Настасья и Ловец душ. Глава 5

Он проснулся от настойчивого стука в окно и судорожно натянул на голову одеяло. Этот кошмар продолжался вот уже четвертую ночь подряд. С тех самых пор, как он принял решение никогда больше не прикасаться к краскам и мольберту, именно тогда под его окнами стали собираться мертвецы. Когда он впервые увидел это сборище, то подумал, что лишился рассудка. Укутанные в погребальные саваны покойники стояли на его идеально ухоженном газоне и смотрели в окна его спальни. Словно нарочно луна в эти ночи светила как-то по особому ярко, словно желая дать ему возможность, как следует рассмотреть их лица. Какие же они страшные! Совсем не такими он когда-то изобразил их на своих гениальных полотнах. Из-под одеяла он слышал приглушенный храп Демьяна, спящего на полу возле барской постели. Старый слуга хотя и не верил рассказам о ночных «гостях», но все же согласился  ночевать в хозяйской спальне. На утро он снова будет утверждать, что всю ночь ни на секунду не сомкнул глаз, но Дмитрию Григорьевичу достаточно было и его присутствия рядом. Он уже понял, что разбудить Демьяна посреди ночи – это затея провальная, здесь даже пресловутые пушки были бы бессильны, столь глубок был его сон. Стук в окно повторился. Он осторожно выглянул из-под теплого шерстяного одеяла, и взгляд его уперся в бледное, покрытое трупными пятнами лицо Вяземского, прильнувшего к стеклу. Бывший градоначальник и после смерти стал во главе своих мертвых сограждан. При виде Дмитрия Григорьевича лицо усопшего перекосилось в жутком подобии улыбки. Пошарив у себя за спиной, он высоко поднял какой-то предмет, в котором, секунду спустя, художник с ужасом признал обезображенную огнем голову Лизоньки Мартыновой. Девушка открыла глаза и улыбнулась ему, как старому знакомому.
- Иди к нам! – прошептала она.
- Иди к нам! – прохрипел Вяземский, отшвыривая голову, как ненужную вещь. – Ты нужен нам.
Нервы художника не выдержали.
- Уходите! – закричал он, запустив в окно подушкой, которая, впрочем, цели так и не достигла. – Не я убил вас! Я даже не мог подумать, что такое возможно.
Вяземский грустно покачал головой и исчез, а Дмитрий Григорьевич до самого утра проплакал, как малое дитя.

- Ох, и изворотливый же черт! – пыхтел Трофим, заламывая руки Петру. Пойманный, что называется, с поличным у портрета Василевской, он отчаянно сопротивлялся попыткам Трофима отобрать у него иглу.
- Уйди, барин, а то жизни лишу, - ревел холоп, норовя уколоть противника внушительных размеров иглой. – Мне терять нечего. Все равно гореть в гиене огненной, грех на мне несмываемый.
Настасье уже начинала надоедать эта возня. Протянув руку вперед, она приманила к себе иглу. И Трофим, и Петр разом успокоившись, с открытыми ртами наблюдали за ее полетом.
- Что за чертовщина? – губы рыжего дрожали, словно он собирался заплакать. – Матушка, не губи! Мне без нее никак нельзя.
Он дернулся было в сторону девушки, но она вовремя успела установить защиту напротив себя. Невидимая преграда окончательно сбила с толку Петра. Он упал на колени и что есть силы стал биться об преграду головой: «Верни иголку, матушка, Христом Богом молю!» Настасья с Трофимом растерянно переглянулись. Подобной реакции от «хладнокровного» убийцы они никак не ожидали. Девушка подняла иглу повыше, чтобы Петру она была хорошо видна, и строго сказала:
- Если ты сейчас же не расскажешь, по какой причине тебе понадобилось убивать свою хозяйку, переломлю ее пополам, и она уже никакой силы иметь не будет.
Петр в испуге замер, а когда почувствовал, что невидимая стена исчезла, на коленях пополз к Настасье, на ходу осенняя себя крестом.
- Вот те крест, не думал я барыню жизни лишать. С меня только и требовалось, что засунуть иголку в картинку, а потом вынуть ее и передать… - двумя руками он зажал себе рот, чуть не выболтавший запретное имя. Трофим тут же вцепился ему в волосы.
- Кому передать, гад? Обелить себя захотел, душегуб проклятый!
