17 сентября 1988 года.
6-20. Вышел из дома.
6.30. Автобус номер 20, притихшие в полудреме пассажиры. Голубовато-серый, влажный сумрак за окнами. В асфальте, как в реке – отражение огней светофоров, витрин магазинов. Ощущение чистоты, свежести и таинственной загадочности дальней дороги, её неожиданных поворотов, воистину порой судьбоносных….
Автобус сердито фырчит, газуя, кружит, петляя по мокрым улицам Иваново-Вознесенска, словно запутывая следы, уходя от погони будничных домашних дней, пробирается к вокзалу.
На лобовом стекле то красная, то зеленая, в зависимости от огней светофоров, тюль дождя. Серое небо с востока делается тоньше, светлее. Пассажиры, молча, встают с нагретых кресел, уходят, заходят новые.
8.40. «Тук-тук, тук-тук, - уже второй час, как отстукивают колеса очередные метры моего пути. За окном общего, тихого в этот утренний час вагона величественно проплывают, тронутые желтизной смешанные леса Срединной России.
- Открылись 24-е Олимпийские игры – сообщает женский голос по радио.
Поет Иосиф Кобзон.
Поезд замедляет ход. Бурые клочья папоротника. Тусклое, пасмурное небо. И снова разбег. Белеют в загадочной улыбке фарфоровые зубы изоляторов на фоне желто-зеленого леса.
В вагоне тихо, чисто, тепло, уютно. Сижу у окна спиной к движению. Читаю свежие газеты, купленные на вокзале в киоске после длительного стояния в очереди.
Открывается вид на закрытые туманом поля, по стеклу рассыпаны веером дождевые капли.
- Это прохожий народ такой бывает. Шарманки. Да, всё так, - скрипучим голосом подтверждает дед. Он сидит, нахохлившись под серым картузом, глаза глубоко запавшие, зубы редки, прокурены, тощая, жилистая шея просторно выглядывает из ворота модной клетчатой рубашки, надетой по случаю поездки в город Юрьев-Польский. Модная зеленая куртка, сапоги «дутыши». С ним жена, тоже маленькая, живая, с ломтиками щек, с неугасшим блеском глаз и сын, большелобый, с редким пухом на бороде и верхней губе, с простоватым выражением глаз, лица, в куртке попроще. Сидел всю дорогу, положив руки на полировку столика, и крутил в руках, рассматривая, близко поднося к лицу, три коричневых картонных обрезка – проездные билеты.
В Юрьеве-Польском они вышли, и купе заполнилось новыми пассажирами. Лет 45 мужчина с перегаром от вчерашней гулянки, с пачкой «Астры» с тонкими усиками над верхней губой.
- Нет, Коль, у тебя нож есть, дай мне – это полные степенные супруги, с благородной сединой сели на боковое сиденье с откинутым столиком и разложили нехитрый рацион походного стола.
- Газеты-то не взяли. Нигде никакой бумажки – наклоняясь к сумке в ногах, произнесла бабушка.
Яблоки, хлеб, яйца. Яблоки она чистит ножом, роняя кожуру в пакет из полиэтилена. С набитым ртом произносит несколько мычащих слов деду. Оба молча едят.
10.05. Туман вплотную подкрадывается к поезду, дальше, чем на сто шагов, ничего не видно.
10.40. Успеваю переговорить с Татьяной, сестричкой, в Кольчугино с вокзального телефона-автомата. Слышу родной голос. В нем удивление, тревога, непонятность, недосказанность, досада, восторженность, напряженность и безысходность.
Туман еще гуще, плотнее. Поезд снова, набирая скорость, заскользил, стуча по рельсам. Я уже сто лет не проезжал дальше Кольчугино на «Красной талке». Частные дома, куры белеют, в тумане тонут сады, ромашковые пустыри, гаражи, грязные дороги, одинокие сосны, убранная полоска картошки, белесая тропинка, одинокий грузовик у переезда через шоссе.
Мои попутчики все без исключенья ушли в дремоту. С усиками, лег плашмя на нижнюю полку. Едет с отпуска. Сегодня у жены день рожденья.
- Куплю цветов, а подарок – я сам, - улыбаясь, поведал он.
Полежав некоторое время, вдруг встрепенулся, сгреб в охапку куртку, пошарил по карманам и достал круглое яблоко, смеясь, положил на край столика. Так оно и лежит до сих пор рядом с «Неделей» и пачкой сигарет «Астра», сверху прикрытой коробкой спичек.
Солдат, рыжий, с голубыми погонами и красной щеткой усов, дремлет, облокотясь на столик. Он тоже возвращается в родную часть с отпуска. Куда-то в Казахстан.
- Там сейчас солнце и тепло. Вот дождь пройдет и моментально сухо – все в песок впитывается… - мечтательно провозглашает воин. Электронные часы на его руке показывают время: 10:50:55.
Дед с бабкой тоже дремлют, изредка лениво о чем-то своем переговариваясь. Мелькают за окном рыжие косогоры, белоногие березы и темные чащи ольховника: на всём и вся серый матовый налет тумана. Вот, покосившиеся в страхе перед будущим, черные от дождя крестообразные деревянные столбы, по колено в болотной воде. Белокурые головки Иван-чая тоскливо никнут в ожидании скорых морозов, снегов, метелей. После таких холодных туманов, быстро пожелтеет, потечет с деревьев листва, обнажатся, посветлеют леса и замрут, накапливая порыв энергии к новой весне, к новому теплу, к обновленной жизни.
11.05. Станция Желдыбино. Здесь, в дни юности, стоял наш маленький геологоразведочный отряд, и была красная смородина вон в том, заброшенном саду.
Рябина тронулась багрянцем,
А на щеках лесных картинок
Сухим, чахоточным румянцем
Горят веснушки у осинок….
16.00. Идет досмотр вещей и регистрация на авиарейс № 107: Москва – Чита. Худая, мужского склада женщина, командует:
- Покажите бутылки и ножичек во второй сумке!
- Думаете, я вижу, что Вы там показываете?
Я выворачиваю чехольчик из-под ножичка….
- Теперь вижу! Следующий!
Необыкновенное чувство. Сидишь в центре Москвы, в этом закутке, где на стеклянной стене: «Не курить», «Выход на посадку без сопровождения дежурного – воспрещен!»
А там, за этими надписями, в желтых прядях московские кусты ясеней, серое московское небо, в свежих лужах московский асфальт, а как будто ты уже не принадлежишь этому миру с кафе-барами, где коктейли по 1 рублю 40 копеек, с мангалами на людных площадях и тротуарах, с дорогими шашлыками (100 грамм по 2 рубля 30 копеек).
Этому миру уже не принадлежишь, а тому, ещё не принадлежишь, до которого лететь да лететь, как до счастья, о котором поет Юрий Антонов.
И пассажиры это чувствуют, переживают последние осколки минувшего московского мира.
- Сосков есть? – спрашивает девушка в лётной форме.
- Соскова нету – проходит она, хлопая стеклянной дверью, озабоченно держа руки в карманах форменного пиджака.
Позади монотонно гудит рентгеновский аппарат. Слышен то и дело включающийся звук небольшого эскалатора, а вернее, транспортёра.
Я знаю, - скоро это чувство нейтралитета пройдёт, и мы все единой семьей уже будем принадлежать какой-то сверх силе, которая поднимет нас за облака, к ослепительной белизне их снежных вершин, к темно-синему небу, к догорающему солнцу этого дня - 17 сентября, который войдет в историю днем перелета в Читу и дальше, в Тынду, где меня, возможно и не ждут, и не ведают о моем прилете ни ухом, ни глазом!
Сколь долго может продолжаться это оцепенение. Кто-то покашливает дежурным кашлем, кто-то чихает, и это уже всерьез – погода простудная.
Неловкое чувство осталось от поезда, ушел, не успев попрощаться с попутчиками, что называется: по-английски. Метро проехал как-то рассеянно, словно это был не я, а кто-то другой переходил по многочисленным переходам, ехал в вагоне среди читающих пассажиров, ел дорогой шашлык и пил коктейль, заедая пирожком….
Как будто попал на карусель: колесо обзора – ты можешь спать, сидеть, дремать, глазеть во все глаза, но уже сойти с него физически не сможешь, пока не завершишь полный круг и не вернешься к исходной точке.
18.00. Настоящий базарный шум и гвалт и это в самолете «ТУ 154» при посадке на свои места. «Дзиу-дзиу-дзиу» - звучит из бортового динамика современная музыка. На улице, а вернее на аэродроме у взлетной полосы ветер осыпает дождем жмущихся к траппу людей. Дремлет в полузабытьи «Икарус» Главмостранс, доставивший нас с Центрального Аэровокзала. Круглолицые, черноусые пилоты курсируют по проходу. По салону гуляет настоящий ветер. Дождь, не успокаиваясь, подгоняет запоздавших, пригнутых под тяжестью вещей, пассажиров.
18.40. И вот, наконец, монотонно-свистящим голосом заявил о себе самолет. Все, что полагается в этом случае – объявляет бортпроводница. В иллюминаторе качнулось здание Аэровокзала, самолет, сотрясаясь на ухабах асфальтовой полосы, начал разбег.
18.50. Прорвали облака, и вышли в сказочно-волшебную зону снежных горных вершин. Сверху, как и обещано было, темно-синее небо, позади с хвоста, солнце освещает эти каменно недвижные, белые глыбы; голубоватые тени, дымка. Ощущение такое, что самолет просто завис и стоит на одном месте без какого либо движения.
Иллюминатор, качка бортовая,
А за бортом, оконцем слюдяным,
Стоит вершина ватно-снеговая
На горизонте словно сизый дым.
Прощальной болью сердце отзвучало,
Кромсаем время соплами турбин,
Навстречу ночи, на ее начало
Летим по кромкам часовых руин.
Все глуше, все синей осколок слева,
Как будто в зале, тая, меркнет свет,
А ровный звук турбинного напева,
Нам обещает близкий блиц-рассвет.
И на крыле смывается ветрами
Полоска дня, как памяти следы…,
Должно быть над Уральскими хребтами
Дотронуться смогу и до звезды.
Лети мой «ТУ», вонзайся в чрево ночи
На бриллианты городов ночных,
И стань звездой – путь до тебя короче…,
Для тех, кто на Земле, так мало звезд ручных!
+++++++
Под крылом Сибирь, глухая ночь,
Звезды наверху и звезды снизу,
Путы тяготенья нынче прочь,
На полет давно открыли визу.
Сколько б ни летел я на Восток,
Сколько бы ни тратил керосина,
Мой надежный воздушный поток,
Первая любовь моя – Россия!
За бортом уж минус до полста,
Потолок мы набираем быстро,
С юных лет нас манит высота,
Не пугает катапульты выстрел….
Огоньки внизу, что бриллианты,
В Подмосковье все еще ненастье…
Крова и тепла, огни - гаранты,
Жаль не могут обещать нам счастье!
21.35. Посадка в Омске. Аэропорт.
22.55. Взлет.
Огоньки внизу, как бриллианты,
Где-то среди них Аэропорт…,
Полночь бьют Московские куранты,
Принимай Сибирь транзитный борт!
+++++++
Слева по борту Большая Медведица,
Прямо на уровне глаз,
А под крылом изумрудами светятся
Огни общежитий и баз.
Может быть кто-то рубиновой точкой
Увидит с земли самолет,
Душу единственно вспыхнувшей строчкой
Пустит в мятежный полет!
+++++++
Нормальный полет, а в груди ералаш,
Девушка, бортпроводница,
Мне на земле ваш небесный шалаш
Тындинской ночью приснится.
Что ж тут поделать? Свет или мрак
Сводит людей и разводит…,
Джинсы и куртка покрой анорак
Из головы не выходит.
01.00. Слева по борту впереди по курсу призрачной полосой обозначился горизонт. Внизу какой-то город. Самолет, разрывая ночной покров, рвется к рассвету.
01.10. Полоска на глазах ширится, растет, набирает голубые и фиолетовые тона. Но земля еще черна, и небо вверху усеяно искрами звезд.
Рассвет над Читой.
Полет продолжается. Курс на рассвет,
Правее, на градус южнее,
На звезду, у которой названия нет,
Но нам она солнца важнее.
В турбинах, сгорая, ревет керосин,
Наш лайнер стремится к рассвету,
Который, так близок, так нежно красив,
Что слов описать его – нету!
Вот ширится света, как меч полоса,
Слегка окровавлена снизу,
Земля же черна и черны небеса,
Но ночи конец уже близок!
Вот кровью рассвета залит горизонт,
Чуть выше, как снег раскаленный,
Там ночи и дня приближается фронт,
Извечной войной утомленный.
Все выше и чище рассвета крыло –
В чернила плеснули молочным…
Добро побеждает классически зло,
Сливаясь с земным многоточием.
Уж звезды померкли, по курсу заря
Кровавая, белая, всходит,
А значит, мотаемся в небе не зря,
На крыльях рассветных мелодий.
Уж ночь отступила, полнеба бело,
Вновь тучи похожи на ватку,
Наш лайнер качнулся и лег на крыло:
- Чита, принимай на посадку!
18.09.1988г. 02.00. Борт самолета «ТУ 154» № 85427?
Радуга в небе Читы
В тучку уперлась рогом.
Только представь с времен высоты:
Чита начиналась острогом.
Дремлет Чита в окруженье холмистом,
Воздух тягучий как мед,
В небе сентябрьском по-летнему чистом,
Радуги легкий полет!
В Забайкалье крутые дороги,
Еще круче людская судьба…
Лагеря, крепостные остроги,
Баргузинских ветров молотьба!
672004 г. Чита, станция Чита 2, Комната отдыха. Анна Геннадьевна. Дежурная: Валентина Егоровна Воробьева.
6.50. Время московское. 18.09.1988 г. Объявили посадку на поезд № 192 : Чита – Тында.
Днем после шести часового сна проснулся по местному времени в 17.00. Утром завтракал в ресторане: поджарка свиная с гречкой, салат, кофе. За всё про всё около трех рублей. Дед, с 1927 года рожденья, с ним две очаровательные девушки, одна, видимо, его дочь. Поступили в училище медицинское, вот вызвали их на учебу, они живут на китайской границе. Там их периодически затапливает, автобусы не ходят, добираешься целый день на попутке, потом на поезде, и тоже не спавши. Ели они мало, вяло, скромно. Дед весь по-детски маленький, с маленьким белым лицом, маленькими глазками и ручки маленькие. На левой руке наколка: год рожденья. На груди орден Великой отечественной войны. Он воевал, взяли в конце войны, под Ленинград (Санкт-Петербург) и война окончилась. А здесь с Японией воевал, командир отделения, говорит, на танк сажали по четыре человека. Август, страшная жара, на броне как на сковородке, но сидишь, виду не подашь, едва не поджаривались….
Так вот, проснулся я в 12-м часу московского времени. Сходил на вокзал. В киоске купил два конверта. Переписал набело стих о рассвете и отправил в здешнюю газету «Забайкальский рабочий».
Шашлык здесь же на вокзале за порцию по одному рублю 67 копеек. Жёсткое, не прожаренное мясо. Пошел бродить по городу. Главпочтамт закрыт до 18 часов. Просторная площадь. Памятник Ленину из красного гранита. Почти в чистом, голубом небе яркая, крутая радуга. Еще выше над ней бледнее – другая. Тонкий, как пыль – дождь, почти из ничего. Куда ни глянь, в конце любой улицы сопки, поросшие живописным лесом.
