Кому улыбалась Джоконда?

   В улыбке Моны Лизы скрыто много загадок, над которыми веками люди ломают головы. Почему улыбается эта женщина? Кому она улыбается? Наконец, почему заказчик так и не забрал картину у художника?!

   Сегодня я хочу дать свою версию событий, пусть даже кому-то она и покажется странной и малоправдоподобной. Жанр произведения трудно определить: здесь смешиваются религия, мистика, криминал, реализм и фэнтези. Итак, начнём.

   Мона Лиза, став третьей женой торговца шёлком из Флоренции Франческо дель Джокондо, поначалу была довольна своей жизнью, и даже родила двоих детей. Не то чтобы она любила мужа, но относилась к нему терпимо. Он был умственной посредственностью, да и лет на 15 старше неё, но его богатство и дружелюбный характер позволяли Лизе смотреть на его фундаментальные недостатки сквозь её замечательные и удивительные по красоте пальцы. И всё было бы хорошо, если бы однажды супруг не заказал портрет жёнушки знаменитому художнику Леонардо да Винчи.

   Это сейчас, с высоты вклада в мировое культурное наследие Леонардо котируется гораздо выше, чем мелкий торговец шёлком из Флоренции, но в то время богатый муж Моны Лизы и представить себе не мог, что о нём будут упоминать только в связи с портретом его прекрасной жены. При жизни он ставил себя гораздо выше и самой Джоконды, и маляра-художника, на которого смотрел с высоты своего богатства, знатности и положения в обществе. Свою жену он любил, но лишь как красивую вещь, которой ему по случайности удалось завладеть. Он и не подозревал, кем на самом деле была Джоконда, и мог бы прожить с ней всю жизнь, так и не узнав этого.

   Мона Лиза в то время также не знала правду о себе и не ценила свою личность. Порою она лишь чувствовала, что ей всегда в жизни хотелось чего-то большего, но её жизнь шла по сюжету, который написали для неё родственники, семья и общество того времени. Вышла замуж не по любви? Ничего, стерпится-слюбится. Главное, что муж богат и не дурён собой, и что есть дети. Остальное приложится.

   До знакомства с Леонардо всё вроде бы шло гладко, лишь смутная тоска терзала её по ночам. Тоска о чём-то большем, чем тело, чем богатство, муж, дети и секс.

   Она навсегда запомнила тот день, когда впервые пришла в мастерскую Леонардо и села в кресло, в котором должна была позировать. Едва она там разместилась, как время будто бы взорвалось, и потом словно остановилось. На несколько секунд она ослепла и потеряла связь с реальностью, а потом в её душе как будто щёлкнули тумблером. Её прежнее, обыденное Я исчезло, и на его месте неизвестно откуда появилось другое Я, которого раньше она никогда не знала. Та, обычная Мона Лиза была, если сказать честно, посредственностью, а эта, другая Мона Лиза, была… она долго подбирала слово, но никак не могла определиться с названием. Святой?.. О нет, она никогда не была святой, и даже не хотела ею быть. Праведной?.. Тоже мимо, потому что в своей жизни Лиза сделала много неправедного, грешного, но и на это она смотрела сквозь свои прекрасные тонкие пальцы.

   И вдруг в сознании ярко вспыхнуло: теперь, в этом кресле, она была… богиней! Да-да, той самой языческой богиней, под существованием которых подвели черту христиане, осудив язычество как безбожие. Богиня, открывшаяся в ней, наслаждалась и дарила, иначе сказать никак было нельзя. Наслаждалась собственной чистотой, недоступной простым смертным, блаженством полноты всех душевных качеств и сил, радостью богоподобия, бессмертием души и вечной неувядаемой свежестью. Это состояние словно было милостью, дарованной ей господом Богом, ведь Лиза не прилагала никаких усилий для того, чтобы оно пришло. В ней словно возродилась древняя и вечная богиня, правившая миром в то время, когда он был ещё безгрешен, и когда даже природа не знала грехопадения и страданий. Сама природа теперь словно снова льнула к ней, чтобы получить толику блаженства, и Лиза щедро делилась с нею, отдавая ей свою любовь, чистоту и нежность.

