Глава 8

«Страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай».

    Сальвадор Дали
____________________________________
    По пути меня застал ливень, и в квартиру я попала промокшей до нитки, с волосами, превратившимися в сосульки. Когда я вновь оказалась в тепле, Джулия и Валери попеременно душили меня в своих объятиях, а потом напихивали мой бедный желудок домашними варениками. Все это так сморило меня, что я смутно запомнила, как свистел газовый чайник и каков на вкус был отвратительный чай в пакетиках. Не то что чай Рубины. После же меня отпустили принять ванну с пеной, и я наконец-таки отмыла с себя все переживания и грязь после лесной ночевки. Девчонки не переставали удивляться, как меня не съели комары или ежи, и всякий раз я ехидно отвечала, что слишком костлява для этой фауны.

       Эту ночь я провела в мягкой уютной постельки в обнимку с мягкими игрушками Валери, привезенными из родной Москвы. В детстве, когда мы жили в общежитии, у меня было несколько похожих. Жучку — ярко-салатовую собачку с малиновыми длинными, как у зайца, ушами, — в шесть лет мне подарила Ксения из соседней комнаты. Не из Яниной, из другой. Санту — собачку немного побольше, оранжевую, в цветной полосатой телогрейке, — папа соизволил купить маме, когда она была на седьмом месяце. А Шурика — плюшевого белого медведя с коричневым клетчатым бантом на шее — мне подарил Ванька на тринадцатый Новый год. Первую половину воскресенья мы с девчонками провели, занимаясь шоппингом, и Валери сделала себе в одном из салонов вырезенную на ладони розу. Это называлось шрамирование, и подруга была от него просто безума. Видела бы она, сколько таких «роз» на моих плечах и руках...

      — Не знала, что лесби любят такое, — честно призналась я, рассматривая другие эскизы.

      — А она и не лесби, — так же честно ответила Джулия, пока мы были наедине. — У нее традиционная ориентация, но биологический пол не подходит ее сформировавшемуся мировоззрению.

      — Трансгендерность? — догадалась я.

      — Оно самое. Многие в таких случаях делают операции по смене пола, но Валери не позволяет это религия. Ее родители — евреи, и она строго следует заповедям иудаизма.

      Домой я хотела пробраться тайком, чтобы не выслушивать лекций от мамы и вздохов Гориславыча. Поэтому перебралась через окно веранды и ввалилась в свою комнату мешком. Но там меня уже поджидал новый родственничек.

       — Леша? — прошептала я.

      Он сидел на моей кровати и крутил в ухе сережку-крестик. Увидев меня, парень на некоторое время растерялся и прямо, как Победоносцев, запустил ладонь в волосы.

      — Нам надо поговорить, Элишка, — проговорил он и сделал шаг ко мне.

      — Не подходи! Не смей подходить ко мне! — мой голос предательски дрогнул, и я выкинула перед собой руки, как бы защищаясь. — Иначе я закричу, и сюда сбегутся со всего дома.

      Он уронил руки.

      — Здесь никого нет, Элишка. Никого, кроме нас с тобой. Отец с тетей Светой поехали в город за продуктами, а у Артура Артуровича и Ренаты Марковны выходной. Кстати, милейшая женщина. Ты пробовала ее кексы? Они изумительны, — он улыбнулся и сделал еще один шаг по направлению ко мне.

      Выбраться из окна я не успела бы, а выход в коридор своей спиной закрывал парень, поэтому я кинулась к двери в ванную. Забежать внутрь и захлопнуть я ее успела, а вот замок, забархлив, не поддавался. Лешка оказался сильнее и перетянул дверь на себя, меня же отбросило к раковине, и я больно ударилась талией о ее керамический бортик.

      — Элишка, хотя бы выслушай меня, — взмолился тот и протянул мне руку, чтобы помочь подняться.

      Я приняла ее, а другой рукой схватила с полки освежитель воздуха и от души огрела им Леху по крашенной голове. Пока парень пытался вырвать его у меня, я уже схватила бритву и вскинула руку с ней. Нет, я не была злопамятной, просто у меня началась банальная паническая атака. Стало трудно дышать, и в голову упорно полезли воспоминания о том, как меня унижала Банда. Подстава с фотографиями. Больница. Надписи «Шлюха». Декабрьская ледяная прорубь. Горящая зажигалка у моих волос. Видео. Пощечины, от которых звенело в ушах. Взлом аккаунтов в Интернете. И Лешка принимал в этом далеко не последнее участие. Гнев охватил меня, как огонь — сухую траву, и с остервенением, которого испугался сам парень, я впилась ему в плечо зубами. Освежитель воздуха с грохотом покатился к стиральной машинке. Комнату наполнил крик боли. Ткань его футболки неприятно проехалась по зубам, как наждачка, и меня всю свело судорогой от боли.