В небольшом скверике, очень уютном, стайки солдат. Присел и я на скамейку, посидел, заложив нога за ногу, попробовал про радугу начертать стих, но ничего не вышло и, вдруг, Эврика! Стал думать про Андрея, своего племянника. Сначала: где же он служит? Кажется, в этих краях. Точно, адрес Чита и т.д., точно, здесь! Только какие же войска? Кажется – стройбат или ж.д.? Спрашиваю первого попавшегося на глаза солдата из стройбата, на автобусной остановке, кажется он из Грузии или Азербайджана. Говорит, что видел такого в соседней части, высокий, не толстый. И часть эта недалеко. Песчаное. Еду на автобусе № 11. Ищу часть. Называю фамилию. Нет такого. В учебном комбинате – тоже нет. 15.15., а в 17.17. – мой поезд. Разочарованный, беру на обратный путь такси. Шофер из местных. Трое детей. Двое мальчиков. В 8 классе и в 5-м. Ходит с ними в тайгу, даже зимой. Спят в зимовье. Однажды запозднились и ночевали под открытым небом. Срубили две сухих лиственницы. Положили комлями крест-накрест и подожгли, а ближе к вершинам устроили лежанку из лапника. Разделись и спать. Учил их есть сырую печень и кровь пить. Полезно.
Приезжаю на вокзал. Вещи беру из камеры хранения. Достаю записную книжку, нахожу адрес Андрея, а там – Тюмень! Вот отколол номер так номер! Читу с Тюменью перепутал!
17.17. Поезд, скрипя осями отвалил от перрона и набирая скорость потащился дальше к Востоку. В вагоне, а у меня 4 место в 5 вагоне, прибавили света. Включили магнитофон. Напротив меня – молодожены. Угостили меня пирожками. Они то и дело целуются и вообще жмутся друг к другу.
19.09.1988 г. Понедельник.
04.00. Время московское. Стояли на перроне. Пропустили два встречных. Один пассажирский. Сквозь мутное, запыленное окно виден рыжий косогор, электрические столбы, копны сена, сопка, у подножия которой ряд домиков. Полустанок. Вагоны с лесом, желтые трактора «Алтайцы», красные листья кустарников, тень от нашего вагона плывет по грузовому составу, перескакивает на синий тепловоз, черные цистерны, падает на пустые рельсы, огибает кусты, попадает в речку, а затем медленно тащится по траве рядом с вагоном. Группа людей в грязных спецовках путевых рабочих, в наброшенных на плечи оранжевых жилетах.
04.15. Вновь, слева сопка и поселок из трех белокаменных барачного типа домов, тронутые желтизной левитановские березки.
Я смотрю, смотрю неотрывно на косогоры, распадки, скальные выходы, блестящие рельсы, порожистые реки с отражением низкорослых кустов и думаю: каким ветром занесло меня в эти непостижимо дальние края? И сам себе отвечаю. Хотя моя поездка и дело ненадежного случая, все-таки попал я сюда совершенно закономерно, не мог не попасть, не увидеть эти кряжистые сопки, синеющие ясными вечерами фиолетовым огнем, а утром утопающими в молочном густом тумане. Не мог я не увидеть этой обшарпанной таёжной избушки под шифером, этих бетонных столбов для надежности придавленных грудой камней, этой реки, мелькающей то слева, то справа у дороги, этих низкорослых копён и этой пыльной шоссейной дороги, на которой еще сто лет не будет асфальта, и этого поселка, и этого мальчугана, тянущего за веревочку самодельный трактор, и, всюду, справа и слева, острые гребешки сопок, то безжалостно голых, то покрытых лесом.
04.50. Станция Бушулей. Белый прямоугольник вокзала; приземистый. Ажурная решетка бетонного забора, деревянный склад, за ними частные дома на фоне рыжей сопки.
Поезд № 192, пассажирский.
Чита – Тында.
Общее время в пути 34 часа 23 минуты. И, согласитесь, есть какая-то поэзия в названии станций по пути следования этого поезда:
Чита 2, Антипиха, Песчанка, Атамановка, Кручина, Новая, Маккавеево, Дарасун, Туринская, Карымская, Тарская, Урульга, Савинская, Зубарево, Размахино, Солнцевая, Онон, Казаково, Шилка-грузовая, Шилка-пассажирская, Холбон, Апрелково, о.п. Бишигино, Приисковая, о.п. Верхние Ключи, о.п. 6506 км., Бянкино, Куэнга, Манка, о.п. 6550 м., о.п. 6557 км., Укурей, Кундуй, Чернышевск, о.п. Улей, Бушулей, Ширекен, Кавекта, Арчикой, Зилово, Тамка, Зудыра, Ульякан, о.п. 6713 км.,Урюм, Нанагры, о.п. 6744 км., Сбега (две речки Черный и Белый Урюм), Темная (Темный Урюм), Кендагиры, Ксеньевская, Катарангра, Кислый Ключ, о.п. 6845, Артеушка, Пеньковая, Раздольное, Могоча, о.п. 6913 км., Таптугары, Семиозерный, Чадор, о.п. 6977 км, Германовская, Амазор, о.п. Красавка Хангли, Колокольный, Потайка, Чичатка, Жанна, Малоковали, о.п. Утени, Аячи, о.п. Токан, Ороченский, Ерофей Павлович (Хабаров), Иташино, Сегачама, Большая Омутная, Улятка, Сгибеево, Уруша, Глубокий, Улячир, Мадалан, Тахтамыгда, Бамовское, Горелый, Имачи, Сковородино, Горелый, БАМ: Штурм, Муртачит, Пурикан, Аносовская, Силип, Заболотный, Беленькая, Сети, Тында!
У пассажирских поездов особый голос:
Солидный перестук крутых колес…
Моя печаль напополам кололась,
Об этот голос, колющий до слез.
Размытых губ шальные поцелуи,
На сопках левитановская грусть,
И если вас жестоко обманули,
То этот голос вам вернет надежду, пусть!
В прозрачной четкости экзотики картины,
Остывший за ночь, брошенный костер,
Стальным ручьем по краешку долины,
Течет наш поезд, в створе синих гор.
Здесь солнце забайкальское и небо
Лачуг таёжных сладкие дымки,
На островке далекого разбега,
Услышишь шум порожистой реки.
Чем дальше на Восток, тем круче скалы,
Распиленный горами горизонт,
На полустанках скорби пьедесталы
Оставил бывший Забайкальский фронт.
Я у окна готов стоять часами,
Пусть голову мне студит холодком,
Жалкует поезд хриплыми басами,
А встречный бодрым отзывается гудком.
В распил горы ныряем, словно в омут,
Гранитом перекрыты небеса,
Товарняки напрасно рядом стонут,
У них совсем другие голоса….
06.27. Станция Зилово. Барельеф Сергея Лазо и Дмитрия Шилова. Крупный поселок. Выхожу на перрон. Господи, красотища! Воздух свеж и прозрачен. Крыши поселка, желтеющие сопки, темная лента реки, голубое глубокое небо. Очертания людей, предметов, четкие и контрастные, как будто вырубленные острым резцом.
08.05. Станция Урюм. Яркое, по-летнему горячее солнце. Наш поезд стоит. Скрипит гравий под ногами железно дорожной рабочей, что не заплатила за сметану, купленную в вагоне-ресторане и теперь она вернулась и принесла деньги. Слева приближается со стороны Читы, пассажирский состав. Гудит. Легкий ветерок ласкает голову. Воздух чист и прозрачен словно горный хрусталь, кажется, что не сопки и небо, а сам воздух окрашен голубыми, белыми, золотыми и зелеными красками. Спине горячо от солнца. Пассажиры греются в его лучах, балдеют в безмятежном оцепенении, ждут, наслаждаясь тишиной и покоем глухого полустанка. Вздыхает рядом стоящая женщина, ветерок шевелит ее платье, мальчик её бегает, ловит в траве кузнечиков. Синеют на горизонте горы, мягко, нежно, как акварели. А мальчик-то оказался девочкой лет семи.
Рыча, проезжает невдалеке красный трактор – трелевщик, двое мальчишек бегут за ним. Хрипло лает большая собака на тракториста, вылезшего из кабины возле кирпичного дома.
Воздух удивительно сух, горяч, когда солнце и прохладен, если оно прячется за тучку. Тракторист, парень с черной бородой и в голубой рубахе, встретил другого парня, присел на корточки у тропы. Другой парень сел прямо на траву, о чем-то рассказывает, жестикулируя руками. Из вагона-ресторана тащат сетки с продуктами. Над нашим вагоном кудрявится серый дымок. В прорези вагонных тамбуров, двери открыты, виден кусочек серого частокола, часть стены, шифер крыши, клочок сопки ярко-желтый с зеленым оттенком.
По-прежнему тарахтит оставленный трактор. Плывут по сопкам густые, прохладные тени от облаков. Загудел, заволновался зуммер на станции – значит скоро пройдет еще один поезд.
08.40. Набежала тучка высокая-высокая и проронила дождь. Трактор, срывая травяной покров, развернулся и уехал. Слышен визг свиней, пенье петухов, сигнал машины. Дождь пошуршал, покололся о бумагу, размыл выборочно буквы на моем дневнике и снова просияло солнце. На мгновение повеяло влагой, затуманились дождевой пылью, поголубели окружающие поселок сопки. Сверкают на солнце дождевые струны, потемнела, почернела ближняя сопка – на нее упала тень тучки, четко вырисовываются на фоне дальних белых облаков, щеточки пихт на ее вершине. Задерешь голову – летят отвесно в глаза сверху капли дождя, словно капли солнца, блестит мокрая трава, орошённая лучистым дождем.
08.55. И снова со стороны Читы слышен стук приближающегося поезда. Очередной товарняк огибает наш состав. После дождя еще горячее солнце, и без того чистый воздух, стал еще прозрачнее, промытый и причесанный гребенкой дождя. Спину, шею – печет. Ветерок едва ощутим.
09.03. Зашипел, ожил наш состав. Пора в дорогу. Прощай Урюм, солнечный и ласковый Урюм!
10.00. Станция Сбега. Мои милые попутчики, молодожены сошли и долго и радостно махали вслед поезду. У Жени здесь дед живет, 1920 года рождения.
Справа скалистая гора, поросшая лесом: пихта, лиственница, береза.
Я уйду в эти горы по светлой реке,
Поднимусь по распадкам глухою тропою,
Опираясь на палку в усталой руке,
Облака растолкаю другою рукою.
И в награду за труд, за печаль и нужду,
Мне пристанет к груди от березы подарок:
Золотой, как ни есть, я другого, не жду,
Этот лист как металл: и прохладен и жарок!
+++++++++++++
На террасе меж гор Катарангра жива,
На кусочке плаката выгорают слова:
Пусть живет наша дружба и крепнет века!
Снова в сторону Тынды плывут облака….
Катарангра, ржавый домик, половицы и крыльцо,
Катарангра – полустанок и бурятское лицо,
Ты на голос отзовешься и всем телом задрожишь:
И в мечтах вослед вагонам лёгкой тенью пробежишь,
А навстречу встрепенется эхо с Кислого Ключа,
Но не сможет даже шифер сдвинуть с пыльного плеча!
+++++++++++++++++++
Колбасу они просят в обмен на грибы,
В ресторане-вагоне закупают кефир,
Голоса их прекрасны, нежны и грубы
И с обветренных лиц брызжет чистый сапфир.
Но не долог в глазах вопрошающий след:
В этот раз колбасы не доставил им поезд…,
Артеушкинских женщин останется свет,
Будет долго казнить загрубевшую совесть.
+++++++++++++++
Станция Пеньковая – маленький родник,
Звонкий голос льется прямо в душу….
Поезд на минутку к станции приник –
Хрупкий голос родника послушать!
++++++++++++++++
12.40. Проехали станцию Пеньковая. Как жаль, что окно вагона не так прозрачно. Именно в хрустале воздуха до чего красивы желтые сопки, сплошь лиственницы, даже березки редкие гостьи в этих краях.
Мне никогда не сможет надоесть дорога. Так бы вот и ехал и ехал гоняясь за горизонтом. А еще больше люблю ходить пешком. Если бы дали такую возможность, пошел бы вокруг Земли и обошел бы, обогнул бы шарик земной…. (Примечание автора: с 3 июня 1992 года по 3 февраля 1998 года, Ваш покорный слуга, с Божией помощью, совершил кругосветное путешествие на лошадях в рамках экспедиции Конная кругосветка. Так что верна поговорка: - Не мечтай, а то сбудется!)
Солнце все больше отстает от поезда, светит то справа, то слева, но всегда позади. До Тынды еще более полсуток остается.
13.20. Вечереет. Справа тянется пыльное шоссе. Кажется поезд подходит к станции Могоча. Слева два КАМАЗа, груженные углем. Справа ремонтный поезд. На дороге «Жигуленок». Коробка здания из гофрированного железа. Свистя винтами, тяжело и близко поднялся вертолет. На обшарпанном вагоне надписи: «Поволжье», «Казань – Горький». Словно сцепленные руки, платформы с рельсами, жилые вагончики, два тепловоза под парами, городские кварталы, строящийся мост, лес бетонных столбов.
Могоча! Кружит вертолет
И стелятся дымы,
За сопку солнце упадет,
Когда прибудем мы….
Качнется узенький перрон,
Я, потянувшись, встану,
Народ сбежит со всех сторон
К вагону-ресторану.
Собьются в кучу поезда
И сгрудятся вагоны,
И будет скромная звезда
На голубых погонах….
Мелькнет гора в закатный час,
Телесная как грудь…,
Могоча скроется из глаз,
А мы продолжим путь!
14.20. Быстро темнеет. Ложится ночь на плечи сопок.
Таптугары, Таптугары,
Самоварные угары,
Ночь легла на плечи сопок,
Лунный сколок тих и робок,
От него в душе кошмары:
Таптугары, Таптугары!
17.55. Не спится. Хотя свет давно притушен и давно все спят, кроме меня и бабки в предпоследнем купе. До боли в глазах читал при слабом свете дежурной лампочки. Поезд вскоре остановился. В открытое окно был виден, словно башня броневика – зачехленный кран, за ним освещенный жилой вагончик, в проеме окна которого то и дело мелькала спина и часть головы мужчины в белой ночной армейской рубахе, дальше, кроме антрацитово-угольной темноты – ничего, а выше, горели крупные звезды. Ночь стояла морозная, был виден пар моего дыхания. Поезд так же неожиданно тронулся. Мелькнула женщина с фонарем, мужчина в штормовке, глухо в ночи забрехала собака, на белой табличке черными буквами: станция Аячи, потом все исчезло, остались и еще ярче загорелись небесные светлячки.
Я ушел от полуоткрытого окна в тепло вагона, прошел мимо сидящей старухи к себе в купе и долго еще не мог заснуть, растревоженный картинами дня, неожиданно яркими и хрупкими в своей хрустальной доверчивости. Около десяти часов еще отделяет меня от Тынды, от ее загадочности.
04.00. 20 сентября 1988 года. Вторник.
Проснулся в 01.10. Метрах в 300–х от дороги настоящая тайга. Рассветные сумерки позволяют рассмотреть густой лес из лиственниц, поднимающийся на горизонте в невысокую гору. Утро дышало холодом, на траве лежал иней.
Сейчас поезд уже больше часа стоит на станции Имачи. Проехали дорожный аппендикс и возвращаемся назад. В окно виден новый железо бетонный столб, а вернее часть его с цифрой 51.
04.35. С удовольствием выпил две кружки чая, заваривал сам, благо кипятка вволю. Лежу, читаю. Напротив стоит товарный, обрызганный меловым раствором, вагон № 228 68830, 64 т., 120 м.куб, построен АБЗ 2.09.76г. Так что у вагона этого не так давно был день рожденья!
