Письмо 3

К ***

Как же не хочется писать ничего сентиментального и порывисто душераздирающего. Вот бы отучится от этой привычки – раскрывать свою душу словами и мучать ее новой дозой соли, специально приготовленной для моих кровоточащих ран. Как же хорошо, что ты захлопнула свою душу как старую ненужную книгу, хотя бы для меня. Но теперь же, мне бы хоть разок заглянуть в нее. Я стал назойливым мальчуганом, что лезет в нее как в коморку, надеясь отыскать спрятанные вафельные конфеты. Наругай же мальчишку он обидится, уйдет, засунет свой острый носок в воротник пальто т побежит жаловаться добросердечному деду. Я же напротив – никуда не убегу. Все так же продолжу совать свой нос в темную коморку.

На часах около девяти вечера. Виолончель будто струны раздирает в моей груди, но все так же монотонно и прекрасно продолжает играть.

Кто-то из моих друзей вчера заявил мне, что заканчивает писать. Я же, огорчившись бывалой необдуманностью человека, который столь прекрасно писал, с чувством какой-то отчужденности, которая доходила до меня в виде коротких резких четверостиший, пришел в бешенство от того, что не услышу их больше. На что мой товарищ ответил что писать – это глупо и ненужно, что поэзия подобно вину или абсенту обволакивает сознание мутной пленкой, а после – бьет до неузнаваемости. Я не мог понять, не мог понять этого круговорота мыслей, что неслись, прям передо мной. Как и каждый человек любит примерять на себя чужую вещь, и так же он любит примерять на себя чужое положение. «Я больше не пишу. Я покончил с этим. Я теперь простой человек, шаркающий ногами по асфальту и бросающий взгляды молодым официанткам. Я теперь потребитель. Я проглатываю заготовки газет и журналов, прочитываю статьи, бросаю их в мусорное ведро. Я больше не пишу…» - сказал я себе отчетливо, будто прочел это на одной из киноафиш. Что же теперь? – подумал я и мигом снял с себя поношенную, мятую вещь, и она с ужасом отразилась в моих глазах, настойчиво задавая вопрос «КТО ТЫ ТЕПЕРЬ?». Я еще больше втиснулся в мягкое, будто надувное кресло и в меня пробралась меланхолия: сначала в кончики пальцев, а потом – во все тело. Уж лучше прогнить с середины до конца и оставить маленькую горсть себя на белой ровной бумаге, ежели прогнить и ждать, пока тебя окончательно развеет ветер. Нет! Нет! – твердил я себе. Что же тогда? Кто же я? – все больше задаюсь вопросом. Я выкинул эту мысль со своей головы и больше никогда не возвращался к ней.

Теперь я пишу тебе, будто ты поможешь мне определиться с этим. Будто кто-то поможет дотянуться до истинного, настоящего меня.
Если бы мы были раскрытыми книгами… Мы бы стояли на полках, удивляя других тем, что находилось внутри, и каждый бы смог прощупать толстый ветхий переплет и мятые страницы. Я бы не позволил читать себя. Пусть люди все так же смотрят на меня в упор, довольствуясь обложкой. Им никогда не прочесть то, что написано во мне.

Когда-то я подарю тебе книгу под названием «Я».