      Леха вырвался от меня и, умело блокировав бритву, выкрутил мне руку за спиной. Он тяжело дышал и пытался что-то сказать, но мои ноги пришлись ему по самому сокровенному месту. Они унижали меня и в детстве, до того, как Победоносцев возжелал сделать меня своей королевой. Обсыпали песком, забирали совки, ломали мои куклы. Рвали мои рисунки, чирикали в моих книгах, портили домашнее задание. Забирали будерброды, собранные мамой в школу, бегали с крапивой за мной по всему стадиону. Они всеми силами старались превратить мою жизнь в ад, и им это неплохо удавалось. Великолепно. Я превратилась в маленького озлобленного лисенка. Ненависть жжет глаза, как дорожная пыль, занесенная ветром. Я — кувшинка, брошенная в пустыне. Святлячок, закопанный в земле. Кит, запертый в аквариуме. Облако, заброшенное в кратер Луны. Черемуха, распустившаяся в конце осени. Сирень, завядшая тридцать первого декабря.

       С писком падаю в душевую кабинку и, больно окарябовшись локтем, переворачиваюсь, чтобы нанести новый сокрушительный удар. Обида рвет мои кости на осколки, как экскаватор, снесший наше общежитие в «Хрусталике». Но, вновь обретя равновесие, Лешка подлетает ко мне и, включив ледяную воду во весь напор, направляет на меня душ. Визжа, я требую дать мне подняться, но вторая рука ловит мое плечо и удерживает его, пока холодная вода мощным потоком стегает меня.

      — Элишка, я всего лишь хочу поговорить, — сказал он, перекрикивая шум воды.

      — Иди в жопу! — искренне послала я и закашлялась, нахлебавшись воды.

      Помучив еще некоторое время, Лешка повернул кран и, взяв меня на руки, отнес в мою комнату. Дрожа и клацкая зубами, я прямо в мокрой одежде запрыгнула в кровать и завернулась одеяло. Некоторое время мы молчали. Наконец парень понял, что я стала более сговорчивой.

      — Я нашел это возле одной из коробок с вашими вещами на чердаке. Наверное, выпала, — и он протянул мне крохотную лодочку, вытесанную из коры. — Я подумал, что тебе приятно было бы вернуть ее.

      Я резко выдернула лодку и прижала ее к груди, даже не удосужив отыскавшего взглядом. Это была та самая лодка, которую мне сделал в детстве Влад. Больше он никому подобных подарков не делал, и от этой мысли тепло разлилось по охлажденному телу.

      — Спасибо, — я едва разлипила губы.

      — Ну, не правда ли жизнь любит пошутить? — сконфуженно усмехнулся Лешка. — Мой отец и твоя мама — кто бы мог подумать?

      Я ничего не ответила.

      — А ты изменилась. Стала красивой. Мы ж тебя запомнили неуклюжей плоской девчонкой со смешными рыжими волосами.

       — А сейчас? — я с вызовом обернулась к нему.

      — А сейчас они не кажутся смешными, — он выдержал мой взгляд. — Они стали очень красивыми яркими кудрями. И ты сама превратилась в греческую богиню Каллисто — такая же прекрасная.

       — Скорее уж, Сапфо — такая же умная и уродливая.

       — А мне нравится твои кости. Ну, это скорее всего во мне говорит будущий врач, — вновь усмехнулся парень и почесал затылок.

      Я хмыкнула.

      — Ну, и как тебе в новом доме?

      — У меня крутая комната, лоджия, как и у тебя, с выходом на лес, и я приватизировал себе мансарду на третьем этаже. Решил сделать из нее свою студию, — с радостью поделился он. — Знаешь, я за эти пять лет подался в творчество. Ходил на кастинги, снимался в массовках и рекламах, участвовал в фотосессиях. Даже собрал свою музыкальную группу.

       — Правда? И как она называется?

       — Называлась. Мы распались через месяц, — Лешка рассмеялся. — А назывались Рузверями, — я подхватила смех.

     — Почему Рузверями?

     — Ну, как обыкновенные звери, только интернетные... Папа не одобряет моего увлечения, говорит, это не подходит юноше и отвлекает от серьезных дел.

     — Ты редко его видел, да? — мне вдруг стало жаль парня.