Вспомнил. Я сегодня во сне отчетливо видел горы. Их крутые вершины облизывали языки ледников, они сияли на дальнем плане, плыли в голубоватой дымке расстояния. Я их хорошо видел, любовался ими и знал, что это Кавказ….
05.15. – Внимание! Проводники поезда закройте туалеты!
- Ну вот, спохватилась, давно бы сказали, мы бы сразу закрыли!
Голос из динамика был женским. Все еще стоим на станции Имачи. Вокруг нас идут и идут товарные поезда с разными грузами. Читаю Олега Куваева. Он тоже был геологом и тоже любил путешествовать.
07.30. В это время на материке я бы уже выходил из седьмого троллейбуса на площади Ленина и торопливо пересекал бы под зеленый цвет светофора улицу вождя и улицу Калинина, шагал бы мимо остановки, ресторана «Заря», киоска «Союзпечать» навстречу голубоглазой женщине, кто каждое утро встречается на этом месте и, нырнув под арку сталинской пятиэтажки, сбегал бы по крутым ступенькам в сквер, под деревья, пересекал еще одну улицу и, мимо швейной мастерской, где уже строчили на своих машинках женщины – шили вечные панамы, мимо красного, царских времен здания швейной фабрики, сворачивал бы в закрытый дворик проектного института, проходил по недавно оформленной бордюрами асфальтовой дорожке, поднимался, оглядывая буровые установки, стоящие во дворе, по двум-трем ступенькам, проходил через две двухстворчатые двери и оказывался в просторном вестибюле института, где зеленые цифры электронных часов высвечивали 7.40.
07.40. Вот и теперь на циферблате моих командирских часов 7.40.
Мы все еще в застое. Катастрофически долго стоим. Туалеты позакрывали, и пассажиры небольшими стайками переходят пыльную, усыпанную гравием шоссейную дорогу и по высокой пожухлой траве идут за навесы, под которыми сохнут черные смолистые шпалы. Солнце по-весеннему припекает. Экзотически красива лимонно-желтая и апельсиновая тайга вокруг станции. Синеют на горизонте тонкие горбушки гор. Воздух свеж и прозрачен, какой бывает лишь бабьим летом и лишь в местах, окруженных лесом.
По-прежнему читаю лежа, то на спине, то на животе. Мысли все чаще и чаще переносят меня в Тынду, заставляют возвращаться к рабочей теме, к моей задаче непростой и нелегкой и неизвестно с какой стороны доступной.
Андрюша – попутчик, сосед по купе, ему уже четыре года, то забирается на верхнюю полку, то спускается вниз, то просит подать ему книги: их у него с собой целая библиотечка – мама прихватила, то сверху тянет ручонку с книгой – На!
Кажется, они с мамой собираются прогуляться.
- Кофту брать? – спрашивает нежным голосом мама.
- А-а-а,- отрицательным, пренебрежительным тоном отказывается Андрей и они оба уходят.
Из открытых дверей тамбура несет холодом. Проводница – сухая женщина лет сорока, колет дрова в тамбуре, переговариваясь с мужским голосом.
- Понятия не имею, я там не была еще.
Шуршит бумагой, звякнула дверка вагонного самовара – видимо готовится чаевничать. Что ж и то дело. Мудрое решение. Я же убрал уже свои чайные принадлежности подальше в сумку, после утреннего чая и вот, оказалось, напрасно. Мы стоим как вкопанные. То ли пути заняты, то ли электровоз не могут найти, в голове у нашего поезда все еще тепловоз, хотя дорога здесь электрифицирована.
09.25. От долгого лежания на спине затылок сделался чугунным, спина затекла. Все еще стоим на запасных путях станции Имачи. Сунулся в ресторан, благо в соседнем вагоне, но там закрыли на обед.
- Самим надо кушать! – неизменным сердитым голосом, неизменно толстая женщина, произнесла эту неизменную фразу любых наших пищевых заведений.
Открыл люк, скрывающий ступени вагона и спустился, скрипя пыльным щебнем. В погоде что-то поменялось. Неясно размытые серые тучи скрыли солнце. По траве добрался до дощатого грубо сколоченного туалета, отстоящего в сторонке – к нему вели надежные тропы, проложенные в высокой траве. Помочился в квадратную пустоту, посмотрел сквозь не закрывающуюся дверь на грязно-желтые горы. Чем дальше тем горы темнее. Самые дальние казались фиолетовыми гребешками.
Андрейка уговорил маму сделать самолетики из листков, вырванных из детской книжки и некоторое время, пока маме не надоело, бумажные самолетики разными курсами пересекали короткое пространство нашего купе. Со скрипом, из-за дальности расстояния, идет передача по вагонному радио: Полевая почта. «Не вешай нос гардемарин» - так называется песня….
Попробуй тут, не вешай! Восемьдесят рублей утекли, как вода из умывальника за эти всего-то два дня. Началось все со столичных кооперативных шашлыков из парной свинины по цене два рубля тридцать копеек за сто грамм. Из них 50 грамм приходится на помидоры, где ж тут напастись этих несчастных рублей, которые никак не задерживаются в моем кошельке.
Да, что там говорить! В понедельник утром из вагона-ресторана парень с корзиной за шоколадку, бутылку кефира и две слойки, взял четыре рубля – это ли не обдираловка! А еще не известно, сколько, и с каким результатом надо ухлопать денег в доблестной Тынде. Но и это мелочи. Все-таки главное, что пришло в этой дороге, конкретное решение: возвращаться в геологию. Это, пожалуй, однозначно. Пусть не в Ивановскую, тогда в любую другую экспедицию. И еще, непременно свозить сюда, сманить Николашку, и непременно осенью, бабьим летом….
11.05. Как есть, стоим. Перекусил баночной иваси (сельдь) в масле, специального посола, пикантная с 30-ти процентной наценкой, кекс, чай, хлеб. Открывая баночку, порезал палец. Прогулялся по шоссе. Андрей тоже на улице, пускает бумажный самолетик. Прошла машина ГАЗ 66 «Ремонтная» с будкой. Осела на дороге пыль и снова оранжевая тайга, синие серпы сопок, иссиня-серые кудряшки облаков.
Пассажиры прогуливаются редкими разрозненными группами: по одному, по два человека. Мухи. Эти неугомонные вечные спутники человеческого бытия обшаривают все вокруг и пакеты с едой, и желтоватую, под дерево, полировку столика, и красное, шахматными полосками байковое одеяло, полотенце, банку с молоком, поджидающую Андрейку.
Проглянуло солнце. Ярко залило мутное стекло вагона, пригрело руку, плечо, щеку. Острыми шпагами засверкали лезвия рельс – одна, вторая, пятая….
Желтый, в виде значка, календарь: «Октябрь-88» Забайкалье – засиял на моей спортивной Олимпийке.
- З – з – зу – перелетают, играя, мухи.
11.27. Желудок справа прошило словно автоматной очередью. Все же кушать одну селедку, да еще в таком количестве, он не привык просто и теперь мстит мне болью. Андрей озабочен своей авиацией.
- А эту поймаешь?
- Дава –а-а, мама, а то вот эту так крылья погнешь, не отогну…
- Давай вот этим едким играть, мам, давай!
- Можно по одному на столе брать? Ма-а-ам!
- Он вообще-то носит, раз рыбак – это уже женские голоса из соседнего купе.
- Ды, но –о –о –осит, они, вообще-то привыкли прямо сырую поймают хариус, и посолят, и едят.
- Да, если всего бояться, то и дышать не надо. Как бы от хлеба не был рак-то, – полнеющая, ядреная, лет 35-ти женщина, заломив руки за голову, лежит под одеялом, вытянувшись. Низкими холмиками грудей за импортной с портретом женщины, кофточкой. Полные руки её еще покрыты загаром, на лбу завитушки. Они с мужем Колей – на верхней полке лежит, читает, - едут пятые сутки с отпуска, может быть с юга.
12.29. – Мама, едем! – смотри, мы куда едем! – Смотри на эту дырку! – показывает Андрейка в окно и вместе со всеми радуется началу движения нашего злополучного состава. Все оживляются, смеются, шутят.
- Едем! Наконец-то едем!
Черные крутые бока сытых цистерн, в просветах между ними рыжая тайга, новенькие, еще не запыленные опоры, блеск рельс, слепящее низкое солнце. – Едем!
По желтой стене тайги ползет неуклюжая громоздкая тень нашего поезда, режет пополам тонкие березки и мощные лиственницы, мелькают у дороги сосны. Тень все выше забирается по рыжим стволам.
В прогалы между кустами мелькает пыльное шоссе, от которого в тайгу то и дело разбегаются проселки.
На этом участке прямо на траву насыпан щебень и выровнен, сглажен ножами и гусеницами сто сильных бульдозеров.
12.47. Снова остановка. Куст ивы тянет свои узкие поникшие перья листвы к самому окну. Другие тонкие ниточки березок и лиственниц проросли через насыпь и то же акварельными мазками тянутся вверх. По соседнему пути навстречу передвигается состав с готовыми путями: рельсы на шпалах. Включили магнитофон, транслируют шлягеры.
13.00. Стоим среди лесов, пропускаем цистерны. Снова благотворительный легендарный чай. Благо, что у меня с собой пачка грузинского чая. Сахар я покупаю у проводницы Надежды, худой, но добродушной женщине, с собачьими глазами, да-да, в хорошем смысле: такие карие глаза, которые только у собак бывают.
Солнце прорвало тучу и почти касается, кажущейся, черной, хребтинки леса. Путеукладчик с пустой платформой замер против окна, занял соседнее полотно. Неподвижно висят черные цепи, поблескивают катки.
13.11. Снова резко дернулся наш вагон. На этот раз никто не выразил восторга, сдерживая ликование, боясь сглазить.
Солнце чертит верхушки сосен, лиственниц и берез, бежит справа, чуть опережая состав. Значит, мы едем почти на север.
В этом месте дорога раздвоилась, ушла влево, а мы свернули на БАМ, московское время 13.15. Поезд скособочился, вагон провалился левой стороной, замедлил ход, ползет под траурную музыку доносящуюся невесть откуда.
Знаменитый на весь свет – БАМ, и так скромно начинается! Чахлые лиственницы, золоченные вечерним закатным солнцем кусты ивы – настоящий лес, видно выведен, а этот кустарниковый подлесок вырос за десятилетие. Слева тянется кювет усыпанный гравием, на дне поблескивает вода.
Слева красивый закат, роза ветров на небе. Подходит еще один путь и пересекает настоящее шоссе. Выпил кружку чая. Горячего и крепкого. Женщины в соседнем купе перешли на страшные рассказы из серии: перед сном – о замерзших близнецах трехмесячных, о пропавших мужьях, о следах крови в мусоропроводе и пр., и пр.
Пока ходил в туалет мыть кружку после чая, справа от вагона появилось откуда-то шоссе, а кювет исчез, просто он вырос до шоссейной дороги, раздавленной тяжелой техникой до жуткого состояния.
Дорога капризно свернула в сторону, взметнулась на пригорок, упрямый кювет втерся между шоссе и железкой. Те и другие подняты высоко гравийной и щебеночной насыпью, всюду пробитой молодой лесной порослью.
Роза ветров на небе из оранжево серых туч четкими бороздами протянулась с запада на восток.
13.40. Медленно, словно раздумывая о смысле жизни, поезд наш круто завернул вправо, на север, над полотном дороги вновь появились провода. Шоссе нырнуло вниз, ушло влево, прижалось ближе к реке, петляющей в трехстах метрах слева от дороги. Мелькнул геодезический знак: триангуляционный пункт – поржавевшая тренога, блестит водная гладь реки, что извиваясь за лесом, покажется то там, то тут.
Солнце почти позади, шоссе снова у дороги – так надежнее вдвоем переживать тяготы дорожной жизни. Слева на горизонте засинели горные гребешки, лес отступил, обнажив старицу, нечто близкое, родное, левитановское мелькнуло по откосам. Покосившиеся остовы деревянных столбов стоят поодаль, словно кресты памятники первопроходцам. Вагон резко накренился влево, окна с правой стороны задрались, смотрят удивленно в небо, откос, щебеночно-бетонные круглые опоры и закат оранжевый вновь переместился, пристроившись с левого борта. Так подкрадываемся к реке, в тихой глади стариц отражаются фиолетовые борозды облаков.
Вагон выровнялся, еще медленнее пошел. Кому-то из ребят знаком каждый кустик на этой дороге, а мне, а нам…. Мы с редким безразличием пересказываем страшные истории, едим вредную иваси из консервных банок, курим (лично я не курю после детства), пьем чай.
Долина со стороны заката потемнела, лишь блестят, горят озерца, да бесконечной пилой с мелкими остро отточенными зубьями, тянется по горизонту тайга. Еще одна железнодорожная насыпь ушла влево, с одиноко стоящими опорами электролиний над ней. От вагонного стекла повеяло холодом. Все еще ползем по долине. Одинокая копна сена.
14.00. Подползли к мосту. Река течет влево. Первый БАМовский мост. Сколько их увидено в победных фанфарах телевизионных передач восьмидесятых лет.
Поезд попривыкнув, осмелев, стал набирать скорость. Вагон скривило на правый борт в этот раз. Слева, не отставая, тащится грунтовка. Похоже, она была первой построена, но фанфар ей не дарили. Такова психология людей. Совсем, совсем первые остаются в тени и в неизвестности.
Снова в вагоне смех, оживление. В окно резко дует холодком. Пошли отстукивать ходкие, политые потом и кровью БАМовские километры.
14:10. Тайга вокруг почернела, лишь озорно поблескивают бесчисленные осколки безымянных ручьев и речных стариц.
Слева взметнулось рыжее косматое пламя костра. Там, должно быть беспокойное племя дикарей сушит портянки и хлопочет над закопченным котелком с чаем, а может и с ухой. Открытая часть и остановка.
14:20. В вагоне тускло горит свет. Слышен звон чайных ложечек о стаканы, звук кипятка льющегося в стакан. Навстречу справа прошел пассажирский: Тында – Москва.
- О-о! – послышались возгласы женщин.
Разговоры о детских товарах, унтах, ванькиных братьях, КБО, где шьют детские вещи.
Тем временем долина слева почернела, лимонным светом сочится край неба, прижатый к острым зубьям отдаленной тайги.
14:30. Снова ожил наш состав. Ползет вперед. Слева стоит путейный состав. Слышно, как ругается проводница Надежда.
- Вот дура старая, все планы мои сбил!
14:57. Лежу, читаю. Сильная бортовая качка, словно по морским волнам. Вагон скрипит шпангоутами от таких перегрузок, еле ползем. Андрейка угомонился, спит. Мама сидит возле, отгоняет от него назойливых мух. Тында, говорят, будет часа через два. В соседнем купе разговор о цене: сахар – один рубль 90 копеек за килограмм, булка хлеба – 50 копеек и т.п. и т.д.
16:21. Качка. Почему-то вспомнился четко и ясно в самолёте генерал-майор, среднего роста крепыш с коротко посаженной квадратной головой, симпатичным обветренным лицом, с добрыми смеющимися глазами, как он хвастался, словно мальчишка и не мог скрыть своей, распирающей грудь радости, водил крепким пальцем белой холеной руки по схеме-карте Чукотки, что на развороте книги Олега Куваева: «Дневник прибрежного плавания».
