Фатализм в романе о Печорине

               
 
               
               
      В "Тамани" герой размышляет:"И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг ч е с т н ы х  к о н т р а б а н д и с т о в? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошёл ко дну!" (с.56). Оксюморон "честные контрабандисты" отражал противоречивые чувства, испытанные при этом.    
      
      Загадочность своей судьбы беспокоила Печорина: "Неужели, думал я, моё единственное назначение на земле  -  разрушать чужие надежды? С тех пор, как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни придти в отчаяние. Я был необходимое лицо пятого акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель имела на это судьба?.." (с.92).

     Он допускает, что её цель не всегда была такой:"Пробегаю в памяти всё моё прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья, я увлёкся приманками страстей пустых и неблагодарных... И с той поры сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы! Как орудье казни, я упадал на голову обречённых жертв, часто без злобы, всегда без сожаленья"(с.108).

     Когда же одна из них избежала такой участи, он был потрясён: "Я молился, проклинал, плакал, смеялся...нет, ничего не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять её навеки Вера стала для меня дороже всего на свете, дороже жизни, чести, счастья. Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей..." (с.118).

      В итоге он разуверился в назначении, которое считал предустановленным. Когда поручик Вулич во время спора о судьбе предложил проверить, заранее ли "назначена роковая минута", Печорин сказал: "Нет предопределения" и "шутя" сказал про пари. На деле совсем не шутя он поставил на это все свои деньги. Вулич взял пистолет, и "многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки".

      Печорина такой метод проверки тоже не устраивал: все назовут его, "...вероятно, в один голос ... эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!.." Но отказ от заключённого пари влечёт потерю ставки, поэтому поручик и предложил протестовавшим заплатить за него. Никто не пожелал, и тогда герой попробовал запугать его: "Вы нынче умрёте...или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдёмте спать", отказавшись молча от отступного.
         
      Однако ни устрашение, ни бескорыстие не помогли. "Вулич спустил курок … осечка!" и "преспокойно пересыпал в свой кошелёк" деньги Печорина. Последний признал проигрыш, но захотел подтверждения. Поручик имел "страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зелёным столом он забывал всё и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство", притом был храбр и щепетилен с партнёрами: раз в полевых условиях он играл на привале, "ему ужасно везло", однако началась перестрелка. Партию поручик заканчивал один, а проиграв, отыскал партнёра и произвёл расчёт под огнём врага, "исполнив этот неприятный долг".
       
     Сейчас Вуличу повезло ещё ужаснее: он сорвал максимальный куш в виде собственной жизни, но не в карты. Чтобы пробудить его страсть, нужно было напомнить о них, и герой польстил, сказав, что тот счастлив в игре. "Самодовольно улыбаясь", поручик согласился с оговоркой: "... это лучше банка и штосса". И Печорин повторил прежнее: "...вы непременно должны нынче умереть". Вулич "вдруг вспыхнул и смутился", хотя раньше отреагировал на сказанное "медленно и спокойно"(с.125-126).
 
    Теперь намёк на продление того, что лучше карт, зажёг душу игромана. Смутило то, что здесь не допустят дубля, а летальный исход без свидетелей бросит тень на партнёра. Ответил же он в том смысле, что в пари не отыгрываются, и намёки на это, "... мне кажется, неуместны", и сразу ушёл из дома. Герой пишет: "Это мне показалось странным, и недаром!.." Однако Вулич не нуждался в нём: ещё до пари он сказал об опыте "с торжественным взглядом... тоном ниже обыкновенного" (с.123-124) и сейчас спешил остаться один...
 
    Вскоре разошлась вся компания. Дома Печорин оставил без внимания хозяйскую дочь ("мне было не до неё", с.128) и долго не мог заснуть. Проверка "мусульманского поверья, будто судьба человека написана на небесах", произвела "довольно глубокое впечатление ... в этот вечер я ему твёрдо верил: доказательство было разительно" (с.127). Обнаружилось вдруг, что "своевольно располагать своею жизнию" (с.124) невозможно. Но "я люблю сомневаться во всем" (с.130), а перепроверить это не удалось, и здравый смысл "отбросил метафизику в сторону" (с.127).