     — В последний раз, когда мне было пять. Он приехал в Синеозерск, подарил мне деревянного робота и сказал, что уезжает командовать дивизией на китайскую границу. Карьера была для него всегда важнее всего. Важнее меня. Он мечтал стать правителем, Элишка, но не понимал главного. Спорил, даже с самим собой, отказывался это принять. Истинный правитель не должен ориентировались на формы правления и режимы, он должен принимать решения интуинтивно. Это и называется харизмой, считаю я. Если бы королем можно было стать, зазубрив школьные учебники и своды законов, в мире не стало бы рабочего класса. А куда без него? Потому нужна борьба.

      — Игра, — пробормотала я. — Поэтому ты не хочешь покинуть Арену? Ты думаешь, что кроме нее, для тебя в мире больше нет места?

      — А что, разве оно есть? — он скептически посмотрел на меня.

      — Разумеется, есть! — воскликнула я и вскочила, сбросив одеяло. — Разумеется, есть! Ты просто еще не знаком с миром, не в курсе того, КАКИЕ сделки он может тебе предложить. Там нет Игр, ролей и мастей, там ты можешь быть тем, кто ты есть на самом деле.

     — А если правда разочарует?

     — Нельзя отворачиваться от самого себя, ибо тогда от тебя отвернется весь мир. Я познала это, живя в Москве.

     — Что ты там делала? Изучала теорию жизни? Неужели у тебя никогда не было хобби?

      Я задумалась, но вся моя столичная жизнь крутилась вокруг фильмов с Вивьен Ли, отношений мамы и Гориславыча, анорексии и попыток суицида. Ну, и разумеется, золотой медали.

      — Гм, ну, я прочитала много книг, — промямлила я.

      Он скорчил рожицу а-ля «это не хобби», и я в ответ лишь показала язык.

      — Хорошо, и какая же тебе понравилась больше всего?

      —... «Обрученные» Элли Каунди. Повествование ведется...

      — Да знаю-знаю, мне Улька в свое время прожужжала про нее все уши. Но мне не понравилась Кассия.

      — Главная героиня? — я свела брови к переносице.

      — Да, она по-моему, через чур апатична и доверчива ко всему. Ей надо было проверять факты намного ранее, она все-таки ж сортировщиком была.

      — Не забывай, что это антиутопия. Персонажам там хорошенько промывали мозги.

      — Как будто не в антиутопии не промывают мозги, — я пожала плечами. — Ладно, хочешь, я тебе покажу самое крутое место в этом шикарном доме? Уверен, ты еще не в курсе, — я с тревогой посмотрела на него, и он хохотнул. — Не волнуйся, у меня и в планах не было причинять тебе вред. Мы все-таки ж теперь брат и сестра.

      — Алексей!

      — Ну, ладно-ладно! Но не самоубийца же я? Полководец из меня борщ сварит, в муку перемолит любого, кто тебе уши надерет раньше него.

      — Бедные мои уши!

      — Бедные его яйца, ты попала прямо по ним! — заржал парень, сложившись пополам. Я шутливо стукнула его кулаком по плечу и закатила глаза.

      Мы пришли на чердак. Тут было пыльно и темно, а еще очень душно от труб, идущих прямо по стене. Лешка взял меня за руку, чтобы я не споткнулась об один из ящиков и повел куда-то в центр.

      — Ты что, Победоносцева здесь спрятал? Потому что честно говоря, на маньяка ты не похож...

      — О, господи! Елизавета, ты нанесла удар по моему самолюбию. Теперь на меня в клубе ни одна девчонка не клюнет!

       Вдруг раздался какой-то скрип, и, задрав голову вверх, я увидела, как крыша створками расползается влево и вправо. Над нами нависло звездное небо, похожее на кофе, по которому разбрызгали йогурт. И по самому центру тянулся Млечный Путь, будто полоса рассыпанной сахарной пудры. Среди этого небесного величия плыли лилипуточные красные точки, то вспыхивающие и гаснувшиеся, то загорающиеся вновь, — спутники. Мерцая галактическим дождем, небосвод, казалось, дышал и пытался нам что-то сказать.

       — Как тебе? — спросил Лешка.

      — Восхитительно, — выдохнула я, не смея опустить голову. — В последний раз я видела такое в планетарии на улице Гагарина, когда мы в четвертом классе ходили туда. 

      — Ну, это явно получше, — рассмеялся парень. — Это еще не все, приготовься.

      — К чему? — ахнула я, но было поздно. Он подхватил меня за талию и поднял вверх.

      — Хватайся!

      Я вцепилась в край крыши и, подтянув свое туловище, оказалась на смотровой площадке. Лешка тут же появился рядом. Я не смогла сдержать удивленный вскрик: внизу расползался бескраний лес, и лишь вдалеке мигал синий маяк Советского Мыса. Казалось, я была Розой из «Титаника» и стояла вместе с Джеком на самом носу корабля.

