Багира

                Научи  меня, Господи, любить
                Я всю жизнь думала, что могу….(И.К.)



                Посвящается Сергею Арутюнову



Он звал ее. Звал истерично, крича в потолок только ему понятные слова, потом начинал бормотать что-то вполголоса, затем снова переходил на крик. Метания из угла в угол еще больше запутывали и окрашивали безумием.
« Милая моя, хорошая! Где же ты?  Прости меня! Это  не я! Я бы не смог, ты же знаешь, я бы не смог!» – словно заклинание шептал он. В бессилии он присел на пол, облокотившись на стену, которая просто, как ему казалось, не держала его. Она уходила из-под него, отъезжала и удалялась.
Ему было тридцать с небольшим. Позднее, советское, бездумное детство, юность, пришедшаяся на картавые 90-ые, потом ВУЗ, который был закончен скорее для родителей и непонятная,  совсем не мужская, по мнению бывших одноклассников, работа. Кому нужен педагог, да ещё начальных классов, да ещё с дополнительным образованием в области лепки?
Но со временем и он влился в коллектив,  стал замечаем руководством, и после очередных летучек он буквально чувствовал себя суперменом– ибо хвалили, и ругали, но эта ругань, была похожа, скорее всего, на журение провинившегося школяра. Именно она и давала импульс -  даже по слабо шатающейся карьерной лестнице. Естественно, в личной жизни у него не особо было всё гладко.
Закинуть бы сейчас свой диплом в самое дальнее - далеко, и вернуться лет на пятнадцать обратно, когда он ещё раздумывал, уйти ли из этого опостылевшего института или остаться?  И вернуться в ТУ осень.
Проходя мимо зеркала, обратил вскользь внимание на себя. Ох ты ж, боже ты мой… Волосы взъерошены, как кошкина шёрстка, тонкие и мягкие, уже с лёгкой проседью, глаза глубоко посажены, с тёмными кругами – куда уж без них? – родинка под подбородком, губы сжаты в тонкую линию, взгляд хмурый, как у забитого в угол волчонка, сосредоточенный на чём- то своём, само тело уставшее, будто на нём  пахали неимоверное множество лет.
Вроде бы и нет видимых синяков, ран, порезов, а  ощущение разбитости, надрывности, внутреннего плача – есть. Да, собственно, всегдашнее  состояние.
Какая- то унылость сквозит во всём его облике. Самому аж противно. Тьфу! «Вроде бы и не урод, а что- то в этом есть…» - так, наверное, подумал его внутренний голос. И было бы так, и ничего бы не изменилось, если бы не одно но.
  Был обычный сентябрьский денёк, Пора, когда совершенно теряешь голову, в каком бы возрасте ты ни находился.
  Так хочется застопорить эти тёплые деньки, забрать в охапку, спрятать, украсть, насладиться ими полностью – окончательно и бесповоротно. Вдыхать этот настоявшийся за лето аромат, привкус деревьев, листвы, солнца, которое тоже пахнет. Запах  бескрайней свободы, беспечности, радости, счастья… Такое бывает только в позднем августе. Когда ты понимаешь, что чтобы ни случилось – оно будет позже, зимой, или когда-нибудь ещё, но не сейчас.
Запах отцветшего лета, уходящего, но неожиданно – возвращающегося. И ты словно зверь, чуешь этот воздух, врезаешься в него, живёшь с ним, как один организм…
Он любил это время. И находясь в этой благодатной атмосфере, он нашёл Ее. Точнее, она сама его нашла.
 Маленький  шерстяной комочек копошился возле рельс, когда он в очередной раз спрыгивал с платформы.  Вначале захотелось пройти мимо: мало ли кто там пищит. Но любопытство взяло своё. Под платформой, в закутке, ёжилось и ершилось маленькое чёрное существо, по виду напоминающее кошку, точнее, котёнка. Он приблизился, осмотрелся, нет ли кого поблизости, и тихонько позвал – кис, кис! Комочек чуть повернул свою головёшку в его сторону и ПОСМОТРЕЛ.
В  этом взгляде читалось одновременно всё – «Кто ты? Хороший или плохой? Мне холодно, я хочу в тепло. У тебя есть тепло? А еда? У тебя есть еда? А моя  мама? Где она? Почему мне так больно и холодно?»
Он, ещё раз оглянувшись, наклонился и взял комочек, тут же окрестив его Шнурком. Существо не противилось рукам, сразу прониклось.  «Вот даже коты видят во мне человека, не то, что некоторые» – пронеслось в голове.
Осторожно, чтобы не повредить худенькое тельце, Шнурка спрятали под куртку. Оттуда не доносилось ни шевеления, ни звука. Ничего. Наверное, это была молчаливая благодарность.
