Признак Дракона 2

      В школе, в которую она была записана родителями, ей не понравилось с самого начала. Слишком новая, слишком блестящая и слишком холодная. Той школе, в которой она училась в Заокске, было лет семьдесят, а может и еще больше. Со временем она приобрела что-то похожее на характер. Она встречала и первоклассников и старшеклассников, как старая ворчливая, но добрая бабушка. Она могла шлепнуть, пожурить, но никогда не могла ударить. Новая школа была колючей, как кактус и была готова причинять боль. Наверное, из-за этого и учителя и ученики в ней были злыми и жестокими. Может быть, когда-нибудь, она изменила бы характер, но для Лейлы это произошло бы слишком поздно.

      Как-то так получилось, что класс сразу ее невзлюбил и она, естественно, ответила тем же. Но если для кого-то подобная нелюбовь может означать, что его не замечают, для Лейлы она выражалась в открытой неприязни, которая, порой переходила в настоящую войну. Одной против всех. За все время пребывания в школе, ей удалось установить более-менее доверительные отношения, а потом и подружиться, только с одной девочкой, одноклассницей – Надеждой Соболевой. Познакомилась она с ней правда еще до того, как узнала, что они одноклассницы. Это произошло все тем же летом, до начала занятий. С остальными же одноклассниками, наилучшим состоянием, можно было считать состояние вооруженного паритета. По первому времени это беспокоило Лейлу, не настолько, конечно, что бы изо всех сил старалась подружиться со всеми. Правда, какое-то время она все-таки пыталась вписаться в коллектив. А потом… потом, стало просто не до этого…

      Гроза, как и прежде, разразилась дома. Вспоминать об этом Лейле было неприятно. Но мысли уже успели проторить эту тропинку, и было не так просто сбить их с привычного маршрута. Она уже в который раз она заново переживала тот ужасный день, минута за минутой, вздрагивала, бледнела, но все равно переживала…

      Начинался он вполне нормально, в том смысле, что не лучше и не хуже, чем другие до этого. Был выходной день. Лейла рано проснулась, но предпочла валяться в постели и раздумывать о том, что неплохо бы сделать что-нибудь хорошее. Но для этого надо было подниматься и начинать делать. А, кроме того, она обдумывала предложение Надежды погулять по городу. Вдруг дверь в ее комнату распахнулась, и на пороге появился отец, с каким-то инструментом в руках.

- Лейла, хватит дрыхнуть, освобождай помещение, - скомандовал он и начал раскладывать инструмент.
- Что? - мечтая, девочка отключилась и не сразу поняла, что сказал отец.
- Уходи, надо багеты повесить, да и люстру, а то живешь с лампочкой Ильича. Мешать будешь, - пояснил Михаил Семенович.
- А-а. Хорошо, я сейчас, - обернувшись легкой простыней, Лейла выскользнула в ванную комнату, сетуя на то, что спит без ночной сорочки, в одних трусиках, но ночами было невыносимо душно…
- Лелька, - донесся ей в след голос отца, – пока я буду тут сверлить, ты, чтобы, не бездельничала, а смоталась в магазин и купила хлеба и молока.
- Хорошо, - отозвалась Лейла, разгоняя утренний морок прохладной водой.

      Она умылась, упаковалось в привычное джинсовое, и, зашуршав сумками, вышла…

      Спустя какое-то время, Игорь – брат, пересказал ей то, что произошло после ее ухода. Но Лейла всегда представлялась это так:

- Миша, что-то с ней не так, а? - Вера Александровна начала разговор, пытаясь в очередной раз поговорить с мужем.
- А когда с ней было так? Вер, неси багету, надо прикинуть…

      Она быстро выходит из комнаты и через мгновение возвращается с длинной железкой.

- Миша, послушай, - что-то в ее голосе заставляет мужа отвлечься от расчетов и более внимательно посмотреть на жену.
- Ты чего? – удивленно спрашивает он.
- Что-то не так с Лейлой. Ходит, как чужая.
- Она всегда…
- Нет. Такой она никогда не была раньше.
- Так попробуй поговорить с ней…

      Этот разговор раздражает Михаила Семеновича. Он и так-то не Макаренко, а старшая дочь – это колоссальная проблема.