- Оставь его! – голос Настасьи был непривычно жестким. Она смотрела в глаза Петра и отчетливо видела в нем жертву, слепое оружие чьей-то злой воли. Было в них что-то еще.  Девушка сосредоточилась. Это был страх, но страх не за себя, а за кого-то очень близкого этому человеку.
- Это…девочка. Маленькая, слабая девочка, прикованная к постели, - такого с Настасьей еще не случалось. Глядя в глаза Петра, она унеслась из усадьбы Василевских и сейчас находилась в тесной, мрачной, сырой комнате рядом с деревянной кроватью, на которой, в куче грязного тряпья, неподвижно лежало исхудавшее тельце. Настасья пошатнулась, почувствовав слабость в ногах, и вмиг вернулась к действительности, в которой двое мужчин со смесью страха и благоговения смотрели на нее.
- Это все из-за нее, да? Из-за дочки? – кроме жалости Настасья уже ничего не испытывала.
- Плохо ей, матушка, - прошептал Петр. – Совсем плохо. Помирает.
Тут уж и Трофим понял, что дело приняло совершенно иной оборот. Он помог Петру подняться на ноги, и проводил его до ближайшего стула. Второй он предложил Настасье, сам же остался стоять неподалеку от двери. Они уже порядочно нашумели и, не исключено, что могли привлечь чье-то внимание.
- Расскажите все без утайки. Кто навел тебя на мысль, что ценой человеческой жизни можно исцелить твою дочь? – Настасья говорила вкрадчиво, стараясь внушить ему, что ей можно доверять. И, похоже, что девушке ее замысел удался. Петр смотрел на нее, как завороженный. Он проникся к ней таким доверием, какое ребенок испытывает к своей матери. Он понимал, что этой девушке он может открыться, не боясь осуждения, и даже наоборот, вполне рассчитывал на понимание и поддержку. Именно этого ему так не хватало с того самого момента, когда он понял, что его малышка обречена. И он рассказал все без утайки, как на исповеди.
Еще четыре года назад у него было все, о чем только можно было мечтать. Жена, Любушка, с которой жил душа в душу да четверых детишек на ноги поднимал; крепкий дом, от отца доставшийся, да надел земли, хоть и всего семь соток, зато свои, за которые никому, кроме государства, он не был должен. Многие позавидовали бы такому хозяйству. А может, и действительно нашелся кто-то с дурным глазом, которому чужое счастье, как кость в горле стало. Накликал беду черную на их семью, да и не только на их. В тот страшный мартовский день семеро деревенских ребятишек ушли под лед на коварной речке Колганке. За одну минуту лишился Петр троих сыновей. Рухнули все надежды на спокойную старость в окружении многочисленных внуков. Радость и спокойствие покинули избу Петра, а через месяц и Любушка ушла вслед за детьми. Не вынесла она такого удара. Каждый день на берег реки ходила, криком кричала, все сыночков звала. А после повесилась на старой вербе, как раз напротив того места, где черная вода приняла в свои холодные объятия детвору. Оставшись один, с двухлетней дочкой на руках, Петр совсем отчаялся. Без хозяйки дом постепенно приходил в упадок. И хотя знал, что за него любая с радостью пойдет, не мог он представить рядом с собой другую женщину.
