Ольги, Ольги

– Так нельзя!
Голос заставил меня вздрогнуть. Но замечание обращено не ко мне. К счастью.
– Ходят тут!
Сказано слишком громко для тихого утра церкви. И со слишком явным раздражением.
– Бестолковый какой, прости Г-ди!..
Моя и так еле слышная, слабая, путаная молитва рушится. Я тоже бестолковый! Оборачиваюсь.
– И смотрит на меня так ещё нагло, полюбуйтесь!
Этой фразой женщина за прилавком обращается уже ко мне и к остальным немногим посетителям церкви. Бабка рядом со мной подхватывает, как скрипучий патефон: «Да-да, молодые! Никакого уважения!» Мужчина с покрасневшими глазами дергает плечом, отворачивается. Девушка, обвязанная церковными платками, прикрывающими мини-юбку и мини-шубку, старательней произносит старо-славянские слова. А я пытаюсь понять, кто же тот нахал.
Возмутитель спокойствия оказывается мальчиком лет тринадцати. (Число хоть и несчастливое, но какой счастливый возраст!) Наглец смотрит отнюдь не нахально, скорей, испугано. По-моему, он прямо сейчас осознает, как «провалиться сквозь землю». А продавщица (не знаю, как называется тот, кто торгует церковными товарами), еще каким-то клочком прямо у него перед лицом трясёт:
– Богохульство! Надо ж написать: Ольги, Ольги, Ольги… Десять раз!
А теперь я понял! Листочек, на котором прихожане могут под номерами написать имена тех, за кого они просят молиться. Конечно, я не особенно силен в этих вопросах… впрочем, как и во всех остальных. Интересно, а что на этой бумаге? Например, о здравии Ольги… Или об упокоении?
Паренек ловит мой взгляд, видимо, неприятно сочувствующий. Вздрагивает, отворачивается. И оставив монетку в десять рублей, поспешно выходит из церкви, не перекрестившись. «Продавщица» продолжает ворчать:
– Мать его не научила уму-разуму. Ходят – грязь только разносят…
И она подозрительно глянула на меня… на мои предательские ботинки. Отряхиваешь их на пороге, вытираешь им подошву, а они грязный снег всё равно пронесут. Почувствовав себя нашкодившим пацаном, ретируюсь, оставляя за собой грязные разводы. Смазано крещусь на выходе.
«Жаль паренька! А я-то… мужик тоже мне! Надо было что-то сделать! – сетую мысленно. – Вот только что?.. Надо было как-то ей ответить!.. Опять же – как?!» А паренек уже выходит из церковных ворот, у которых приплясывает на морозе грязная цыганка со свертком у плеча. Надо же – сама здоровей меня, а на паперти стоит. И у цыганки вечная песня «подай да подай!» Слышу, как она крикнула пареньку в ответ: «Эй! Иди-иди! У меня – она угрожающе тряхнула свертком, будто оружием, – ребенок! Крещеная ли я?! Нашелся!.. Подай, молодой-интересный!» Это обо мне? Автоматически достаю сотню из кармана, которую на свечи не успел потратить, отдаю, точней, позволяю цыганке выхватить бумажку. Достаю ещё и пятисотку. Если хочет получить деньги, пусть пообещает больше не попрошайничать у храма – что других мест нет?! У цыганки загораются глаза… И не успев ничего сказать, я остаюсь с пустыми руками, зато весь облитый обещаниями – аж смыть захотелось. А нищенка уже наметила новую жертву – освободившуюся от платков красавицу, бросилась к ней, угрожающе размахивая свертком. «Ну эту цыганщину! Всё равно бесполезно разговаривать», – решаю я, тем более что паренек уже довольно далеко… а мне почему-то не хочется его потерять. «То есть ты за ним следишь? Дожили! – сам себе удивляюсь я, – Испугаешь ещё!» Сам себя пугаю! Не пойму – следую за ним, будто за диковинной бабочкой. На расстоянии, чтобы не спугнуть, не потревожить, но ещё бы раз взглянуть на удивительную расцветку крыльев. Может быть, ему помощь нужна? Он выглядел таким беззащитным, когда… «Когда ты его не защитил – логично!» – совесть моя заговорила! Не вступая с редкой гостьей в бесполезные споры, спешу за мальчишкой. Краем глаза вижу: от церкви мини-сапожки топ-топ к «мини-куперу». Кстати, гонор бы той «продавщицы» направить на попрошайку! А то, видимо, церковница из тех, кто кричит на женщин, которые в первый (и уж последний) раз зашли в храм – с помадой на губах. Из тех, которые при всей своей смелости и любви к порядку почему-то вдруг находят более срочные дела, когда какой-нибудь здоровяк в церкви начинает пьяно ругаться матом. Вот и тот «красноглазый» мужчина выходит. О, хоть он послал нищенку (богатую сегодня)! Выбравшаяся во двор бабуля к чему-то заново заводит: «Молодёжь…» Но мне уже не до них. И не до скрипящего снегом молодого дня. Среди этого замерзшего мира, простите за пафос, где-то диковинная бабочка. На вид самый обычный школьник – нечего и вспомнить, но что-то в нём есть такое… что делает меня лучше.   
