это случится. Не зря говорят, что человек силен верой, - убежденно сказал умудренный возрастом балетмейстер.
С этого дня Егор вместе с другими бойцами стал постигать науку бального танца: вальса, танго и фокстрота. Но 6 декабря, после ужина, когда дневальный принёс сводку информбюро о начале успешного контрнаступления наших войск под Москвой и, что в боях под Звенигородом отличился полк полковника Колосова, кто-то радостно крикнул:
      - Эх, Вася, давай-ка нашу «Барыню», - и все присутствовавшие радостно пустились в пляс под знакомую русскую мелодию.
      На следующий день, старший лейтенант Кутовой, убыл в штаб батальона, оставив командование на Егора. Причину вызова никто не объяснил, оставались только догадки, но они носили оптимистический характер. Ведь наши войска, наконец-то, сами перешли в наступление, значит, перелом в войне наступил.
Сводки информбюро каждый день подтверждали это. Диктором перечислялись освобожденные города и поселки, назывались имена отличившихся героев. Все ждали, что снова будут упоминать полковника Колосова, но говорили о других.  «Наверное, это правильно, - думал Егор, - нельзя говорить об одном и том же. Каждый день должны появляться новые герои».
      Переживали только о том, что у них здесь не было возможности отличиться. Ничего, кроме ежедневной рутинной работы по вывозу леса. Но работу свою бойцы делали на совесть и Егор, как комсорг и командир внушал своим подчиненным её необходимость.
      На третий день своего единоличного командования, на выгрузочной площадке сломалась лебедка и для её ремонта нужна была важная деталь, которую можно было привезти только из города. Егор доложил о происшествии в штаб батальона, но получил приказание продолжать работы по выгрузке вручную. «Работы ни в коем случае не останавливать». Выгружать тяжелые шестиметровые бревна вручную было не только трудно, но и опасно для жизни. Выгрузка машин застопорилась. Егору потребовалась целая ночь, чтобы придумать безопасное устройство для выгрузки, и он придумал. Работы снова пошли без задержек.  Только через два дня нарочный привез необходимые запчасти для ремонта лебёдки, но Егор был доволен, что не подвел своего командира и не снизил темпов работ.
      Кутовой, однако, не возвращался, и никто не мог сказать, что с ним случилось. Не арестовали ли его, по жалобе обманутого мужа? Шварц был человеком злопамятным и Егор хорошо это знал по совместной работе в транспортной роте.
      А еще через два дня случилась ещё одна напасть. Температура воздуха резко понизилась. Градусник показывал минус 55 градусов мороза. В бараке, несмотря на постоянное протапливание, температура едва поднималась до плюс пяти градусов. На глазах Егора, вспугнутый и вылетевший из-под крыши на улицу воробей, через пару метров полета упал в снег ледышкой. Такого Егор в своей жизни еще не встречал.
      «Никаких работ в такой мороз не будет, - решил он. – Нельзя рисковать людьми».
      - А тебе не попадет, старшина? – спросил его один из командиров взводов сержант Евтеев. – Как бы, не кончилось это чем плохим из-за срыва работ?
      - Может и попадет, - согласился Егор, глядя на бойцов тесно сгрудившихся вокруг печки. – Если что, свалю вину на Бога. Скажу, что это он нам запретил работать в такой мороз. 
      - А вы, разве верующий?
      - Где надо там верующий. Я думаю, все поймут, что в такой мороз я спасаю людей и технику, которые просто погибнут на линии. Ничего, отработаем своё, когда потеплеет.
      - Ну, ты даешь, старшина…, - восхитился Евтеев. – Фортуна смелых любит.
      - Может и любит, только больно часто задницей поворачивается. Проверяет, наверное? Изменчивая она баба!
......
(полную версию романа можно прочитать в книге)