- Здесь я был, в Певеке был, на остров Врангеля ступала моя нога…. Мечтаю, раз нарушить инструкцию и махнуть на макушку Земли, на северный полюс – говорил он на удивление мягким голосом, хотя, когда покашливал – грубо, солидно, прокурено, баском – сам себя назвал курякой и все посмеивался над бичевского вида соседом, который едва взлетели, пошел в туалет и закурил, не успел он приземлиться на своё пассажирское кресло, как разъяренная влетела в салон бортпроводница:
- Ваш билет, паспорт!
А в Омске с этого товарища содрали десять рублей. И снова после Омска этот товарищ шутил с нами, он был под хмельком, мол сколько мне стоила одна затяжка и генерал посмеивался, подмигивал, указывая на соседа лукавой усмешкой, а тут как-то мы оба забылись, заговорив о чем-то, и вдруг, снова влетает та же девушка и уже менее строго, с жалостью в голосе, но так же непримиримо и твердо, вновь потребовала паспорт:
- Да как Вы посмели! Да Вас же только оштрафовали! Вот человек-то…, - ища в нас поддержки, возмущалась бортпроводница.
А генерал, на вид ему было не больше пятидесяти, все рассказывал, где он бывал, а где только собирался побывать, да не смог за делами, хотя был рядом. Оказывается он тоже служил в Карелии и был в Кааламо или рядом в Рускеале или в Сортавала, а сейчас Восточная Чукотка. Это его район. Он ткнул пальцем: - отсюда до сюда….
- Во всяком случае на самой Восточной точке моя нога была, ступала – с гордостью заявил генерал.
Только что узнал, что мама с Андрюшей, они сели ночью на станции Амазар, едут в Тынду, чтобы Андрею купить зимнюю одежду и там никого нет из родных, это ли не трагично мучить ребенка, вести за 1000 км. за каким-то детским пальтецо или сапожками! Сердце разрывается от печали за нашу торговлю.
17:45. Станция Беленькая. Бурятского вида мужчина продает ведрами бруснику по цене 25 рублей за ведро. Проводница сразу взяла два ведра. Сдали постели. Андрей дремлет, его сон оберегает хрупкая на вид мама. Да, из брусники даже варят варенье, засыпают ее сахаром и просто так едят. Появляется она в августе в здешних краях.
Надежда летает как на крыльях. Хлопочет с бельем. Её форменная черная юбка мелькает по вагону то туда, то сюда.
Я уже переоделся, сижу и даже, зачем-то обулся в зимние ботинки, в них сразу замерзла левая нога. Ботинки стояли в ящике под нижней полкой, а там, словно в холодильнике. Вот и не могут согреться ноги в таких промороженных ботинках. Сижу, что называется на чемоданах, хотя вещей-то у меня всего дипломат, да спортивная сумка. Вагон раскачивается, но поезд на этом перегоне идет веселее.
18:37. Написал благодарственное письмо нашим бедолагам проводницам. Второе купе подписалось под моим письмом. Какие-то огни за окнами. Говорят, что это ТЫНДА! Вокруг дороги все видимое пространство завалено бетонными конструкциями, строительными материалами. Тында! Так буднично, без грома оркестра, с несмелым гудком тепловоза, со скрипом вагона, в раздумьях, подходящего к станции и выбирающего лучшее место для погрузки новых жильцов, поезда. Тында! Все готовы к старту. Огни, вагоны, рельсы, платформа, ярко освещенный вокзал – современное здание из стекла и бетона. Тында!
Наконец, я нахожусь на территории Тындинской изыскательской экспедиции. Разговор с Николаем Андреевичем Пермиловым.
"- Вы слыхали о мертвой дороге на реке Енисей? Это пристань в Салехарде. Нам привозили на пароходах паровозы и их там собирали. От Воркуты с 397 км. через Обь из Надыма на Игарку. Рыбацкий поселок Ермаково. Разгружали по Енисею".
"- В 1947 году Штаб первой экспедиции был в Воркуте, потом перешел в Игарку и Надым. В Воркуте Северный объект экспедиции Желдорпроекта, после переехала. Два года в Игарке. Надым – Уренгой. Начальник экспедиции Побожий Александр Алексеевич. Обская – Ульнэ. Начальник Татаринцев Петр Константинович. Объединения к органам МВД относились. В марте месяце крепкие морозы, паровозы заметало в коридоре. Был свой авиаотряд. Командир Борисов Василий Александрович, герой Советского Союза. В Воркуте нам дали несколько двухэтажных деревянных брусчатых домов, потому что аэрофотосъемка. Потом на земле пробивали трассы, на оленях были каюры".
Николай Андреевич показывает мне чёрно-белые фотографии. На них его работа, его жизнь. "- В доме лесника остановилась наша партия. Ручное бурение".
- А это Тындинская - охотно поясняет хозяин каморки, где мы сидим.
"Басалаев Николай Иванович – главный геолог Северного Объединения экспедиций МВД СССР и Глав. сев. мор. пути".
"Начальник строительства 503 стройка. Барабанов – полковник. Потом был начальником строительства Цимлянской ГЭС".
"Начальник проектного бюро был Журавлев – из спецпоселенцев набраны, супруга занималась рисованием на керамике и жила с ним как декабристка".
"Алексеев Борис – начальник Аэрофотосъемочной экспедиции".
Следующее фото вызывает в нём новые воспоминания: " -В Ермаково должны были строить мост, но почему-то не стали делать, а изыскания сделали. Я выехал оттуда в 1953 году, когда закрыли строительство. Нина Аксенова – фотограф. В основном в Ермаково. Со стороны Ермаково в сторону Уренгоя – 180 километров. В самом Уренгое около 200 километров и с Салехарда на Надым около 200 километров".
"- Приеду к пустому месту и все приходится доставать, добывать и налаживать"…
Николай Андреевич Перминов… Маленькая, уютная избушка – бывшая радиорубка, её Николай Андреевич приспособил под жилье. Все микро: стол, широкая, лишь кажется, кровать, полка для книг, все рационально, все по-походному. Здесь судьба человека, в вещах его характер. Вот как о нем рассказывает Побожий Александр Алексеевич:
- Николай Андреевич – двадцати лет ушел на фронт и воевал в воздушно-десантных войсках командиром взвода. После войны он поступил на работу в «Желдорпроект», где мы на линии Салехард – Игарка, впервые встретились в работе. На всю жизнь он сохранил выработавшуюся в боевых условиях привычку и способность быстро оценить, действительно ли перед ним серьезный и честный человек….
Николай Андреевич тяжело вздыхает, роется в своих бумагах. Он высок, грузен, седоволос. Оказывается, еще в восьмидесятом году его осудили за какую-то махинацию на пять лет, и он отбывал здесь недалеко.
"- 60 наименований продуктов. В 1947 году, тройные оклады на государственном обеспечении и спец.одеждой снабжали бесплатно".
Начальник нынешней Тындинской изыскательской экспедиции Пчелкин Александр Сергеевич. Механик – Виктор Яковлевич Чернявский. Заместитель начальника – Мария Дмитриевна Танская.
21 сентября 1988 года. Среда.
03:54. Сижу за маленьким столиком в бывшей радиорубке, а теперь жилье Николая Андреевича. Квадратик стола устлан клеенкой в розовых цветах с зелеными листьями. На столе в тесном содружестве: чайник заварник, сахарница, баночка с укропом, баночка с растворимым кофе, три стакана, открытая банка сгущенки, видавший виды нож, ручные часы Андреевича золоченые с черными стрелками и будильник.
Слева против столика окно, низкое, как сам балок, с двойными рамами, обрешечено внутри рам металлическими прутьями, синие в цветочках шторы, белые занавески задернуты.
В край столика упирается кровать своей длиной стороной, с подушкой. Над кроватью полки с книгами: воспоминания полководцев, Громыко, портреты, спидола VEF с поднятой антенной. Кровать низкая, деревянная. На стене над кроватью байковое одеяло в синих огромных ромашках, вместо ковра, над ковриком к самой балке потолка прибиты два портрета в самодельных рамочках: черно-белый Ильича и ярко красочный, цветной – Андропова.
Набор галстуков висит на гвоздочке и электробритва. У кровати стоит плоская высокая тумбочка, заваленная чемоданом и сверху одеждой хозяина: рубашки клетчатые, штаны. Здесь же, рядом на стуле катушечный магнитофон типа «Яуза», портфель коричневый на полу с полуоткрытым ртом, коробочка удлинителя, пара полуботинок под стулом, над стулом тоже полочка с посылочным ящиком, сверху простынки, на которых я сегодня ночевал.
Желтая тумбочка вплотную со стулом, на ней телевизор: идет мачт Бразилия – СССР, счет 0:2 в нашу пользу. На стене, с голубыми обоями, журнальные вырезки: снопы ржи, луг ярко сочно зеленый и снежные горы.
Над телевизором на балке висят две заячьи шапки, рядом, вплотную желтого дерева шифоньер с антресолями, занимающий весь угол от потолка до пола. За шифоньером начинается дощатая перегородочка, проем в кухню. К перегородке, к её половинке, что ближе к окну, тесно прижат огромный холодильник «ЗИЛ». Между ним и столиком вмещается стул, на котором я веду эти записи.
Да, в шифоньер упирается настоящая печурка и занимает большую часть кухоньки. На холодной плите сложенной из кирпичей группки, ведра, кастрюльки и все то, без чего невозможна холостая жизнь: сковородка, тарелки и еще в том углу самодельный умывальник из чайника, приспособлен кран к нему, внизу тазик под раковиной, дверь в предбанник задернута красной шторой. На стене против группки стол и полка с посудой. Пол, о нем нужно сказать особо, черный, из линолеума, не мытый, по старой, таежной привычки, ни разу, но всегда чисто выметен. Кровать устлана спальным мешком из собачьих шкур, на котором мне так тепло спалось остаток этой ночи.
04:40. На столике, как по волшебству, появляется салат из свежих помидоров, грибочки, хлеб, Андреевич мастерски режет головку лука.
Он любит повторять:
- Понял, ясно – полувопросительно, полуутвердительно.
Адрес: 676080, город Тында, Амурская область, улица Якутская, 40. Перминов Николай Андреевич.
23 сентября 1988 года. Пятница.
04:00. Время московское. В конторе экспедиции. Кабинет главного механика. Только что закончили печатать Акты. Главный механик Виктор Яковлевич Чернявский. Коренастый, плотный мужчина, по-сибирски спокоен, но иногда выходит из себя, лицо сухое, округлое, глаза темные, брови черные, густые, нос маленький, рот слегка скривлен, говорит сквозь зубы тихо, вежливо, речь культурна. Он в коричневой куртке, в белой приплюснутой кепки. Ему 51 год, но он еще холост. Работает в экспедиции Мосгипротранс уже 21 год. С начальником экспедиции Пчелкиным Александром Сергеевичем у них не очень хорошие отношения, поэтому последний, мечтает избавиться от Яклича.
Сейчас Яклич сидит уже третий час составляет Акты на приемку – сдачу двух буровых установок. Его задача сбагрить эту технику на меня до отправки, но, это же, абсурдно. Время моей командировки заканчивается, на самолет билет достать сложно, или невозможно, а по железной дороге минимум пять суток до Москвы. Значит я должен ехать сегодня-завтра. А платформы, в лучшем случае, будут в начале октября, не раньше 8 числа. Следовательно, техника, если я подпишу Акт приемки, будет «висеть» на мне. И никто за нее, кроме меня, отвечать не станет. Qui prodest – кому выгодно это?! Такие дела….
Сегодня с утра был иней на крышах легковых машин, припаркованных у подъезда девятиэтажного дома, куда меня поселили….
Теперь вовсю сияет солнце. На глубоком небе ни облачка. Но иней в тени сахарится, посверкивает, холодно, зло, – мол, не забывайте, скоро моя пора!
04:25. Собираемся с Якличем в ГАИ. С прицепом пока откладывается. Хотел загрузить его, и нужно бы загрузить при мне. Вчера весь день провозились, составляя Акты на черновиках. Но дни здесь, кажутся короткими, словно выстрел.
24 сентября 1988 года. Суббота.
10:27. Время московское. Уже пять часов, как я должен быть в дороге. Уже пять часов поезд № 75 Тында – Москва, стоит, сначала разбитый на несколько сцепок, а теперь у высокой платформы на первом пути и лишь в 10 часов объявили посадку.
Пассажиры, как неприкаянные, ходят, мотаются по перрону в домашних тапочках, благо, что солнце печет как в Сочи. Жарко на перроне в костюме и плаще, а вот в спортивном костюме свежо, просто свежо.
Белый монумент вокзала, напоминающий сверху голубя мира, сияет в лучах амурского солнца стеклом и сталью.
Сегодня проснулся в 0:20. Александр Сергеевич уже плескался в ванной. В 1:00, собрав свои скромные пожитки, отправился на вокзал, и сходу на базу экспедиции «Мосгипротранс». На ходу мерзли руки. Заведующая лабораторией пожилая, но оптимистически настроенная женщина из-за физического недостатка: маленькая ростом с угловатой спиной, при входе в поселок экспедиции задорно поздоровалась. В сторожевом вагоне, как всегда было тепло, от «группки», от ее железных частей, шел жар. Было шумно и весело.
Я поздоровался и прошел вперед, к бочку с водой, несколько минут посидел и снова вышел в холодное с красноватым востоком утро.
- Надо будет загрузить прицеп оборудованием – обратился я к Александру Сергеевичу Пчелкину – начальнику Тындинской экспедиции. Он сидел в глубине комнаты за Т – образным столом. Слева от него было окно, обрешеченное металлической сеткой, на подоконнике матово поблескивая закопченными боками круглились буровые коронки. Справа на стене висела карта БАМа и Таблица с техническим вооружением «Мосгипротранс» на 1988 год.
- Давай окончательно поговорим о подписании Актов. Вы их не согласны подписать: - почему? – Нет платформ – я так и пишу, и посылаю телеграмму на Вашего директора.
Усталое, бледное от постоянного курения лицо Сергеевича было трагически серьезным. Он долго писал на бумаге, затем попросил расписаться меня, что я ознакомлен.
- Мария Дмитриевна! – крикнул он за перегородку, где в более просторной комнате, размещался заместитель начальника экспедиции – женщина с желчно-рыхлым лицом, обостренными морщинами, в красной нейлоновой куртке, «бешенная» - как за глаза зовут её ребята на базе. Сергеевич сам сходил за механиком Виктором Яковлевичем Черняховским – маленьким, хитрым главным механиком, играющим иногда простачка.
Они обступили меня со всех сторон и стали угрозами давить, чтобы я подписал эти злополучные Акты.
- Зачем же Вы сюда приехали? – срывая свой и без того хриплый голос надрывалась Мария Дмитриевна, - на прогулку приехали, БАМ смотреть, напишите Александр Сергеевич, чтобы за свой счет, и отказ от платформ за их счет надо!
- Позвольте, - пробовал я возражать, - мы не отказываемся от буровых и будет досадно, если вы их задержите, но почему вы против примечания в Актах, что окончательный прием техники будет осуществлен в Иваново-Вознесенске?
- Я так понимаю ситуацию: вы можете там потребовать, чтобы мы вам вернули часть суммы за буровые – стараясь казаться спокойным, резюмировал начальник экспедиции.
- Тогда мы вообще отказываемся вам отправлять, покупателя мы найдем, - так ведь, Мария Дмитриевна?!
- Да, да, а Вы просто трус, вы не хотите брать на себя ответственность!
