Глава 5. Письмо шестое. Дом восходящего солнца
;;1981г. Апрель
;;Здравствуй, Лиза. Лиза. Лиза. Что ж молчишь, Лиза! От тебя одна тишина, будто я письма в гроб шлю. И все же знаю я и тебя и мать нашу, как и всех вообще родственников, и уж наверно знаю, что есть такая привычка, этакий финт - доводить человека. Но меня? Все же жду твоего ответа, и буду ждать, наверно, до конца - победного или до смерти.
;; Выходя из тех гнилых деревьев на дорогу, я даже не мог представить, что все пройдет так легко и, будь я религиозен, списал бы все на Бога; но говорят: дуракам везет. Что ж, вот меня устроило мое положение, может, впервые за десять лет. Хотя, дописав эти строки (перечеркивать уж не буду), все же осознал, что молодость прошла, мне скоро тридцать, то есть, считай, граница жизни; дальше - пусто, доживай свое где-нибудь подальше, чтоб молодых не спугнуть, заводи жену, детей... Но что делать мне, если внутри та же погань, тот же рок-н-ролл и тот же радикализм, что был в годы юности? Я не могу себе представить такую жизнь; ведь я же в сторонке стоял всю молодость! Как мать на дискотеку не пустила. И наверстывать начал только сейчас - а что из этого? Тридцать, считай, как титры после фильма, post scriptum - машут ли кулаками после драки? И я думаю: чего жить после конца веселья? Но я хочу писать, писать стихи, и писать их столько, чтоб еще внукам моим хватило, чтобы сказать всё - и уйти! Но вдруг я уже допрыгнул до вершины? ну, этот союз писателей - может, он и есть мой пик? И тогда все эти потуги создать что-то выше прошлых достижений - это пустая трата сил? Нет! Быть не может и ис-клю-че-но! Я заклинаю себя не умирать на полшага к финалу! В конце концов и в своем дневнике я писал о важности незнания собственного предела возможностей; говорят: не смотри вниз с высоты - и не оступишься; то есть не осознавай истинной опасности, иначе она сожрет тебя и не подавится. Вот ты представь себе, как хирург во время операции вдруг теряет хватку, хладнокровие, думает: "что, если я зарежу случайно этого человека?" - и он зарежет. Хороший врач, конечно, в то время, как под ним лежит пациент с разверзнутыми внутренностями, думает о спорте, о политике или о женщинах. Понимаешь ли ты меня? Нужно делать все автоматически, не думать ни о чем, кроме спорта и женщин - тогда и старик, наверно, сможет вспыхнуть. И тут уж очень кстати идут слова, услышанные мной случайно от одного человека на улице:
;;-Люди - они как свечи: либо горят, либо ректальные.
;;И вот пытаюсь я квалифицироваться из "ректального" в "горящего". Ну не смешно ли?
;;А что до нас с Алисой - мы сблизились, и если раньше я чувствовал себя непробивным для эмоций, как броня "Ямато", то сейчас проникаюсь эмпатией к ней, к Алисе, и скоро, может быть, настанет тот момент, когда "две личности сольются в одну", будем понимать друг друга даже не с полуслова, а интуитивно. Впрочем, до этого еще:
;;Жить да жить
;;Золотоглазый Коперник, твори меня вновь
;;Спасибо, колдунья-весна, за твою акварель
;;Спасибо вам, вешние чары, за нашу любовь
;;За маленький домик с видом на небо
;;А в небе апрель.
;;... прости, не удержался.
;;У меня появилась любовь, а еще недавно я даже не мечтал о ней, а если, бывало, и всплывет, то только в таком виде мысль:
;;Была б любовь
;;Любовь, да та
;;Чтоб кровь от нее бы застыла
;;Мир не спасла красота
;;Мир не спасла красота, мир не спасает пиво.
;;...и так прет, прет, прет из меня! Ловлю себя на том, что мыслю рифмами; особенно во время работы.
;; Появился и друг; и что, что ему двенадцать, а мне тридцать? Незванов не считает меня сумасшедшим, я не считаю его скучным и занудным - разве не это есть дружба? И вот еще о чем я должен рассказать:
;;
***
;;Случалось, что говорил я Незванову о своем прошлом, но не о месяцах, проведенных в клинике, и не о жизни на Урале; то есть о своей карьере поэта в союзе писателей. Говорил он мне, что хочет сам вступить в этот союз, и даже та сцена из "Мастера и Маргариты" не переубедила его в том, что чтобы стать настоящим писателем, необходимо иметь членский билет этого собрания, если угодно. Я просил его как-то принести одну из своих работ, хоть самый короткий очерк, на что он резонно возразил:
;;-То есть ты мне сам свои стихи не показывал, а я должен тебе свои сочинения приносить?
;;Условились на том, что я ему - стих, он мне - сочинение.
;;Были выходные, и Незванов пришел уж надолго, то есть разговор длительный у нас состоялся, но он был скучный, хоть и не разрушил мое мнение о мальчике.
;;-Здравствуйте.- и он все еще обращался ко мне на "вы", хотя я вряд ли заслуживал какого-то уважения. В общем, в руку он мне сунул тетрадку со своей работой.
