Via Dolorosa глава 5

Глава 5.
Рыжий бес

С горных вершин веяло холодом. Поднялся слабый ветер. Огоньки на факелах стали кланяться великому городу, и лишь нам огонь горел смирно, не подчиняясь гордому порыву. Два дня мы просидели подле костра под кривым голым деревом. Ничего не ели. Лишь пили красное, но не свежее теплое вино. От горького виноградного напитка Бар-Аба продолжал смотреть на огонь, продолжая злиться целыми днями.
Вдруг мы услышали, что по каменистой дороге кто-то мчался, задыхаясь от песчаной пыли, которую поднимал горный ветер. Гесмас и я сразу обратили внимание на него, а Бар-Аба продолжал наслаждаться азиатским огненным танцем, который он любил смотреть, даже когда в Йерушалаиме стояла жаркая погода. Прищура глаза, Гесмас сразу подсел к Бар-Абе, и почесывая правую щеку, тихим, но грубым (от вина) голосом, сказал.
- Бар-Аба… Кефас… - посмотрел в сторону.
- Кефас? – удивленно спросил князь.
- Он самый! Что прикажешь с ним сделать?
На вопрос князь не ответил. Гесмас схватился за рукоять своего ножа, желая его вынуть из своего плаща. Он ждал приказа. Зрелый, но еще более молодой человек, которого звали Кефас, подбежал еще ближе, но подойдя еще на пол метра, упал. Он задыхался. Царапая себе загорелую грудь. Но, его это не остановило. Он полз на четвереньках, как дитя, сжимая грязной ладонью теплый песок. Приближаясь к Бар-Абе, Кефас, жалким и гнусавым голосом начал вопить, не поднимая своих пустых глаз, которые он часто прятал.
- Кня-я-я-з-з-ь-ь… д-д-долго, долго-о-о я тебя ис-искал-л-л…
- Зачем ты здесь, сукина твоя душа? – противным пьяным голосом спросил Бар-Аба. – Я тебе сразу говорю, нет!
- Не-е-е-т… ни деньги… ни деньги нужны многострадальному и бедному Кефасу… ни деньги. Меня, к тебе послали, – ответил этот безобразный до жути человек. Он стал все ближе и ближе приближаться к Бар-Абе, прикасаясь до его плечей. 
- Кто?
- К-т-о-о-о!? Кто? Кто? А! Ну, разумеется, черти… да-а-а… ч-е-е-рти-и-и… (Бар-Аба посмотрел на него; Ке-Фат высунул язык, и показал ему пальцы рогом) че-е-е-рти, без-безобразные…
Князь посмотрел в косые глаза Ке-Фата.
- И что это за черти?
- Вот такие, такие князь… (показывает на Гесмаса) вот такие… не вру… ей-богу не вру-у-у…
- Звать из как? – спросил Гесмас, схватив ражего за его ворот.
- Как, как? Один такой (смотрит на свои пальцы), помню, глаз, глаз у него один… второй… второго нет… ей-богу нет…
- Нахум?
- Да! Да, да! Нахум! Он и есть, черт безглазый!
- Значит, передумали… су-у-у-ки… ну суки… - пробормотал князь. – Хорошо. Ке-Фат! Давай, показывай!
- Ч-ч-его показывать?
- Дорогу! А ты что подумал?
Ке-Фат молчал.
- Но, - вскрикнул Бар-Аба, взяв за шею мерзавца.-  Если брешешь, я тебя, как суку, высеку, кнутом! Ты желать будешь, умолять меня будешь, чтобы я, тебе, пасть разорвал, самолично! Понял?
Вечно унижающий себя преступник внезапно рассмеялся, грубо покачивая свою ражую голову.
- Трижды, трижды богом клянусь, что не брешу! - проговорил сквозь гнилые свои зубы рыжий карлик.

