Мог ли это написать Ершов. 4. Карамзин. Ещё о бабу

У Карамзина в "Илье Муромце" так же есть довольно странная бабушка.

Нет, любезные читатели!
я прошу вас не туда с собой.
Близ моей смиренной хижины,
на брегу реки прозрачныя,
роща древняя, дубовая
нас укроет от лучей дневных.
Там мой дедушка на старости
в жаркий полдень отдыхал всегда
на коленях милой бабушки;..

    Что это за дедушка с бабушкой? То есть, что за бабушка, на коленях которой дедушка всегда сидел? (Игривые - можно подумать - старички... И крепки же колени у бабушки!)
    А это, надо думать, та же карамзинская "повитуха", - она же - Велеслава. (Можно подумать, что дедушка Карамзина - сам Баян бо вещий...).
   Дедушка отдыхал в жаркий полдень.
   Жар-птицы, прилетая в полночь у ручья воды напиться, так же создают своим явлением - полдень:

Вот полночною порой
Свет разлился над горой, -
Будто полдни наступают:
Жары-птицы налетают;..

    В полдень - как известно - исчезают тени; отсутствие тени бывает только у существ не земного происхождения.

   Так что эта "милая бабушка" у Карамзина - вовсе не жена дедушки, а - Муза его (то есть, самого писателя), - Велеслава. Хотя, возможно, здесь указан и реальный дедушка Карамзина - Егор Петрович, считающийся основателем рода Карамзиных, первый владелец села Знаменское Симбирского уезда. Что не мешает, - на наш взгляд, - сближению с ним и самого Н.М. Карамзина.

   В другом месте поэмы "Илья Муромец" она же та бабушка, - названа Людмилою. И эта же богиня Карамзина объявлена ... Ложью!

   Ты, которая в подсолнечной
всюду видима и слышима;
ты, которая, как бог Протей,
всякий образ на себя берешь,
всяким голосом умеешь петь,
удивляешь, забавляешь нас,-
всё вещаешь, кроме... истины;
объявляешь с газетирами
сокровенности политики;
сочиняешь с стихотворцами
знатным похвалы прекрасные;
величаешь Пантомороса
славным, беспримерным автором;
с алхимистом открываешь нам
тайну камня философского;
изъясняешь с систематиком
связь души с телесной сущностью
и свободы человеческой
с непременными законами;
ты, которая с Людмилою
нежным и дрожащим голосом
мне сказала: я люблю тебя!
о богиня света белого —
Ложь, Неправда, призрак истины!
будь теперь моей богинею
и цветами луга русского
убери героя древности,
величайшего из витязей,
чудодея Илью Муромца!
Я об нем хочу беседовать, —
об его бессмертных подвигах.
Ложь! с тобою не учиться мне
небылицы выдавать за быль.

Пантоморос - это полный дурак, или - вовсе дурак, - как Иван в "Коньке-Горбунке":

Младший - вовсе был дурак.

Муза Карамзина говорит "вместе с Людмилою": "Я люблю тебя!"

(Кстати, вспомним пушкинское:

Не смею требовать любви:
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою...

Но притворитесь: этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня нетрудно:
Я сам обманываться рад.)

   Людмила же взята Пушкиным в свою поэму, - как мы полагаем, -  именно из "Ильи Муромца" Карамзина. Как и Дуб, и Лукоморье... Но об этом - отдельный разговор. (Как и  о дураках, а может, и о дурочках - тоже.)

   Сейчас - только о бабушках.

Нам другие сказки надобны;
мы другие сказки слышали
от своих покойных мамушек, -

признаётся Карамзин во вступлении к своей поэме.

Именно Карамзину вторит юный Пушкин:

Ах! умолчу ль о мамушке моей,..

   Дело не в том, кто её прототип - М.А. Ганнибал или А.Р. Яковлева, - или обе вместе. Дело в том, что она - Муза.





Все в душу страх невольный поселяло.
Я трепетал — и тихо наконец
Томленье сна на очи упадало.
Тогда толпой с лазурной высоты
На ложе роз крылатые мечты,
Волшебники, волшебницы слетали,
Обманами мой сон обворожали.
Терялся я в порыве сладких дум;
В глуши лесной, средь муромских пустыней
Встречал лихих Полканов и Добрыней,
И в вымыслах носился юный ум...

    Пушкин не упоминает здесь Илью Муромца, - только Бову-королевича, Добрыню (Никитича), Полкана (персонажа сказки о Бове-королевиче), - но муромские пустыни напоминают здесь о главном русском богатыре.

   Стихотворение носит название "Сон". Речь идёт об очаровании обмана, - в этом оно сближается с поэмой Карамзина.
   И  - как продолжение этого "Сна" - другое пушкинское стихотворение...


* * *

Наперсница волшебной старины,
Друг вымыслов игривых и печальных,
Тебя я знал во дни моей весны,
Во дни утех и снов первоначальных.
Я ждал тебя; в вечерней тишине
Являлась ты веселою старушкой
И надо мной сидела в шушуне,
В больших очках и с резвою гремушкой.
Ты, детскую качая колыбель,
Мой юный слух напевами пленила
И меж пелен оставила свирель,
Которую сама заворожила.
Младенчество прошло, как легкий сон.
Ты отрока беспечного любила,
Средь важных муз тебя лишь помнил он,
И ты его тихонько посетила;
Но тот ли был твой образ, твой убор?
Как мило ты, как быстро изменилась!
Каким огнем улыбка оживилась!
Каким огнем блеснул приветный взор!
Покров, клубясь волною непослушной,
Чуть осенял твой стан полувоздушный;
Вся в локонах, обвитая венком,
Прелестницы глава благоухала;
Грудь белая под желтым жемчугом
Румянилась и тихо трепетала...


    Огонь загорелся в древней Музе, и она возродилась - как птица Феникс, или - Жар-Птица...

(Интересно, что жемчуг на груди её именно жёлтый - цвета Солнца.)
Продолжение следует.