В таком духе продолжалась атака на меня. И, когда до поезда оставалось два часа, решили позвонить моему начальству. Было около трех часов утра. У меня записан оказался лишь домашний телефон Юрия Васильевича Смирнова, его-то я и назвал Сергеевичу. Где-то, через полчаса, еще шла обработка:
- Звоните, и если мне скажут остаться и ждать платформы, то я сдаю билет и жду – объяснил я.
Но оказалось, что Юрий Васильевич в отпуске, что его нет дома, а Оля, его дочь, не знает домашних телефонов: ни директора, ни заместителя. Так и пришлось мне расстаться с товарищами.
- Сергеевич, - сказал я им на прощанье, - мы ждем в Иваново-Вознесенске от вас две буровые установки с прицепами в комплекте с оборудованием, что я подобрал, и ЗиЛ, обязательно автомобиль ЗиЛ!
- Никакого ЗиЛа вам не будет, коль Вы не подписали Акта – разрезала на прощанье Мария Дмитриевна.
Солнце провожало меня. Две серые собаки, похожие на овчарок, смотрели на меня уже как на знакомого. Павел – крупный, с золотой улыбкой Павел, в тельняшке, сквозящей на груди, сливал воду в бочку из «водовозки» ГАЗ-66 с цистерной.
- Вот, сегодня водовозом – шутил он. Постоянно за ним закреплен бензовоз на базе ЗиЛ -131.
Поодаль, среди серых бараков, ребята разгружали лес. Там Миронов Эдуард Михайлович – машинист второго класса был и Яковлевич – главный механик.
- Яклич! – крикнул я ему, за Вами техника, ждем буровые!
Андреевича в его бывшей радиорубке не оказалось, так я ему черкнул записку и, расставаясь, смотрел, оглядывался и на базу, и на поселок, и на баньку, срубленную на манер зимовья. В воздухе теплело, наливалось светом небо, и сопки, как никогда, полыхали своим негасимым оранжевым огнем.
11:25. Только что объявили, что поезд № 75 отправляется через две минуты. Но прошло уже пять минут, а мы все стоим. В купе жарко, душно. В этот раз я еду в купейном вагоне № 5, место № 30.
11:37. Торопливый женский голос снова объявил, что с первого пути отправляется поезд № 75: Тында- Москва.
11:40. Скрипнув буферами, поезд медленно стал набирать скорость. Солнце льется в левое окно, мелькают столбы, блестят паутины рельс, сизый дымок справа по борту, натужны скрежет вагонных осей на стрелках, мотанье, стучание, дорога…, началась дорога. Впереди более семи тысяч километров скрипа, мельканья, картин, станций, поселков, рек, городов.
11:47. Справа была река, но дорога ушла влево, снова на мгновение приблизилась к реке, округлилась, пошла вправо. Солнце теперь бьет в правые окна, синеют тени сопок. Жарко.
11:52. В последний раз спичками антенн мелькнула Тында и спряталась, навсегда утонула в сопках.
17:30. Лунная ночь. Просто чудо, волшебство. Полная луна. Тайга, болота и ни души. Живой лишь промелькнет иногда станция.
В купе, кроме меня двое: женщина лет тридцати и мужчина тех же лет или на год-два постарше. Надежда и Алик. Алик – азербайджанец из Баку. Черноглаз, чернобров, черноволос, как и положено азербайджанцу. Глаза немного косят. Бывший мастер спорта по самбо. Живет в Тынде уже 14 лет, после 17 съезда комсомола прямо со съезда приехал 3 мая на БАМ. Им всем выдали одежду. Кормили. Всего 800 человек везли специальным поездом. Провожали с оркестром. Итак, на каждой станции встречали тоже с оркестром. Доехали до станции Сковородино, а там повезли автобусом в Тынду. В Тынде был небольшой поселок домов в 30. Три общежития. Всех не могли расселить. Секретарь комсомола, как увидел такую толпу, чуть с ума не сошел.
- Ставьте палатки!
Так в палатках и спали. Холодно было. Но потом – ничего. Через неделю построили еще три общежития. Потом бросали то туда, то сюда. На станцию Сковородино приходили все грузы. Ездили туда разгружать. Возили в Тынду. Алик раньше работал бурильщиком в «Мостстрой – 10», на ударно-канатном бурении. Проходили скважины под столбы метрового диаметра. Строили мосты.
- Ну, на верху, где старая типография. Это через весь город пешком, автобусов тогда не было.
- Не было. Мы тоже тогда…, а жили в поселковом общежитии. А сейчас – обленились. Не можем дойти до Арбата. Как в 80 – м году Тройку (автобусный маршрут № 3) открыли, так и всё, уже на автобусе. А тогда…. Тем более асфальта не было. Ходили, гуляли. А когда дома начали строить. Я думаю, что здесь за дома? Черт - те что. И так и этак. – Да, все думали, строят не по плану. – Там магазин был хороший в торговом ряду – Бочка. Её же обворовали. Да и поджигали. Там еще ткань обгорела. – А вот обувной, обворовали и зажгли. А он зашел в склад и испачкался краской, ну пока домой обувь таскал, и пришел к другу. А друг говорит: - чтой-то ты испачкался, - а хороший друг был, - да , говорит, вот магазин ограбил, но одному мне не продать, ты поможешь. – Да, - говорит, помогу, ступай домой. Тот только ушел, а этот пошел в милицию. – Я знаю, - говорит, - кто магазин поджег. Пошли к нему, а у него дома на 20 тысяч обуви….
- У нас разве единичный пожар? То вагоны горят, то что ни будь, ночью. Где-то в 12 часов домой пошел, до больницы дошел, - смотрю, откуда дым? Смотрю, на нашем складе дым. Я давай будить всех. Еле отстояли, спасли. Сейчас до сих пор все в избе стало черным, весь угол.
- Пожар, в основном, от всяких «вертолетов», от обогревателей. Как говорят,- дом сгорел, от чего?, - от электричества! Мужик умер, от чего? – от вина! – Ха-ха- ну чего, в народе так говорят!
Алик хороший рассказчик. Рассказал, как он ушел из бурильщиков, а так по 1200 и по 1500 рублей зарабатывал в месяц.
Оставил на буровой не закрепленным тормозной барабан. А там у них работал десятиклассник, Женька. Полез Женька в кабину и задел рычаг лебедки….
- Я уже к вагончику пошел и, вдруг, крик! Я оглянулся, понял в чем дело, как прыгну на рычаг и…, в 12 – ти сантиметрах от меня остановился снаряд, а то бы на смерть, а другого парня все-таки задело по плечу, перебило позвоночник, он сейчас на инвалидности, пенсию ему платят.
- А то еще случай, как Алик оставил в тайге голыми парня и девушку.
- Как Алик помойное ведро себе на голову вылил.
- Как Алик подшутил, снял почти матрац на кровати своей, Ира сломала тогда руку.
- Как Алик привязал за ноги парня и девушку и сказал секретарю комсомольской организации, что её зовут в общежитие.
- Как Алика за ногу подвесила одна девица, когда он чинил крышу.
- Как Алик пошутил над девушкой, кто прибивала плакат, лестница поскользнулась, упала, у девушки сотрясение мозга.
- Три мушкетера?
6:10. Пора спать, глаза слипаются. Но, прежде чем заснуть хочется поделиться своими общими впечатлениями от Тынды. Очень контрастный городок среди, по-осеннему желтых, сопок. Прекрасный вокзал. Небольшая часть города представляет собой московский микрорайон. Хороший асфальт и несколько 9 или 12 этажных домов. Прекрасные магазины, в которых можно купить все: от полушубка до сушеной моркови, от сгущенного молока до мяса. Всё это в Иваново-Вознесенске не купишь и не найдешь сразу, а лишь по великому блату…. Но часть города и не малая, ветхое жилье: деревянные частные домишки, и много вагончиков, времянок, расселение из которых затянулось на многие годы….
25.09.1988 года. Воскресенье.
2:50. Время московское. Мои попутчики сладко спят под стук неумолкающих колес. Солнце то скроется за сопкой, то ослепительно ярко ударит в окно. Только что мелькнуло по левому борту зимовьё – избушка с крышей и трубой. На траве иней. Скальные выходы. Вторые пути бегут рядом с поездом. Желтые кустики ив, берез, лиственниц. На шпалах тоже иней.
3:00. Мелькнул указатель: 6773 км. Слева к скале прилепилась бетонная стена и сразу за ней нырнули в темноту тоннеля. За тоннелем много путей и станция Темная. В купе прохладно.
Вчера на вокзале купил виноград: 80 копеек за килограмм. Мороженое в буфете продают из автоматов 57 копеек за 100 грамм. В киоске купил книгу о Гоголе и карту-схему железных дорог СССР.
3:05. Слева скальные выходы. В купе постучались. Должно быть проводник предлагает чай. Пора будить своих попутчиков.
Здесь реки текут на восток,
А мы им стремимся навстречу,
Морозного утра кусок
Оранжевой краской расцвечен.
Пахнёт сигаретным дымком,
В купе еще сонное царство,
В распадке туман молоком
И утренний чай, как лекарство!
3:45. Умылся, отстояв небольшую очередь. Справа тянется река. Мост через ручей. Река прижимается к скале. Туман. Черные кресты телеграфных столбов, кое-где сломанных. Отсюда красивый вид. Река внизу. Белые ажурные мачты электроопор. Переезд.
3:50. Поселок. Товарняк. Дымок из черной трубы. Туман. Кривая дорога. Шоссе. Доски, бревна, бараки, трактора.
3:57. Башня. Стога. Стоянка пастуха.
4:03. Поселок. Станция Ульякан. Дрова. Капуста на огородах.
4:12. Станция Зудыра.
4:52. После плотного завтрака: курица, блины, яблоко, чай, - хочется подремать. Утром стою в коридоре, подходит мужчина лет 35 – ти:
- Что пишите?
Объяснил. Разговорились. Юра сам родом из Мордовии. Ему 39 лет. Работал в Череповце, Иваново-Вознесенске, Савино. Когда-то закончил школу тренеров по боксу. Семья в Донецке. Не видел 9 лет. Видно запил и платил алименты. Сыну уже 17 лет, дочери 12 лет. На БАМе жил четыре месяца, в Олекме. Там мать – еще крепкая старушка, ей 65 лет. Там, после очередного запоя в белой горячке застрелился брат, на два года моложе Юры. Брат с 1974 года на БАМе, пил, все деньги пропивал. Люди покупали машины, а он пропивал. Юра эти четыре месяца работал монтером на дороге, подбивали подсыпку под шпалы. И тоже дней пять был трезв из этих четырех месяцев.
- А что делать? Кто охотой занимается. Кто чем, а меня тоска гложет и гложет. И лес здешний издали нравится, а вот в близи – не нравится. У нас в Мордовии – лучше.
5:00. С верхней полки виден соседний путь, часть насыпи, два солнечных зайчика, рыжая трава в долине, зеркала озер, сверкающие ртутью речные ленты. Трактор ползет по грязной жиже, переезжает ручей, с ножа блестя, стекает вода. Стекло пыльное. Надежда лежит на спине, читает журнал «Юность». Алик в соседнем купе играет в кавказскую национальную игру. Рука устала писать. Перехожу на чтение.
7:00. За чтением заснул. Проснулся от яркого солнца. Алик стоит в дверях купе:
- Что, проснулся? А я днем, убей, не могу спать. Если только сильно устану.
Надежда, укрывшись простынкой, спит.
Река светлая, чистая, прозрачная; поселок, голубые ставни, огороды, стожки, ребятишки на галечной косе, красные кусты, снова много (семь) путей, товарняк и станция.
Воздух обмяк, подобрел, потеплел. Пейзажи стали суше, ярче, красочней. Поселок, шиферные крыши, серый цвет здесь преобладает, царствует, как и над всеми городами и весями всего Советского Союза.
7:15. Поезд, постояв минуту, снова набирает ход. Предлагают обед: первое, второе за 1 рубль 15 копеек. Станция Куэнга.
7:24. Изумительный пейзаж. Красные, оранжевые, зеленые, синие краски теней, так густо переплелись, что образуют один волшебный ковер.
7:40. Сделал несколько кадров: одинокая церковь на берегу реки Шилка – мощная река, словно пружина кружит мутные воды, делится на рукава, затопляет кустарник.
С правого борта скала представляет собой конгломерат из валунов, распадки, лысые сопки, чахлый кустарник.
7:50. Мост через реку. Солдаты. Двухэтажные дома. Доски. Станция Приисковая.
8:35. Станция Шилка.
8:50. Снова дорога. На станции Шилка новый вокзал. На старом здании диспетчерской службы цифры: 1937. Выходили на перрон. Жарко греет солнце. Шилка – деревянный город. Лысые сопки. Долина реки.
9:23. Станция Солнцевая. Солнце. Золотится в хрусталях стаканов чай. Вьется парок. В соседнем купе гремит магнитофон. За окном экзотические сопки. Долины, распадки, река, заливы, рыжие щетинки лиственниц. Позванивает ложечка в стакане. Снова дорога. Товарняки. Справа сопки совсем лысые.
Река Ингода. Наверное есть рыба. Налим, сом, карась.
На станции Солнцевая в наше купе подселили четвертого члена экипажа: очаровательную студентку с пронзительно сине-зелеными глазами, с мягкими очертаниями лица, губ, с приятной доброй улыбкой, черноволосую, в темно-синем спортивном костюме. Теперь нас стало четверо. Надя читает свою неизменную «Юность», Алик углубился в чтение журнала на своем родном языке. Солнце водит, как прожектор шарит, по красным шахматным одеялам, то бьет в глаза Надежде, сидящей спиной к движенью, то светит на Алика, сидящего против Надежды, и перестукивают встречные товарняки, поскрипывают ребра вагона и подрагивает всем телом, словно всхлипывая, весь вагон. В открытое купе задувает прохладный, легкий как дыхание сидящей напротив девушки, ветерок. Мухи, резвясь, черными точками перелетают с места на место. Дорога продолжается. Слева неизменно посверкивает водная гладь в обрамлении рыжих кустов. Пилят и никак не могут распилить горизонт своими крупными зубьями почти голые сопки.
10:54. Подходим к станции Карымская. Слева мелькнул зев моста. На юг пошла ветка железной дороги. Проезжаем полутоннель. Слева блестит река, за ней желтые кусты и сопки. Справа бетонная стена с выемками, скала, сопка. Слева разрушенные, без крыш здания, пути, луг, стога, река, крутой берег, над ним сопка. Жарко. Пенятся воды на валунах или у коряги. Стучат костяшками кавказской игры в соседнем купе.
11:00. Слева, впервые поле зеленое овса, справа пашня и снова река слева.
- Она сейчас в горкоме работает, женщина такая, вот чтобы в Сочи погулять с ней я шесть тысяч истратил. Молодые были – Алик довольно улыбается, сверкая белками крупных черных глаз.
- Надо еще корм купить – мечтательно говорит Алик.
- Для рыбок? – уточняю я.
- Ага, для рыбок и для попугайчика – Алик, хлюпая, прихлебывает чай.
11:10. Станция Карымская. Электричка. Перрон. Солнце. Торговки. Бело-зеленый вокзал. Сопка. Молоко по 1 рублю бутылка. Картошка вареная горячая, 1 пакет – 1 рубль. Девять женщин, пожилых, в теплых кофтах поверх платьев, батарея белых бутылок, картошка, грибы, тараторят, как на базаре.
- Молочка, пожалуйста, молочко, берите – бабушка в белом платочке, охорашивает свои бутылки с молоком – молочка берите, ребята!