Кефас всегда отличался ото всех приближенных, кто был ближе к князю. Отличался он ни сообразительностью, ни силой, а своей трусостью, и чрезмерным обманом. Личность сама его была не привлекательной, наоборот, отвращенной. При видя этого, рыжеволосого карлика, глаза сами по своей воли отворачивались в другую сторону. Носил он серую хламиду, которая была чем только не испачканная, с заплатками на груди. Шел он быстро, но осторожно. Руки держал на уровне своей груди. Хромал. Глаза его были косые, зеленоватого цвета. Если кто-то из мимо проходящих людей обращал внимание на Кефаса, то перво-наперво, смотрели на его гнилые пожелтевшие зубы. Он вечно улыбался, даже когда стражники били его копьями по его плечам. Из-за этого, он часто горбился. В наших кругах, мы называли его «Рыжий бес», «Рыжий карлик», «Кефас-горбун».
Он вечно кричал, клялся, проклинал, но никогда не менял свою гадкую личину.
Прищурив глаза, и ехидно смеясь себе под нос, он указывал своим кривым пальцем на большую площадь, от которой до йерушалаимского храма двадцать минут пешком. Площадь, на удивление, была пуста. Лишь факелы горели по кругу. Окна были заколоты толстыми досками, и лишь ветер гулял по просторной площади. Мы встали вкруг, и стали смотреть по сторонам. Белая луна целовала землю своими нежными лучами, и грела набежавшие из не откуда голубые облака. Вдруг, мы услышали громкий и протяжный звук за нашими спинами: К-а-а-а-а-р-р-р!
Мы обернулись…
За нами ничего не было… лишь темная дорога в пустой переулок.
Внезапно, из переулка, вылетела большая черная ворона, с большим желтым клювом. Отойдя шаг назад, мы снова услышали что-то за спинами, только, это были человечьи голоса.
- Стоять! Стоять на месте! Еще один шаг, всего один, и вы не сделаете малейшего вздоха.
Мы остановились. Никто из нас шагов более не делал. Мы услышали, что из длинного черного переулка, от куда вылетела проклятая ворона, выбежал целый легион римских солдат. Щиты шумели. Кинжалы издавали стальной перезвон. Копья тянулись до соломенных крыш. 
Бар-Аба стал тянуть свою грубую руку к кинжалу, который ровно висел у него на правом баку. Легионеры этого не заметили (черный плащ скрывал его руки), они продолжали окружать нас. И став кругом перед нами, они навострили длинные свои копья. Щиты поставили на землю.
Мы продолжали стоять на своем месте, издавая слабые вздохи. А князь, смотрел солдатам в их молодые глаза, желая выдавить их, и насладиться криками.
Через мгновение, пред нами предстал центурион. Его усталые недоброжелательные глаза на нас. Судороги бились по его гладко выбритому лицу. Рука лежала на рукояти меча.
- Что ж. Доносчик оказался прав. И агитатор, и убийца, и, конечно же, вор. Все трое попались в руки великого Рима, – радостно сказал нам центурион.
- Конечно! Попались в лапы римской мрази! – нагло ответил князь. – А что за доносчик? Про кого этого ты говоришь, а, сука ты? – подняв голову ввысь, спросил он.
И из этой толпы легионеров, вышел всеми нам известный «рыжий бес». Сгорбившись, он толкал то одного, то второго солдата, ехидно посмеиваясь: « А ну, отойди! Отойди, сказал!» Его улыбка сияла как всегда, глаза косились. Князь, сделав удивленный взгляд, уже захотел вынуть из ножен свой стальной сирийский кинжал, но я остановил его:
- Не надо. Он, он этого не заслуживает. За тебя, князь, ему другие отплатят.
На что князь, остановился.
- Так значит, всё-таки предал?
- Нет! Не предал… Кефас не предатель… Кефас всего лишь желал получить деньги… - кривляясь ответил он, - и он получил. Получил! Деньги! Ты думал, что Кефас не предал бы вас, иди тебя же?! Ошибаешься! Он бы предал бы всех, всех! Слышишь? Всех! Но так как, за тебя, князь, обещали куда больше, я решил… нет! Не предать! Нет! На это благородный Кефас не способен! Всего лишь, продать! Продать твою ничтожную, поганую душу римским хозяевам! Вот на это я был умен. И, способен. А что на счет вас, двоих, - посмотрел он на нас, указывая пальцем, - вы, вы собаки, давно, давно не нравились мне! Не нравились красивому и мудрому Кефасу! Я был для вас собакой. Глухой и ничтожной сукой в ваших змеиных глазах. Всегда про меня думали плохое, всегда, всегда! Шпыняли, били палками по обнажённым моим голеням! Так пусть, пусть и вам также перебьют их! Проклинаю вас, слышите? Проклинаю!
- Держи, - центурион положил Ке-Фату в ладонь маленький кожаный мешочек, - вот твои тридцать серебренных. Держи, и чтобы глаза мои тебя не видели, понял?
- Кефас не глупая собака, которую нужно бить. Кефас все понял! Клянусь, клянусь трижды богом, что не появлюсь пред очами твоими…
- Опять клянешься? – спросил его я, - твоя клятвы ничего не значат! Ты клялся богом, что не предашь нас, а сам, получаешь за наши жизни серебро и злато…
- Заткнись, слышишь, заткнись!
- Нет! Кто ты такой чтобы кричать мне такое?
- Я?
- Да, ты!
- Я – бог! Да, да! Я бог! Ха-ха-ха-ха!
На его последние слова, я не желал отвечать.
Хромая на левую ногу, и истерически смеясь, он пошел прочь в тот самый темный переулок. Мне все казалось, что та ворона, что вылетела оттуда, это был он. Мерзкий и отвратительный горбун, рыжеволосый обманщик и предатель, скрылся под самой мантией шепчущего мрака. Я продолжал слышать везде его мерзкий и хриплый смех, доносящийся из его рта, в котором еле-еле держались гнилые пожелтевшие зубы.
Внезапно нас схватили, связали руки, и повели вперед по улице, по которой по-прежнему гулял горный свежий ветер.
От усталости, я почти ничего не помню.
Помню лишь, как нас привели в резиденцию Понтийского прокуратора…
Заперли… избили… Помню, как луна касалась моего тела… Помню стоны и крики… кричали все, кто наблюдал… кто наслаждался зрелищем… Помню смех… смех солдат… и только…