     Но, "видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. «Вставай, одевайся!»   –   кричало мне несколько голосов". Три офицера "были бледны, как смерть" и принесли новость о Вуличе. Покинув компанию, он вдруг остановил проходившего мимо пьяного казака с шашкой и буйным нравом ("...как напьётся чихиря, так и пошёл крошить всё, что ни попало"). Поручик повёл себя странно, чем и удивил: "Чёрт же его дёрнул ночью с пьяным разговаривать!.." (с.130). Получив в ответ удар шашкой, Вулич успел сказать: " «Он прав!» Я один понимал тёмное значение этих слов: они относились ко мне".

     Но к чему конкретно? Герой говорил, что предопределения нет и что Вулич нынче умрёт. То и другое было связано с пари, а значит, поручик признал свой проигрыш, исполнив этот долг, насколько возможно в данных обстоятельствах. Не имея с собой пистолета, он повторил опыт втайне от всех, при первом удобном случае с одним различием: оружие сжимала чужая рука. Печорин подумал, что "предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня, я точно прочёл на его изменившемся лице печать близкой кончины" (с.127-128).   

     Приведённый к хате, где закрылся убийца с пистолетом и шашкой наготове, Печорин через щель в ставне рассмотрел его и посоветовал штурмовать дом, поскольку "...лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится" (с.129). Есаул, не желая рисковать своими людьми, предложил застрелить казака через окно. Но тут Печорин взялся один захватить его живым и сделал это, не получив даже царапины: "Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет", а убийцу связали.      
 
       По возвращении из казачьей станицы герой рассказал Максиму Максимычу "всё, что случилось со мною и чему был я свидетель» (с.130). Тот предположил, что поручик уцелел вначале благодаря изъяну пистолета, а прочее, "видно, уж так у него на роду было написано". Что же до собственного приключения, которое было столь же удивительным, узнать мнение командира под углом мистики не удалось: "Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений". Примем это за приглашение к ним post factum, ибо повесть на этом закончена.   
         
      
    Во время очень долгого спора офицеров о предопределении поручик Вулич сидел в углу комнаты. Когда же вышел к столу, то есть, под свет лампы, Печорин увидел на нём "печать смерти", означавшую скорый конец: "Я замечал, и многие старые воины подтверждали моё замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться" (с.125).

    Это время истекло, когда "Вулич шёл один по тёмной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошёл бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» – « Т е б я!» – отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…" (с.128). 
   
     Печорин в тот же вечер отказался от первоначального истолкования опыта. И чуть свет его подняли на ноги офицеры, сообщив о Вуличе и повторяя "насчёт странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти" (с.128). Отступника быстро доставили к месту нового "странного случая", на этот раз с ним самим, не усвоившим чужой опыт.

      До того два часа здесь ничего не предпринималось, лишь "офицеры и казаки толкуют горячо между собою". Печорин решил, что никто "не отваживался броситься первый", хотя даже мать убийцы отказалась говорить с сыном, несмотря на "безумное отчаяние". Поднятый спозаранку, как по тревоге, тут герой предоставлен самому себе. Он слышит призыв старого есаула к "брату Ефимычу" сдаться потому, что «своей судьбы не минуешь» (с.128-129), против чего Печорин как раз возражал накануне в пари и в чём теперь получал возможность убедиться.         
    
      Всматриваясь в казака, герой увидел "беспокойный взгляд". "Выразительные глаза его страшно вращались кругом" (с.129), что полностью отличалось от "неподвижного" взгляда Вулича (с.125), признака "близкой кончины" (с.128). Значит, сейчас и здесь она исключалась. Появился шанс проверить "роковую минуту" на нём, ибо один и тот же факт был оценен по-разному: Вулич сказал после встречи с казаком, что предопределения нет, а троица вестников смерти, безымянных и с безжизненным видом, но знающих всё о нём  -  другое. Герой майору подсказывает скорее атаковать казака, не имевшего "большой решимости", пока тот не сдался.

    Идея застрелить его через окно ещё больше подходила для проверки. Но в печоринской "голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал  испытать судьбу" (с.129). Странность была в том, что никакой нужды рисковать  собой не имелось, а вероятность погибнуть не только от шашки, но и пистолета убийцы, была вдвое больше у "такого тоненького" прапорщика (с.12), чем у поручика.