- …со мной она как-то не контачит, - он даже пытается оправдаться, - сама знаешь.
- Так ведь и со мной, не очень, - сознается Вера Александровна.
- Вер, может у нее эти, дела…, - а что еще может предложить мужчина.
- Месячные что ли?
- Ну да.
- Что, почти год. Ты вообще на нее смотришь?! - Вера Александровна начинает заводиться, а потом бухает, как в колокол, - Может, нам не стоило переезжать?
- Ну, ты проснулась, блин! - Теперь наступает очередь злиться Михаила Семеновича, - а раньше ты где была!? Что, язык только сейчас заработал?!
- Миша, ты не шуми. Я же пыталась возражать, только, кто меня слушал…

      Это Вера Александровна придумывает, если конечно, не считать протестом и возражением ее молчание.

- Я и не шумлю. Но ведь и меня тоже не особенно слушали. Да и слишком много плюсов от переезда. Сама ведь говорила.
- Это так. Но ведь Лейла… - Вера Александровна возвращает разговор в прежнее русло.
- Что Лейла! - не выдерживает и взрывается Михаил Александрович, - Ты ее видела последнее время. Приходила, черти когда, домой. В синяках. Вечно в каких-то разборках. Грубить начала. Начнешь с ней говорить, она молчит или бросит что-нибудь невразумительное сквозь зубы. Закроется и сидит в ванной, - Михаил переводит дыхание и подводит черту, - правильно, что переехали. Пока она тут пооботрется, глядишь поумнеет.
- Ты думаешь, а мне она казалась счастливой, там, - Вера Александровна продолжает сомневаться, но уже готова идти на попятную. Всегда так было, весь ее протест изначально напоминал тщательную подготовку к поражению.
- Точно, - говорит отец и, повернувшись спиной к жене, лезет на стремянку, давая понять, что разговор окончен.
- О чем это вы тут шумите? - как всегда, неожиданно, в комнате возникает Евдокия Марковна.
- Да так, мелочи…

      Вера Александровна почему-то не хочет посвящать свекровь в этот разговор, словно предчувствуя.

- Старшую, не знаем, как уму-разуму научить, - Михаил Семенович, привык доверять матери и не видит в том никакого криминала. А может, просто хочет снять очередную проблему со своих плеч.
- Опять грубит что ли? То-то она так вылетела – чуть с ног не сбила. Что вы ей такого пытались внушить-то, - пытается вписаться в тему Евдокия Марковна, и промахивается.
- Это я ее за хлебом отправила, - защищает  дочь Вера Александровна, но у нее слишком сильный противник, а сама она…
- Ну, это вы ее до морковкиного заговенья ждать будете, - пророчествует Евдокия Марковна и покидает помещение.

      Против этого, естественно, никто не возражает. На всех членов семьи, без исключения, присутствие Евдокии Марковны действует подавляюще. Поэтому каждый невольно чувствует себя легче и свободней, когда ее нет рядом…

      Лейла зашевелилась. Тонкие иголочки вонзились в мышцы, но не смотря на это, она принудила себя подняться и прихрамывая дойти до кухни. Конечно, можно было, вызвать стакан с водой прямо сюда, но не стала этого делать. Просто ей захотелось сделать несколько глотков прямо из-под крана…. Почему все происходило так, как происходило – этот вопрос крепко-накрепко засел в ее голове. Ей всегда казалось, что все чувствовали, увеличивающееся напряжение внутри семьи. Иногда ей казалось, что она воплоти видит, как рвутся тонкие нити, которыми были связаны между собой ее члены. Нити, которыми они привыкли гордиться и дорожить. Неужели, она была единственной зрячей? Это пугало ее. Как и то, что всем было предпочтительно винить во всех проблемах девочку-подростка. Винить и наказывать, не давая ей возможности ни то, что защищаться, а даже оправдываться.

      Защищаться от собственной семьи – что может быть ужасней?!