Электричка наплывает, закрывает справа перрон с бабками; шипит, останавливаясь, тепловоз, рокоча, проходит, на борту надпись: обслуживается одним машинистом; свистит. В вагоны закачивается вода из резиновых шлангов. Опустел перрон, сухонькая старушка села, склонив руки у бутылок, встрепенулась, увидев парня:
- Молочка бярите, - и снова, поглядывая сидит. Посмотрела в сторону вагона, почесала затылок под платочком.
Опершись на руку, смотрит равнодушно другая бабка, круглая такая, перебирает рубли, видно хорошо выручила, одна бутылка сиротливо стоит против нее. Рядом надпись: киоск «Удокан». Читинск. ЗТО. Белые бутылки словно снаряды.
Проходят местные жители по перрону, бабки на них не реагируют. Но стоит появиться с поезда пассажиру, оживляются и на перебой предлагают свою нехитрую продукцию.
11:25. Объявили, что со второго пути отправляется поезд № 75. Тополя желто-зеленые. Шахматная стена трех этажного здания с плакатом: «Да здравствует единство, сотрудничество и сплоченность стран социалистического содружества»! Стенд: «Твои ордена комсомол». Зеленый забор, кран, склады, вагоны на запасных путях. Частный сектор, ветряк, дым из крохотной баньки.
11:45. Справа сопка, приятная для глаз зелень сосен, песчаные обрывы, черные точки нор береговых ласточек, слева ровная долина.
- Меня поймали ночью пьяного, ничего не помню. Раз остановили милиция. А там Вася, белорус знакомый. В миг меня привезли домой. Говорят: - водка есть? Там в холодильнике. Утром проснулся, стою на кухне: закуска, коньяк и водка, бутылки пустые. Неужели я выпил? Оказывается – милиция.
11:50. Справа поселок. Пятиэтажный дом темно-бордовый, одинокий, трубы, заготовки для мостов. Бабка бурятка. На придорожном строении цифры: 1973 г.
Сопки, сосны. В зелени сосен городок.
12:00. Слева дачный поселок. Серебро реки. Дальняя сопка с мачтой-опорой. Справа сосновые леса на сопке, копна, скалистый бок сопки. Дорога идет берегом.
12:02. Станция Дарасун. Крупный поселок. Солнце.
12:11. Засинели дальние увалы сопок, по-прежнему сверкает расплавленным оловом река, то появляясь, то исчезая. Удлинились тени от стожков сена, справа скалистая терраса закрывает горизонт, слева долина, шоссе.
12:35. Слева и справа дачи, сосны, река. Вдали синеют серпики сопок. А река все бежит и бежит. Алик говорит, что подъезжаем к Чите.
13:05. Станция Атамановка. Высокие пики антенн, красивый поселок. «Горько! Я не жалел, я не копил, как я хотел так я и жил» - поет магнитофон у соседей. Остановка.
13:30. 6205 километр проехали. Скоро Чита. Это уже пригород – там, где я искал Андрея. Стоим. Справа поселок, внизу частные дома серые с голубыми ставнями. Вверху на террасе – черные от времени деревянные двухэтажные дома, десятка два, среди сосен. Среди нижних два-три домика прямо украинские хаты: беленькие с голубыми ставнями. Скуки еще нет. Во всяком случае у меня. У других она близко подходит. Мысли все чаще приходят о работе. Кажется, что все я сделал правильно. Они, там, в экспедиции побаиваются, все-таки списанную или подлежащую списанию буровую продают за 10 тысяч, это не фунт изюма. Им это очень выгодно, поэтому они и взяли все расходы, а вернее хлопоты, на себя по транспортировке буровых, а расходы, опять-таки, понесет наш институт, и не малые.
13:43. Снова в дороге. Золотит левый борт солнце. Река отражает противоположный берег, острая, как девичья грудь, сопка. Сосны, сосны, лишь изредка лимонная краска берез. Слева у берега самоходная баржа, трубы, жилые здания, залив с утками.
14:00. Здравствуй Чита. Дорогая моя девочка в изумрудных кольцах сопок, в чистом сиянии памятной радуги, которую вряд ли когда еще увидишь, но забыть которую уже не возможно. Воздух пропитан угольной пылью. Как прибрежный шум волн, перронный шум привокзальной толпы. Женский голос, усиленный динамиком спокоен и ровен.
Проснулась незнакомка. Открыла глаза.
- Чита, - почему-то шепотом выдохнул я, она одними глазами кивнула в ответ. Алик с Надеждой ушли промышлять на перрон. Но уже объявили, что через пять минут мы отправляемся. Правое ухо у меня наверно еще тогда продуло. Побаливает. Две минуты осталось.
14:17. Уже третий раз объявляют об отправлении и вот, наконец, стали набирать скорость. Слышен смех детей, шелест журнала «Крокодил», что смотрит, позевывая, Алик, скрежет вагонных осей.
15:00. Ужин. В тесноте купе. Зажгли свет. Сумерки. Робко заглядывает в окошко круглая, словно алюминиевая сковорода, луна. С левого борта мелькают огоньки, земные звезды. Алик ведет рассказ. Он хороший рассказчик. Сейчас про лягушек рассказывает:
- Один маленький лягушка, ля-гушонка, нашел. Принес. Второй этаж жили девчонки. В квартире четверо или пятеро. А я жил на пятом этаже. Сижу и жду её. Два часа ночи. Лето. Жара. Спустился, балкон открыт. Она лежит под простыней. Лягушонка пустил. Поднялся на верх. Смотрю, такой крик не человеческий. Полтора месяца она в больнице лежала….
- Тук, тук! Уравниловку. Я считаю, что слишком взялись. Нельзя так сразу. Люди-то себя гробят. На рудниках работают….
26.09.1988 г. Понедельник.
03:15. Время московское. Стоим на станции Мысовая. В окно слева виден угол дощатого строения, окна схвачены решеткой. Едва не проспал Байкал. Проснулся в 2:30. Светлана уже смотрела в окно своими зелеными глазищами.
- Светка, а Байкал?
- Должен быть, или уже проехали!
Я так и подскочил, как ужаленный. Сдернул одеяло, перегнулся с верхней полки, держась за поручень, открыл дверной замок в купе и распахнул дверь.
В глаза полился жиденький сумрак рассвета, густо разбавленный иссиня - серым видом Байкала. Быстро оделся. Встал. Поезд вовсю шарил берегом. Порой дорога в десяти шагах проходила от мутной, взволнованной воды. Берег был схвачен камнем, выложен ровненько. Об него волны с шумом разбивались, образуя веер бело – снежных брызг. До самого горизонта, взъерошенная ветром, прижатая низким облачным небом, голубовато – серая гладь воды.
03:40. Станцию Мишиха проскочили. Едем берегом Байкала. Здесь вода чистая даже у прибойной полосы. Слева лес: мелкий березняк, ольха, осина. Маленькие речки, бурля, рвут на части Байкальский берег.
03:43. Слева два моста через одну из таких речек. Красиво голубел в сумраке непогоды противоположный скальный берег. Лес: сосны, ели, березы, кедр.
03:53. Байкал. Низкий берег. По цвету воды дно или каменное или глинистое – мутное на 30 – 50 метров от берега. А дальше Байкал зелено – серый, похожий на Азов. Бетонные кубы ограждают дорогу.
Берег Байкала, поезд.
Яростный натиск волны!
Сердце, на миг успокойся –
Видишь, сбываются сны!
04:00. Байкал. Дождь. Серый поселок. Мокрые тропинки. В тумане байкальская даль. Поезд взбирается на кручу. Вода теперь внизу и закрыта лесом. Избушка белая.
- Чай остынет – слышу я голос Надежды.
04:05. Здесь чистейшая вода, зеленью распахнута вся ширь этого легендарного озера-моря. Мыс впереди. Мост. Танец волн. Чайки. Вот это море. Топляки на берегу. Дорога идет, огибая мыс. Одинокий рыбак. Бетонные плиты. Затуманенная даль, ширь. Кедр одинокий. Цвет воды изумрудный. Мыс. Разрушенный дом и на берегу два дома. Поселок. Вагоны стоят. Вода сделалась стальной. Поселок закончился. Рядки сена.
04:30. Мама моя! Байкал! Бетонные ежи. Зеленоватый блеск волн. Мост. Увеличился низкий берег. Прозрачная зелень волны. Аквамарин.
Снова ширь и даль морская,
Снова бесится прибой,
Изумрудно – снеговая
Пена катится гурьбой.
Волноломы. Одинокий рыбак. Топляки. Смешанный лес. И, похожее на небо, вверху, над вершинами деревьев – туманное море.
04:47. Снова Байкал. Заворачивает снежные валы прибоя.
04:55. Очередной мост. Слева сопка. Лес и справа и слева. Снова дорога вышла к морю. Рябины красные. Заголубел противоположный берег. Море встало стеной справа.
- Поселок Листвянка на той стороне – говорит Светлана. Там гостиница Интурист, ресторан.
- Северобайкальск – самые красивые места – говорит Алик.
05:00. Вода поуспокоилась. Толчея волн. Два рыбака. Голубеет высокий противоположный берег. Цепочка из рыбаков с удочками. Машины, мотоцикл, лес. Мост. Слева синеют в тумане сопки. Рваные клочья туч, в распадке сопок. Сами сопки ощетинились хвойными вершинами.
Слюдянка. Дымят, отравляя воздух и воду четыре мощные трубы, на краю поселка. Одноэтажные частные домики. Лес, лес и в лесу дома. Дачный городок на берегу Байкала. Тот берег налился синью, стал гуще. Лес. Белеет трубопровод.
05:17. Станция Тутулик. Слева горы. Поселок. Мужики греются у костра. Один из них застегивает ширинку. Дом строят.
Снова – вот оно море! Явственно виден фиолетово – синий неровный берег той стороны. Зеленая яркая вода. Маяк. Золото вершин берез, осин. Острие воды врезается в сушу. Зелено – фиолетовые сопки. Одинокая лодка рыбака. Матово – зеленая серая вода. Желтый берег и фиолетово – голубой дальний.
Здесь должен быть рисунок.
Золотая листва плавает, качается. Байкал – ты изумление мое и мой восторг! Рябины, красные, оранжевые. Акварельный тон того берега. Желтые березы. Хутора.
05:45. Станция Слюдянка. 1903 год. Великолепный вокзал. Каменное здание. Стоим.
06:00. Пришли Алик с Надеждой. Набор открыток «Байкал». Значки «Сибирь». Шашлык, хлеб, орешки кедровые.
Светлана собирает белье. Ей в Иркутске выходить. Пришла, села.
06:07. Прощай Слюдянка. Перрон. Холод. Заводь. Лодки. Море, песчаные пляжи. Прямо в воду спуск. Стога.
06:15. До свиданья Байкал! Поселок. Дым. Горы, скалы, река.
06:18. Обогнули острие стрелообразного мыса. Вышли на озерный берег. Корова. Поселок. Асфальт. Снова вид на море, на фиолетовые горы. Стропила. Краны. Горная долина.
06:21. Туннель. Прощай море! Да здравствуют горы! Снова море. Поселок внизу. Вид великолепный, словно с самолета. Желтые горы рядом, а тот берег стал фиолетовый. Все поменялось. Колодцы. Белая гора. Дымящие тучи.
06:25. Туннель. И все! Байкал закончился. Зимовье. Поселок на плече горы.
06:30. 5287 километр. Поворот. Поезд забирается все выше и выше. Горы. Пестрый ковер лесных красок. Распадки. Пупок на горе. Кедры. Тайга. Горы, распадки. Останцы. Дальние отроги в тумане. Рябины.
06:43. Андриановская. Дед в плаще, одинокая корова. Мокрые скалы. Марь. Заболоченный участок. Крутая гора.
- Смотрите!
Легкий запах духов. Зелень глаз.
Девчонка, овчарка.
06:53. Станция Глубокая. Что-то ход поезда замедляется. Глухая тайга. Золотой ковер листьев. Лохматенький кедрач. Проселочная дорога.
07:00. 5257 километр. Станция Источник. Костер. Рабочие в сигнальных куртках.
07:12. Станция Подкаменная. Поселок на склоне горы.
07:20. Полустанок Трудный. Дымы. Речка. Дачи в распадке.
07:25. Станция Огоньки.
07:27. Ягодный.
07:30. Справа портрет Ильича на скале.
07:34. Станция Хангин. Дачи.
07:50. Пригород Иркутска. Горы отступили. Равнина. Сосновые боры. Барачного типа дома.
08:00. Иркутск. Город. Синюшина гора. Район. Крыши, шифер.
08:09. Ангара. Толкач. Острова. Церковь. Стадион. Лодочная станция. Вода зеленовато-серая. Быстрое течение. Байкальская вода!
664000. Иркутск – центр. Улица Горького, 22. Общежитие № 3, комната № 9. Светлана Георгиевна.
08:12. Станция Иркутск. На перроне холодно, сыро. Светлану встретили подруги, простившись с населением нашего купе, с нами, спустились в подземный переход. Из-за вагонных крыш – большие зеленоватые буквы: ИРКУТСК, темно-бурая железная крыша, желтый кусочек здания. Слегка грустно.
- Снега будет здесь! Погода снежная… - Надежда лежит, отгадывает кроссворды из Крокодила.
08:30. Медленно, как бы нехотя, разгоняются вагоны, плывут платформы с трубами, с бетонными плитами.
08:32. Мост через реку Иркут. Пустырь.
09:00. Отстояв минут двадцать на товарной станции, снова в путь.
09:34. Подъезжаем к Ангарску. Летит снег.
09:35. Станция Ангарск. Чернильно-серое здание вокзала. На фоне черного крутого бока цистерны хорошо видна снежная крупа. Здравствуй зима 88, здравствуй первый снег.
В Ангарске коптят небо множество труб. Серое небо мрачное. Жухлая, больная листва на тополях. Да, промышленность, без нее никуда. Но и с ней человеку уживаться – значит чего-то терять, может быть, главное. Мы пересекли две горячих рукотворных реки, стремящихся к Ангаре.
09:38. Снова в путь. Все вокруг мокрое от дождя и снега. Холодное, серое, мрачное.
09:45. Станция Китой. Промелькнула. Масса леса, пиломатериала. Река. Мост. Дачи. Сельский пейзаж. Равнина.
10:00. Стация Усолье Сибирское. Снег косыми линиями перечеркивает одноэтажное деревянное, выкрашенное в три цвета, здание вокзала. В вагоне становится жарко. Одинокая старуха с палкой и двумя сетками (авоськами) с хлебом. Мрачно.
10:07. Побелены поля, крыши. Снег все гуще. Еще ярче золото берез на белом.
10:32. Здесь уже на пять часов разница с Москвой. А снег все идет и идет. Уже придорожные кусты гнутся под тяжестью снега. Жуем сушеную морковь. Пьем чай.
10:38. Слева поле. Скошенные хлеба. На копнах соломы лежит снег.
10:45. Снег лежит на траве слоем около пяти сантиметров. И все идет и идет. В купе разговор о снах.
- Вообще, в жизни надо, как-то любопытным быть. Я не говорю о том, кто с кем гуляет, а вот техника, электроника… хочешь, не хочешь – пригодится.
Только дороге не подвластна побелка, да темнеют окна болот. Остальное все посыпано белой манной крупой. Канавки у шиферных крыш засыпаны и кажутся от этого сами крыши ровными.
10:57. Стоим. А снег все падает и падает. Липнет к крышам, столбам, к шпалам, к мокрой траве. Косыми стрелами летит навстречу поезда.
10:58. Снова едем. Настоящая метель.
11:03. Зима. Вот теперь можно сказать, что это – зима. Белые поля. Белые крыши деревенских домов. Никнут под тяжестью снега ветки деревьев.