      — Невозможно... — вырвалось у меня.

      — В мире все осуществимо, и Банда доказывает это каждый день, — Лешка помог мне сесть на край и устроился рядом. — Я понимаю, что у тебя есть веские причины недолюбливать нас, но не все наши поступки аморальны. Мы избавляем мир ото Зла, исчерповаем его до самого дна, а потом крупица за крупицей наполняем его смыслом и любовью.

     — Но разрушая зло, вы сами становитесь им, — возразила я и посмотрела на лес. К нему тоже можно было отнести эту фразу. Люди считают, что вырубая деревья, они совершают добро и удовлетворяют потребности человечества. На самом же деле, они это добро и вырывают с корнями. Скоро не станет и этого леса, и наш дом окружат полчища бесконечных серых высоток и дорожные магистрали, натыканные светофорами.

       Чаще всего зло совершается ради последующего зла, и оправдывать его могут только злодеи.

     — Прости, Элишка, прости нас, — вздохнул парень. — Ты была частью нашей семьи, и мы не должны были так поступать. Нужно было дать тебе второй шанс тогда — не сейчас. Но все оступаются, все наступают на грабли. Это сделала ты, это сделали мы. Не пора ли примириться?..

       Я снова поглядела на лес и представила себе, как в эту самую минуту на меня оттуда смотрит настоящая лиса и облизывает острые клыки в предвкушения ужина. А прямо за ней в ловушке трепещиться пойманный заяц, испускающий миазы паника и первобытного ужаса. Сильные любят чувствовать чужой страх.

      — Сия поет про безудержанные развлечения, танцы и выпивку, но за этой маской просвечивается боль, отчаяние и страх. Желание забыться шумом и смехом. Получить восхищение и зависть откружающих там, где она на это способна. Она очень похожа на новогоднюю елку, сверкающую фонариками и гирляндами, но прячущую под собой подарки. У Сии есть такие же колючки, которые она готова выпустить, если кому-то не понравится ее мишура. А ее голос? Она поет так, словно рассказывает о ком-то в третьем лице и глумится над происходящим. Забава всегда прячет боль. Никто никогда не задумывался, что возможно, после каждого срыва девушка обещает самоц себе стать взрослее и серьезнее, но получив очердную пощечину от жизни, подставляет вторую щеку и пьяная качается на люстре.

      — Ты говоришь про Сию, потому что похожа на нее? — спросил Лешка. — Знаешь, Янка тоже от нее безума. Только она, в отличие от вас обеих, не умеет так быстро заращивать переломы.

      — Тому, кто сам калечит, не нужно залечиваться. Леш, мне не нужно прощать вас, потому что я не в обиде. Я просто не хочу повторять одни и те же ошибки, словно заевшая пластина. Знаешь на что это похоже? Бежать по тренажерной дорожке и мечтать добраться до Аляски, не продвигаясь ни на метр. Тратя все силы на Арене, я не смогу жить по-настоящему. Я хочу двигаться вперед, Леш, быть человеком, а не картой.

      — Почему же люди всегда гонятся за тем, что даровано другому? — простонал Лешка. — Фигура, внешность, карьера, образование, жилье, автомобиль, отношения, дружба, самореализация. Даже политичечкие убеждения, религозные взгляды и предпочтения в одежде люди крадут друг у друга. А привычки? В мире не осталось ни одной настоящей привычки — их тоже крадут. Пойми, Элишка, если у тебя чего-то нет в жизни, значит, так суждено. Нет одинаковых судеб, также, как и нет одинаковых книг.

      — Люди — не книги.

      — Книги, и причем раскрытые.

      — Получается, ты понимаешь... — я недоверчиво на него поглядела, так как если бы он был иностранцем, вдруг понявшем мою родную речь.

      — Что нахрен надо скорее валить с Арены? — он слабо улыбнулся. — Понимаю и еще как понимаю. Но если Игры меня чему и научили, так это тому, что желания исполняются не всегда во благо. В отличие от Банды, мы с Пашкой не собираемся тебя заставлять вернуться на Арену. Но с твоей стороны это как минимум эгоистично.

       Встав, парень потянулся.

       — Восьмером мы смогли бы подарить этому миру надежду.

      Когда вернулась мама, она еще долго причитала надо мной, а я долго извинялась и обещала больше так не поступать. После меня ожидал приятный сюрприз: к нам на ужин приехала моя крестная, с которой я не виделась больше пяти лет. Лешка весь вечер был со мной обходителен и внимателен, а ночью даже принес ко мне в комнату лимонад его мамы и, пожелав сладких снов, обнял.    