Ничего не оставалось, как броситься в ноги к барыне, Степаниде Игнатьевне. Та, не долго думая, забрала его с дочкой в городской дом, определив управляющим. Работал Петр исправно, хотя к такой деятельности и непривычен был – ведь всю жизнь на земле. Зато за Аннушкой его всегда присмотр да уход был. Всеобщей любимицей стала его очаровательная дочурка. Кухарка все норовила ей кусочки послаще подложить, прислуга – кто лентой, кто свистулькой копеечной порадовать спешила, а то и барыни молодые время от времени ей то одежонку, то игрушки свои старые подкидывали. Ни в чем не нуждалась доченька. Росла. Отца радовала. Все больше и больше походила она  чертами лица на Любушку, оттого и сжималось сердце отца каждый раз, глядя на нее. Боялся он, ох как боялся за свою кровиночку. Знал, что кроме нее, ничто не держит его на этом свете. И как будто мало было испытаний для Петра, судьба-злодейка приготовила еще одно. Вселилась в Аленушку хворь, да такая, что ни названия ей, ни излечения от нее ни один лекарь определить не мог. Все вроде у девочки в порядке – и сердце, и легкие, и животом не маялась, а только стала слабеть малышка не по дням, а по часам. Ни есть, ни пить ей не хочется; осунулась, побледнела вся. Свету белому не радуется, только и делает, что спит. Хозяйский лекарь говорит, что это – хорошо, мол, во сне здоровья прибавляется, но Петр ведь не слепой, видит, что как раз наоборот, после сна еще больше ослабевала его девочка. Уж он и к бабке ее носил, и в церковь – все без толку. Сгорала Аленка на глазах. И когда Петр совсем уж отчаялся, повстречалась ему как-то в городе цыганка. Обычно он таких за версту обходил, не имел доверия к их вороватому племени, но эта зацепила его. Вот как есть, про беду его рассказала и добавила, что всего лишь один способ есть исцелить его дочку - передать болезнь другому человеку. Как за спасительную соломинку ухватился он за эту мысль, ведь он ради Аленки и жизни своей не пожалел бы. Так он и заявил цыганке, да еще и побежал отдать ей все свои сбережения, если она девочку на ноги поставит. На том и порешили. Цыганка пообещала заговорить для него иглу, которую нужно было воткнуть в один из портретов в барском доме. В какой именно и когда, расскажет ему человек, который иголку эту ему и передаст. Петр клятвенно пообещал, что о разговоре этом никто и никогда не узнает, выполнит он все ее указания точно и без лишних вопросов, а через девять дней вернет иголку тому, кто ее Петру передаст. Когда же он узнал, что это будет портрет хозяйки, то сперва, чего греха таить, струхнул. Да и жалко ее стало, помогла ведь Петру в беде. Но потом поразмыслил, что Степаниде Игнатьевне с ее то деньжищами исцелиться попроще будет, чем его доченьке. Съездит на воды, попьет заграничных микстур. В ее возрасте: болячкой больше, болячкой меньше, уже и не считают. Кто же мог подумать, что Василевская представится?! Ничего подобного Петр не ожидал и очень надеялся на простое совпадение. Но, как бы там ни было, а обещание, данное цыганке, Петр намерен был выполнить и вернуть иглу…
- …Александру, - закончила за Петра Настасья. – Он давно добивался смерти своей благодетельницы, и когда у него ничего не получилось с мнимым призраком, он прибегнул к помощи черной магии.
- Почему Александр? – удивленно округлил глаза Петр.
- Почему я? – в дверях, которые должен был сторожить Трофим, стоял разъяренный Александр. – И почему всякий раз, как я застою кого-либо в этой комнате, меня начинают обвинять в смерти тетки? Я уже порядком устал от подобной клеветы.
Настасья поочередно смотрела то на Александра, то на Трофима, которого так увлек рассказ управляющего, что он совершенно позабыл о возложенной на него миссии, то на растерянного Петра, которому совершенно ни к чему был сейчас лишний свидетель.
- Барышня, - он осторожно тронул Настасью за локоть. – Вы мне иголочку отдайте, с меня ведь за нее спросять.
- Да кто спросит? Я же собственными глазами видела, как Александр тебе знаки подавал, как раз за пять минут до того, как Степаниде Игнатьевне плохо стало, - не успела она произнести эту фразу, как ей самой отчетливо стало понятно, что ничего она толком и не видела: ни Петра, ни знаков. Ну, кивнул Сашка головой, так, может быть, это совершенно непроизвольно у него вышло, ведь выпивший он был крепко. Аександру очередная порция обвинений также пришлась не по душе.
- Никому я никаких знаков не подавал, - решительно заявил он, обращаясь почему-то к Трофиму, приняв его, очевидно, за главного. – Просто поздоровался с Петькой, а знал бы, куда и зачем он направляется, придушил бы собственными руками.
- Я не знал… не хотел, - начал лепетать побледневший управляющий. – Умоляю, только никому не рассказывайте. Если моя девочка умрет…
Он разрыдался. Взрослый мужчина плакал взахлеб, давая выход переполнявшим его эмоциям. Настасье было искренне жаль его. Захотелось как-то облегчить его страдания.