      А тогда, Лейла решила сначала совместить прогулку и поход в магазин, но передумала, вспомнив об одной своей особенности. Стоило ей уйти из дома, она тут же про него забывала, по понятным причинам. С такой, «совмещенной прогулки» она могла вернуться через недопустимо большой срок, оставив, все семейство без хлеба. Иногда она и правда, словно сама, провоцировала неприятности. Но не сегодня, решив быть благоразумной она отложила прогулку на потом.

      Сидящие около подъезда старушки мельком приветствовали ее, на мгновение, прервав свой разговор. Лейла обошла большую грузовую машину, с очередными переселенцами. Махнула рукой Игорю, который о чем-то толковал с белобрысым мальчишкой из соседнего дома. Поискала глазами сестру и увидела ее присевшей, чтобы завязать шнурок на кроссовке. Все было в порядке, все было нормально. Напевая что-то, она пошла короткой дорогой, через пустырь, мимо двух, почти готовых домов. Лейле приходилось петлять между  временно оставленными строительными машинами, не пригодившимися или разломанными неизвестной силой панелями, сколотыми фундаментными плитами, вагончиками строителей и мусором, который не убирали, а просто сгребли в несколько больших куч. До каких-то там лучших времен.

      Дорогу преградила огромная траншея, заполненная частично водой, а частично трубами будущего водопровода. Вчерашнего мостика уже не было. Лейла посмотрела по сторонам, выискивая переправу. Металлический мостик обнаружился, в стороне, теперь, его переместили к трансформаторной будке. Точнее, этому одноэтажному строению без окон, еще предстояло стать трансформаторной будкой, а пока это были только стены и крыша. Двери тоже не было, как и полагающегося оборудования, внутри. Лейла прошла мимо нее. Внутри будки слышались какие-то голоса и кашель, слов, было не разобрать, но инстинктивно она почувствовала опасное место и решила про себя, что надо обязательно предупредить близняшек, что бы они, не ходили по этой тропинке.

      От того места, где раньше стоял мостик, тропинка раздваивалась. Одна, чуть заметная, шла к школе, в которой ей предстояло учиться в скором будущем, а вторая, более протоптанная, шла через пустырь к остановке автобуса. Напротив этой остановки, через дорогу и находился продуктовый магазин.

      Пустырь еще не освоили, хотя местный архитектор, наверняка, отметил его в своих планах и приготовил что-нибудь оригинальное. А пока, пустырь представлял собой основательно вытоптанный луг, разделенный почти пополам рядом холмиков, неизвестного назначения и густо заросших какими-то растениями с колючками. По обе стороны холмиков располагались два импровизированных футбольных поля, одно даже с ржавыми и согнутыми воротами. На нем уже шла игра. Лейла приостановилась и недолго смотрела. Однако игра шла вяло, то ли ждали кого-то, то ли еще не разгорелись. Одним словом, было не интересно, и Лейла отправилась дальше, решая вопрос, как ей возвращаться, этой же дорогой или длинной, в обход всего микрорайона…

      Она пересекла дорогу и, пройдя еще немного, оказалась на порожках, отделанных скользкими сиреневыми плитами. По сути дела, магазин находился на территории соседнего микрорайона, а своим магазином новый микрорайон еще не обзавелся. В магазине было тихо, две продавщицы и кассир мирно беседовали о каком-то торжестве, которое толи состоялось, толи должно было состояться. Лейла поздоровалась и медленно прошла мимо витрины. Хлеб и молоко были на месте. Она отвлекла продавщиц заказом, но уже минуту спустя, спокойно отправилась домой, по другой, длинной дороге, вдоль проезжей части, в обход всех домов, и заселенных, и находящихся пока еще в стадии строительства. Попалась ей на глаза достаточно благоустроенная детская площадка, но пустая. Детвора до нее еще добралась.