К счастью, паренек не пошел далеко – заглянул в церковное кафе. Так и называется «кафе». Паренёк в очереди стоит. А чайку с мороза выпить не помешает! Как на грех и дел никаких у меня срочных нет сегодня, спешить никуда не надо.
За этим прилавком женщина вежливей, даже улыбается. «Спаси Г-ди» каждому.
– Половина второго, – мне даже показалось, что он о времени. Но тут, оказывается, не только булки, а ещё и борщи с кашами.
– На здоровьечко. Что-нибудь ещё?
И он посмотрел на витрину с прямо-таки драгоценной россыпью ватрушек, булочек, пирожков и пирогов, но почему-то сказал:
– Ещё ничего!
– Ни диете что ли, – буркнув погромче, чтобы слышали все, продавщица отсчитала сдачу самыми мелкими монетами.
Козырек кепки пониже опустить. Ну, я прямо шпионские игры! Надо просто подойти к нему, сказать… Что… «…что? А простите, беляш. С рыбой?! Давайте эм беляш с рыбой и сбитень». Сказать, мол, если помощь нужна… Нет, обидится.
Я устроился за покрытым веселенькой клеенкой столом. Вокруг люди с аппетитом обедают, только до и после трапезы читают молитву. Точно полезней, чем газету!
Парень, смотрю, уплетает кашу за обе щеки, но сначала мелочь разложил, даже пару монет салфеткой оттер. Около входа дед какой-то столетний греется. Правда, не ест ничего – только губами жует. Может, пообедал уже. А мой – наблюдаемый? – подозрительно быстро с кашей справился, я даже беляш дожевать не успел. Дальше ещё интересней: свою пластиковую ложку выкинул в мусорку, взял новую, подошел к деду и отдал ему свою тарелку с, я разглядел, половиной каши. Уши навострил я и расслышал: «Де, я с эт стороны не ел, кушай. А вот десятка тебе ещё».
Опять он меня удивил! Пример подаю не я ему, а он мне… Подхожу к продавщице:
– Спасибо, всё очень вкусно! – и дальше тише, – Милостыню здесь можно где-нибудь оставить?
– Тут не церковь, – отвечает она несколько иронично.
– Так… ну давайте я оставлю вам, а вы на эти деньги покормите нуждающихся. Вам ведь видней!
– Да-да, отлично, – радостно улыбнулась она, протянув руки за тысячей.
Ну вот, считай, что первое доброе дело я сделал! Спасибо мальчонке. А он, наверное, уже убежал. Ну, ладно, ладно. Вот и встал я на путь исправления! Его примером я теперь постараюсь быть добрей!
А нет, не улетел. Вот он… в снежки с какими-то ребятами играет. Хороший пацан… Напоминает меня в молодости. Вырастет, вижу, Хорошим человеком. Лучше меня…  Может быть, меня в нём заинтересовало то чистое-светлое, что я потерял? И то, что так и не приобрел с годами: смелость, честность, великодушие…
– Ладно, ребята, в другой раз доиграем! – смеётся, – Мне ещё в магаз!
Действительно, зашел он в магазин и скоро с двумя полными пакетами домой. Я опасался приблизиться. Впрочем, ничего необычного, кажется, больше и не происходило. «Ольги… Хм, интересно, мама у него болеет или сестра. «Болеет» бы!»
К моему мальчику кубарем подкатили, чуть не сбив с ног, две девчушки – лет шести: все в снегу, но раскрасневшиеся от жары. Стали весело собирать рассыпавшиеся продукты. Ни ярких апельсинов, ни конфет, ни яблок на снегу не было. Прозаично – макароны в пачке, бутылка молока, буханка черного…
– Ох, бедняги! – услышал я. Вопросительно взглянул на полную женщину рядом, – Да мать спивается… Дети-то Ольги.