- Я посмотрю твою девочку. Похоже, что на нее наслана сильнейшая порча и никакой иголкой она просто так е снимется. Тебя, друг мой, просто использовали, - она повернула Петра лицом к себе и заглянула в глаза. – Так кто же посмел?
Видя колебания мужчины, она пообещала:
- Ребенку вреда не будет, если ты раскроешь нам имя. Кто дал тебе иглу?
Трофим с Александром безотчетно подались вперед, чтобы не упустить ни звука. Управляющий глубоко вздохнул, вытер рукавом слезы с лица и еле слышно прошептал:
- Учитель!
- Вот сволота! – не сдержался Александр, презрительно сморщив нос.
- Молодец! – похлопала Настасья по плечу Петра. – С ним мы разберемся, будь уверен. Возьми иглу и верни ему, как ни в чем ни бывало. Особой ценности она не имеет, так как уже выполнила свое предназначение. А потом ты отведешь меня к своей дочери, я почти уверена, что смогу ей помочь. А вот этого не нужно! – Настасья с трудом вырвала свою руку у Петра, который, упав на колени, принялся осыпать ее (руку) поцелуями.
Между тем и Александр дал выход бьющим через край эмоциям:
- Ну, на любого мог бы подумать: и на Вальку, и на Машку. Те, не задумываясь, могли бы мамашу извести. Но, Фрол! Пригрели змею, никак иначе не скажешь. Видимо доперло до него, что благословения ему на свадьбу с Валькой век не видать, а другой такой богатой дуры ему уже не сыскать, вот и решил подсуетиться. И способ же интересный подыскал, да еще и Петьку залучил, - в его голосе проскальзывали нотки восхищения учительской смекалкой. – Как же он до такого додумался?!
- Скорее всего, надоумил его кто-то, - пожала плечами Настасья. – И тебе, Повелитель Тьмы, предстоит теперь выяснить, кто именно. Припри его к стенке, припугни.
- Это я смогу, - Трофим хрустнул костяшками пальцев.
- А я помогу, - отозвался, преисполненный энтузиазма, Александр.
- Только не переусердствуйте, - Настасье уже заранее стало жаль учителя, итак ему в последнее время пришлось не сладко. Хотя…Если поразмыслить…Если все ее подозрения насчет учителя окажутся верными, то так ему и надо. – Сейчас Петр отнесет иглу Фролу, и только после того, как он уйдет от учителя, Трофим, подчеркиваю, когда Петр уйдет, только тогда вы им займетесь. И самое главное – никто не должен быть втянут в это дело, особенно девочки. Они итак пережили сильнейший удар, не будем усугублять.
У мужчин возражений не было. А девушка, отдав Петру иглу, дала ему последние напутствия:
- Вернешь и скажешь, что никто тебя не видел, напомнишь про обещание исцелить твою дочь, и скоренько возвращайся – пойдем к Аленке. Да, и еще одно – постарайся ничем не выдать своего волнения, Фрол не должен ничего заподозрить.
- Слушаюсь, матушка, - понуро ответил управляющий, которого терзали мысли, а не попал ли он из огня да в полымя, уж больно непростой оказалась барышня.
Через минуту Настасья осталась одна в каминной зале. Взгляд ее то и дело возвращался к злосчастной картине. То, что в ней было сосредоточено какое-то зло, не вызывало ни малейшего сомнения. И не только таинственные глаза, искусно вписанные в общий фон портрета, были причиной ее беспокойства – уж слишком много сложностей. Если человек желает смерти кому-то, то он или убивает сам, или нанимает для этой грязной цели другого. Но в данной истории выплывает еще и третья сторона – кто-то же должен был заговорить картину, объяснить как использовать иглу. Нет, что-то здесь не так. Настасья решила разобраться во всем этом и как можно скорее. А то, что решение это правильное, она убедилась, переступив порог тесной  комнатушки в крыле для прислуги, куда через пятнадцать минут ее привел Петр.
Их встретил пронзительный взгляд невероятно огромных серых глаз на бледном изнеможенном личике. На фоне огромной крестьянской кровати тельце девочки казалось кукольным. В комнате было очень душно, но девочку под толстым ватным одеялом бил озноб. Возле кровати, на грубо сколоченном табурете, стояла полная чашка молока с нетронутым ломтем хлеба. Петр покосился на эту нехитрую снедь и тяжело вздохнул:
- Ну что же ты, доченька, совсем ничего не покушала? Давай хоть немножечко молочка попьем, - он присел на краешек кровати и взял в руку крошечную ладошку.
