5. Пряники

Эвирлоуд… Существует в этом городе несколько веток правления. Первая — полицейские. Вторая — бандиты. Третья — монополисты. Четвертая — графы, герцоги, виконты и бароны — сеньоры, словом. Ну а самая главная… власть — это безусловно Генри Уолкер и Пожиратели. Их резиденция находится в центре Эвирлоуда рядом с Правительственным дворцом. За красной стеною, за ивой, качающей своими пожелтевшими патлами у реки, что протекала прямо под крепостью, высилась громада замка. Рост этого горящего золотом парусных куполов с драконовидными флюгерами титана "Синт-Маро;на" начинался на холму с колоннад и многоярусных аркбутанов; с карманов и портиков с расписными треугольными фронтонами; с величественных порталов — то головы гигантов, одетые в шеломы вимпергов и увенчанные нашлемниками крестоцветов. И вокруг ликует роща. Гремит оркестр, и под аккомпанемент выступает сводный хор певчих птиц. В парке звенят фонтаны. Воздух взрывается восторженными криками колоколов, подвешенных к небу. Двускатные горние своды стрелами вылетали из крон многолетних дубов. Контрфорсы тянулись вверх, как пики, пронзая серебро небес острыми фиалами своих маленьких башен. Фасады с витражами гордо глядели на Эвирлоуд и даже несколько высокомерно. А за витражами, в галереях, в широченных трехнефных залах проходили пиры и самые важные политические встречи. Около замка через парк выстроились по очереди ратуша, барак и арсенал. Здесь жили и служили Пожиратели, как их называют в народе. Уолкер же дал им имя "Ликвион".
В черно-белых сюрко, остроносых шлемах, с фузе;ями на плечах они уже час стояли на Соборной площади недвижимо, как маяки. Перед строем взад и вперед расхаживал чернобровый сотник-полицмессер Фару;х. Над ним, как темный дуб, склонялось и шумело красное нашлемное перо. Сам он был невысок ростом, хромал, потому что вместо правой ноги имел протез. Маленькое усатое личико хранило следы красоты замечательной. Однако, говаривали, сам он не признавал этой красоты и всегда хотел походить на Генри Уолкера.
В черных перчатках его раскачивалась трость взбешенным маятником, желваки надулись, глаза яростно расстреливали миссионеров, и иногда впивались в громадные двери портала.
— Где этот пёс!? — заорал наконец Фарух. От неожиданности два миссионера чмокнулись шлемами, и клювы их забрал загудели, как ударенные друг о друга сковородки. — Молчите, опарыши! Всем ведь получать придется!
Ветер начал копошиться в деревьях, бросив терзать стоящих в строю солдат. Еще немного, и ворота раскроются. Еще чуть-чуть и он выйдет. Только бы поскорее. Только бы скорее. Так думал каждый. Миссионеры верили, что их добрый соратник и друг вернется целый и невредимый, главное, раньше генерала.
Еще утром Леркорт вместе с Петром проникли в гвардейские казармы. Их задачей было украсть у ненавистных гвардейцев ордер с "Правом на военные учения" и сделать дубликаты всех ключей капитана к обеду. В середине дня должен приехать генерал-полицмессер подписывать вышеупомянутый документ. Ему не сказали, какому конкретно подразделению выдано разрешение на профессиональные и дорогие учения: Гвардии Его губернаторского высокопревосходительства или Миссионерскому Ликвиону. Он просто долженствует подписать то, что поднесут. Слава силам небесным, что прошел дождь и дорогу к городу разнесло. Что-то видимо сломалось в автомобиле, генерал, к счастью, опаздывает.
"Ох, Создатель Милосердный," — шептал кто-то в строю. "Заткнись, Дико;й!" — отозвалось сзади.
— Да кабы не успеет, то крышка всем нам! — Согласен, приказ-то самого Уолкера. — Матушка моя родная, какого черта ты меня сюда отдала? — Если ты не заткнешься, Дикой, я тебя скормлю твоей матушке! — Да, она тебя сюда за бабки продала… — Чтобы ты ей лепешки кукурузные отсылал. — Да, но ведь дети голодные...
Ропот пошел по сотне и стал постепенно усиливался, пока палка Фаруха не поставила жирную точку на шлеме стоящего в первом ряду миссионера Дикого.