   Так впервые на лице Джоконды появилась та самая знаменитая улыбка, которой никогда не было раньше, и которую люди запомнят на века. И сквозь её глаза, и сквозь красивое лицо стало пробиваться сияние, почти видимое со стороны, и даже слуги на час немели, наблюдая за своей хозяйкой. Древние фараоны на троне не были столь величественны и притягательны, как Мона Лиза, сидящая в обычном кресле напротив художника. Было заметно, что и он тоже чем-то взволнован, и что вечером он напьётся, чтобы успокоить шторм, который внезапно начался в его душе. Всё это было не похоже ни на магию, ни на волшебство, но по силе было не меньше, чем магия или чародейство. Это была магия искусства, где в одном аккорде звучит и воля небес, и воскресшие древние боги, и богоподобное мастерство художника…

   Но вот первый сеанс окончен, и Лизе приходится спуститься с небес на землю. Она идёт, слегка пошатываясь, и не понимает, что же произошло час назад. Откуда взялась в ней эта божественность, которая до сегодняшнего дня никак не проявлялась? Неужели она всегда жила в ней, скрытая под спудом обыденного, мелкого и тривиального?

   У Лизы теперь так много вопросов, но нет ответов. От этого она выглядит растерянной и несчастной, когда возвращается домой. Чужими глазами глядит на мужа и детей: всё теперь кажется обыденным, не интересным и тусклым. Она бледна и задумчива, и заботливый муж спрашивает, не заболела ли она. Но Лиза говорит, что это только ПМС (предменструальный синдром, когда женщины слабеют и раздражаются), и уходит к себе в комнату.

   На самом деле она вполне здорова, и тело никогда не доставляло ей хлопот, даже во время обычного женского, как говорится в Библии. Ей просто хочется побыть одной и осмыслить всё то, что с ней случилось сегодня в кресле у художника. Видит Бог, это было чудесно! Но почему же это чудо случилось именно с ней?! Ведь она обычная женщина, и даже знает толк в скрытой от общества тайной жизни, которая зовётся сексуальной… А может быть, это само кресло художника магическое и волшебное, и, сев в него, любая женщина, даже с улицы, становится богиней?!..

   Так или иначе, Джоконда ни в этот день, ни в последующие за ним не смогла найти ответы на мучавшие её вопросы. Близость с мужем стала для неё отвратительной с этого дня, и она решила пока сослаться на ПМС, чтобы побыть одной. В плане секса её муж был превосходной машиной на полном ходу, которая уже угробила двух прежних его жён, и она была третьей его женой. Впрочем, он очень гордился собой, своим телом и своей жадной ненасытностью в пороке, и Лиза ничего не могла в этом изменить. Но если раньше она смотрела на всё сквозь свои длинные и красивые пальцы, то теперь близость с ним стала тяготить её. Ведь нынче в ней проснулась древняя богиня, и она больше не хотела жить рядом с этим пышущим здоровьем, богатым и сексуально ненасытным животным.

   На следующий день всё в точности повторилось: как только Лиза села в кресло художника, мир уплыл из-под её ног. Она снова за секунду, словно кто-то щёлкнул переключателем, превратилась в прекрасную богиню, и всё время сеанса была где-то в другом мире, из которого улыбалась полной блаженством улыбкой. Но вот сеанс окончен, и снова нужно спуститься с небес на землю. Лизу снова качает, и она возвращается домой задумчивой, бледной и отрешённой. Слава Богу, муж не пристаёт, думая, что у неё месячные, и она идёт к себе, наскоро поцеловав детей в их пухлые щёчки. Кажется, богиня отнимает у неё физические силы и интерес к жизни. Муж теперь кажется таким далёким, будто она никогда в жизни его и не знала, и лишь случайно встретила этого одетого в шелка крепыша на базаре. Торговля шёлком, походы в церковь – это всего лишь вершина айсберга его жизни. Сам айсберг открывается взору ночью, и муж очень гордится его видом. Он почти уверен, что этот айсберг – самый большой и могучий в городе, а то и во всей Италии, и никогда не простаивает без дела. Он думает, что Мона Лиза должна гордиться им, ведь он не только умён и богат, но главное, могуч в постели!