    Несмотря на это, герой реализует её чётко и быстро, будто  приказ. Когда всё закончилось благополучно, "офицеры меня поздравляли – и  точно, было с чем! После всего этого, как бы, кажется, не сделаться фаталистом?"(с.130). То есть признать, что действительное есть только проявление предначертанного, а убеждение, что  предопределения нет, было ошибкой. Все три опыта говорили об этом. Первый был очевиден. Второй понятен тому, кто знал про "печать смерти" на поручике. Третий  -  лишь Печорину, исполнителю приказа действовать вопреки здравому смыслу. Он был готов уже признать наличие силы, равно управляющей живым и неживым, но "остановил себя вовремя на этом опасном пути" (с.127): можно ли верить ощущениям и всему, что основано на них? 
 
   Когда-то Печорин участвовал в беседе, которая имела "...философско-метафизическое направление; толковали об убеждениях: каждый был убеждён в разных разностях". Он же сказал, что убеждён только в своём рождении и смерти. Похожую мысль высказал доктор Вернер, но берклианцев редко понимают. "Все нашли, что мы говорим вздор, а, право, из них никто ничего умнее этого не сказал" (с.65). То же сомнение помешало ему сейчас уверовать в фатум: "...но кто знает наверное, убеждён ли он в чём или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!.."(с.130).
 
   Не все те, кто вспоминают судьбу, на самом деле фаталисты. Старый есаул убеждает казака в неминуемой судьбе, но упрекает за убийство. Штабс-капитан и осудил Вулича за контакт ночью с пьяным, и счёл, что "так у него на роду было написано" (с.130). Тот же перед своим концом признал, что предопределения нет. Лишь один персонаж повести последователен в обратном.
   
   Старый майор С***, в доме которого заключалось пари, сказал, что только личный опыт в этом вопросе доказателен. Он согласился быть арбитром, ещё не зная, "как вы решите спор". Когда это стало ясным, хозяин в согласии с гостями без труда мог пресечь "сумасшествие", чреватое осквернением его жилища трупом. "Майор в замешательстве" (с.124-125), однако, устранился от всего и даже не сказал, заряжен ли его пистолет, взятый Вуличем. Значит, и старый воин тоже уловил "отпечаток неизбежной судьбы" на нём, не смея стать на её пути. Утром, будучи  вновь вправе приказывать, майор не пошевелил и пальцем с целью запрета Печорину ненужного риска, как фаталист, твёрдо верящий, что ничего изменить нельзя.
      
    Какой-то участник офицерского спора задал вдруг главный вопрос:"И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок? Почему мы должны давать отчёт в наших поступках?"(с.123). Ответ дан эпизодом с захватом казака.  Воля и рассудок героя сделались инструментом невесть откуда взявшейся мысли. Соответствующие качества противника отключились, как по команде, при выстреле в упор, и он не нашёл "шашку, лежавшую возле него" (с.130). Конец отменило "орудье казни" (с.108), ставшее орудием спасения на краткий миг, как и перед тем отказавший пистолет у Вулича. 

     Хотя то, что случилось, "видно, было написано на небесах", герой признаётся: "Не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет"(с.127). Максим Максимыч встретил его, когда он направлялся "в Персию  -  и дальше ...", чего штабс-капитан не понимал: "...ну какой бес несёт его теперь в Персию?..Смешно, ей-богу, смешно!.." (с.43-44). Но иное чувствовал Печорин. Едва прозвучало имя Бэлы, он "чуть-чуть побледнел и отвернулся,...почти тотчас принуждённо зевнув". Это было странным, ибо сразу после её смерти он засмеялся так, что у штабс-капитана "мороз пробежал по коже от этого смеха" (с.37). Значит, за прошедшие годы отношение к старой истории изменилось. Явно стало трудным "давать отчёт" о той, которой раньше был "благодарен за несколько минут довольно сладких, я за неё жизнь отдам" (с.32). Одно лишь могло оправдывать её гибель: мусульманское поверье о небесном предрешении земного пути. В поиске истины о нём и пустился в дорогу к первоисточникам тот, в чьей "природе есть что-то особенное"(с.118).
 
    Дальше Персии герой не уехал и на обратном пути домой ушёл из жизни во цвете лет при неизвестных обстоятельствах. Другой участник мистического пари, поручик, также  имевший "вид существа особенного" (с.123), дважды посмел испытывать рок и, не дойдя до дома, погиб, "как свинья, разрубленная пополам шашкой" (с.127) . . . Сказано: не все вмещают слово сие, но кому дано /Мф, 19:11/.