Гонимые тенью - 1

То, что должно случиться – случается, и для этого чьего-либо позволения не требуется. Оно просто открывает дверь и становится полноправным хозяином того, что вы имеете, иногда забирая всё - бесповоротно и безвозвратно.

1.
Ночь – время, когда всё замирает. Всепоглощающая тьма, оставляющая за собой смутные следы лунного света. Многогранная и непознанная - в ней есть место всему: сну, сомнениям, думам, мечтам. Это незримая, но не лишенная чувственности, сила таинства, неподвластная лишь тем, кто не умеет жить.

Промокший от сильного, проливного дождя, он стоял напротив знакомого многими годами дома. Откинув капюшон, что покрывал голову, мужчина рукой утёр лицо, сплошь покрытое холодными каплями вперемешку с грязью. Потянув за резной деревянный кнокер, он отмерил три удара, нарушив ночную тишину. Находясь в ожидании, он еще раз коснулся рукой кнокера – ощущая четкие линии выполненной фигуры. Образ дверного молотка был воплощением небесного ангела, сошедшего на землю, изготовленного в лучших традициях местных подмастерьев.
— Кто? — раздался раздраженный женский голос из-за двери.
— Это Бенджамин, отец Бенджамин, — поспешил ответить он, резко вырванный из собственных мыслей.
Несмотря на состоявшийся разговор - открывать ему не спешили. Некоторое время, отец Бенджамин стоял перед дверью, различая раздающееся за ней копошение. Сменяющие друг друга шорохи отзывались страхом в сердце, а каждая проведенная минута в одиночестве казалась вечностью. 
Пребывая в нетерпении, ночной гость еще раз ударил по кнокеру, напоминания о своем присутствии. Он хотел, как можно быстрей попасть внутрь - сменить тьму на свет, отчаяние на надежду. Наконец дверь со скрипом приоткрылась, образуя небольшую щель достаточную для того, чтобы видеть того, кто пришел. Затем она резко закрылась. Послышалось визжание металлической защелки.  Дверь широко открывалась, приглашая его пройти войти.
— Ваше преподобие, — обеспокоенно поприветствовала священнослужителя женщина.
В руках она держала зажжённую масляную лампу, освещающую её лицо. Она выглядела старше отца Бенджамина, хотя он точно не мог знать, сколько ей лет. Редкие волосы на голове покрывал чепец. В Каролде то и дело разносились шутки по этому поводу, а молва людей доносила, что она не снимает его даже ночью. Имея плотное телосложения, местная повитуха также имела красноватый оттенок кожи, что выделяла её на фоне остальных местных жителей. Если бы священника попросили коротко охарактеризовать эту женщину, он бы сказал так: «Громоздкая дама не лишенная обаяния». Дело в том, что, недавно потеряв мужа, она осталась одна с немало-немного пятью сыновьями, но скорбела недолго. Устав от постоянных издевательств и насилий мужа, сейчас она могла вздохнуть полной грудью.  В чем заключалась её свобода можно сказать по-разному, но за это её никто не брался судить, в том числе и сам отче.
— Мона — едва ступив на порог, выпалил он, — Дорогая Мона. Срочно. Идгит…
Священник не мог скрыть своего волнения и беспокойства. Обрывчатые фразы сами собой вылетали из его уст. Отметив про себя его возбуждённое состояние, Мона кивком головы пригласила гостя пройти внутрь. Сев за стол, она поставила перед собой лампу.
— Присаживайтесь, отче.
Преподобный Бенджамин скинул с себя мокрую накидку, повесив ее на край стула.
—  Что с ней? — не без изумления спросила она, как только лицо священника оказалось перед её освещенное светом лампы.
—  Начались схватки. Моя жена разрывается в крике от настигающих её мук. Не в силах больше видеть её страдания я примчался к вам, не взирая на прочие обстоятельства. Мне нужна ваша помощь, Мона, — наперебой, кратко описывая проблему, обозначил он.
— Как давно её мучают боли? — сохраняя спокойствие в голосе, произнесла повитуха.
— Не так давно. Мы легли спать, и вскоре я проснулся от её криков. Вся постель была мокрой. Я сразу же отправился к вам.
— Ясно, — коротко ответила она, зевнув.
Повитуха все еще пребывала в сонном состоянии.  Она была явно не рада его визиту. Окинув взглядам взъерошенного священника, и представив, что придется идти под дождем, Мона невольно передернулась всем телом.
— Мона, я понимаю, что потревожил вас в столь поздний час, — как-будто читая её мысли, произнес Бенджамин. — Но я бы не стал этого делать, если бы это не было так серьезно. Идгит говорит…
— Мало ли, что говорит ваша жена, — вспыльчиво перебила его повитуха.
Мона славилась своей прямотой. Она никогда не подбирала слов и не придавала значения тому, кто стоит напротив неё. Может поэтому её муж не щадил сил на её избиение. И если поначалу Бенджамина смущала такая её подача, ведь будучи священником, он привык в первую очередь к учтивости, то теперь он не придавал этому особого значения. В конце-концов свою работу она делала хорошо.
— Помилуй Бог, сколько всего я видела и слышала за свою жизнь, — продолжила на крике свою речь Мона. — Мужчинам не понять, что испытывает женщина, когда дитя проходит через родовые пути — подытожила она с упрёком.
Закончив, она немного успокоилась. Священник не решался продолжить разговор, боясь нарушить молчание. В это время сквозь падающие на лицо повитухи отблески света, он увидел, как она переменилась: лицо исказилось, появился хмурый взгляд. Сомкнул руки на груди, она о чем-то думала.
— А сроки ведь малы, — пробормотала она себе под нос. — Сколько носит ребенка Идгит? — обратилась она к отче.
— Около шести, сказать трудно.
Стукнув ладонью по столу, она резко встала, оставив его одного. Сидеть спокойно он не мог. Взяв лампу, Бенджамин маячил по комнате. Повитухи не было достаточно долго. В голове летало большое множество мыслей. Сейчас его жена испытывает немыслимую боль. Им нужно торопиться. Дома остались дети. Где же она? Почему так долго?
В следующий миг повитуха стояла на пороге дома, облаченная в накидку. Больше они не позволяли себе мешкать ни минуты, готовые идти туда, где их ждали.