   Лиза засыпает в одиночестве, думая о художнике. Кажется, любовь к нему уже закрадывается в её сердце, пробравшись на цыпочках, и обещает открыть ей божественный мир, полный волшебства. Но трезвый рассудок говорит ей, что она замужем, и между ними ничего не должно быть. Никакой интрижки, иначе муж убьёт! А жаль, ведь художник очень красив и благороден, он словно весь облит сиянием, и очень похож на какого-то древнего бога… Вот бы из них получилась хорошая парочка: бог и богиня… Но полно, он, скорее всего, гей: уж стишком мягки и женственны его черты, а ладонь руки такая мягкая и нежная, словно у ребёнка. Сегодня он подал ей руку, чтобы помочь встать с кресла. Кажется, в этом миг между ними и проскочила искра, как говорят поэты. Но нельзя терять голову, ведь общество никогда не поймёт их и строго осудит: в католической Италии нет разводов, да и у женщин вообще мало прав: ведь они что-то типа домашних животных, созданных для рождения потомства и греховных ночных утех. Женщина не имеет права стать священником, и все права на духовность присвоили мужчины. Как богиня, она могла бы им дать сто очков вперёд, и разбить их религию в пух и прах. Но как обычная женщина, жена торговца шёлком и прилежного христианина, она никто, и её сразу же затопчут, объяви она всем, что она богиня, и хочет любви божественного художника Леонардо. Вытерев слёзы с лица, Джоконда сделала глубокий вдох и уснула.

   На следующий день волшебство в мастерской художника снова повторилось, и так было ещё два дня, когда Лиза наслаждалась чувствами богини, сидя в кресле у художника. В её глазах теперь появилась ещё и горячая любовь, и как бы она её не старалась скрыть, с каждым днём любовь к Леонардо разгоралась в её сердце всё ярче. Но раз за разом она замечала, что ей всё труднее становится встать с кресла после окончания сеанса: ноги как будто не слушались, и силы покидали её.

   Наконец, настал пятый день, и муж уже бросал на Лизу похотливые взгляды, ожидая долгожданной близости. Больше нельзя было от него скрываться под предлогом месячных, и пришлось отдать своё новое, божественное тело на растерзание похотливому самцу. В ту ночь ей хотелось либо умереть, либо убить мужа, до того ей противны были его грубые ласки. Ей казалось, что она испачкана ими и втоптана в грязь. Утром она долго лежала в ванной, не зная, сможет ли отмыться.

   Но вот настало время идти позировать к Леонардо, и Мона Лиза разрыдалась. Её слёзы были о том, что в этом мире её считают лишь телом, и о том, что времена древней божественности, когда женская энергия правила миром, исчезли, и теперь миром правят грубые мужчины. Их религии двуличны и лицемерны: вечером они молятся в церквях и мечетях, а ночью предаются древнему и тёмному разврату. Они мечтают о воскресении тела, между тем как душа бессмертна, и нужно заботиться не о воскресении не тела, а об исцелении души, погибшей под властью материальности.

   С опухшими от слёз глазами она снова пришла к Леонардо и села в кресло. С тревогой заметила, что тумблер не переключается, а её душа лишь камнем летит вниз, в самый ад физического тела, где, на глубине последней чакры, в хаосе и безумии бьются змеи телесных энергий, кусая друг друга и ища выхода. На несколько секунд её душа погрузилась в настоящий хаос, в лабиринт разрушающих душу энергий, из которого почти нет выхода, и тогда она резко вскочила с кресла.
- Извините, маэстро, сегодня я не могу вам позировать! – сказала она.
- Ну ничего, - ответил Леонардо, - не страшно. Вы просто просидите, а я буду рисовать ваши руки!

