11. Колыбель жития. Vitae incunabula

Золото инков

У  горы, окунувшей нос в морской рассол, в самом устье разливающейся горной реки Тешебс, стоял высокий домик охотника. Мы перебирались по камням мимо этого дома и взбирались на высокую гору – за цветами. Первые цветы рвали к 1 мая – пионы, барашки... Строго говоря, эти пионы назывались «марьин корень», но мы их называли пионы. Они были яркие и их стебли плохо пахли, но не было большей радости, чем первому среди других увидеть в темноте леса крупный  пунцовый цветок.
Весной горы начинали стремительно оживать, и то там, то сям пестрея желтыми и зелеными пятнами распускающихся почек деревьев: ольха, ива, орешник…
 Из земли высовывали головки подснежники… За подснежниками  шли синие пролески и фиалки, затем примулы, которые здесь называли не иначе, как барашки, но эти меленькие цветы  можно было собрать, не восходя к вершинам, а лишь пройдя по склону горы.
И лишь потом появлялся король горных цветов – пион! Пион нужно было подождать, истомившись весной, поискать в лесу, и только он нам сигнализировал, что весна пришла.
Пунцово-красный, крупный, с рогатыми черными пестиками, густо пахнущий на изломе стебля, он был наградой детворе, проделавшей десятикилометровые переходы по склонам.
– Первый цветок не рвать! – Строгое напоминание охлаждало азарт, и дети терпеливо оглядывали сумрачные заросли, в надежде обрести весеннее чудо.
Потом зацветали ландыши, незабудки и редкие орхидеи, напоминавшие сидящую на цветке пчелу. Трутни кавказских пчел, пытавшиеся оплодотворить нелетающую красавицу, переносили пыльцу с цветка на цветок. Эти цветки легко было найти по не прекращающемуся жужжанию пчел. Сейчас эта орхидея в Красной книге… Оказалось, мне посчастливилось увидеть «эндемики» Северного Кавказа – то есть цветы, существующие только там.
Возвращались мы с руками, полными цветов, которые раздаривали соседям, учителям, ставили их в вёдра и банки, но тревога «не отыскать» цветок оставалась навсегда.

Когда не было курортников, всё это благословенное место под солнцем принадлежало местным детям: и весь тихий пляж, и быстрые горные речки, и закрытые пляжные кафе, исполнявшее роль спортивных тренажёров. На перекладинах  летнего навеса можно было, быстренько перебирая руками, промчаться от одного края до другого. На массивных ограждениях летнего  ресторана «Волна», украшенного  бетонными колоннами, перилами  и балясинами, можно было играть в догонялки и спрыгивать оттуда  на шуршащий галечный берег. Можно было неторопливо изучать неприличные картинки и надписи, нарисованные углем на стене кочегарки, к осени всеми покинутой  и холодной. Можно было строить из сырого песка фигуры и их никто, кроме моря, не разрушал.
Этой весной перед нашим домом засеяли кукурузой целое поле.
Белое море ромашки, в которой мы беззаботно прятались, безжалостно перепахали...
Сначала, когда трактор взрезал плугом землю, детвора радостно бегала за трактором, принюхиваясь к теплой влажной земле и распугивая аспидно-черных грачей. Затем на этом поле появились рядки зелёных ростков, стремительно поднимающихся вверх, как бамбук, так что вскоре из окон, вместо привычного моря, закачалась стена  зеленых стволов с кисточками наверху.

Но с последних чисел мая начинался «наплыв» отдыхающих, которых размещали в своих комнатах хозяева. Моим местом обитания на это лето стал чердак, так как все комнаты дома, все коридорчики и даже беседки были заняты стремящимися отдохнуть людьми.
 А мама норовила заработать немного денег, используя  построенный дом.
 А там, на чердаке, под крышей, из полукруглого окна было далеко виднелось бесконечное море, а через тонкую стенку фронтона день и ночь было  слышно, как ласточки переговаривались со своими птенцами в гнездышке, слепленном из грязи и соломинок.
Вечером ласточки рассаживались на проводах и заводили свою шкворчащую песню: «мужики в поле, мужики в поле, бабы – за яичницу!» – грудки багряные, хвостики вилочкой…
Местные дети легко знакомились с приезжими  детьми и вовлекли их в свои игры.
Мы бегали между  крепчающих стволов кукурузы, рассматривая  пряди длинных  золотистых волос, распущенных верхушками початков, обламывали эти самые початки и с удивлением обнаруживали, что они сладкие, съедобные и даже вкусные. Так сырые маленькие початки оказались нашим летним лакомством, и мы их съедали целиком, а початки, успевшие созреть до состояния «молочно-восковой спелости», мы могли обгрызать сырьём или приносить маме для отварки.
Чтобы сварить кукурузу, нужно было усвоить некоторые правила.
Сначала её нужно было ободрать от листьев, а листьями обложить дно и бока кастрюли. Внутрь заложить поломанные початки, перекладывая её содранными листьями и прядями волос – для запаха! – и сверху снова закрыть кукурузу листьями. А потом залить водой и поставить на огонь. Что за чудо, эта молодая варёная кукуруза, содержащая золото, посоленная и густо смазанная сливочным маслом, разве она похожа на этот жесткий перезревший желтый початок, который продают нынешние торговки?
Ласточки, научив летать два выводка своих детей, собирались в огромные стаи и улетали раньше других птиц.
Осень  начиналась  с тишины под моим чердачным окном.
Потом разъезжались последние куротники…
Потом собирали кукурузу.
Весь сарай был увешен початками с поднятыми крыльями кроющих листьев. Они висели, как гирлянды, долго пахли и шуршали, если их потрогаешь.
Зимой  сушеные початки лущили для кур или прямо так, целиком, варили в воде в качестве еды для свиней, но запах кукурузы был настолько соблазнительным, что мы доставали зерна и жевали.
Золотая кукуруза напоминала нам ушедшее лето.
Когда я смотрела по ТВ историю африканских семей, живущих за счет собственного кукурузного поля, я вспоминала своё детство и лысенького Хрущева.
Я смотрела на  белые африканские зубы, слышала рассказ о том, что эти африканцы  едят кукурузу сырой, её жарят на углях, из неё варят кашу и пекут лепёшки – я вспоминала наше детство и эту американскую спасительную кукурузу.
Вспоминала рассказ негра Бубы  о креветках в фильме «Форест Гамп» (что-то вроде того, что креветки можно варить, жарить…) и понимала, что кукурузу тоже можно варить, жарить и т.д. В Африке на посевы делали набеги бабуины, а у нас в Архипо-Осиповке, набегали  мы, голодные послевоенные дети.
Из-за опустошительных набегов бабуинов фермеры протягивали проволоку по периметру своего  поля и пускали по ней слабый ток. Нас же не прогонял никто.
И мы выросли, помогая друг другу  выжить, хотя это время называют «хрущевской голодовкой». Я удивилась, узнав, что эта «голодовка» не имеет документального подтверждения, и моя история будет свидетельством.