Позволить визит повивальный бабки могли далеко не все. Но Преподобный отец Бенджамин к их числу не относился. Должность приходского священника в небольшой местной католической церкви, давала ему непоколебимый авторитет, которым он неустанно пользовался.
Каролд – бедная сельская местность, самый северный уголок графства. Большую часть людей составляли вилланы – крестьяне, работающие по найму на помещика. Каждый крепостной отдавал свои силы на возделывания земли в среднем три раза в неделю согласно графику. Это не означало, что остальные дни несвободные жители Каролда были предоставлены сами себе. Боронование, уход за полями – основная работа вилланов, но она не освобождала от личных поручений помещика, которые сводились к уборке личных убранств, сбору грибов и ягод в близлежащей леской гуще. Взамен на покорность и упорный труд они получали возможность трудиться в собственном саду, или на паре акров земли, которые помещик мог отдать в распоряжения виллана. Так, пока солнце освещало землю, крестьянин работал на общественных полях, но стоило ему закатиться, как по дуновению ветерка они переносились на личные угодья.  Кто-то это делал, чтобы прокормить семью, а кто-то, чтобы потом продать на местном рынке, если конечно нрав хозяина позволит ему это сделать. Дело в том, что ничто, выращенное вилланом, не принадлежало ему всецело - помещик в любой момент мог потребовать от крепостного приглянувшийся ему урожай на свой стол и тот, в свою очередь, не имел право отказать.
Две главные радости, которые могли позволить себя вилланы – церковь и местный рынок, отвлекали от ежедневного непосильного труда. И если в церкви им открывалась возможность спустить с себя грехи и через молитву попросить о лучшей жизни и хорошем урожае, то рынок мог обогатить материально. И судить о том, что радовало жителей Каролда больше – сложно.
Остальная часть населения – свободные люди. Среди них есть йомены – землевладельцы, возделывающие землю самостоятельно. Участок угодий принадлежал им по праву, закрепленный купчей, и они ничем не были обязаны помещику. Это были люди менее богатые, чем помещики, но,  тем не менее, они находились в большем уважении, чем вилланы. Ремесленники – отдельная категории граждан. За счет своего умения и мастерства они могли обеспечить себе жизнь практически везде. Немногие из них вели оседлый образ жизни, предпочитая кочевой, но все-таки такие, постоянно живущие, в Каролде были. 

Не прекращающий бить дождь сильно размыл и без того гиблую дорогу. Стояла поздняя осень. До дома отца Бенджамина оставалось не так далеко, но возникшее между ними безмолвие делало путь невыносимо долгим.
— Помогите мне, — попросила повитуха, первая прервав молчание.
Впереди их ждал небольшой подъем и, чтобы его преодолеть, она ухватилась за его локоть, выступающий опорой.
 — Ух, — закряхтела она, медленно перебирая увязающие в грязи толстые ноги. — Ну и погодку послал нам Всевышний.
—  Мона, скажите, это опасно? — воспользовавшись тем, что она заговорила первой, спросил священнослужитель. Образ тучной Моны, озадаченной малым сроком еще не родившегося дитя, не давал ему покоя.
— Я не могу знать, — резко ответила она. — Роды начались слишком рано. Плоду не отмерено и шести месяцев. При таком положение вещей я не исключаю, что ребенок родиться мертвым.
Это Бенджамин знал и без неё. И это вовсе не то, что он хотел услышать. Внутри всё опустилось. В голове витали самые ужасные мысли. Идгит была уже не молода. Не редко роды женщины в её возрасте заканчивались смертью. Да что уж там, он сам часто сопровождал в последний путь молитвами женщин, чье ложе из родового превратилось в смертное. Почувствовав, как поник отче, Мона на минуты остановилась и, заглянув в его глаза, произнесла:
— Всем случается пережить рождение мертвого ребенка. А кому-то и не раз. Вас Бог миловал, отче и да будет его воля помиловать сейчас. Мы уже совсем близко. Не отчаивайтесь раньше времени.
Они вошли в дом. Мона скинула накидку на пол и прямиком направилась в комнату, из которой доносились истощающие боль крики. Вся постель была устлана алой кровью. Худое тело, извивалось в муках, подобно змее. Редкие длинные волосы, которых коснулась седина, стали липкими. Лицо жены священника, покрытое испариной, имело желтоватый оттенок. Пытаясь облегчить её муки, дочери Элва и Марта кружились по комнате. Они были настолько взволнованы и испуганы, что не сразу заметили присутствующую в комнате повитуху. Лишь только когда, порог двери переступил отец, они разом обернулись и остолбенели, с радостью осознавая, что для них этот ужас закончился.
— Мона, нужны вам девочки в помощь, — обратившись к повитухе, спросил священник.
Женщина внимательно посмотрела на испуганных созданий и, решив их больше не мучить, ответила:
— Пусть идут. Они сделали достаточно.
Элва с Мартой быстро проскользнули к двери, боясь, что данное решение может поменяться.
— Элва, — окликнул он старшую дочь, — Присмотри за младшими.
— Да, папа, — покорно ответила она и скрылась за дверью вслед за сестрой.   
Когда они остались одни, повитуха встала на колени перед роженицей и начала читать молитву. Бедная Идгит разрывалась в криках. Не обращая внимание на оры, повитуха медленно встала и обратилась к Бенджамину:
— Мне нужна теплая вода и побольше чистой ткани, отче, – приказным тоном сказала она.
Бенджамин в растерянности побежал выполнять указ.
— Идгит, — позвала она, наклонившись над ложем, роженицу, чтобы та узнала её.
— Мона! Это ты, Мона, — в голосе Идгит появилась надежда.
— Ччч…— только и ответила повитуха, приложив свою руку к ее животу.
— Мона, — не унималась Идгит. — Помоги.
Очередной толчок боли пронзил ее тело. Впившись руками в простыни, она издала истошный крик. Никогда прежде она не испытывала такую боль. Идгит не отдавала отчет своим действиям, сознание то брало вверх, то покидало её бренное тело.
— Успокойся, — вытирая пот с ее лица, проговорила Мона. — Я уже здесь, я пришла.
Слова повитухи подействовали на роженицу. Она постаралась успокоиться и в следующий болевой толчок сдержала крик.
— Умница, — похвалила её Мона.