   Это предложение показалось Лизе спасительным, и она согласилась снова сесть на место. Постепенно смятение в душе улеглось, и через какое-то время прекрасная богиня снова возвратилась в её тело. Правда, её улыбка отныне стала немного горькой и насмешливой, словно издевательской, и этого уже нельзя было исправить. Но художник решил, что с такой улыбкой она стала ещё более привлекательной, и с прорисовки кистей её рук он переключился на рисунок губ.

   Так как погода в тот день была пасмурной и располагала ко сну, слуги, пришедшие с Лизой, вскоре заснули в своих креслах. По лицу одного из них ползала жирная муха, а другой громко храпел. Лиза воспользовалась этим моментом, чтобы поговорить с художником с глазу на глаз.

- Леонардо, - вымолвила она, - вы же видите, что со мной происходит…  С тех пор, как вы пишете мой портрет, я ощущаю какую-то необъяснимую благодать в себе, лёгкость, эйфорию… божественность, что ли?! Это так прекрасно!!!.. Я не могу передать, как мне хорошо, спасибо вам! Но когда я прихожу домой, начинается ад. Мой муж стал мне противен, и я больше не могу терпеть его прикосновения. Теперь он кажется мне глупым и мерзким животным, хотя другие женщины находят его крепким, красивым и привлекательным. Вчера ночью у меня была близость с ним, и после неё мне захотелось убить или себя, или его. Я не могу больше жить так, как раньше, до того, как узнала вас, Леонардо! Я полюбила вас… (Тут лицо Джоконды вспыхнуло, и она покраснела). Скажите, что мне делать, и как теперь мне с этим жить?!..

   Художник выслушал Лизу с благоговением и состраданием на лице, а потом склонился и поцеловал её прекрасные руки. Он целовал их с такой преданностью, словно это и вправду были руки богини, но к устам Лизы не притронулся. Он лишь долго смотрел в глаза, словно не мог ими налюбоваться.

- Дорогая, - сказал он, - всё, что случилось, это выше нас с вами… Это какая-то магия, волшебство! Моё искусство вторглось в ваш мир и разрушило его, но что я могу сделать? Я всего лишь бедный художник, и я не могу полюбить вас, потому что я… гей, импотент, не от мира сего: нужное подчеркните сами, - сказал он с усмешкой. - В вашем облике я нашёл то, что так долго искал: величие, гармонию и радость древнего человека, божества, недоступные нынешним людям. Но я не могу быть с вами как муж, я слишком слаб для этого.

   Услышав отказ из его уст, Лиза вспылила и, разбудив слуг, тут же ушла из дома Леонардо, громко хлопнув входной дверью. Ночью она попыталась смириться с жизнью и получить удовольствие от ласк похотливого мужа, но ничего не получалось. Утро той ночи было самым ужасным утром в её жизни. Было полное ощущение бесполезности жизни, и она мечтала поскорее вскрыть себе вены. Словно разъярённая пантера, она бродила по дому, не умываясь и не причёсываясь, чтобы в таком отвратительном виде и предстать перед художником, которого она со вчерашнего дня возненавидела. Она хотела бы  плюнуть на свой портрет и больше не позировать, но муж был жаден, и поскольку он уже заплатил художнику аванс, дело нужно было довести до конца. Когда пришло время идти позировать, Лиза накинула на голову шаль, скрыв под ней свои лохматые волосы, и, вся кипя от злости, направилась к дому Леонардо.

   В тот день художник тоже был словно не в своей тарелке: лицо Леонардо показалось ей слишком бледным, с синими кругами под глазами, седеющие благородные кудри были растрёпаны и грязны. И когда Лиза, сев в кресло, сняла с себя вуаль, Леонардо был тоже шокирован её неопрятным и растрёпанным видом. Денёк снова был пасмурным и навевал сон, вот почему слуги снова заснули, захрапев мелодичным дуэтом. На этот раз всё же что-то проскочило между художником и его моделью: они одновременно, словно по невидимому сигналу, вскочили со своих мест и стремительно бросились друг к другу в объятия. Лицо и уста стали покрываться жаркими поцелуями, души влюблённых полетели куда-то в космос, оставив на земле свои бренные тела.