      Длинная и благоустроенная дорога девочке не понравилась. Почему именно, она не разобралась, просто не понравилась и все тут. Около дома она снова посмотрела на играющих близняшек, но окликать не стала. Игорь в компании нескольких мальчишек и девчонок, среди которых была и Олеся, играли в классики. По ходу дела младшая сестра же успела освоить местный вариант и теперь ожидала в очереди, что бы продемонстрировать свои возможности. Дети разговаривали, смеялись, веяло от них летней беззаботностью и легкостью. Лейла прошла мимо них, зашла в подъезд, поднялась к себе на этаж. Дверь пришлось открывать самой, так как на ее усиленный стук в дверь никто не отреагировал – просто не услышали, из-за грохота от работающей дрели с перфоратором. На кухне она отправила хлеб в хлебницу, молоко в холодильник и, немного подумав, решила прогуляться по городу с единственной девчонкой, с которой она успела здесь познакомиться. Просто так, от нечего делать. Все равно, комната ее была занята, да и во всей квартире стоял такой грохот, что про покой и нечего было говорить.

      Заходить за Надеждой даже не пришлось, подруга первой заметила Лейлу, которая только направлялась к подъезду и выскочила на балкон.

- Ты ко мне, Лель? - прокричала она.
- Гулять идем? - громко поинтересовалась Лейла.
- Я сейчас выйду, если хочешь, зайди, - пригласила подружка.
- Я здесь подожду, а то у вас лифт не работает.
- Тогда я сейчас спущусь, жди, - и исчезла с балкона…

      Прогулка по городу затянулась до самого вечера. Подруги пешком обошли большую часть старого города, мельком осмотрели достопримечательности, посидели в летнем кафе, на набережной. Зашли в парк и прокатились на колесе обозрения, все с той же целью – осмотреть город. Надежда трещала, не умолкая, Лейла, молча слушала, изредка вставляя слово-другое, что вполне устраивало обеих. Часов в девять, когда начало смеркаться, они направились домой. Полупустой автобус довез их до конечной остановки, откуда они неспешной походкой прошли еще пару остановок. Транспортные блага цивилизации до микрорайона тоже не добрались. Лейла проводила Надежду до подъезда. Договорившись, что завтра они повторят прогулку, подруги попрощались. По дороге к своей квартире Лейла еле передвигала ноги, она даже и не представляла, что так устала…

      За столом, для ужина собралось почти все семейство, не хватало только двоих. В своей комнате замешкался Игорь, и быстренько умывалась и мыла руки Лейла. К столу они подошли почти одновременно. Уже на подходе Лейла заметила, что царящее в комнате молчание, преисполнено напряжения. Она тихонько проскользнула на свое место, старясь не поднимать глаз. Лейла чувствовала, что причина напряжения она, и, рассматривая скатерть, прокручивала в голове последние события – искала криминал. Однако ничего серьезного в голову ей не приходило. В том же гробовом молчании, мать принялась разливать горячее из супницы. Из-за известных событий Лейла панически боялась этого предмета сервировки стола и старалась держаться от него как можно дальше.

      Исподлобья она оглядывала семейство, стараясь понять, в чем дело. Суп был разлит, ложки готовы были уже начать доставку супа по месту назначения. Молчание, которое и так было достаточно тягостным, теперь просто стало невыносимым, и Лейла решила разрядить его самой безобидной, как ей показалось на тот момент, фразой.

- Игорь, подай мне хлеб, - она хотела сказать «пожалуйста», когда черная тень мелькнула над столом, и неожиданный удар по лицу буквально выбросил ее из-за стола.

      Олеся вскрикнула…

      Мать начала движение, чтобы подняться со стула…

      Будь Лейла готова к такому повороту событий, она, наверное, смогла бы увернуться или подняться быстрее, но теперь она просто лежала на полу, на перевернутом стуле, нелепо задрав ноги. Прошло не меньше минуты, прежде чем она сделала первую попытку подняться.