— Я подогрел воду, — зайдя в комнату сказал Бенджамин и поставил таз в углу. — Вот ткань, — он положил ее рядом с Моной. — Надеюсь этого окажется достаточным.
— Где я могу привести себя в порядок?
— В кухне. Я вас провожу.
— Не стоит. Лучше побудьте с ней,— она кивнула в сторону ложа, где лежала его жена.   
Обычай, принятый среди повитух, прозванный как очищение, обязывал их проводить специальный обряд перед тем, как взяться за принятие родов. Надев передник, Мона зачерпнула полные горсти воды и обдала свое полное красное лицо. Затем опустила руки в чан по локоть, сопровождая свои действа молитвами, которые спокойным течением разносились по всему пространству, наполняя комнату умиротворением. Лишь приведя себя в порядок и настроившись, она вернулась в комнату женщины истязаемой муками этой ночью.
Когда Мона вошла, Бенджамин сидел рядом с женой, сжимая её руку. Мотая головой из стороны в сторону, Идгит издавала раздраженные звуки. Она смертельно устала и хотела только одного, чтобы дитя покинуло ее материнское чрево как можно скорее. Увидев повитуху, отче привстал с колен.
— Я чем-нибудь еще могу помочь, — обратился он к повитухе.
— Нет, я справлюсь одна, — коротко ответила Мона.  — Сейчас вам лучше молиться за жизнь вашей жены и плода, что она носит под сердцем.
Священник ничего не ответил. Он пошел к детям, которые были перепуганы не меньше его. Они не должны были присутствовать при родах, но внезапно начавшиеся схватки и испортившаяся погода не оставили другого выхода.
В семье священника было четверо детей: три девочки и мальчик. Старшей из них – Элве было пятнадцать лет. К своим годам она отличалась излишней рассудительностью. Девушка любила порядок и соблюдала его во всем. Элва была невысоко роста, но при этом миниатюрной её назвать было сложно. В отличие от матери, которая была худощавого телосложения, девочка росла коренастой и крепкой. Русые, густые волосы всегда были аккуратно убраны в косу. С самого детства она не позволяла себе капризничать или вредничать, да и по общему наблюдению Бенджамина была не особо активна. Его первая дочь не особо стремилась играть с другими детьми, предпочитая часами сидеть в одиночестве. Любимым занятием для девочки стало собирание камней.  Она могла часами расставлять их в ряд или строить из них фигуры.  Однажды он нашел у нее под подушкой камень, пока она спала и, решив его убрать, просунул руку. Девочка открыла глаза и серьёзно попросила его этого не делать, объясняя, что он особенный. Бенджамин не обращал внимания на её странности, ведь в конце-концов с Элвой ему очень повезло. Он даже подумывал, что Всевышний послал ему такую замечательную дочь, чтобы с подвигнуть его  на дальнейшее продолжение семейства. На Элву он всегда мог положиться и быть уверенным, что его девочка сделает всё, чтобы выполнить его просьбу. Когда она подросла, то приняла на свои плечи обязанность по уходу за младшими. Элва с удовольствием занималась ими не жалея сил, старясь уделять всем одинаковое количество внимания, хотя Марта требовала иного.
Марта – была второй дочерью, которая появилась на свет в семье священника. Она была младше Элвы всего на два года, но эта разница была очевидна всем, кто знал девочек. Марта была заносчивой, нетерпимой к окружающим и очень обидчивой. Резкая, она часто не ведала, что говорит и делает. Бенджамин не мог найти подхода к дочери, она не слушалась его, а иногда и вовсе позволяла бросить дерзость в его сторону. Единственная, кого слушалась Марта - была Элва. Она крепко держалась за сестру и не хотела делить её больше ни с кем. Это был союз противодействующих сторон: спокойная, рассудительная Элва и Марта – человек, в чьем сердце не прекращает бушевать пожар. Внешне они также были различны. Марта была похожа на Идгит: темные волосы, близко посаженные глаза, и стройное тело. Бенджамин нередко ловил себя на мысли, что Марта и есть копия его жены, ибо та славилась воистину скверным для женщины нравом.   
«Единственный сын и будущий наследник моего священного поста», - как любил поговаривать сам Бенджамин. Его сыну Айкену недавно исполнилось восемь. Пока было сложно судить о том, кем он вырастит, но священник с самого детства вкладывал в его голову мысль о продолжении своего дела. Природная силы подобная мужчине ему была не дана. В нем не чувствовался стержень. Он был слаб и не мог ответить даже на нападки сестры Марты. Отец утешал себя мыслью, что он еще слишком мал, для этого. Хотя Айкен был хоть и тих, но при этом нередко вспыхивал. Никогда нельзя было утверждать точно - держит ли он обиду в своем сердце. Бенджамин не раз замечал, как его сын долгое время может копить внутри себя злобу, и как потом у него срывает голову от переполняющего гнева.
Но если Марта, всегда готовая подстегнуть и ужалить, была его нелюбимой сестрой, то любовью всей его жизни была самая младшая из сестер – Линн. Он боготворил её. Она была его куколкой, которой он заплетал косы и расчесывал волосы гребнем. Волосы Линн – это поистине достояние их семьи. Длинные, светлые, волнистые – словно само солнышко со своего повеления даровало ей жизнь. Она была очень мила и красива. Ангельское личико украшали голубого цвета глазки, а на носу была парочка ярко-рыжих веснушек. Линн, несмотря на свои шесть лет уже была воплощение женственности и красоты.
Таким образом, дети негласно разделились на два лагеря: старших и младших. Заметив столь четкое разграничение между детьми, Бенджамин и Идгит приняли решение рассоединять эти компании хотя бы на ночь. И посему у них было две детских комнаты, в одной из которых жили Элва и Линн, а в другой - Марта и Айкеном.
Заглянув в комнату Элвы и Линн, Бенджамин увидел, что все дети, на этот раз, расположились в одной комнате. Линн сидела на коленках у Элвы. Девочка не на шутку испугалась материнских криков и теперь искала утешение у старшей сестры. Элва утешала младшую сестру, гладя ту по головке. Увидев отца, Линн, вскочила с колен сестры и кинулась ему на шею.
— Папочка, мама уже подарила нам сестренку? – изумленно спросила она.