      — Почему ты переехал к нам, Леш? — решилась поинтересоваться я.

       — Ты прости меня за душ.

       — Да ладно, — улыбнулась я. — Скоро мы будем квитами.

       — Вот черт, теперь буду всякий раз запираться.

                ***
     В среду, после пар ко мне домой нагрянула Янка. Она была в свободных штанах и такой де свободной кружевной блузке любимого голубого цвета, но это все равно не скрывало ее еще располневшей фигуры. Пока я в изумлении пялилась на нее, как на призрака, бывшая лучшая подруга словно в качестве защиты подняла левую руку с браслетом дружбы и вскинула на меня сине-белые глаза, полные слез.

      — Мне нужна твоя помощь.

      Я втащила ее внутрь дома и отвела на кухню. Но пока я искала девушке тапочки, та совершила набег на мой холодильник и прямо при мне ложками доедала кетчуп. Кетчуп, который я терпеть не могла.

      — Ну, и что же случилось? — спросила я, оперевшись бедрами о тумбочку. Странно и неловко было видеть бывшую лучшую подругу, не настроенную враждебно.

      — Я переедаю, — она трагически взмахнула ложкой в воздухе и, вновь подчерпнув ею кетчуп, отправила ненавистную кислятину в рот. — Переедаю, когда нервничаю. А когда я много ем, то становлюсь гиперактивной и от этого нервничаю еще больше.

      — Ну так не переедай, — немного грубо ответила я, искренне не понимая, чем я могу помочь.

      Она уронила голову и принялась теребить край блузки.

      — Это выше моих сил. Я уже обращалась к врачам, но они сказали, что проблема на психологической почве. Сказали, что я хочу есть из-за затаенной обиды. В клинике мне посоветовали договориться с кем-нибудь из друзей или подруг, чтобы он терпеливо выслушивал меня в течение хотя бы пятнадцати минут. Каждый раз, говорили они, как захочется есть, звонить этому отчаянному добровольцу и подробно рассказывать, кто, где, когда и как меня обидел. Как бы изливать душу.

       — Отлично, — вздохнула я. — Наша медицина продвинулась далеко вперед. Но я что могу сделать-то?

       — Поджарь мне гренки, пожалуйста, — жалобно проскулила девушка и с жадностью вернулась к кетчупу.

      Я вздохнула во второй раз и, нацепив на себя фартук, достала сковороду.

       — А я ему говорю: «Влад, мы давно не занимались этим», а он отвечает: «Солнышко, приличные девочки не требуют этого первыми». Не требуют, представляешь? — распиналась Янка, пока я делала ей еще и салат. — Ну, я, гордость спрятав, продолжаю: «Владечка, любимый, но ты же сам этого хочешь. Нам уже по девятнадцать лет...»

      — И тут он тебя перебивает, — уныло догадываюсь я, нарезая колечками репчатый лук.

      — Именно! — щелкает пальцами та. — Мол, мы еще слишком молоды для того, чтобы заводить детей. Сперва образование, карьера, дом, автомобиль, слава, счет в Сбербанке с шестью нулями и только потом — семья. Только потом! А я замуж, быть может, хочу, замуж! Вон уже себе платье свадебное с розовой лентой выбрала. Каждую деталь продумала, вместо фаты шляпку с вуалью одеть решила. Да такой нигде больше нет — сама эскиз нарисовала. Я ведь художественную школу закончила, но ты ведь не знаешь этого, верно?

      — Теперь знаю, — я постаралась не повысить голос, но мои мозги уже просто плыли. – Тебе с майонезом или растительным маслом?

       Янка на миг задумалась.

      — Ай, давай и того, и того! Хуже авось не будет! — и она весьма красноречиво оттянула складку на талии. — А он говорит: «На свадьбу нужно накопить приличную сумму, я не хочу синеозеорскую забегаловку. Вот станем знаменитыми врачами, тогда и поженимся. Хочешь, даже на яхте, посреди Индийского океана?». Да не хочу я ни его яхты, ни океана, хоть Индийского, хоть Тихого, хоть Галактического! Вот чем, чем ему не угодил наш Синеозерск? Один из прекрайснеших городов России, ты поди да сыщи получше!

       — Хм, возможно, — я поставила перед ней пиалку с салатом, протянула вилку и села напротив. — Я добавила в него крабовых палочек и лимонного сока, надеюсь, понравится. В Москве я так почти каждый день делала. А вы... ну, в смысле, Банда вообще куда-нибудь выезжали за пределы Синеозерска за эти девятнадцать лет?

      Бывшая лучшая подруга с набитом ртом посмотрела на меня замешательстве.

