Прах. Книга третья. Глава I

Мой друг. Я не обделён пороками. Я уже пробовал эту отраву. Я приобрёл себе немного и растянул на три или четыре раза. Пары капель на небольшое количество простой воды достаточно, чтоб представить, что примерно ощущали Верлен, Бодлер, Рембо и многие другие в своих импереях. И, конечно же, мне кривили жестокие улыбки декадентские норы стоэтажных домов. Помните, как это у Поплавского?

…Мебели в доме почти не осталось, поэтому сидели на полу. Изначально Варди не желал составлять нам компанию, но вскоре выбросил в помойную урну все свои догмы о здоровом образе жизни, все эти бессмысленные для него тривиальности. Его потуги заботиться о своём теле теперь – это как протирать пыль с полок, когда знаешь, что с минуты на минуту начнётся песчаная буря, которая принёсёт в комнату целые барханы. Оставалось немного посуды. Вода шла из крана относительно чистая. Прекрасно. От грозы свет мог нервно погасать и вспыхивать или исчезнуть на несколько минут, и тогда воцарялась густая тьма, как во время девятой казни египетской.

Я показал им книгу перед тем, как мы начали. Они не сразу решились к ней прикоснуться, и их боязливость была единственной вещью, в которой они оказались схожи. Варди взял её в руки проговорил, несколько даже бледнея: «Вот она ведёт к уничтожению». И он поспешил от неё избавиться, передав Ирвину. Тот впился жадными глазами в её тёмно-вишнёвый матовый переплёт и озарился трепещущей, болезненной радостью. И я удивился, когда этот несуразный чудак поцеловал обложку с царственным почтением, а потом прижался лбом к её прохладной гладкой поверхности. Мы наблюдали пристально  за его степенным обрядом. Альв молча недоумевал, зачем он это делает. Мне подумалось, что эта обложка – как будто тёмно-кровавый лёд  старинного озера, где боль всех мучеников, отступников за правду, которые были и будут. И Ирвин знал, что и он может присоединиться к ним, поэтому с такой нежностью он отнёсся к этой преступной, смертельной, отравленной, благословенной книге. Но мы не открывали её; мы даже не знали, каково её название, не обозначенное на обложке. Мы не вскрывали льда.

Ирвин сказал, что достал капли через того же человека, который продал ему семена того несчастного огурца. То есть после приёма с нами могло случиться что угодно, учитывая такой безысходный и унылый вид был у побега того растения. 

- Если очень захотеть, то можно выйти на чёрных продавцов. У них есть всё, - говорил Ирвин, пристально глядя на то, как клейкая капля набухает, намереваясь сорваться с конца пипетки. Дождь хлестал по окнам, гром порой ревел так, словно желал сотрясти всё здание, не оставив камня на камне. И становилось страшно. Альв был на себя непохож – молчаливый, измождённый, белый. Он знал что-то, но ни за что бы ни сказал. Меня вдруг озарило, что мы сидим так же, как много-много лет назад, когда я приходил к нему, чтоб поговорить и быть с ним, а нас разделяла решётка. Я его не оставлял тогда и сейчас тоже не оставлю… О, но если он ещё будет так безжалостно расчёсывать свою кожу, то не останется живого места! Если…

- Иден, ты можешь взять. Много мешать не стал, - обратился Ирвин и сдул со лба упавшую чёлку.

Через минут пятнадцать и дождь, и гром, и голоса Ирвина и Варди превратились в сплошную массу. За это время я принял ещё дозы четыре. Я лёг на спину. Меня не стало.

Птицы-анемоны появлялись в фиолетово-зеленом небе.
Внизу, под облаками, было море, и под ним на страшной
глубине — еще море, еще и еще море, и наконец
подо всем этим — земля, где дымили небоскребы
и на бульварах духовые оркестры
тихо и отдаленно играли.
Огромные крепости показывались из облаков.
Башни, до неузнаваемости измененные ракурсом,
наклонялись куда-то вовнутрь, и там еще —
на такой высоте — проходили дороги.
Куда они вели? Узнать это казалось совершенно
невозможным.
И снова всё изменилось. Теперь мы были в Голландии.
Над замерзшим каналом на почти черном небе летел
снег, а в порту среди черного качания волн
уходил гигантский колесный пароход, где худые
и старые люди в цилиндрах пристально
рассматривали странные машины высокого роста,
на циферблатах которых было написано —
Полюс.
 