- Лиза, я люблю тебя! – прошептал Леонардо. – Прости меня за вчерашнее… Вчера я хотел скрыть это от самого себя, но сегодня понял, что обманываю самого себя. Уходи от своего мужа-монстра, будь моею!

- Дорогой! – ответила Мона Лиза, - любимый! И я тоже люблю тебя! Но ведь муж не оставит нас в покое, он убьёт и тебя, и меня! Я ненавижу его, ненавижу всей душой! Но это грязное животное меня никогда не отпустит!

   Она хотела сказать что-то ещё, но тут один из слуг начал просыпаться. Лиза метнулась к креслу и приняла прежнюю вальяжную позу. Леонардо вернулся к холсту, но глаза его блестели, а рука дрожала. В этот день он больше не мог писать, и отпустил Джоконду со слугами домой, сославшись на нездоровье.

   Она возвращалась домой, словно восходила на Голгофу. В голове кипела работа по придумыванию способов бегства или убийства себя или мужа: ещё одной ночи с ним она бы не перенесла. Решившись на что-то страшное, она взяла из кухни большой нож и спрятала его под подушкой. Она ещё точно не решила, кого убьёт: себя или его. На всякий случай попрощалась с детьми, крепко прижав их к себе и расцеловав в милые пухлые личики. Наконец, настала тревожная, полная непередаваемого волнения ночь. В небо взошла полная и огромная, с красноватым отсветом Луна. Лиза смотрела, как она восходит в небо, изнутри наполняясь решимостью.

   Наконец, муж постучался в дверь, как всегда, пышущий жаром порока и в полной боевой готовности. Однако взглянув на лицо Лизы, он моментально остановился и застыл, как вкопанный.

- Не подходи ко мне, - сказала Джоконда полным решимости голосом, - я больше не люблю тебя и не хочу с тобой спать! Если начнёшь насиловать, я убью себя! – С этими словами Лиза выхватила из-под подушки нож и приставила к своему горлу.

- Да что с тобой, Лиза? - спросил муж! - Ты в последнее время какая-то странная. Может, заболела, дорогая?

- Я серьёзно, - ответила Лиза, - болезнь тут ни при чём. Просто ты мне стал противен, ты и твой секс, и твои деньги, и твои шелка! Ты лишь жалкое животное, похороненное в своём теле, как в дорогом и просторном гробу, и у тебя нет никакой души! Ты просто жирная, грязная тварь, торгующая, жрущая и плодящая детей!

- Да ты с ума сошла! – вскрикнул обиженный муж. – Да я самый лучший мужчина во Флоренции, и пусть я не молод, но дам сто очков вперёд даже молодым! Разве я раньше не удовлетворял тебя? Или я чем-то тебя обидел?! Э, да ты, наверное, влюбилась в этого проклятого мазилу-художника, будь он трижды проклят! Ну ты и дура, Лиза, - скажу я тебе! Да весь город знает, что он грязный гей, и у него никогда не будет детей, а ты… ты просто дура, грязная шлюха, если променяла меня, Франческо дель Джокондо, на этого педика и грёбаного х..соса! Да я ему воткну кисточки в его сраную нищую задницу!!!

   Франческо было ринулся к Джоконде, но она занесла над головой руку с ножом, поворотом головы и взглядом дав понять, что убьёт его, сделай он ещё хоть шаг. Теперь, в момент истины, обнажилась вся примитивная натура её мужа, который любил её только ради тела, и в ответ на это её красивые длинные пальцы покрепче сжали рукоятку ножа.

- Ах так, - сказал Франческо, - ну раз уж ты ненавидишь меня, тогда убирайся прочь из моего дома! Убирайся вон, грязная шлюха, и чтобы назавтра духу твоего здесь не было! Катись к своему грязному художнику, и скажи, что я больше не дам ему ни гроша: картина мне не нужна. И знай, подлая гадина, низкая тварь, что наших детей ты больше никогда не увидишь! И когда они вырастут, то поймут, что их мать была шлюхой, спутавшейся с грчзным пидора..ом-художником!