      — Разумеется! За кого ты нас держишь? Не зазнавайся, москвичка. Тоже мне!.. Пару раз плавали на катере по Лазурному Гребню.

      — Чернышева, — я закатила глаза, впервые за долгое время назвав ее по фамилии, — это озеро находится всего в десяти километрах от города.

      — В одиннадцати, — поправила меня девушка и уныло опустила вилку. — А ты, похоже, много, где была. Расскажешь?


     — Ну... — я улыбнулась и мечтательно поглядела за окно. — Больше всего мне запомнились Южная Америка и север Дальнего Востока, а еще Калининград. В Дубае тоже очень красиво. Правда, мы были там только несколько дней, но город меня слегка разочаровал. Знаешь ли, некая пародия на Лос-Анджелес, тот же напускной лоск и мнимая роскошь, тот же сверкающий фантик без начинки. Только в Дубае культура восточная, но если сирийские эмигранты повалят из Европы в Штаты, то разницы совершенно не будет. А так мы с Гориславычем и мамой исколесили всю Россию: Белгород, Воронеж, Самара, Сочи, Тверь, Севастополь, Санкт-Петербург, Уфа, Челябинск, Новосибирск, Горно-Алтайск, Владивосток, Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре, Петропаловск-Камчатский... Еще в Казахстане были, в Исландии, на острове Святой Елены.

      — Вот это да... — завистливо вздохнула та. — Слушай, а если ты не будешь свою порцию, можно я съем ее?

      — Приятного аппетита... — рассеяно отозвалась я, вновь прокручивая в голове воспоминания о путешествиях. — А вообще советую тебе не спешить с детьми. Вот только на днях встретила нашу бывшую одноклассницу, Кристину, и узнала, что она после восьмого класса родила. С ней и был ее сын, мальчуган лет четырех. Так ты бы видела Кристину! Мало того, что располнела и корни у крашеных волос отрастила, так еще выглядила такой изнеможденной и уставшей, что я бы ее ни за что не признала нашей ровесницей. Я бы дала весь тридцатник. Даже тот же печальный огонек в глазах.

      — Да дело не в детях! Влад просто отказывается понимать, что я не хочу и никогда не хотела становится врачом. Медицина — не мое, я пошла в этот универ только из-за Банды... Нет, ну, а что мне делать на филологическом в нашем синеозерском одной? Ну, не книги же писать или учительницей русского языка и литературы становится?

      — Можно было выбрать что-нибудь другое.

      — Я тебя умоляю! — бывшая лучшая подруга скривилась. — Выбрать! Выбор существует где-нибудь в другом месте. А у нас — медицинский да указания Банды. Считай это модернизированным законом джунгли.

      — Жестокой же закон, — я изогнула бровь.

      — Зато справедливый. Не находишь? В мире должен господствовать естественный отбор, и все слабые должны отсеиваться, чтобы не стать обузой эволюции.

      — Правда? — я подняла бровь еще выше. — А понравится ли тебе, если и тебя отсеют ради эволюции? Что собственно с тобой сейчас и происходит, ведь ты цепляешься за юбку Банды, потому что сама по себе ничего не представляешь... Больно, да? Но это же справедливый закон.

      — Нет, — девушка с безграничной тоской подперла щеку. — Не без Банды, а без Влада я ничего не представляю. Без Влада мне не нужен мир, ни какие ценности в нем. А ему, похожа, не нужна я, он хочет азарта — не стабильности. Ах, Элишка, прости меня, пожалуйста!

      — За что?

      — За те фотографии; фотографии и видео. Я лишила тебя Влада, а это так болезненно, как если бы тебя лишили части тела. Без болеутоляющего. И ты терпишь эту агонию, терпишь, потому что не в силах что-либо изменить.

       — Да все в порядке, Ян, — солгала я. — Я давным-давно его не люблю. Детская пора осталась в Москве.

      — Просто от безысходности я уже не знаю, что делать, — она шумно всхлипнула. — Я закрывала глаза и на его измены, и на наркотики, и на участие в гонках. Все, лишь бы удержать его подле себя. Но ничего, ничего, Элишка, не помогает. Я теряю его. А теперь, когда он увидит меня располневшей, то точно бросит меня. Бежишь по тротуарам и мостовым крикливого мегаполиса, распугиваешь торговцев пончиками, уличных музыкантов и промоутеров, одетых гамбургерами. Теснишься в набитом автобусе, выливаешь на белую блузку любимый фрапучино со взбитыми сливками и гранатовым сиропом. Рассекаешь лужи на миллионы брызг, мчишься по коридорам кампуса и поражаешься неестественной тишине. А Влада... Влада рядом нет. Иногда мне кажется, что я страдаю асфиксией. Задыхаясь и задыхаясь вновь, я мечтаю о том, чтобы конец поскорее нашел меня, но лишь кашляю в новом припадке удушья.