Помню, я открыл глаза, приподнялся на локтях. Голова была несоизмеримо тяжёлой. Те двое взбудоражено обсуждали Фуруд. Жесты их стали более резки, глаза более смелыми и нетерпеливыми, голоса так громки и ясны, что им можно было вещать с трибуны. Ирвин тут же сунул мне добавку. Я опустошил стакан, подавляя рвотный рефлекс. Я понял, что теперь я явно перебрал.

- Будет арена... И людей станут натравливать друг на друг! – почти кричал от изумления Альв, весь так и подпрыгивая на месте.
- В самом деле, я знал об этом ещё пару месяцев назад, - рассмеялся Ирвин.
- А что не сказал?!
Одд возразил:
- Кому говорить? Тебе, что меня не воспринимает всерьёз? Или Диту, который потерялся в неизвестности? Или, может, выйти на улицу и сказать, что Брант дошёл до такой… до такой… Какое бы слово подобрать?

Тут втесался я. Сев по-турецки я проговорил, качаясь:

- Инфер-наль-щ-щина.

Две пары глаз уставились на меня, как будто увидели призрака. Но изумление их не мешало мне говорить дальше:

- Это преисподняя, дети мои. Когда травят зверей друг на друга, то это гнусно. У меня была рыбка в детстве, ведь я люблю животных. Она была как котёнок, только с жабрами. Маленькая вот такая.

В тот момент больше всех в мире я любил котят и рыбок, которые были примерно одинаковы по размерам, поэтому, показывая умильно-крошечную величину обожаемого создания, я делал это нежно и жалостливо вдвойне. Но вдруг праведный гнев нашёл на меня и я натурально сокрушился:

- Как можно, как смеют?! Как они ещё ходят по земле, когда сотворили такую жестокость? Как они едят, ходят, живут нормально?! Как они создали к…конве…йер, где травят живых людей?! Ж-вых людей! О-о-о!

Те двое переглядывались. Я встал, держась за стену и воскликнул:

- Рим па-а-ал! Рим стал зажравшимся, упитанным и самодовольным. Показательней-ше-ший пример истории!

- Кто такой Рим?.. – шёпотом спросил Одд у Варди.

В следующую секунду я почему-то разрыдался. Возможно, из-за рыбки или котёнка. Или из-за того, что они меня не поняли. Я стал подобен сентиментальной девочке-подростку из-за моих одурманенных чаяний. Но через пару минут меня вырвало так, что даже сотня юных таких девочек меня не превзойдёт. И стало темно. Очень вероятно, я снова отключился.

Не знаю, сколько времени я проспал – четверть часа или несколько часов, но когда я снова обрёл себя, то обстановка не поменялась: тот же сильнейший ливень, голоса тех двоих, о чём-то увлечённо взахлёб спорящих. Я был в комнате Варди – меня сюда, видимо, перенесли, а сами остались на кухне. Был запах рвоты, поэтому приоткрыли окно в этой комнате. Но появилась перемена, и она главным образом касалась меня. Я лежал на голом полу и не мог даже пошевелиться, поражённый тем, что со мной произошло, что я видел, пока я спал.