— С чего ты взяла, что у нас будет, сестра, — не удержавшись от того, чтобы не возразить, спросила её Марта.
Девочка оставила вопрос сестры без ответа. Она была умна непогодам и знала, какие Марта преследует цели. Вместо этого Линн заглянула в глаза отца, сощурив свои, как хитрая лисичка.
— Нет, доченька. Пока нет, — ответил Бенджамин, поцеловав её в носик. — Ну, давай, беги.
Линн резво побежала и плюхнулась на кровать Элвы. Иногда он искренне завидовал этому живому, не иссякающей потоку энергии, который присутствует в детях.
Они могут радоваться всему. Даже тому, что взрослые сочтут нелепым и глупым. Сейчас, например, его дочь Линн не могла нарадоваться тому, что в столь поздний час никого не заставляют ложиться спать. Она приходила в восторг от того, что может наслаждаться таинственными звуками ночного дождя изо всей силы бьющего в окна их спальни.  А если она надует губки, то Элва непременно расскажет ей страшную историю про мифических существ, обитающих на той стороне луны. Это ли не счастье? Куда это только потом девается. Почему не переносится во взрослую жизнь? Наверное, стирается об каждодневное столкновение проблем. 
— Как она, — спросила Элва у отца, уводя его в сторонку от лишних ушей.
— Не знаю, — на выдохе ответил он. — Мона уже здесь. Она сделает все, что в её силах.
Элва кивнула, одобряя слова отца. Она давно знала местную повитуху, и была уверена, что та действительно сделает всё.
— Мама так кричала, — вспоминая, шепотом отозвалась она, чтобы остальные не услышали. — Я даже теперь не уверена, что хочу детей.
Договорив, она тихонько хихикнула.
— Не говори глупостей, — положив ей руку на плече, ответил отец. — Все у тебя будет – и муж и дети. И покинешь ты родительский дом.
— Когда это будет, — протянула Элва.
— Когда наступит твое время, — щелкнув её по носу, заключил Бенджамин.
Только сейчас он увидел своего сына Айкена.  Он лежал на другой кровати, что стояла у противоположной стены.  Мальчик мечтательно смотрел в потолок, не отрывая глаз, и Бенджамин прекрасно знал, что это значит. Его сын проворачивал этот трюк всегда, когда хотел спать.
— Закрывай глазки, — однажды сказал он сыну, когда настало время послеобеденного сна.
Вместо этого Айкен широко раскрыл глаза, насколько это возможно и уставился на мелкое пятно в стене.
— Айкен, давай отдыхай, — еще раз повторил отец.
— Я сплю с открытыми глазами, — не отрывая глаз, медленно ответил сын зевнув.
— Как это, — поинтересовался изумленный Бенджамин. — Все спят с закрытыми, а ты с открытыми?
Айкен перевел глаза на отца и начал нетерпеливо объяснять ему, как будто речь шла о простых истинах.
— Если долго смотреть в одну точку, то скоро глаза сами начнут слипаться. Так засыпать быстрее.
— И давно ты это заметил, — не скрывая улыбки, спросил Бенджамин.
— Давно, — серьезно ответил Айкен, не понимая, чему так веселиться отец.
«В отличие от Линн - Айкен не видел ничего хорошего в этой ночи – он хотел спать.  Здесь ему мешает свет и разговоры сестер – но он не пойдёт в свободную комнату. Мой сын боится одиночества», — подумал Бенджамин.
Присутствие отца здесь было не обязательным – дети вполне справлялись и без него. Мысленно он благодарил Мону за то, что она попросила его выйти, ведь находиться рядом с женой в такой момент было выше его сил.
— Элва ну расскажи про принцессу, — который раз попросила Линн.
— Да отстань от неё, Линн, — вмешалась Марта.
—  Ладно, слушайте, — сдалась Элва.
В ответ Марта лишь фыркнула не довольная тем, что сестра не оценила её заботы. Бенджамин решил присоединиться, присев рядом. Мелодичный голос старшей дочери переносить его все дальше от мирских проблем. Айкен перевернулся на другой бок, оставив попытки уснуть. И только Марта до конца гнула свою линию, выражая всем своим видом, что ей не интересно. В конце-концов она демонстративно покинула комнату. На мгновения все умолки, обращая внимание на хлопнувшую дверь, но догонять не стали. Элва продолжила свой рассказ. «Что ж, в этом вся Марта», — про себя подумал Бенджамин.

                ***
— Разрежь мне живот, — молила Идгит. — Это дитя – сущий дьявол.
Роженицу охватила паника и сквозь настигающие потуги она не переставала разрываться в крике.
— Потерпи, — успокаивала повитуха, утирая пот, скользивший по ее лбу.
Дела шли не очень и Мона это понимала: Идгит потеряла слишком много крови, а ребенок не торопился выходить.
— Лучше убей меня, — взмолила она. — Закончи мои муки.
— Успокойся, — прикрикнула на неё повитуха. — Ты просто не в себе. Соберись.
— Я не могу, — закричала Идгит, пытаясь вытолкнуть ребенка из своих труб.
— Можешь, Идгит. Можешь. Если у тебя хватает сил так орать. Поверь, я видела всякое. Умирающие себя так не ведут, — отчитала она роженицу.
Идгит за это одарила её ненавистным взглядом.
—Давай! По моей команде, — продолжила Мона. — На счет три – тужься.
Женщина начала глубоко дышать, набираясь сил перед новой болевой атакой.
— Раз, — услышала она голос повитухи. — Два, — в глазах Идгит начало темнеть. — Три.
Вместе с криком она напрягла брюшные мышцы, ощущая, как двигается живой комок, разрывающий её внутреннюю плоть.
Повитуха склонилась между ног роженицы.
— Я ощущаю головку, — произнесла она.
Идгит с облегчением выдохнула, она и сама это чувствовала.
Ребенок начал появляться, но этого было недостаточно.
—Давай еще немного, милая, — начала подбадривать её Мона.— Осталось совсем немного.
Но Идгит как будто уже сдалась, у нее больше не было сил. Мона видела, как слабеет роженица. Внутренние силы, которыми так славилась эта женщина, иссякали, превращаясь в слабый огонек, готовый в любой момент потухнуть, оставив после себя лишь тонкую струю дыма.
— Я устала — слабым голосом произнесла Идгит, подтверждая догадки повитухи.