      — Яна, — я взяла ее за руку и переплела наши пальцы. — В жизни есть люди с более весомыми утратами. Они теряют память, оказываются навсегда парализованными, прикованными к кровати и вечно плачущим родственникам, учатся все делать заново: держать ложку, писать шариковой ручкой, расчесываться. Я видела это в больнице, где пробыла достаточное время. Я тоже училась, ошибалась, снова училась и снова ошибалась, ходила по краю и падала в пропасть, но вновь и вновь заставляла себя заново подниматься на Эверест. Столько эмоций я еще никогда не испытывала в московской жизни, я ощущала себя одновременно уставшей и сильной. Мой лечащий врач говорил, что это называется адреналином.

      — Помоги мне, — прошептала девушка, с отчаянием сжимая мою руку. — Помоги, и я расскажу тебе о тайном знании Банды.

      — Что за знание? — с любопытством склонила я голову набок.

      — Ты мне поможешь? — вопросом на вопрос ответила она.

      — Клянусь, помогу.

      — У тебя есть красное вино?

      — Сухое чилийское подойдет?

      Это был первый сорт вина, который мы попробовали с ней в далекие двенадцать лет втайне от родителей.

      — Тащи, — наконец рассмеялась Янка. Как же я скучала по ее смеху, по ее искреннему завораживающему смеху. Услышав его, тоже хотелось хохотать во все горло.

       Я сходила в погреб за бутылкой и, плеснув вина в бокалы Гориславыча из чешского стекла, сделала нам тарталетки с любимой красной икрой. Вновь приобретенная подруга в это время продолжала баловаться с кетчупом.

       — Итак, что же знает Банда, чего не знаю я? Помимо подробностей очередного выхода на Арену?

      — Ну, мы гадали на тебя, — Янка прикусила губу.

      — Гадали?

      — Да, нас тетя Рубина научила, и еще какие-то статейки на форуме в интернете прочитали. Сперва гадали на воске, но там смутно было, поэтому перешли на карты, — она с хрустом проглотила тарталетку и слизнула икринку, прилипшую к носогубке.

       — Наши любимые карты, — с досадой усмехнулась я, и мы чокнулись. — Уф, ядренное чилийское. Бери вон ту, где побольше икры... И что же нагадали?

      — Тебе это не понравится... — ее сине-белые глаза наполнились слезами. — Разбитая черная ваза. Алая роза на снегу, вокруг — капли такой же алой крови. Платок оттенка охры, связывающий руки. Скрещенные шпаги с изогнутыми эфесами. На одном из них пурпуром переливается россыпь мелких рубинов. Среди них были лица, но мы никак не смогли добраться до них. Тетя Рубина сказала, нам не хватает энергетики. Действительно, после этого мы были так истощены, что не могли больше недели пошевелить мышцами. Такое происходит обычно после сильного, нерасчитанного «рывка» в тренажерном зале.

      Нахмурившись, я сделала еще один медленный глоток из бокала, чтобы выиграть время.

       — Ты права, мне это и вправду не нравится. Зачем вы гадали? Ты же веришь в Бога, а это противоречит его заветам. Кроме того, даже самый заядлый атеист знает, что гадание и всякого рода деятельность с картами оставляет огромный мрачный след на человеке. Ты думаешь, почему мы такие одержимые Ареной?

       — Ты тоже? — она посмотрела мне в глаза.

      — Я в первую очередь. Просто я не перфекционист, и умею не только отличать белое от черного и черное от белого, но и разглядывать в поступках серое, не имеющее четкой оценки. Поэтому я и не за Игры, но и не против них. Я считаю, что они имеют право существовать, но без нас. 

       Она пожала плечами.

      — Не знаю. Как я уже сказала в «Дежавю», в таких делах у нас магистр — Влад.

      — Парень и вправду принимает нарокотики?

      — Он убьет меня, если я тебе расскажу, — ее зрачки расширились от страха, и она снова схватилась за кетчуп.

      — Победоносцев не узнает, — пообещала я.

      Она опустила взгляд.

      — Не совсем наркотики. Он вместе с ребятами принимает галлюциногены. Это психоактивные вещества, вызывающие галлюцинации.

      — Грибы что ли? — фыркнула я.

      — Нет, таблетки вишневого цвета, растворяющиеся в воды.

      — Супер. Не мухомор, так пилюля. Узнаю Банду. И... какие же у него галлюцинации?