Была тьма, но не пугающая, дремучая, а наоборот – уютная, дающая это стояние защищённости и убеждения, что никто меня в ней не схватит и не настигнет. В таком густом и привольном мраке я парил каждый раз, когда исчезал для Регула и отправлялся в свою Вселенную. Я парил в этой ночи всякий раз, как прикасался к любому произведению или труду, пришедшему из старого мира. И это было созвучно свободе, крыльям, побегу из своей тюрьмы. Ласковая тьма обступила меня, и я стал невесом. И тут вдали – тонкий свет, как крошечная звезда. Я направился туда. Быть может, это крошечная искра того самого Света, о котором писали Данте или Платон. Нет-нет, это и есть Он, и мне нельзя сомневаться в этом. Я мчался к той искорке, она становилась больше и больше, точно разгоралась, открывалась для меня. И я понял, что моя спасительная тьма исчезнет по мере того, как свет будет увеличиваться. Но меня это не испугало. В темноте я прячусь и скрываюсь, так пусть она расточится, а я, нагой, невесомый и прозрачный, постараюсь слиться с этим Светом. Я хочу в него, в его чистую безмятежность, в его вечную благость. И это самое моё важное и изначальное стремление – стремление к Нему. Он всеобъемлющий. О нём – не только Данте и Платон. О нём – всё и все. И без него ничего невозможно.

Что послужило причиной моего внезапного пробуждения – те чувства, что меня будоражили во сне или резкое дыханье ветра с улицы – я не знаю. Но всё, что я ощущал и выявил, жило во мне, во мне сияло. Ещё пару минут я лежал неподвижно, словно мог спугнуть тот трепет чуда, который взыграл внутри. И сразу же стало так мерзко от себя самого – такого. Слабый, уничтожающий себя, теряющий самообладание под воздействием дурмана. Это недостойно…

В конце концов, я неровным шагом я приблизился к окну, чтоб его закрыть, поскольку меня невыносимо трясло от холода. Я сделал это и после начал всматриваться в тёмно-синюю мглу за стёклами. Неподвижными мёртвыми искрами запечатлелись огни соседних небоскрёбов – это единственное, что выявлялось. Но мой взгляд зацепил внизу что-то светлое, похожее на перила. Рядом я нащупал ручку двери, нажал – и понял, что из комнаты Альва можно попасть на лоджию. Раньше я этого не знал, поскольку всё загораживали жалюзи, на данный момент сорванные хозяином. Меня буквально обуяла, подхватила идея выйти под шквал тёмного дождя. Пол этой лоджии был из решёток, с лёгкостью между ними могла проскользнуть стопа. Перила – высокие, но тонкие, словно сейчас сломаются, если крепко сжать. Но я занял позицию настолько надёжную, как это было возможно, и подставил лицо хлещущему ливню. Буря царствовала. Буря правила. И лишь отсюда открывался переполох, который она сотворила: видел улицу, на которой перекрыто движение из-за аварии. Там – обесточенный квартал, поскольку, как мне думалось, молния ударила по генераторам. На соседних зданиях обрушилось несколько балконов, раскаченных ветром. Слышались вопли, сирены и сигнализации.

Регул, тебе должно быть, не нравится всё происходящее? Потому что ты понимаешь, что не ты господин в этом мире, раз тебя так легко сбить с толку. Если тебя может ввести в замешательство простой ливень, то что ты после этого? Ливень и буря будут танцевать на твои руинах, а потом над местом, где ты был, откроются небеса. Новое небо и новая земля. А ты сгинешь, сгоришь от своей же злобы, станешь прахом!..

Я смеялся, кричал, прося дождь, чтоб он не останавливался. Это было дико. Это было прекрасно. И безграничная стихия торжествовала вместе со мной.

Внезапно сзади возникла сильная рука, которая меня схватила и увлекла обратно, в помещение. Я споткнулся о порог и упал на пол, где катался и хохотал. Альв, по чьей инициативе это произошло, включил свет и завопил на меня:

- Сдурел?!

Я смеялся, не прекращая. Он недоумённо смотрел на меня. Наконец я выдал:

- Как ты не понял? Это же Бог! Вон Он там, в этой буре!

Варди хватал воздух ртом, прежде чем что-то сказать. И выдал как никогда значительно и возмущенно:

- Что?!! Ты ж в облёванной майке лежишь на полу, а ещё вылез в шторм на лоджию! О чём ты?!!

Он ещё постоял надо мной, пока я не начал успокаиваться и пошёл к Ирвину обратно, оставив меня одного.

- Безумец! Настоящий полоумный! – крикнул он в дверях, не поворачиваясь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2016/08/09/985