Не в силах больше сдерживать на себе её нападки, повитуха разошлась в переполняющем ее гневе.
— Пятое, дитя! — закричала повитуха, — Пятое!  Не первое -  пятое. Не в первый раз ты, Идгит, испытываешь на себе раскаяния за то, что даришь жизнь?
Мона хотела вывести Идгит из себя и у неё это получилось. Гнев – это мощное оружие, овладев которым можно достичь практически всего.
— Клянусь Господом Богом, это дитя – дьявол — взмолила она.
— Тебе ли, жене священника клясться такими вещами, да простит меня милостивый. Осталось немного – соберись. На счёт три.
— Трииии….. — закричала роженица, сливаясь своим криком с первым плачем младенца.
Это была девочка. Приняв на свои руки новорожденную, повитуха стала мертвенно бледной. Молча она искупала ее в тазу с теплой водой. Идгит наконец-то расслабилась, после тяжелых родов она потеряла сознание, так и не увидев своего дитя.

                ***
— Отче, — позвала его Мона, приоткрыв дверь детской комнаты.
Появление повитухи означало только одно -  всё кончено. Дети крепко спали, поэтому он старался передвигаться как можно тише, чтобы ненароком никого не разбудить. Лицо Моны ему сразу не понравилось – она выглядело тревожным и обеспокоенным. Мгновенно в его голове пронесся ворох дурных мыслей, а живот одолел спазм, вызвав легкую, неприятную тошноту.
Войдя в комнату, он увидел Идгит. Она лежала на своём ложе и не шевелилась. Лицо стало еще бледнее, чем прежде. Сорочка вся испачканная кровью была скомкана, оголяя ее ноги. Голова лежала на бок. Со страхом он переметнул глаза на Мону с застывшим на губах немым вопросом. 
— С Идгит все хорошо, — сразу же успокоила его Мона.— Она просто спит. Роды дались ей нелегко. Ваша жена очень слаба и часто теряет сознание. Ей нужен должный уход и покой.
После этих слов у него отлегло от сердца. Много часов Бенджамин провел в небывалом напряжении и теперь мог выдохнуть – жене больше ничего не угрожало.
— Слава Богу,— на выдохе произнес он.
— А, ребенок, — опомнившись, спросил он. — Что с моим ребенком.
— Мне очень жаль, отче.
В горле пересохло. Тело обдало огненной волной, и он еле устоял на ногах.
— Ребенок родился мёртвым? —  наконец огласил он самую ужасную догадку, которая только могла быть в его голове.
— Нет. Она жива. У вас девочка.
Эти слова должны были успокоить его – жена и ребенок живы. Но повитуха сказала это таким тоном, что было понятно – радоваться рано. Бенджамин не мог понять, что происходит. Еще недавно решительная, не подбирающая слов Мона то открывала, то закрывала рот, не решаясь озвучить, что случилось. 
— У вас девочка… Но… — замялась повитуха, подбирая слова.
— Говорите же, — потребовал священнослужитель в нетерпении.
— Она не совсем как все.
— Что это значит?
—Девочка безобразна.
Это был вердикт – прозвучавший сухо и твердо. Его дочь безобразна, как это понимать? Не зная, как удержался на ногах, он словно через сосуд слышал доносящиеся до него слова.
—Я впервые вижу такого ребенка, признаюсь честно, — начала лепетать женщина, но Преподобный её оборвал:
— Я хочу взглянуть на неё.
Повисло неловкое молчание, после чего Мона встрепенулась и, взяв малышку на руки, отдала отцу. Откинув край ткани, он не сумел сдержать возгласа.
— Боже правый, — со страхом в голосе произнес Бенджамин, переводя взгляд с новорожденной на повитуху.
Одинокая слеза скользнула по его щеке и приземлилась на лицо девочки. Вся скомканная, синего цвета, она была крошечных размеров и сплошь покрытая черными волосами. Если бы он не знал, что это его ребенок, то решил бы, что дитя нечеловеческого происхождения – она была похожа на маленького зверька. Сильно сжав глазки, она точно боялась открыться миру и лежала, не произнося и звука. И только прерывистое, хриплое дыхание давало понять, что ребенок жив.
— Мона, — наконец сказал он. — Что с ней?
— Я не знаю, — призналась женщина, утирая руки об свой передник. — Такой случай в моей практике впервые.
— Идгит знает?
Мона отрицательно покачала головой и потом прибавила:
— Пока лучше для нее будет этого не знать, — ответила она, — Сейчас не лучшее время - ей нужен покой.
Молчание повисло в комнате. Два взрослых человека смотрели на ребенка, который изо всех сил боролся за свою жизнь.
— Я прислонила её к груди Идгит, так что пока девочка сыта, —  нарушив молчание, поведала Мона.
Отец Бенджамин посмотрел на неё с благодарностью. В глазах повитухи он увидел, что та уже мысленно схоронила новорожденное дитя, и от этого ему стало еще хуже. 
— Кажется мне пора, — обратившись к священнику, сказала она.
— Да-да, конечно, Мона, — заторопился ответить он, — Свою работу вы выполнили.
Он отдал ей монеты и Мона быстро спрятала их в запачканный кровью передник.
— Мона, — напоследок окликнул он. Повитуха развернулась и внимательно посмотрела на него печальными глазами.
— Она выживет?
— Вам остается только молиться. И верить, — спокойно произнесла она и пошла к выходу.  Но около самой двери повитуха остановилась и прибавила:
— Мне очень жаль.

Бенджамин не остался в комнате с женой. Вместе с малышкой на руках он перемесился в соседнюю комнату, чтобы с одной стороны не тревожить сон Идгит, а с другой - быть рядом, если она проснется.
Оказавшись один на один с ребенком - он положил свёрток на кровать, сам присев рядом. Взяв за край, он откинул ткань, чтобы видеть личико. Малышка раскрыла ротик, жадно глотая воздух.
— Ну и что мне с тобой делать, — обратился он к крохе, как-будто она могла ему ответить.
Девочка все также лежала спокойно - не кричала как все его предыдущие дети. И это сейчас скорее пугало, чем радовало. Изредка младенец всхлипывал, издавая глухой стон. Каждый вздох давался ей с трудом, и эти звуки проходился острым лезвием по сердцу отца.