     — Ты, — вздохнула Янка. — Вернее, Влад представляет как извиняется перед тобой за тот случай. Ну, когда когда он пытался изнасиловать тебя, — она тяжело вздохнула.

      — Полководец что, переживает из-за этого? — иронично отозвалась я, с интересом наблюдая за подругой. В глубине же души мне было совсем не до смеха.

      — Давай не будем обсуждать эту тему, — уклонилась от ответа девушка и посмотрела на дисплей телефона. — Ох, прошло столько времени, а я еще обещала помочь Уле с химией. Я пойду, пожалуй, спасибо тебе за все. И... не провожай. Не хочется считать это расставанием, — она встала.

      Люди не любят прощанье. Также, как и не любят заканчивать читать книги, все боятся нового. И всегда, судя по истории человечества, боялись. Никому не хочется перевернуть страницу и обнаружить, что за ней все еще хуже. И это не проза — жизнь.

       Вечером ко мне зашла Валери, чтобы выбрать для меня одежду на Сентябрьский Бал. Я отчаянно упиралась, но подруга переворошила весь мой гарбероб, сломав при этом полку и переглядев все трусы, и одним резким движением стянула с меня домашний халат. Я попыталась прикрыть шрамы, но было поздно. Ахнув, девушка закрыла рот рукой и отшатнулась от меня.

       — Валери... — с отчаянием прошептала я. — Не отворачивайся от меня, потому что меня больше никто не поймет. Я боюсь остаться вновь одной. Боюсь стать картой, отбившейся от своей колоды.

       — Ты. Мне. Все. Расскажешь, — твердо сказала Валери, поджав губы.

      — Хорошо... Все началось в песочнице спального района «Хрусталик», на улице Горные Воды. Мы называли это Игрой и не замечали, как росли ставки... — начала я, и перед моими глазами вновь пронеслись все наши выходы на Арену, все подлости, совершенные нами, обманные маневры, пущенные в ход. Поцелуи Влада, объятия Вани, слезы Янки, предостережения Пашки. Все унижения, оскорбления из-за Победоносцева, переезд в Москву. Бесконечные депрессии, попытки суицида, капельницы от анорексии. Разговоры с психологом, замкнутость, спазмы в желудке. Болезненное возвращение в родной город, встреча с Бандой, их попытки вернуть меня на Арену. Взлом Твиттера, карикатура на алые паруса, шантаж в «Дежавю». Странный, противоестественный сон, родство с Лешкой, его признания, знакомство с монахиней Дарией и Кириллом. — У него были такие же фиолетовые глаза, как у маленькой меня в моем сне. Он вел себя совсем как взрослый и говорил заумными фразами, даже смотрел как-то устало. Дети так не сморят. В глазах у него не было любопытства, так, как если бы он изучил этот мир под микроскопом. На самое главное, мальчик сказал, что там, где он вырос, был около сотни детей с такими же глазами. В это сложно поверить, правда? — горько усмехнулась я.

       — Да уж, — подруга потеребила малиновую прядку. — Ты только не обижайся, конечно же, я знаю, что ты не лжешь. Просто все это очень сильно смахивает на какой-нибудь боевик. Или фантастическтий триллер.

     — К сожалению, да. И с самого детства я нахожусь в его эпицентре, а мне так хотелось бы стать героиней какой-нибудь спокойной мелодрамы.

      — Мелодрамы? И это говорит, та, которая не носит платьев и собирается вскрывать трупы?

       Мы одновременно рассмеялись, но потом этот смех перерос у меня в плач, и что-то сжало сердце.

      — Валери, ты не бросишь меня? Не бросишь, узнав теперь, что я резала себя?

       — Ну, что ты глупышка! — притянув к себе, она обняла меня, и я с наслаждением уткнулась ей в плечо. — Выкинь эти мысли из головы! Разумеется, я не брошу тебя. И Джулия не бросит тебя, и Миха, и даже Максим! Мы не из тех, кто перепрыгивает через препятствия. Мы их ломаем. Откуда вообще такие комплексы?

      — Я просто боюсь быть счастливой, — скрипя сердце призналась я. — Кажется, что улыбнувшись, я сброшу с себя все защитные мантии. Рухнет тогда моя стена, и я не смогу больше прятаться от проблем. В одиночку справиться с этим легче, ведь тогда ты никого не потеряешь.

      — Даже не смей думать об этом! Мы не бросим тебя! По крайней мере, до тех пор, пока ты не признаешь себя счастливой. Пора создавать новую Банду. Что думаешь?..

       Я утерла слезы и робко улыбнулась.

       — Думаю, что миру и вправду нужно подарить надежду.