- Не хочется, - девчушка слабо улыбнулась отцу и снова посмотрела на Настасью. – Вы кто? Доктор?
- Нет, Аленушка, - поспешила ее успокоить Настасья, уловив в голосе девочки усталость и недоверие. – Я принесла тебе подарок.
Глазки малышки заблестели – даже в болезни ребенок оставался ребенком. Настасья сняла с шеи оберег, который в свое время сделала для нее Аглая. Это была простенькая пиктограмма из ясеня со встроенным тигриным глазом – кристаллом, превосходно нейтрализующим негативную энергию, направленную на владельца талисмана. Аленка ухватилась за подарок обеими руками. Она восхищенно рассматривала камушек, а тем временем Настасья достала из холщевого мешочка горсть пшеницы, прихваченную по дороге на кухне. Широким жестом она рассыпала зерно по глиняному полу, затем еще жменя, и еще одна. Пшеница, которая сначала тянулась к солнцу, а затем давало жизнь другим виде хлеба, сейчас явно сторонилась левой ножки кровати, на которой лежала Аленка. Настасья приподняла край свисающего одеяла и заглянула под кровать. Там, среди пушистых хлопьев пыли, стоял старый ящик, в каких обычно лавочники держат кисло-пахнущие бруски коричневого мыла. Сейчас этот ящик был наполнен видавшими виды игрушками.
- Не трогай! – испуганно прошептала Аленка, и, бросив косой взгляд на отца, еще тише добавила. – Он там!
Настасья с Петром переглянулись.
- Кто он? Можешь сказать? – Настасья снова заглянула под кровать, ожидая увидеть мышь или крупного паука, но последовавший ответ девочки заставил ее вздрогнуть.
- Там злой медведь, - голос Аннушки дрожал, а вся она покрылась мелкой испариной. – С одним глазом, без лапы. Он выход, когда батюшки нет дома, и кусает меня.
Заметив недоверие на лице Настасьи, она приподнялась на локте и отодвинула ворот заношенной рубашки. На худенькой шейке отчетливо виднелись две ранки со следами запекшейся крови. Ведьма быстро взяла себя в руки, хотя никогда ранее ей ни с чем подобным сталкиваться не приходилось. Для себя Настасья определила дальнейший план действий.
- Этот медведь, он прячется в игрушках? – и, получив утвердительный ответ, обратилась к Петру. - Мне нужно что-нибудь крепкое, чем можно накрыть ящик. И перестань трястись, ты только пугаешь девочку.
Белый, как полотно, управляющий пробормотал что-то невразумительное и выскочил из комнаты.
- Где же ты взяла такую вредную игрушку? – Настасья постаралась, чтобы ее голос звучал как можно беззаботнее. – Подарил кто-то?
- Нет! – замотала головой Аленка. – Мы когда с Ванькой и Нюткой за двором играли, он вдруг на лавке и появился. Ванька с Нюткой чуть не подрались из-за него, а потом мне отдали – они же уже большие. К тому же без лапы он, мех потертый – совсем неказистый.
- Подожди-ка, - перебила девочку Настасья, - как это появился?
- А так. Сперва его не было, а потом, смотрим,  лежит, - пояснила Аленка.
- Так, может быть, его положил кто, а вы и не заприметили? Заигрались…
- Не-а, не было никого, - с детской беззаботностью она снова стала рассматривать подаренный талисман. Видимо присутствие рядом Настасьи действовало на малышку успокаивающе. Но у ведьмы был к ней еще вопрос.
- Аленушка, почему же ты отцу не рассказала, что обижает тебя медведь. Ты же видишь, как он переживает из-за твоей хвори.
- А разве я через медведя недомогаю? – удивилась девочка. «Скорее всего, из-за потери крови», - подумала Настасья, поражаясь тому, как можно было не заметить ТАКИЕ раны? Ведь и доктор ее осматривал. Видать, просто задрал рубаху, послушал через трубочку да живот помял, станет кто-то возиться с простой крестьянкой. Но, Петр! Хорош отец, ничего не скажешь. Он что же за все время болезни даже не искупал девчушку? Да что там не искупал, даже рубаху на ней не поменял? Когда управляющий вернулся с крышкой от кадушки в одной руке, и кочергой – в другой, Настасья уже готова была придушить его за бестолковое обращение с ребенком, но вовремя решила отложить сие воспитательное мероприятие на потом.