Решив ещё раз осмотреть ребенка, Бенджамин развернул ткань, в которую она была закутана, полностью оголяя тельце. Помимо волос, покрывающих тело, он обнаружил, что кое-где не хватало кусочков кожи.
«Ей осталось жить совсем недолго», — решил Бенджамин. «Возможно, Идгит так и не удастся её увидеть».
Он быстро закутал её обратно, не в силах больше видеть природных уродств, которые к тому же причиняли боль младенцу. Малышка тихо захныкала, и Бенджамину пришлось взять её на руки. Осторожно придерживая головку, он слегка прижал девочку к себе. Она мигом успокоилась. Чем дольше он
— Всё будет хорошо, — вслух произнес он, успокаивая то ли ребёнка, то ли самого себя.
И чем дольше он проводил с ней время, тем меньше ему хотелось с ней расставаться. Священник почувствовал, что этот ребенок ему дорог. Он почувствовал, что это его дочь, его плоть и кровь. 
В ночной тишине он слышал только её дыхание. Вздохи, всё также отдавались хрипом, но теперь, он чувствовал, что дыхание девочки становится ровнее. Возможно, он занимался самообманом и дыхание ребенка тут ни при чем. Как часто сознание выдает возможное за действительное в пользу лучшего. Он утешал себя надеждой, что всё будет хорошо и периодически говорил это вслух, желая, чтобы дочка это слышала и знала.

— Бенджамин, — услышал он своё имя.
Если бы не абсолютная тишина, он никогда бы не воспринял этот слабый позыв, который издала его жена.
— Сейчас папа вернется, — сказал он своей новорожденной дочке, — Я не долго, только схожу к нашей маме.
У самого выхода он окинул девочку взглядом и поймал себя на мысли, что уже не так сильно замечает безобразие, которым одарила её природа. 
 Большое окно их с Идгит спальни выходило на солнечную сторону, так что, несмотря на столь ранний час, внутри было светло. Идгит не спала – медленно моргая, она смотрела на сгусток воска, который оставила после себя догоревшая свеча на прикроватном сундуке. Заметив присутствие мужа, Идгит медленно повернула на него голову.
— Идгит, — присев рядом, он произнес её имя. — Как ты себя чувствуешь?
— Что с моим ребенком? — спросила она, не обращая внимание на прозвучавший вопрос.
Бенджамин замялся. Мона предупреждала, что жене необходим покой. А, значит, раскрывать всю правду сейчас он не имеет право. На фоне общего состояние Идгит могла воспринять все не так, как ему бы хотелось.
— Почему ты молчишь, — спросила жена, вырывая Бенджамина из потока своих мыслей.
Она приподнялась с перины и, повысив голос начала кричать:
— Что с нашим ребенком? Я хочу знать, что с ним. Скажи мне правду.
На этот порыв она отдала все свои силы, и, договорив, обессиленная рухнула обратно на ложе.
Идгит пыталась еще что-то сказать, но вместо этого лишь безмолвно шевелила губами. Поцеловав жену в лоб, он как можно более спокойным голосом произнес:
— Все будет, хорошо. Она жива. У нас девочка, Идгит. Спи. Тебе нужен отдых.
— Я хочу… — еле слышно произнесла она.
— Ты увидишь её завтра, — понимая, что она хотела сказать, ответил Бенджамин. — Малышка спит. Постарайся заснуть.
Прежде чем покинуть покои жены он нежно провел рукой по её волосам.


Бенджамин зашел в комнату, в которой лежала его новорожденная дочь, чтобы удостовериться, что с девочкой всё в порядке. Малышка еле слышно плакала, и опытный отец сразу же нашел причину её расстройства. Место, где лежал младенец, стало мокрым от произошедшего непроизвольного опорожнения. Помимо этого, дочка была голодна, и это было понятно, последний раз она ела около восьми часов назад. И то он не знал было ли количество полученного молока от матери достаточным для однодневного малыша. Даже находясь здесь, в противоположной от детской комнате, он слышал доносящиеся оттуда крики.
—Я оставлю тебя одну еще ненадолго, — сказал он дочке, которая с момента его появления немного успокоилась. — Я скоро вернусь, и мы пойдем к маме.
На его слова, то ли случайно, то ли нет девочка агукнула.  Бенджамина это несколько смутило, но он не стал придавать этому особого значения - сейчас его волновали немного другие вещи.
Как он и предполагал дети уже пробудились ото сна. В дверях он стал свидетелем следующей картины.
Айкен бегал за Линн с подушкой пытаясь огреть ту по голове. Бедная Линн с криками носилась по всей комнате, боясь попасться, и сбивая с ног старших сестер.
— Линн, Айк прекратите, — прикрикнула на них Марта.
Но малыши никак не отреагировали на замечание сестры, сделав вид, что ничего не слышали. Занятые своей игрой они продолжили носиться. Вот Линн спряталась за спиной Элвы, выглядывая то с одной, то с другой стороны, обогнув сестру, она задела рукой проходившую мимо Марту.
— Кому сказала, хватит! – заорала та.
Разозлившаяся Марта схватила за шкирку Линн, которая еще некоторое время продолжила бежать на месте, улепётывая от нагоняющего брата.
— Марта, что делаешь, меня же поймают, — тонким голоском отозвалась Линн.
— Как поймают, так и отпустят.
— Смотри, — закричала Линн, увернувшись так, что подушка залетела Марте прямо в лицо.
— Ой…— скривившись в лице, произнес Айкен.
— Ну, Айк держись, — потеряв над собой контроль, разошлась Марта. — Элва держи его. Я тебя сейчас так стукну, мало не покажется. Элва!
Но старшая сестра, лишь ухмыльнулась, занимаясь уборкой постели.  Она никогда не вмешивалась в их разборки предпочитая оставаться в стороне. Только если ссора переходила грань – она могла выступить в роли судьи, но не более.
Айкен маневрировал, соскакивая то с одной, то с другой кровати, огибая все препятствия, встречающиеся ему на пути. И только когда стало понятно, что Марта загоняет и нужно выбираться из комнаты, он столкнулся в дверном проеме с отцом, наблюдающем за всем происходящим.
— Пап, — практически в один голос сказали Марта с Айкеном.