Наурузов Алекбер - так, кажется, зовут моего красноречивого попутчика.
11:12. Снега заметно поубавилось. Поля порыжели.
11:17. Станция Забитуй. Крыши черны. Справа среди поля близ селения стадо машин. Может быть уборочных.
11:28. Снова снег.
11:37. Снова зимний пейзаж. Чахлые рощицы смешанного леса. Под лиственными деревьями – темные островки. Снова тайга. Зимняя тайга. В купе бело, торжественно.
11:45. От скуки, от тоски, забрался на свою полку и ястребом поглядываю на мчащиеся назад шпалы, колени деревьев, пригорки, дорожные колеи. Снега как не бывало. Ни одной снежинки, ни в пустых полях, ни на траве, ни на шпалах. Алик собирается бриться. Надежда, лежа на спине, читает Роман-газету.
11:52. Мост, речка. Коровы. Пастух. Рыжие поля. Две избушки. Бензоколонка. Поселок.
Прошел официант.
- Я, кроме Казанского вокзала, не признаю, откровенно говоря, никакие станции. Тем более, опаздываем на семь часов. Какие станции? Да мне плевать, какие станции!
11:57. Постояв минуту, опять вперед. В воздухе кружат, едва видимые снежинки. Хотя на земле снега нет.
12:03. 4984 километр проехали.
Этот звук обжигает как пламень:
Эхом мечется между скал –
Камень «Парус», «Легенда» - камень,
Изумрудные волны – Байкал!
Дробный стук поездов пассажирских,
Перемешанный с эхом волны,
Песня, гордость народов сибирских,
Не тобой ли преданья полны!?
В лазуритовой скальной оправе
Ты качаешь хрусталь пресных вод
И никто замутить их не вправе,
Разве тот, кто с ума, вдруг, сойдет!
12:54. Река Ока. Мост. На берегу связки леса.
13:00. Станция Зима. Сухой перрон. Бабки. Черемша. Вареники с картошкой. Варенье из малины. И, самое главное, черемуха. Спелая, крупная, сладкая.
13:42. Спасибо станция Зима. Обед прошел в теплой дружественной обстановке. Гвоздем программы стали вареники с картошкой и черемша.
На станции Зима, где в банках черемша,
Черемуха в кулечках из журнала,
Вареники вкусны, малина хороша,
Все продают не ниже номинала.
Над станцией Зима, витают облака
И поезда проносятся как эхо,
А рядом в двух шагах, течет река Ока –
Как будто я в Рязань своею приехал.
На станции Зима, октябрь уж на носу,
А я сентябрьским поездом умчусь,
Печаль любви своей, я в сердце унесу
И, может быть в мечтах, зимой сюда вернусь….
Проверка билетов. Заодно контролерша проверяет паспорт у Алика. Слева среди туч, показался прогал, - это солнце пошло в наступление.
13:55. Разговор о детстве.
- Летом на озеро хочется. Далеко идти, у него, значит, камеры велосипедной нет. Сдаем бутылки, покупаем камеру, разбортовываем колесо. Он третий. Людка на сиденье, Сашка на раме. Вижу, покрышка дырявая. Оттуда пузырь вот такой выскочил: - ба-бах! А с озера едем, труха оттуда сыплется от камеры. А сейчас, как вспомним: - ой! И смеемся. Шесть человек – нас детей было. Отец у меня два метра ростом. А я с пятого класса наравне с ним косила. Потом, как-то пошла проверяться к врачу: желудок опущен, здесь опущено…. Смотрит, - ты где работаешь? – она мне.
- Вот где!
На станции Зима, будь она в веках благословенна из-за вкусных вареников, черемши да черемухи, подсел к нам в купе дед лет 55. Едет до Москвы и еще дальше.
14:10. Станция Куйтун.
14:37. Лежу на полке. Изредка взглядываю в окно. До того любопытно, что читать вовсе некогда. Здесь, ни дать, ни взять, на вид Средняя полоса России. Такие же перелески, березняк, ель, только лиственница напоминает о Западной Сибири. У дороги белые головки тысячелистника.
13:37. Да, да я не ошибся, именно такое время сейчас московское. Дело в том, что благодаря деду, мы уточнили сейчас, и перевели часы с Аликом, на зимнее время, то есть на час назад. Вот так, больше суток мы жили по своему, еще летнему времени. Ну, да Бог с ним! Обрели лишний час, если бы этот час на земле, а то висишь здесь подвешенный между небом и землей, зачем здесь лишний час, я вас спрашиваю? Здесь и так время идет медленно.
13:48. На горизонте, ближе к западу, оранжевая полоска. Видимо солнце перед закатом хочет показать свои телеса. Надежда с Аликом углубились в чтение. Я сморкаю носом, шмыгаю то и дело – простудился еще на районном слете туристов в Иваново-Вознесенске и теперь, ежедневно добавляю понемногу простуды: то в окошко посмотришь открытое, то раздетым выскочишь на улицу, где температура воздуха плюсовая, около нуля.
13:50. Точно оранжевым прожектором выкатилось солнце. Попрыгало, попрыгало по горбатым вагонам с щебенкой, спряталось, вновь показалось, стало считать железобетонные опоры.
Такой закат, я вспоминаю, видел с яхты, на голубой дороге, когда шли с другом по Волге от Кинешмы до Волгограда и дальше до Азовского моря, до города Мариуполя. Ничего хорошего, в смысле погоды, он не обещает. Поезд свернул немного, и уже ничего не стало видно, лишь туман стал ближе подступать к дорожным откосам с дальних лесных полян. Включили свет в вагоне. Приближается, подкрадывается ночь. Спрячет сейчас окрестные пейзажи, и долго мы будем плыть среди ночи в никуда, в неведомое никуда, а вернее: в завтра.
13:57. – Так, 55 копеечек, кто будет ужинать? – маленький плотный разносчик питания с вагона-ресторана, пришел, гремя ложками и вилками. Быстро темнеет. В окно посмотришь, сначала увидишь там отражение столика с посудой, клетчатой рубашки Надежды, потягивающейся внизу, простынками устланные верхние полки.
14:03. Снова снег забелил крыши, затуманил, и вместе с тем, осветлил, раздвинул даль, показались огоньки, внизу поселок слева. Подъезжаем к станции Тулун. Кладбище леса: больше трех километров на берегу реки, как болото, на болото похоже, за рекой деревня, а, вернее, поселок крупный.
14:10. Река Ия. Мост. Забелено снегом. Слева город. Открылось крыло неба. Дымки под городом.
14:20. Станция Тулун. Вокзал такой же как в Кольчугино. Мокрый асфальт. Черный, холодный. По одной чаинке заварка грузинского чая опускается на дно стакана. То вправо, то влево клонится вагон. Ночь вплотную подступила к окнам.
15:30. Попили чая. Оживленный разговор о шахматах. Жарко.
- Берите конфеты. Возьмите бутерброд – угощаем деда.
Конфеты, орешки. Жарко. В узеньком коридорчике, как по Арбату, гуляет публика, мамаша с детьми.
15:47. Проводник, усатый, молодой красавец, предлагает чай. Несмотря на то, что мы только что попили чай, с удовольствием, с криком: - Ур-ра!, - согласились, а дед заказал два стакана.
16:00. Станция Нижнеудинск. Новый вокзал. Офицерский патруль. Высыхающий перрон. Гремит ложечкой о стакан дед. Коренастый, крепкий, держится прямо. Седоволос, нос картошкой, брови кустистые, руки корявые, словно корни березы, кряхтит, потирает руки, жестикулирует ими, снял пиджак, шутит, осваивается в нашем коллективе. Лет 20 он жил в Сибири, у станции Зима, а уже 40 лет не был здесь и сейчас живет в Прибалтике.
Надежда грызет, как белка, кедровые орешки. Алик с увлечением рассказывает о шахматах и шахматистах. Позвякивают ложки в стаканах, груда стаканов на столике, в блеске. Тук-тук – ведет свой незамысловатый мотив вагон.
17:40. Забрался на свою полку. Ночь темна, ночь темна, тихо светит луна…. Светит-то светит, только с правого борта. В коридорные окна видно. Большая, круглая, как решето. И несколько звезд светят рядом.
Собираемся спать. В вагоне горит ночник. Жарко. Ведут непрерывный свой перестук колеса.
Над Восточной Сибирью упали снега,
Полосой от Ангарска, до Нижнеудинска
На неубранный хлеб, на покосы, стога,
Снег в конце сентября – дань погодного риска.
Перечеркнуты крыши мелом снежной судьбы,
Неожиданно праздничной вышла дорога…,
Под вагоном колеса считают столбы,
До Москвы их осталось не так уж и много!
18:15. Станция Тайшет. Поезд долго пробирается среди молчаливо застывших составов с горючим, с оранжевыми самосвалами и, наконец, счастливо замирает, сам радуясь короткому отдыху.
18:27. Снова в путь на запад.
18:40. Пора спать.
22:30. Ходил в тамбур. Открыл окно. Ночь лунная, светлая, морозная.
Сейчас проезжаем какой-то город. Большая бортовая качка при движении. То ноги уплывают куда-то в потолок то голова взлетает вверх. Иногда, если не спишь, даже руками упираешься в холодный борт вагона. Такое ощущение, что вот вот вагон перевернется.
22:35. Снова в путь: прощай незнакомый ночной город. Лунный свет на рельсах.
03:30. Время зимнее московское.
27.09.1988 г. Вторник.
Все уже встали, один я проспал до такой поздней поры. За окном равнина – Восточная Сибирь. Схваченные первыми утренниками травы, перелески. Солнце, наконец, настигло, нашло наш поезд и теперь светит в вдогонку. Радостно мелькают тени деревьев, столбов, иногда насыпь уходит вверх, и тогда мы взлетаем над красиво расцвеченным осенним лесом, мелькают полустанки, хутора, деревни.
03:50. Стоим. Станция Ачинск. Посылочные ящики на перроне.
04:00. Отправляемся из Ачинска. На товарных вагонах иней.
04:03. Проехали реку Чулым. Мост.
05:10. Промелькнула станция Каштан, по правому борту. Позавтракал: бутерброды с колбасой, маслом, кофе, чай со сгущенными сливками. За окном хлебное поле с копнами соломы. Солнечно и жарко в купе.
Видел целые карты неубранных полей овса. Многие поля перепаханы. Из черноты пашни торчит, светится стерня. Скирды соломы собраны небрежно в форме стогов.
05:30. Стоим.
05:32. Едем. По «Арбату» гуляют дети. Желтые березы заглядывают в окна. Им любопытно. На наш вагон садится Восточно-Сибирская дорожная пыль. В тени держится иней.
05:45. Какой контраст. Березы почти зеленые и березы без листвы. Осины стоят голые. На горбатых косогорах, как патриарх лесов Сибири, стоит разлапистый кедр. Поселок, теленок, автобус у переезда с гос. Номером: 27-58 КЕР. Гараж, лесоперерабатывающее предприятие. Проселочная дорога. Стога. Поворот дороги. Мост. Сосны. Березы. Вороны. Стожки. Лиственница. Изгиб дороги. Товарняк. Помятая цистерна у ручья. Камыш светлый.
05:55. Поселок. Сруб, сено, шпалы, кран, склады, туалет. Даже не замедлили ход. Вязы. Сельхозтехника новая. Стог на березовых хлыстах.
06:00. Здесь осины и березы почти зеленые. Сломанный дом. Рабочие у костра в сигнальных куртках. Вспаханные поля черны, как на Украине.
06:10. Станция Аверьяновка. Была красивая аллея из тополей.
06:15. Пересекли асфальтовую дорогу. Слева ели. Деревня. Полустанок. Алик побрился. Свеж словно огурчик. Надежда лежит, укрывшись простынкой, подобрав под себя ноги.
06:20. Подходим к станции Суслово. Вокруг поля, перелески. Алик достал карты. Надежда гадает, раскинув карты на подушке, перемешивает колоду. Солнце в левое окно. Она красивая. Глаза светло-голубые, большие, как карельские озера. Нос прямой, тонкий, губы полные, пушок над верхней губой. Хрупкая, с маленькой грудью, руки – мужские.
06:40. Река Кия. Мост. Станция Мариинск. Солнце. Жарко. Играем в дурака.
06:55. Снова мелькают тепловозы, столбы, депо, скрипит и подрагивает, словно живой, вагон. «ВЛ 601628» - тепловоз, вернее – электровоз на путях, будки, запасные пути, частные домики, вдали – горы угля. Солнце. Тополя справа.
07:25. Слева и справа лес. Мелькнула речка – мутная вода. Болотце. Жарко. Играем в дурака. Надежда читает Роман-газету, подремывает. Алик сидит на ее диване, упершись пятками в противоположный диван, скрестив руки на коленях. Решили отдохнуть.
- Хва-атит – тянет Алик, собирая колоду, и купе скоро пустеет.
- С чего начинается Родина? – традиционный вопрос Алика.
08:00. Второй завтрак. Еще более плотный, чем первый. Тындинская картошка в мундире, печень минтая, колбаса, хлеб, редиска, черемша, аджика, чай с конфетами «Надежда».
08:07. Поселок. Станция Ижморская. Огороды, склады. И снова: леса, перелески, поля…. И снова качка, качка, качка.
08:20. Станция Яя. Речка, мост, красные крыши, выходы скальных пород.
08:40. Станция Судженка. И тополя, и небо голубое. Товарняки, а перед этим паровоз забытый справа рядом с дорогой.
08:45. Слева красивые пихты. В лиственных кронах художественный беспорядок: полуоборванные и растрепанные.
09:20. Станция Тайга. Ресторан. Старый вокзал. Лоси на стене. Буфет. Торт. Куры. Бифштексы. Пронзительно голубое, глубокое как океан небо. Свежий холодный воздух. Я купил торт. Алик – курицу.
09:30. Отправление. И снова через минуту тормознули, стоим. Надежда спит. Тайга. Деревянный город. Дома со ставнями. Школа. Девушки в белых фартуках. Кони. Жеребенок. Стога, закрытые полиэтиленовой пленкой. Голубые ставни на окнах. Серые дома. Переезд. Зеленый мотоцикл.
09:40. Прощай Тайга. Кони. Серые в яблоках.
10:00. Жевал морковь. Справа белесое от пыли шоссе. Там, где нет автодорог, там меньше пыли или нет ее совсем. Разговаривал с незнакомкой. У нее депрессия. Плохое настроение. Живет, где-то за Тындой. Сама с юга. В лице, в фигуре, что-то от художественной гимнастики. Глаза серо-голубые. Брови черные. Нос маленький. Очки носит. Зубы ее портят. Они выпирают сквозь губы.
10:30. Алик рассказывает, как солдат, которому осталось пять часов служить, а к нему девушка приехала из Кирова. Два офицера поселили ее в гостинице, ему ничего не сказали и тут с ней…. А она написала письмо солдату. Тот забрал патроны с караулки и стал искать Лебедева. Подберёзового ранил. Потом в Лебедева выстрелил. Тот упал. Думал, что убит. Убежал с автоматом. Дали ему восемь лет, а потом – четыре года.
11:00. Устроили праздник: День Надежды. Собственный праздник, с легкой руки Алика. Назвали праздник День Надежды. По такому случаю разрезается торт.
- Тебе половина, и мне половина, - шутит Надежда, глядя в глаза Алику.
Взрыв хохота. Солнце. Глубокое небо. Русские, совсем, как в Рязани, перелески.