   Франческо, наконец, ушёл, громко хлопнув дверью, а Джоконда, выпустив нож из рук, в изнеможении упала на кровать. Она благодарила Бога, что самое страшное – признание мужу – осталось позади, и оба они, хвала небесам, остались живы. Теперь она наконец-то сможет быть счастлива с Леонардо. Она вернётся к родителям, потому что у Леонардо открыто жить нельзя, ведь они не повенчаны, но она будет навещать его в мастерской и продолжать позировать. Выживет она или умрёт – ей было уже не важно, главное, чуду в её жизни никто не смог закрыть дверь. Жаль только маленьких детей… Но с тех пор, как Лиза возненавидела мужа, и дети от него стали не так уж и дороги ей. Со временем они простят её и поймут, жаль только, что это грязное животное будет воспитывать их в духе ненависти к ней, и что он постарается привить им всё то грубое животное начало, которое правило им с самого рождения.

   Наутро Лиза собрала вещи, попрощалась с детьми и отправилась в родной дом. Пришлось вытерпеть шквал родительских упрёков, но к вечеру родня смирилась с её неожиданным возвращением, и в доме снова воцарился мир. Теперь Лиз была свободна, влюблена и счастлива, и ничто больше не стояло между ней и Леонардо. Слуги больше не пасли их, и влюблённые могли наслаждаться волшебством, искусством и любовью столько, сколько хотели. Лиз безумно любила Леонардо, и художник тоже обожал её. Если раньше он и был тайным любителем мальчиков, то появление в его жизни Джоконды всё изменило.

   Снова, как только она садилась в волшебное кресло, вместо земной Моны Лизы, обычной женщины, появлялась древняя богиня Джоконда, и кажется, даже воздух припадал с поклоном к её стопам, покрывая поцелуями её божественные ноги. Каждая клетка её тела становилась божественной, и с лица не сходила та самая загадочная улыбка, над которой ломали головы все последующие поколения людей.

   Но было в этой идиллии и нечто тревожное. Каждый раз, покидая кресло в мастерской художника, Лиза становилась слабее. Она боялась себе в этом признаться, но ноги уже плохо слушались её, тело шатало из стороны в сторону, словно она была пьяна. Лиза понимала, что долго это не протянется, и обязательно наступит конец.

   Когда же она умрёт? – Этот вопрос стал главной интригой всего романа с известным художником, и он придавал этому роману особую прелесть и остроту. Лиз понимала, что лучше умереть молодой и влюблённой, чем скончаться больной и старой, забытой всеми и одинокой. Все поклонники великой картины отмечали, что улыбка у Лиз несколько зловещая и таинственная, словно она скрывает какую-то страшную тайну. Так вот, превращение Лизы в богиню давало этой улыбке не только лучезарное сияние, но и горькое сознание земной ограниченности и неизбежности расплаты в виде скорой смерти.

   Однажды утром, когда солнце ещё не начало нещадно палить, ослепляя всех своими лучами, и когда оно лишь скромно проглядывало сквозь туманную дымку, Лиз с удивлением поняла, что беременна. Родить ребёнка от Леонардо было бы для неё огромным счастьем, если бы она не понимала, что очень слаба для этого, и что её тело уже просто не перенесёт беременности и родов. Она решила пока ничего не говорить Леонардо, но когда села в то самое кресло, её знаменитая улыбка стала вместо лучезарной слегка скорбной и трагической.

   «Я не доживу до родов, дорогой!» - словно говорила она без слов Леонардо, но он её не слышал. Подходил к концу четвёртый год его работы над портретом, четвёртый год их любви. Они так тщательно скрывали свою связь, что в городе никто бы не заподозрил, что они давние любовники. Их любовь ни на день не постарела и была всё такой же пылкой и страстной, как и много лет назад, и всё же даже посторонние люди замечали, что Мона Лиза стремительно начала слабеть. Однажды ей стало плохо в карете, после возвращения от Леонардо. Слуги внесли её в дом, и она пришла в себя только к ночи.