;;-Ты хочешь стих, да?- спросил я, а сам уже, пусть поэзия будет "та же добыча радия", сочинял строчки.
;;-Да, вы меня правильно поняли.
;;-Ну-ка, дай ручку.
;;И в тетрадке (страницы я отправлю тебе вместе с письмом) написал:
;;На рукаве повязка: "Сексуально озабочен"
;;Бегом от электрички вдоль по рельсам - не иначе
;;Она танцует брейк в моей постели, она хохочет:
;;"Целуй меня, мальчик!"
;;...
;;Было не совсем для детей - но разве не от этого бежит Незванов, не от клейма "глупого ребенка"? Вырвав этот листок, он сказал:
;;-Прочитаете дома, а сейчас лучше давайте поговорим.
;;Но это все слова, слова; к делу!
;;
***
;;"Дом восходящего солнца"
;;Дождливые вечера Он проводил у себя дома. Он вообще все вечера, утра, дни и ночи сидел дома, пока в один день не захотел выйти на улицу. Был яркий день, и солнце ослепило Его, ведь Он жил в темной-темной комнате и не видел света чуть не с самого раннего детства. Облака на улице были большие и переливались тенями, отчего небо казалось содранным с "Сотворения Адама" и выглядело так красиво, что не жалко было бы увидеть хоть кусок этого облака перед смертью. Но Он ничего не смыслил в красоте; и вообще ни в чем Он не смыслил. Так он гулял до ночи, до самой темноты, так и не привыкнув к свету; и зашел за город. Там было видно звезды, и шел Он с задранной головой, считая и пересчитывая точки на небе, пока не услышал шаги. Шаги были тихие, но они становились громче, и в один момент Он перестал видеть звезды и увидел машину, белеющую на фоне леса, а на фоне машины - черных людей, то есть не тех черных, а теней, четыре тени с битами и ножами. Но Он не знал ни опасности, ни людей, ни бит с ножами, и поэтому стоял на месте. Когда люди подошли, Он потерял сознание, а когда очнулся, то уже лежал возле этой машины, а люди кружились возле Него и примеряли Ему веревки; они затягивали и ослабляли хват, а Он только и думал; то есть он знал, что ездить на белой машине ночью, тем более на фоне черного леса, глупо, и другой человек бы сразу убежал. А Его поймали. Наконец, веревки окончательно затянулись, Ему накинули на голову мешок и сунули в большую машину, вроде тех, на которых ездят бригады "скорой помощи", и в ней Он провел остаток ночи.
;; Он проснулся, как и засыпал, в мешке; Его подняли и повели, а куда - Он не знал. Слышно было, как скрипят и хлопают двери, как включается свет и разбегаются тараканы. Были слышны и разговоры, но Он не знал слов, не знал вообще ничего, что должен знать хоть младенец, поэтому звучало в Его голове все очень странно. И вот - мешок сняли, а Его толкнули в квадратную темноту, какая была у него дома - в маленькую комнатку, совсем как та, в которой он жил. Он посмотрел в последний раз на искусственный свет с силуэтом на фоне - и дверь закрылась. Он начал кидаться из угла в угол в попытке найти выход, бросался на решетки окна - да и окно было таким маленьким, что без решеток все равно не пролезть - он бил в металлическую дверь, но только ранил себя, метался туда и обратно. Так он провел первую свою ночь.
;; Утром, едва только спряталась Луна, через крохотное окно стали пробиваться багряные лучи солнца. Он встал из угла, проковылял к прямоугольному отверстию и увидел ослепительный полукруг на горизонте. Солнце было красным, совсем как на японском флаге, и так жгло глаза, что было невозможно смотреть. Потом приносили еду, и так проходили дни: Он лежал в углу, ел, по утрам смотрел на восходящее солнце, и каждую секунду думал о своем доме, который хоть и похож так на эту клетку, но все-таки родной и такой приятный и милый, уж милее заточения.
;; Когда-то - Он сам не вел счет времени - по потолку пополз серый дым. Дым расползался, утолщался и занимал все больше места в комнате. Слышался треск, становилось очень жарко, и звезды на небе потухали одна за другой, а само полотно синело и синело, и вскоре в щель под дверью залез огонь. Тогда Он заметался еще сильнее, чем в первую свою ночь, царапал стены и кричал, а дым прижимал его к полу, как будто Он покорный пёс. И Он сгибался, потом садился, потом ложился. Дверь больше нагревалась, и теперь ее уже нельзя было касаться, а дым был везде. Он встал, обожженный, кашляющий, и подошел к окну: солнце встретило его в условленное время.
;; Дверь открылась, вернее - вылетела; огонь полыхнул коротким взрывом и тут же погас, освободив дорогу. И там, в дыму, слышно было крики, и Он стоял перед выходом из этого дома, то есть перед свободой и жизнью - и стоял неподвижно. Он смотрел и понимал, что судьба его больше не зависит от случая, а только от него. И Он сел, затем лег на пол, положил руки под голову и закрыл глаза.
;;
***
;;Ты и сама знаешь, Лиза, чем мне вбился этот текст, поэтому отправлю его тебе.
;;Свидригайлов.
Свидетельство о публикации №216080901484