— Ты – засранец, — подойдя к ним, тыкнув в брата пальцем, сказала Марта.
— Марта, ну что за выражения.
Отец с упреком посмотрел на неё и Марта, не найдя ничего лучшего начала ябедничать на брата.
— Да он мне прямо в лицо подушку кинул. Он мне мог нос сломать, если вообще не сломал.
— И поэтому ты решила стукнуть его, в отместку. Правильно?
Марта ничего не ответила, скривив недовольно губы.
— Правильно, — ответил за неё отец. 
— Айкен, — обратился он к сыну, — Извинись перед Мартой.
Ухмыльнувшись, Марта сделала лицо победителя и с наслаждением стала ожидать извинения в свою сторону.
— Извини — выдавил из себя Айк.
— А теперь ты, Марта, извинись перед Айком.
— За что это? — возмущенно подняла она широко распахнутые глаза на отца.
— Март, извинись,  — повторил отец, не видя причин вдаваться в подробности.
Все смолкли и уставились на Марту. Все, кто присутствовал сейчас в комнате -  знали, как нелегко ей произнести эти слова. Их сестра кипела изнутри.
— Мы ждем Марта, — поторопил её отец.
— Прости, — через силу выдавила из себя Марта.
— Умница, — сказал Бенджамин, погладив дочь по голове, но Марта лишь раздраженно подхватила подушку и, кинув её на кровать села рядом.
— Папочка, — пискнула Линн, напоминая отцу, зачем он пришел.
— С вами всё на свете забудешь, — оправдался он за то, что сразу не поведал им о состоянии матери. Затем, обведя всем взглядом, он объявил:
— Мама, плохо себя чувствует и ей требуется уход.  Это касается в первую очередь вас, — он указал рукой на старших дочерей. — Элва, я могу на вас положиться?
— Конечно, папа, — быстро, не задумываясь, ответила Элва.
— Марта? — обратился он к дочери и не успела та ответить, как отец продолжил за неё: — Будешь помогать Элве.
— И да, нужно было начать с самого главного, — поправился он. — Поздравляю, у вас родилась еще одна сестренка.
— Ну вот … — недовольно буркнул Айкен, закатив глаза.
— А я знала! А я знала! — наперебой визжала Линн, прыгая по комнате.
—Сын, как не стыдно, — пожурил отец. — Ваша сестренка также слаба, как и мать, ухаживать за ней буду я. И вам, — он дотронулся до носика Линн. — Пока лучше не навещать её. Даже если очень сильно хочется. Это понятно.
— Да пап, — практически в один голос сказали дети. — Ну, все, я и так оставил малышку одну…
— Я твоя малышка, —  пропищала Линн.
— Ты навсегда моя малышка, даже не думай об этом, хорошо?
Довольная, Линн кивнула в ответ.
—Элва можно тебя?— обратился он к старшей дочери.
— Да, папа.
Они вместе вышли в кухню.
— Элва, — начал он. — У меня к тебе есть одна просьба – нужно сделать так, чтобы сегодня не было никого дома.
— Хорошо, отец, — послушно ответила Элва, кивнув.
— Вот, — он протянул ей пару пенсов. — Перекусите сегодня у Чарли, можете побаловать себя чем-нибудь вкусненьким.
— Спасибо, — восторженно произнесла она, рассматривая монеты на своей ладони.
— Главное – не упускай из виду младших. Хорошо?
— Как всегда.
—Я люблю тебя, — поцеловав дочь в лоб, сказал он.
— Я тебя тоже.
Радостная Элва убежала обратно в комнату. Через несколько секунд после этого послышался детский визг. Бенджамин улыбнулся и пошел обратно в комнату, где его ждала маленькая дочка. 

Бенджамин стоял перед дверью, которая являлась единственной преградой разделяющей его с женой. Дети ушли. В доме остались только он, Идгит и младенец, покоившийся у него на руках. Ребенок все также тяжело дышал, изредка открывая ротик, как будто это могло помочь большему поступлению воздуха в легкие.  Чувство тревоги не покидало Бенджамина ни на миг. От предстоящей встречи в животе предательски заурчало. Он посмотрел на дочь – она ничего не ела с той самой ночи, когда повитуха прислонила её к материнскому телу. Ребенок был слаб и медленно умирал на его руках, пока отец в нерешительности стоял, содрогаясь от страха. Тянуть больше было некуда. Глубоко выдохнув, он плечом толкнул дверь и вошел внутрь.
— Бенджамин, — слабо позвала его Идгит.
Несмотря на смертельную усталость, она нашла в себе силы подняться с ложа. И в момент, когда их глаза встретились, она сидела на кровати, касаясь голыми ступнями пола. Увидев ребенка на его руках, она заметно оживилась.
— Моя девочка, дай мне ее. Ты ведь еще не назвал ее, правда? — растянувшись в слабой улыбке, спросила она, протянув свои руки вперед.
Бенджамин не тронулся с места и остался стоять поодаль от жены. Улыбка спала с её лица. Только сейчас Идгит заметила перемены, произошедшие с её мужем. Он был словно сам не свой и выглядел потерянным.
— В чем дело? — спросила она, но этот вопрос остался без ответа. Бенджамин лишь потупил взгляд. Предчувствие, которое никогда не подводило эту женщину, заставляло сердце биться чаще. От волнения её голос сделался твёрже.
— Бенджамин. Почему ты не даешь её мне?
— Дорогая, ты должна успокоиться, — как можно более мягко сказал он.
— Я спокойна, — нервно ответила Идгит, своим тоном подтверждая обратное — Дай мне моего ребёнка.
— Идгит, она….
— Что?— теряя терпение, выкрикнула она.
— Она не совсем такая – как все, — попытался подготовить её Бенджамин, но она, не желая слушать, перебила его.
— Что это значит? Дай мне моего ребенка сейчас же! Слышишь? Я хочу ее видеть — кричала жена.
Медленно подойдя к ней, он передал сверток, в котором покоилось дитя. Приняв ребенка на свои руки, Идгит не смогла сдержать крик. Её лицо скривилось от неприязни и отвращения, а сердце сковал непреодолимый страх перед существом, лежавшим у нее на руках.
— Убери его, — закричала она. — Это не мой ребенок.