   Лиз отчётливо понимала, что скоро умрёт, - хотя древние богини не умирают, они лишь переносятся на небеса. Она хотела умереть в объятиях любимого, благодаря его за его искусство, сделавшее её образ бессмертным, и за его любовь, сделавшую её такой счастливой. Ребёнок уже шевелился в её животе, да и сам живот скоро бы стал заметен взорам посторонних. Её ждал бы позор – странное слово в этом мире греха, где любое зачатие порочно, и все дети рождаются на свет от греха. Но грех, освещённый узами церковного брака, уже грехом не считается. Лиз до сих пор с отвращением вспоминала своего мужа, который женился после неё в четвёртый раз на молодой вдове. Недавно она видела эту женщину на базаре: она выглядела усталой и измождённой, подурнев и побледнев от еженощного обслуживания той бездумной секс-машины, которой был
её бывший муж. Очевидно, все его жёны умирали от сексуального истощения, и Лиз спасла свою жизнь, убежав от него.

   Лучше умереть, ощущая себя богиней… Лиз думала об этом и в тот день, когда в последний раз позировала для портрета. Силы покидали её, и когда она встала с кресла, то голова закружилась так, что она едва не упала. Понимая, как мало времени ей осталось в этом теле, она решила в эту ночь остаться с Леонардо, отпустив слуг домой. Это грозило скандалом и сплетнями, но ей было уже всё равно.

   Какое блаженство было всю ночь провести рядом с любимым! и лишь любовь Леонардо смогла дать ей силы дожить до утра...

   Последнее утро ддя этой пары было хмурым и туманным, как любил Леонардо. Никаких резких теней, лишь полутени и полусвет. Открыв глаза, Джоконда впервые почувствовала себя богиней не в кресле, где все эти годы позировала, а в кровати, где провела ночь с любимым человеком. Леонардо и сам заметил это по легкой улыбке, скользнувшей по ее устам. Но она уже не могла встать с постели, лишь лежала и улыбалась, мысленно прощаясь с ним глазами. Леонардо уловил приближение смерти в этих чудесных, больше жизни любимых им глазах.

   Джоконда хотела было сказать ему про беременность, но сил говорить уже не было. Леонардо вдруг с болью и отчаянием понял, что она вот-вот умрёт, и ему стало непереносимо жутко.

- Нет, Лиз, не умирай, - шептал он, обливаясь слезами, - я люблю тебя, слышишь! Больше жизни!..

   Но Джоконда уже не могла даже поднять руки, чтобы погладить его по волнистым, словно струи райского водопада, волосам. Лишь её глаза говорили о любви, а губы слабо улыбались. Потом жизнь покинула её, и хотя глаза Лизы всё ещё были открыты, но душа уже отлетела, и незнакомый взгляд мертвых глаз смотрел в прекрасную бесконечность. Леонардо пытался оживить её лицо поцелуями, но тело Джоконды медленно холодело, а улыбка постепенно сходила с её уст, пока не исчезла совсем. Художник в последний раз поцеловал эти божественные уста, а потом навсегда закрыл ей ладонью веки...

   С портретом возлюбленной он не расставался до самой смерти. Он вспоминал, как в то утро слуги уносили её тело, как родственники постарались сохранить в тайне то, что она умерла в его постели, обставив дело так, будто бы она умерла дома. Сплетни, к счастью, не запятнали её имя, и о её тайной беременности тоже никто не узнал. Мона Лиза умерла молодой и прекрасной, но в то время медицина была лишь в зачатке, и люди часто умирали молодыми. Леонардо же прожил до глубокой старости, так никогда и не женившись.

   Портрет Моны Лизы стал чудом, не доступным пониманию людей. В нём переплелась мистика древних божеств, сыновей и дочерей Бога, и трагическая судьба той женщины, которую звали Джокондой. Мой рассказ, конечно, не поставит точку в ответах на вопрос, кому и зачем она улыбалась, поэтому грядущие поколения всё ещё будут ломать себе над этим головы.

   Возможно, однажды уста на её портрете разомкнутся, и Джоконда сама расскажет, зачем, кому и для чего она улыбалась…