Наконец, заскрипели ворота. Запыхтела труба, и на Соборную площадь въехал большой, грязный от колес до пулемета, грузовик. Вышел, блестя шпорами и медалями, толстый генерал-полицмессер Д'Швонте; и метровыми шагами направился сразу к Фаруху.
— Ну, где ваша грамота!? Я подписываю и сей же час удаляюсь. Слишком долго я полз в этот проклятый город, чтобы еще задерживаться в этом проклятом замке!
— Как прикажете, Ваше высокоблагородие, — Фарух повернулся к сотне и тихо застонал. Его лицо было полно боли и страха. Он не знал, что делать. — Миссионеры, позовите сюда карателя Леркорта, как бишь там его… — Он выронил трость и схватился за сердце. Генерал подскочил и, забыв про статус и звание, уцепился за сотника обеими руками.
— Кто-нибудь, воды сюда! — заорал Д'Швонте. Дикой побежал за водой, а каратель Анджей Фелих помчался выручать друга из беды. И ветер чрезвычайно сильно задул ему в лицо.
В галереях замкового сада слышались звуки битвы. Бешенный звон металла, крики, преимущественно мат. Сквозь кроны яблонь, осыпающихся несозревшими плодами от каждого удара гвардейца о ствол дерева, было видно, как два ликвионера с безумной отвагой отражали натиск десяти гвардейцев.
Леркорт Легковат и Петр Менестрель были одеты в черные бушлаты, так что их спутали с крастирами. Гвардейцы, блестя серебрёными кирасами и рябя в глазах пурпуром своих кафтанов и перьев на островерхих шлемах, медленно окружали своих врагов. Дрались не на шутку. Вот вышел капитан и нацелил свой пистоль на Петра. Загудела ива. Ветер усилился и разбойничьи засвистел в колоннадах.
Анджей вошел, когда раздался глухой стук капитана об иву. Гвардия Его высокопревосходительства, как лапша на ушах, висела на ветках деревьев и качалась. Леркорт втаптывал капитана в сырую, недавно политую землю сада, Петр долбил гвардейцем старый, но еще полный сил и красоты дуб. Красноголовый дятел, нахохлившись, сидел на дубу и с интересом поглядывал на новый способ добычи жуков из коры этого многолетнего окаменевшего дерева. С каждым ударом, с веток его осыпались листья, желуди, гусеницы, гвардейцы, и прочие разного рода насекомые.
— Бей его, Петр!
Разломав тяжелым гвардейцем худенькую березку, Менестрель наскочил со спатой и кинжалом на Анджея. Тот, задрав глаза на лоб, принялся судорожно отражать удары друзей, как бы отмахиваясь от мошек.
— Вы чего, придур...
Последнюю фразу оборвал Леркорт. Он взял березку и с размаху… положил ее на друга. Анджей… упал.
— Спит. — Понесли.
Выйдя в холл, крастиры сняли бушлаты и вернулись в миссионерский свой облик. Широкоплечий Петр тащил на себе Анджея, Леркорт взвалил на спину мешок с тыренными у гвардии пряниками, и оба ржали, как не ржет ни одна лошадь в конюшне Его превосходительства, будь эта чертова лошадь кормлена овсом, сеном или коноплей. Ничто по своей силе и искренности, ни одно существо, живое или не очень, ни один катаклизм, никакое чувство не способно затмить настоящего, похожего на робкого солнечного мамонтенка, смех настоящих друзей.
Генерал встретил миссионеров на площади один. Он велел строй разойтись, а сотника, начавшего уже биться в припадке, увести в медпункт. Пожиратели жрали пряники и чавкали. Завидев погоны Д'Швонте, побросали все, что несли и вытянулись струнками по стойке смирно. Мешок с пряниками упал, и часть содержимого покатилась по брусчатке Соборной площади вместе с рухнувшим несколько позднее Анджеем.
— Где ваш документ? — Вот, Ваше высокоблагородие. — Так, перо мне. — Вот, вам оставили. — Замечательно! А вот… и ваша… подпись… Генерал-полицмессер Робирус Д'Швонте. Вольно, миссионеры, поднимите же вашего друга. — Да ладно, ему всё равно, где валяться: мешок непривередлив...