- Миша, - раздался голос укоризненный голос бабушки. Но шторм уже начался.
- Эта тварь еще и издевается, - крик отца, буквально приобрел физическое воплощение, сидящие даже откинулись от стола, а из рук Игоря выпала ложка, - это не ребенок, это какое-то сучье отродье! Выродок!
- Миша, ну зачем ты так при девочке, - только бабушка оставалась спокойной, даже пыталась урезонить сына, чем только подливала масло в огонь.
- Ты даже за стол не должна была садиться! - У Лейлы, которая, начала отходить от шока и была готова разрыдаться, сорвался вопрос.
- Но почему?

      Отца буквально смело со стула и на девочку обрушился еще один удар по лицу. Лейла не была готова и к этому, голова ее мотнулась в сторону, а из носа брызнула кровь. Мать буквально повисла на отце. Но тот уже носился по комнате, отбрасывая попадавшуюся ему на пути мебель. В комнате стало черно от ругательств и от списка грехов Лейлы. Припомнились все, особенно те, за которые Лейла уже успела понести наказание. Так продолжалось минут двадцать. Все в оцепенении молчали. А потом бабушка потихоньку поднялась, обошла стол, наклонилась над девочкой и смотрела на нее. Потом, взглянув на сына, и негромко бросила.

- Миша, прекрати истерику, - отец, осекся на очередной фразе и тяжело упал на диван, а бабушка продолжила - подумаешь, девочка забыла принести хлеб. Заигралась на улице, с кем не бывает…
- Я, я… - Лейла захотела что-то сказать, но боль и обида, душили ее, и из горла вырвался только стон. Слезы хлынули из глаз.

      Бабушка попыталась удержать ее и прижать к себе, но Лейла вырвалась из рук бабушки. Встала на четвереньки, подняться она смогла, лишь опираясь на подлокотник дивана. На кофточке, начало расплываться кровавое пятно, которому помогали обильные слезы. Бабушка вновь сделала попытку ее удержать, но Лейла вторично вырвалась из ее рук и, качаясь, как пьяная, вышла из комнаты. А бабушка тем временем вразумляла сына.

- Миша, ну что ты сорвался-то. Она же еще ребенок. Ну я, старая погорячилась, обругала ее, но бить-то зачем, да еще по лицу…
- Мама, - маловероятно, что бы кто-нибудь, взглянув на него сейчас, узнал бы в нем того, кто яростно носился по квартире пять минут назад, - Мама, я даже не знаю, как это получилось.
- Миша, она подросток, с ней сейчас сложно, с ней лаской надо, любо…

      Договорить она не сумела, на кухне что-то упало и, судя по звуку, разбилось, а через пару мгновений, на пороге зала появилась Лейла. Вид у нее был ужасный, лицо распухло, на щеке отпечаталась ладонь отца, кофточка была в бледно-розовых подтеках, волосы были всклокочены, один глаз дергался, да и вся она напоминала тех больных, которых иногда показывают по телевизору, если хотят зрителям продемонстрировать необратимость некоторых нервных болезней. Но все смотрели на ее руки, в них были взятые из хлебницы батон и буханка подового хлеба…

      То, что говорила Лейла, было не разобрать, из горла вырывались обрывки слов, заглушаемые судорожными всхлипами. Она никак не могла заставить голос слушаться. Только руки, как заведенные поднимали и опускали то, что было в них. А потом, тоненько подвывая, заплакала Олеся. Рванулся из комнаты Игорь, бледный, как полотно, а мать только и смогла произнести:

- Как же так, Евдокия Марковна, Вы же сказали… - и опустилась на стул, словно сломалась.

      А Лейла продолжала стоять в дверях, потом руки ее опали, хлеб выпал из них, но она словно и не заметила этого. Неловко, как сломанный механизм, натыкаясь на углы, она повернулась и ушла в ванную комнату рядом со своей спальней…

      До глубокой ночи, Вера Александровна отпаивала Лейлу валерьянкой. Кровь из разбитого носа периодически опять появлялась, особенно, когда девочка начинала задыхаться и пыталась дышать им. Синяк занимал почти половину ее лица. В конце концов, Лейла угомонилась и заснула. Какое-то время мать стояла около спящей, прислушиваясь к ее дыханию. Оно медленно переходило из прерывистого, в спокойное, свойственно спящему человеку.