11:37. Река Томь. Сорока. Песчаный пляж. Лодки. Одинокий конь пасется. Девочка бежит за двумя лохматыми собаками. Дачи. Интересно наблюдать украинский мотив в Восточно-Сибирских хатах: многие из них беленые, ставни на окнах, рисунок крыш такой же, как на Украине.
В деревнях крыши домов крытые, в основном, шифером, но встречаются и тесовые крыши, а также крытые толью и железом, что совсем редко. По крайней мере, я видел и крытые соломой, как и 100 и 200 лет назад.
12:30. Стоят паровозы справа. Целое кладбище паровозов. Станция Болотная. Ровно подстриженные кусты. Плакат: белка с хлебом и солью, и надпись «Болотное 88 – Добро пожаловать».
12:35. Постояв минуту, снова в путь. Деда зовут Эдгар Янович. Сейчас он стоял и смотрел у солнечного окна местного Арбата (коридора), по правому борту вагона. При этом посматривал то и дело на двух девочек, то в окно, на пролетающие мимо перелески.
- Ты собачка, ты собачка! Гав!
- Давай, я собачка, - дурачатся от нечего делать девчонки. Им лет по три или четыре.
Лежу, читаю, Олега Куваева.
В этих хатах нам не жить с тобой,
Ставни их покрашены не нами,
Цвет их, как у неба – голубой,
Просветленный временем и снами….
14:10. Пригород Новосибирска.
14:45. Стояли минут двадцать в Новосибирске. Могучий город. Вокзал. Фрукты на перроне. Киоск. Значки. Слева паровоз на постаменте.
14:50. Платформа Правая Обь.
14:52. Река Обь. Рабочая река. Баржи. Катера. За рекой озерки по обе стороны дороги. Дачи. Пригород. Солнце золотится на закате. Гаражи.
16:22. Читал «Неделю» № 38, купленную в Новосибирске.
Парень высокий, с усами в полосатых светлых брюках, в полукедах со спортивной сумкой на плече, ходит по вагону предлагает купить фото-календари. Дед взял и гороскоп. Вот что для тех, кто родился в июле: мужчина полюбит женщину, которая его обманет, он ее простит, и, позже, судьба вознаградит его, послав другую, которая наполнит благоуханием всю его жизнь. В общем, все его любят и ценят….Вот такая галиматья!
16:32. Голова, порой, словно чугунная. То ли от качки постоянной, то ли от насморка тоже постоянного. Хотя с трудом, но нос дышит. Темно. Читал газету, даже не заметил как стемнело. Да, теперь я могу поверить Пчелкину, который утверждал, что дорога более трех суток, утомительна. Но проехать такой кусок Союза (России, ибо Россия- это Советский Союз плюс Польша и Финляндия, а не как просто выдуманная большевиками РСФСР). Хотя, если бы были билеты на самолет, то бесспорно улетел бы самолетом. Пора на материк. Впрягаться в свои оглобли. Исполнять свои обязанности, как по работе, так и по дому.
Дед долго рассматривал гороскоп, и, улыбаясь (он латыш по национальности) сообщил:
- Про меня, примерно, одно и то же! (Он декабрьский по рождению).
16:37. Постояв минутку, снова едем.
17:00. Забрался на полку. В белизну простыней и в тайну предстоящих снов. А сколько людей до меня уже проводили время на этой вот полке № 30, купейного вагона № 5, поезда № 75: Тында – Москва!? А кто спал на ней до меня? Может юная и стройная как березка девушка, о чем она мечтала, слушая перестуки колес, испытывая всем своим упругим, налитым юной свежестью и красотой телом, вздрагивания и раскачивания вагона? О чем я думаю? О работе, о Пчелкине, о Наташе, об Илюше. Вспоминаю папу и маму – Царствие им Небесное….
Внизу Алик с Надеждой и дедом играют в подкидного дурака.
- Так тебе и надо – говорит ласково Надежда, - с самого начала заваливает.
- Пять карт. Все, хватит. Бери. Мне не надо.
С удвоенным шумом проносится встречный.
- Деловой! Дело-во-ой!
- Взял? – Нет, что делается!
23:27. Станция Омск. Ночь. Заправка водой.
28.09.1988 г. Среда.
04:30. Время зимнее московское.
Проснулся окончательно. Убрал постель. Поезд мчится на всех парах по седой от инея равнине. Желто-лимонный березняк, поля. Ни одного дерева другой породы. Тонко, тонко позвякивает кружка о тарелку.
Исключительно равнина. Хутор. Одинокий фонарь на столбе. Серые, печальные копны, крест-накрест придавленные березовыми деревцами. Здесь ни одного дерева с облетевшей листвой. Чисто среднерусский пейзаж.
04:40. Темной дремучестью повеяло от елочек, стоящих слева вдоль дороги.
Ночью, где-то 23:45, проезжали реку Иртыш. Смотрел в подслеповатое окно купе сверху, видел пролеты моста с яркими фонарями, сверкающую чешую темной воды, силуэты кранов, огни.
04:50. Станция Омутинская. Равнинный поселок.
Отпили кофе со сливками. Кусочек яблока. Вафли.
Справа сосновый бор. Слева стадо коров. Поселок. Домик с крупными окнами. Элеватор. Сосновые боры. Слева кладбище.
05:32. Снова поля, перелески. Смешанный лес. Справа по курсу в хвост поезда светит неяркое солнце. На небе тусклая дымка, след инверсии самолета – белая полоса. Стога справа, черная пашня. Слева озеро. Простор вокруг. Идеальная равнина, плоская словно обеденный стол.
05:42. Река Тобол, узкая, длинный мост. Станция Ялуторовск. Одноэтажные дома.
Простор необыкновенный. Черные, вспаханные карты полей.
05:55. Камыши слева. Камыши справа.
06:00. Шоссе. Переезд. Машины «МАЗ»ы, мотоцикл. Грязно-серые кусты.
06:07. Слева дачи и справа дачи.
06:10. Поселок. Сосновые боры. Березы.
06:15. Дачный поселок справа.
06:16. Речка. Заросли ивы. Стога.
06:17. Мост. Река Пышма. Станция Сосновый бор. Смешанный лес.
06:22. Городок. Пятиэтажные дома.
06:30. Слева город, видимо – Тюмень. Железно-дорожные войска, солдаты. Может быть мой племянник Андрей среди них. Палатки. У некоторых завязаны шапки на головах, в телогрейках.
06:50. Все еще подползаем к станции. Несколько раз стояли среди товарных и пассажирских составов. Яныч взял ресторанный харч.
07:10. Все еще стоим на станции Тюмень. Красивое здание из бетона и стекла. Девятиэтажные дома. Киоск. «Тюменская правда». Значки. Воздушный пешеходный переход. Часы с козырьком «Тюмень». Женщины с узлами из одеял.
07:40. Все еще стоим в Тюмени. Справа проходит поезд «Москва – Лена».
08:45. Стояли, стояли, пошли назад, снова к перрону. Второй раз за полтора часа объявляют:
- До отправления поезда № 75 осталось пять минут.
08:50. Снова дорога. Скрип вагона.
08:56. Проехали указатель километров: 2137 км. Пригород Тюмени.
09:00. Березовые рощи. Солнце. Голубое небо. Мельканье шпал. Прилег. Читаю Олега Куваева. Жарко.
10:40. Пообедали. Суп, курица. По 1 рублю 30 копеек за обед. До обеда читал. Собираемся пить чай. Алик коричневыми сильными пальцами открывает не спеша пачку грузинского чая.
- Ты чего там пишешь, профессор? – обращается Алик ко мне, - уж не шпион ли ты, слушай, надо у него документы проверить.
Чаинки мечутся, то тонут, то всплывают, кипяток темнеет, делается золотисто коричневым.
Что удивительно, здесь вижу целые куски рощ, с обнаженной березой и тополя голые. Сейчас справа сосновый бор, осины, березы.
11:07. Станция Камышлов. Рядом состав с машинами «УАЗ». Военная охрана, в голове, в товарном вагоне. Памятная доска: «1878 – 1978 г.г. Свердловской железной дороге имени Ленина 100 лет».
11:15. Солнце. Сады. Церковь с колокольней. Рябины. Картофельные участки.
12:00. Станция Грязновская.
12:33. Полустанок Мезенский проскочили. Лесозащитная полоса. Смешанный лес чередуется с елями. Скоро Свердловск, бывший Екатеринбург. В этом городе служил мой старший брат Митя.
Играли в дурака. Я остался шесть раз дураком. Алик – четыре, дед – два раза. Яныч очень похож на папу Юру, моего тестя. Надежда изучает народную медицину. Фотомонтаж предлагают: красивые сосны, за ними поселок, стоит 1 рубль.
12:45. Проехали 1848 километр. Пересекли железнодорожное полотно идущее с юга на север. Смешанные леса. Откроешь, опустишь оконную раму в коридорчике, свежие краски, прозрачный воздух, а то всё через замутненное пылью стекло. Если бы не страх, что продует уши, так бы вот всю дорогу и простоял у открытого окна.
13:00. Справа красивое здание с башенкой и шпилем. Рядом стеной стоит сосновый бор, избы, огороды, березы. Почему-то остановились. Полустанок Понай.
13:03. Опять едем. И, кажется уже пригород Свердловска.
13:20. Станция Свердловск. Широкие красивые проспекты. Круглая телевизионная башня. Зеленый город.
13:47. Яныч подарил шоколад. Как говорили опричники: - «Слово – дело». Был какой-то спор, кажется по поводу вокзалов, на какой вокзал прибываем, так вот, так вот, в этом споре Яныч проспорил шоколадку.
Алик (Алескер) купил лимонад, пирожки. Надежда обвязывает носовой платочек красной ниткой, красивым узором. Объявили, что мы отправляемся.
13:50. До свидания, Свердловск – Екатеринбург! Едем городом. В Свердловске на перроне тепло.
13:52. Слева за деревьями водохранилище, камыш, ольха. Справа пригород.
14:00. Свердловск – сортировочный.
14:03. Слева дачи и показался кусок первой сопки, уральской сопки, ощетинившейся хвойным лесом.
14:07. Река Чусовая. Сопки замелькали: одна, вторая, горизонт оживился. Смешанные леса. Справа потянулась светло-серая лента шоссе. Пересекли ЛЭП, поднимающуюся в горы пологой линией на север. Справа скальные выходы, хороший лес, что стоит ровной стеной. В торжественной своей красоте проносятся мимо золотые стройные, величавые березы и сосны.
14:25. Слева озеро. Лодочная станция. Яхта. Справа дачи. Скальные выходы.
14:27. Туннель.
14:30. Слева кладбище. Справа красивый вид на Уральские горы. Над Уралом к северу – тучи. Слева солнце, но тоже облака. По вагону ходит мужчина, гладко выбритый, с капелькой пота на виске, продает вязаные платки по 35 рублей белые, 85 рублей – серые. Причем серые, под брюками у него несколько платков.
14:50. Туннель. Слева деревушка. Смешанный лес, красив своей осенней красотой.
15:35. Станция Дружинино. Бабки с грибами, картошкой и молоком. Стояли 18 минут.
15:47. На склоне горы деревня. Тесовые крыши. Одинокая лошадь. На севере собираются тучи.
16:10. Золотые пейзажи. Березки на скалах. Изумрудные поляны. Стога.
- Красота –а-а, – вздыхает Яныч.
16:30. С запада тучи лиловые. Погода меняется. Мои попутчики считают, когда будем в Москве – получается по их подсчету, что часов в 6 или 7 вечера.
Поселки, деревни. Нет-нет, да и вздыбится горушка. Все-таки Урал Батюшка, хотя и Южный.
16:35. Поселок. Сломанная церковь. Машина на переезде с гос. Номером: «2100 СВЛ». Поселок. Справа – лесхоз. Горы опилок. Лес черный от времени.
17:07. Стемнело. Горит свет. Станция Красноуфимск. Красный вокзал. Киоск – шаром покати. На пыльном перроне темные точки дождя. Тучами обложило весь горизонт и зенит. Тепло. Бабки предлагают традиционную горячую картошку с огурцами. Мне почему-то жаль этих бабок до слез.
18:30. Дождь. Темнота.
18:50. Косые струи дождя бороздят пыльное окно купе.
20:30. Стоим. Станция Янаул. Мокрый асфальт. Ажурные окна.
21:30. Пора на покой. Парень едет в нашем вагоне до Казани. Наивное, деревенское, хитровато-простоватое лицо – татарин. Живет в Зеленодольске. Работает в артеле «Олекма – 1». На бульдозере «С-130». Заработок 1050 рублей в месяц. Каждый день 35 рублей. Работает 173 дня. Один день гулял – на 1 мая за все время. Теперь до марта у него отпуск. В декабре ему перечислят 5000 рублей. Сейчас от него попахивает – видимо пил самогон или в этом роде что-то. Мечтает в январе ехать учиться на бульдозер «С-330». А в марте снова в артель. Бульдозер знает от и до. Не каждого берут. Один с шестилетним стажем бульдозерист – его не взяли, взяли молодого – Славика.
- Два-три года поработаю, тогда в любую артель возьмут, даже на Алдан.
При плане 340 кг. они дали 420 кг. Вот и отпустили всех домой, в отпуск. Вскрышные породы около шести метров. Зимой шурфят (копают шурфы).
21:45. За окном не видно ни зги. Спокойной ночи, земляне.
22:00. Река Кама.
29.09.1988 г. Четверг.
06:55. Проехали станцию Шумерля. Это значит, что ночью мы проехали Хазан, то бишь – Казань и, следовательно, саму красавицу Волгу.
- Соня, ты соня! – говорю я сам себе с досадой и про себя.
07:00. За окном настоящий лиственный лес, больше напоминающий кустарник. Яныч подсказывает:
- Запиши: появились липа, дуб, ясень….
Туман стоит. Или это окно затуманено пылью дорожной. Дед сегодня встал первым, потом Алескер (Алик), Надежда, а я все еще лежу.
08:00. Стоим на станции Сергач. Яблоки, горячая картошка, орехи.
08:25. Река, мост. Стожки, стадо, зеленые луга.
08:47. Станция Смагино.
09:05. Станция Перевозская. Справа речка. Одинокий рыбак на резиновой лодке.
09:22. Станция Вадок.
09:27. Станция Бобыльская.
10:00. Станция Арзамас. Грачи. Чай.
10:10. Разъезд 498 километр, дубовые рощи. Пруды.
10:40. Алик пошел бриться, Яныч тоже.
Лесополоса: дуб, вяз, береза, ясень, липа, сосна, ель, - такое пышное сочетание осенних красок. Дед с толстовской бородой на опушке леса.
12:30. Станция Муром.
16:50. Москва. Казанский вокзал.
22:00. Поезд Москва – Кинешма с Ярославского вокзала, вагон № 16, место № 60.
30.09. 1988 г. Пятница.
05:50. Город Иваново-Вознесенск. Вокзал.
Трамвай № 5, автобус № 1.
06:30. Дома.
До свидания Большая дорога, до свидания Байкал, Урал, Тында, Чита, Тюмень, до свидания мои ненаписанные стихи!
Тында путевые заметки
© Copyright: Петр Плонин, 2016
Свидетельство о публикации №216080801524
Свидетельство о публикации №216080801524
Рецензии
С таким интересом прочитала Ваши путевые заметки, Петр! Как сама съездила в Тынду!Даже ещё больше впечатлений получила, так как все мастерски описано -и природа, и люди!Спасибо!))
Галина Салаева 24.04.2018 20:14 • Заявить о нарушении
Галина Салаева 24.04.2018 20:14 • Заявить о нарушении