- Сейчас хватаем ящик и тянем его на задний двор, - проинструктировала она Петра. – Что бы не происходило, ты крепко держи крышку. Все понятно?
Петр кивнул, хотя абсолютно ничего в происходящем не понимал. Что такого могло случиться и зачем выносить ящик, вместо того, чтобы просто выдвинуть его на середину комнаты и порыться в нем как следует? В рассказ о медведе он не поверил. По его разумению, завелся у них в каморе какой-то очень крупный клоп, который почему-то кусает только детей. Или крыса. От кого-то ему приходилось слышать, что встречаются особо наглые  виды крыс, которые нападают на спящих людей.
- Готов? – Петр снова кивнул и изо всех сил сжал кочергу. Ну, попадись ему эта крыса под руку, вмиг превратит в лепешку.
Настасья осторожно накрыла ящик крышкой и потянула его на себя. Игрушек в нем было совсем немного, поэтому ящик оказался довольно легким. Не рассчитав сил, Настасья со всего маху приземлилась пятой точкой на пол. Одновременно с этим постыдным событием произошло еще одно – странное, но вполне предсказуемое, если версия Петра о крысе оказалась бы правдой: в ящике послышалась какая-то возня и крышка вздрогнула.
- Держи ящик, мать твою! – Настасья барахталась на полу, запутавшись в юбках. – Упустишь медведя – убью!
Петр животом бросился на ящик, который под ним стал трястись, как заговоренный. Аленка пискнула, и с головой скрылась под одеялом. Настасье наконец-то удалось подняться. Она схватила первую подвернувшуюся под руку тряпку и набросила ее на «взбесившийся» ящик.
- Не вздумай пальцы туда совать! Вяжи узел да за него держись. Так, хорошо! Теперь, не привлекая излишнего внимания, за мной!
И они побежали. Извилистый путь по хозяйственным пристройкам, каморам да подсобкам вывел их на задний двор, где в этот момент, как на зло, находилось несколько работников. Не обращая внимания на недоуменные взгляды и окрики, они завернули за конюшни. Не теряя ни секунды драгоценного времени, Настасья принялась сносить в кучу солому, сухие ветки деревьев, словом, все, что может гореть.
- Держи крепче, Петр! – она спешила изо всех сил. – Не знаю, что это за чертовщина такая, но очищающий огонь нам поможет. Есть чем поджечь?
- Был где-то кремень, - еле удерживая одной рукой ящик, второй он пытался нашарить в кармане кремень. – Да где же он, окаянный?
- Некогда! – махнула рукой Настасья, привычным жестом посылая в сторону сена огненный импульс.
- Это как! – не поверил своим глазам Петр. Костер разгорелся быстро. Настасья сняла с пояса еще один мешочек, с которым не расставалась с тех самых пор, как узнала о бесах. В нем было то, чего нечистая сила боится почти также сильно, как и ладана,  - соль. Тонкой струйкой соли она провела вокруг костра круг.
- Развязывай, - кивнула она на узел. Руки Петра дрожали. Взбесившийся ящик, огонь из неоткуда… Все это было выше его понимания.
- Не зевай! Все, что в ящике, сыпь в костер! - Настасья помогла ему вывернуть игрушки в пламя. На секунду показалось, что он потух под массой из кукол, солдатиков и плюшевых игрушек, но тот с жадностью набросился на это бумажно-ватное «угощение». Ссохшиеся балерины, матрешки с облупившейся краской, облезлый заяц, сквозь разошедшиеся швы которого выглядывали клочья серой грязной ваты, - все это было вмиг сожрано не на шутку разбушевавшимся пламенем. Настасья прикрыла лицо от нестерпимого жара. Сквозь пальцы она пыталась разглядеть в спекшейся бесформенной куче игрушечного медведя. Неужели все оказалось настолько простым? Она даже почувствовала нечто похожее на разочарование, которое тут же было развеяно пронзительным визгом, вырвавшемся из самого сердца костра. Петр побледнел и попятился назад. Настасья сделала всего лишь два шага и увидела, что так напугало управляющего. Ковыляя на трех лапах, от костра отделился охваченный пламенем плюшевый медвежонок. Из разинутой пасти, ушей и дыр, заменяющих глаза, густым потоком вытекала темная вязкая жидкость. «Кровь! – пронеслось в голове Настасьи. – Аленкина кровь!» Не переставая ни на секунду визжать, он дополз до соляной преграды – дальше монстру ход был заказан. На шум уже бежали работники, но прежде чем им удалось хоть что-то разглядеть, Настасья, превознемогая брезгливость, носком кожаного башмачка отшвырнула чудовище обратно в костер.
