Песня

     Трепетно и задумчиво стелился над землей тихий летний вечер. От прогревшихся за день стволов струилось солнечное тепло, а от речки - живительная прохлада. Под шатром громадного серебристого тополя мы сидели с Ибрагимом, по-восточному поджав ноги на кошме.

     Я любила бывать у Ибрагима - высокого, жилистого, дочерна продубленного солнцем и ветрами старика, слушать его мудрые афоризмы, легенды, сказания, соглашаться и спорить с ним.

     Он задумчиво смотрел вдаль, положив на колени большие, всласть натрудившиеся руки. Они пахли землей и чуть горьковатым запахом свежескошенной люцерны.

     - Спой мне песню, дедушка, - просила я его.

     Старик, прищурив глаза, похожие на глаза-прорези языческих божков, усмехался:

     - Ну и певца нашла! Весь день музыка гремит. Тебе не надоело, а?

     Помолчав, он спрасил меня:

     - Какую же песню тебе спеть?

     - Самую любимую.

     Узловатые, коричнево-черные, как корни дерева, пальцы тронули струны. И домбра сразу ожила, чутко отозвалась тихим вздохом. Вот Ибрагим прокашлялся, распрямил плечи и запел... Вначале он пел тихо и робко, словно прислушивался к самому себе. Но постепенно голос его становился уверенным, набирал живую силу. Звенели струны домбры и, как вода в ручье, текла песня:

    "...0 любви переговорено все, и ничего еще не сказано. Может быть, это зерна, падающие звездами в борозду, или нежно-печальные крики перелетных птиц, зовущие за степи широкие, за моря далекие. Кто узнает? А может быть, это все боли и разочарования, все известные и нехоженые дороги, все свершенное и несовершенное. И ожидание встречи, которой никогда так и не суждено случиться... Кто узнает? Или, быть может, это солнца восход и стремление превзойти самого себя. Или это все муки и радости матери твоей и моей. Кто же узнает? Кто скажет?"

    Потом мы долго молчали. Песня взволновала меня своей нерастраченной душевной силой и красотой. И, прервав тишину, я спросила:

    - Почему ты пел песню так тихо?

    - О самом сокровенном - о любви - не поют громко, - отвечал старик.

    На следующий день я попросила Ибрагима спеть еще одну старинную песню. Я включила магнитофон.

    "Потом, по прошествии времени, песня все же будет неувядаемо звучать", - думала я.

     Смотрела на Ибрагима, узнавая и не узнавая его...

     Глубокие морщины, изрезавшие его лицо,медленно разглаживались, полинялые глаза вспыхивали непримиримым и радостным огнем - старик будто светлел и молодел прямо на глазах. В тот день я услышала народную песню - первозданно-родниковую и редкую - такую в нашем суматошном, суетном галопе уже вовсе не услышишь. Слушала и с благодарностью думала о людях, донесших песню через все препоны веков до наших дней. Песня была спокойной, располагающей к раздумью, как глубинное течение большой реки, и будила в душе неведомые дотоле мысли и чувства.

     Старик пел гордо и счастливо, понимая, что в этой повседневной деловой круговерти кому-то оказывается нужна и старая немодная песня.

     Закончив петь, Ибрагим с какой-то тихой печалью признался:

     - Все кругом спешат, торопятся, никто сейчас не слушает старинные песни. Молодежь поет свои песни, заглушаемые громом и ревом. Быть может, я ничего не понимаю в вашей музыке, потому что стар? Все заполонил рок. Электроника электроникой, но она, наверное, не сможет заменить теплоты, искренности человеческого голоса. Голоса сердца... А останутся ли наши песни в памяти людей? Понимаешь, уходят люди - уносят песни, а у каждого человека - своя, неповторимая…

     Но надо мне сознаться, та запись скоро исчезла, вместо нее теперь гремит популярная и довольно незатейливая песенка. Я не придала этому никакого значения: еще успею записать, ведь Ибрагим рядом, никуда не денется, повторит еще раз...

      Годы талыми водами прошумели с той поры. Дедушки Ибрагима три года уже нет на этом свете. Нынешним летом, взяв отпуск, я приехала в село, в одиноко заброшенный дом деда. По двору гулял лишь вольный ветер. Кругом запустение. Протаптываю с трудом тропинку в бурьяне, затопившем двор.

     Забытая всеми, сиротливо висит на стене комнаты его домбра. Я трогаю рукой ее струны, и они отзываются глухим укорливым звуком: «Д-до-о-он!». Вспоминала ту старинную песню, но, увы, мелодия и слова ее стерлись из памяти. Горько мне стало от сознания невосполнимости утраты. Я чувствовала себя почему-то виноватой - словно опоздала на свидание, которому никогда теперь не суждено случиться.

     "Да, - говорю я себе,- уходят люди - уносят с собою песни"...