Едва успев перенять на свои руки малышку, Бенджамин отскочил в сторону. Девочка на его руках начала плакать, испугавшись неистовых криков матери.
— Тише- тише, — пытаясь успокоить маленький плачущий комочек, тихо шептал он. Но ребенок не мог успокоиться. Идгит, потеряв над собой контроль, не переставала кричать.
— Это не мой ребенок, — повторяла она, заливаясь слезами.
Схватившись за голову, его жена выла как раненная волчица. Встав с кровати на ноги, она подошла к Бенджамину. Она забыла про свою боль. От резких движений по свежей сорочке хлынула кровь. Но ей было всё равно. 
— Не трогай её! Это не наш ребенок! Не наш! — кричала она, вырывая младенца из его рук.
Малышка начала плакать так, как, казалась, не мог плакать ребенок, в её состоянии.
— Отпусти, Идгит, — заорал он, сам испугавшись своего голоса. 
Но Идгит, казалось, не слышала его, продолжая отнимать дитя. У Бенджамина не осталось другого выхода – раздался звонкий звук от пощечины. Время на миг остановилось. Не веря в происходящее, Идгит приложила свою руку к месту, на которое пришелся удар.
— Видишь, до чего она тебя довела, — спокойно произнесла она со слезами на глазах. — Видишь? Ты никогда не позволял себе поднять на меня руку.
Он и сам не понял, как это произошло. Он думал только о том, как защитить ни в чём не повинное дитя. Бенджамин не знал, говорила ли ещё что-то его жена. В его голове пульсировал детский плачь, и он старался как можно скорее успокоить малышку, покачивая её из стороны в сторону. Взбудораженный, он не мог восстановить дыхание. Руки дрожали. Всё это походило на страшный сон, воплощение которого в жизнь он не пожелал бы никому. 
— Ты успокоилась, — спросил он у Идгит, всё еще успокаивая ребенка, лежащего на его руках.   
Она не ответила. Идгит села обратно на кровать, уставившись в одну точку. Она пребывала в состоянии, когда реальность больше не кажется реальной, а происходящие события медленно плывут в никуда. Из глаз не переставали течь слезы. На какое-то мгновение, ему стало её жалко. Медленно подойдя, он присел с ней рядом, не спуская малышку с рук.
— Ну-ну, успокойся, — тихо сказал он, склоняя её голову к себе на плечо. — Тебе не следует так волноваться.
Она всхлипнула, давясь нескончаемым потоком слёз.
— Посмотри на неё, — он откинул край ткани, чтобы она могла видеть свою дочь, — Послушай, — продолжил Бенджамин. —  Да, она не такая как все. Но ведь она наша дочь и мы…
—  Это не моя дочь, — резко встав с кровати, выкрикнула Идгит.
— Это не моя дочь, слышишь! — нагнувшись над его лицом, прокричала она, брызжа в него слюной. Её покрасневшее лицо выражала ненависть.— Не моя, — еще раз крикнула она и её голос сорвался.
— А чья же она дочь, Идгит? Чья?
— Дьявола. И он оставил на ней свою метку. Посмотри на нее, это не иначе как дьявольские проказы.
— Что за чушь? — не выдержав, сорвался он. — Ты сошла с ума… Боже мой, Идгит, — не веря в то, что это действительно происходит с ним, произнес священник.
Не успел он отойти от услышанного, как Идгит выдала то, что навсегда перечеркнуло его жизнь и всё, что между ними было. 
— Ты должен избавиться от этого ребенка, — прошипела она со злостью.
— Что я должен сделать. Избавиться от своего ребенка? — переспросил он.
— Бенджамин, — спокойно произнесла она, делая к нему навстречу шаги. — Дорогой, посмотри на меня.
Бенджамин поднял на неё бегущие от страха глаза.
— Дорогой, любимой мой. От этого ребенка мы получим лишь страдания и боль. Поверь мне. Умертвив ее сейчас, мы избавим нас всех от беды. Я чувствую это. Я это знаю.
— Не подходи ко мне, — укрыв от неё рукой плачущее дитя, предупредил Бенджамин.
— Бенджамин не глупи. Этот ребенок все равно не выживет.
— Замолчи, — заорал он, лишенный трезвого рассудка. — Замолчи! — еле сдерживаясь, чтобы не нанести ей очередные удары, которые она, безусловно, заслуживала, повторил он.
— Нет уж, я скажу - а ты меня выслушаешь. Этот ребенок проклят. И если ты от него не избавишься – это сделаю я. И моя рука не дрогнет.
— Боже мой, — на выдохе произнес он, опершись спиной об стену и сползая на пол. — Боже мой, Идгит, ты сошла с ума…
— Может и сошла, но свое решение я не поменяю.
— Ты хоть понимаешь, что ты творишь? Что… Ты… Творишь… — медленно отчеканивая каждое слово, произносил он, пытаясь донести до неё смысл сказанного.
Идгит ещё что-то говорила, но он не мог различить слов. До него доносились отдаленные крики, оры. Все что происходило потом, осталось вне его понимания. На какой-то миг его сознание словно отключилось и он, вообразив себя сторонним наблюдателем, лицезрящим за этой драмой. Не понимая, что происходит, потеряв чувство времени и пространства, поддавшись своим инстинктам, он вскочил на ноги и выбежал из дома, унося с собой ребёнка.
Лишь на окраине Каролда, где череду полей сменяет лес, он позволил себе остановиться.
— Всё будет хорошо, — пробормотал он заученную фразу, чтобы успокоить дочь.
В то, что будет всё хорошо – он уже не верил. Его мир в одночасье рухнул. Возвращаться домой не было смысла, и он это прекрасно понимал.
Время играло не на его сторону. Начинало темнеть. Он не знал, что скрывает за собой этот лес, но предчувствие чего-то плохого не покидало его. Украдкой он обернулся, чтобы увидеть святящиеся огни домов. Священник был готов ко всему и не исключал того, что возможно ему последний раз открывается этот прекрасный вид. Минутная слабость отозвалась в сердце, призывая не делать того, что было им задумано. Но он отогнал ее и решительно переступил грань, что разделяла его с домом – он вошел в лес. На кону была жизнь. И если у него есть самый крошечный шанс спасти ее, он должен им воспользоваться. Сегодня именно тот день, когда несчастье в семье чертит дорогу в направлении судьбы.