- Вы что, лиходеи, замыслили? Конюшню мне спалить захотели? – на ходу кричал Егор, косясь на гигантское пламя.
- А я уж, грешным делом, подумал, что ты барышню решил порешить. Такой визг стоял, что аж сердце зашлось, - делился с Петром один из работников. – А вы тут, стало быть, старье палите. Чего кричали, барыня?
Настасья быстро смекнула, что нужны более-менее правдоподобные объяснения, а не то эти ушлые ребята домыслят чего-нибудь своего, да и разнесут сплетню по всей округе.
- Вы и представить себе не можете, какая огромная крыса здесь пробежала, - округлила глаза Настасья. – Я сперва подумала, что это кошка. А у не хвост такой…и зубы…Ох, я чуть не умерла со страху.
- Да, матерая была животина, - подхватил ее вранье Петр. – Я в нее каменюкою запустил, да жаль, не попал. Под забор шмыгнула гадюка. Я тебе говорил, что крысятник у тебя, а не конюшня, - набросился он на опешившего Егора. – Даю два дня сроку, чтобы все вычистили. Кота заведи, а еще лучше – двух.
- Да шо ж я один могу? – начал было оправдываться конюх, но Петр только рукой махнул.- И чего все посбегались? Работы нет? Так я подыщу, - продолжал бушевать управляющий, грозно глядя на столпившихся работников. Те недовольно зароптали, но, все же, вернулись на свои места. А Петр с Настасьей дождались, когда от костра осталась только зола. Для надежности девушка разгребла палкой  пепел, чтобы убедиться, что от медвежонка не осталось и следа.
- Когда остынет, собери это да и закопай в освященной земле: или под церковью, или на кладбище. А сейчас возвращайся к дочке. Отпаивай ее молоком со свежей кровью, лучше коровьей, но и свиная тоже сгодится. Некрепкий куриный бульон, сухарики, печенье – всего можно, но понемногу.
Петр слушал ее внимательно, а потом бросился в ноги, не в силах сдерживать более обуревавшие его эмоции.
- Спасибо вам, барышня! Молиться за вас буду денно и нощно. Никогда не забуду, что вы для меня сделали.
Настасья поморщилась – подобные сцены ей были не по душе.
- Поднимайся и внимательно меня выслушай, - она решила, что сейчас самый подходящий момент, чтобы высказать Петру все, что она о нем думает. – Во-первых, не для тебя, а для девочки. Ради тебя я бы и пальцем не пошевелила. Во-вторых, молись за погубленную тобой Степаниду Игнатьевну да за свою грешную душу. Найди хорошего священника да покайся в содеянном.
- Сделаю все, как велите, - бил себя в грудь управляющий, не спеша подниматься на ноги.
- Дочку береги, - продолжала свои наставления Настасья. – У нее сейчас аура очень слабая… Ой, тебе ведь этого не понять…Словом, береги. Когда никогда игрушку ей какую дешевенькую купи, чтобы она ничего чужого в дом не несла. Да и разговаривай с ней почаще. Интересуйся, как она день провела, что делала, с кем разговаривала. И вообще, ей мать нужна, чтобы и уход и поделиться было с кем. Ты подумай над моими словами.
- Подумаю! Обязательно подумаю, - пообещал Петр. – Вон Стешка мне давно глазки строит, может и женюсь. А теперь можно мне до Аленки?
- Конечно, беги, - кивнула Настасья. – И смотри, чтобы оберег мой она не снимала, по крайней мере, пока не оправится.
Она устало смотрела вслед удаляющемуся управляющему. Если бы она в этот момент подняла голову, то возможно заметила бы, как из-за занавески на втором этаже господского дома за ней внимательно наблюдает пара ярко-желтых, словно сошедших с портрета Василевской, глаз.