Он много думал сейчас.  И все мысли были связаны со Шнурком. Он понимал, что нужно выяснить пол животного, и то, что вечно Шнурком он или она не будет. То, что Человек решил оставить его себе – это даже не обсуждалось. Ни с внутренним голосом, ни с Совестью, ни с кем бы то ни было.
Теперь закупить первое необходимое. Еда, лоток, миски и …мышь. Игрушечную. А то мало ли. Кто его будет развлекать, пока Человек находится на работе?
  Всё куплено. По незнанию, он набрал  кучу всего того, что советовали продавцы зоомагазинов.
  Придя домой и первым делом всё распаковав, выставил лоток и миски. Насыпал корм. Вот так. Потом, достав горячий, сонный комочек, положил его на диван. Котейко сразу расправился, потянулся, зевнул и перевернулся на бок, свернувшись калачиком.
Не тревожа его, Человек сразу решил рассказать обо всём своему старому другу. С ним  они были знакомы ещё с первого класса. А потом она переехала и  совсем недавно вернулась. Так получилось, что их связь была трепетно - нежная, но всё же нейтральная.
Инна сразу сказала, что на днях заедет и посмотрит, что там за находка и к чему она сможет привести.
День пробегал за днём. Котёнок через пару дней вообще перестал прятаться и бояться, когда стремительные шаги нарушали тишину квартиры. И вот приехала Инна. «Амелин - уставшим голосом сказала она, (только она его называла по фамилии), Амелин, ну что же я могу сказать?.. Это существо – кошечка, ей несколько месяцев всего. Скорее, два или три. Теперь она – твоё домашнее. Прирученное. Холь и лелей».
И он с точностью выполнял указания Инны.
 Зверь через несколько недель окреп, шёрстка заблестела, глаза стали больше доверять тому, кто приютил, накормил, дал тепло, но характер остался тот же, улично-дикий. Котя уже была переименована в Багиру.
Багги – более ласково, Звероподобное существо – уже грозно, Пакостливая Ба – уже наказание.
  Амелин просто жил с ней и для неё. Если вдруг оказывалось, что холодильник пуст – он шёл и покупал еду для Багги, а потом уже думал о себе. Она стала его вторым «я».  Его тенью. Его Кошкой. И в те моменты, когда он, приходя с работы, накормив Ба, шёл к дивану, читая очередные планы, программы и выписки, их время только начиналось.
Они согревали друг друга. Говорили и делились друг с другом всем накопившимся  за столько много лет. Багира всегда ждала его, встречала по вечерам, когда Амелин  приходил разбитый, как те фарфоровые статуэтки, которые неожиданно упали и разбились  на сотни осколков в очередную прогулку  Багги по полкам стеллажей…
Она действительно стала его Кошкой. Статной. Своенравной. Но в то же время игривой, как пятиклассница, милой, своей. Настоящей. И больше не нужно было никого – ни ему, ни тем более ей.
Амелин стал более замкнутым, хотя на уроках всё больше становился раскрепощённым. Будто бы реку прорвало -  и лёд пошёл. Он чувствовал себя и старцем, и молодым пацаном одновременно.
В одно из сентябрьских утр, мысленно просчитав, что прошло целых три года, как появилась в доме Багира, Амелин судорожно собирался на работу.  Он проспал. Постыдно, мерзко проспал. А всё из за того, что привык засыпать под урчание Ба, по её песни…. А тут что-то резко оборвалось. Он проснулся, как будто от внутреннего толчка. Будто бы просто в один момент перестало хватать воздуха.
 Он резко открыл глаза.  И пролежал так всю ночь.
 Багги не было. Её не было нигде. Ни в комнате, ни на кухне, ни в ванной, ни на балконе. НИГДЕ.
 Запах тепла будто бы в миг испарился. Исчез. Вымер. И стало жутко холодно   и жарко одновременно.
 Амелин искал. Судорожно искал то, что было ему  так дорого последние несколько лет. Искал и не находил. Искал и плакал. Навзрыд, не сдерживаясь, как ребёнок, у которого  забрали самое дорогое.
  Он ложился на пол и скрёб ладонями по ковру, звал её, думал о ней, молился  неведомому кошачьему богу, проклинал свою занятость, опять звал и забывался в этом зове.
  Он вспоминал те моменты, в которые они были близки. Всё, что их роднило - таких свободных и в тоже время таких одиноких. Он был похож на сумасшедшего. Крик, внутренний крик рос, как скала, как неприступная гора, как та невосполнимая боль, что окутывала всё его сознание.
Он понимал, что эта пустота заключает его в свои сети, окутывает его, и с ней ничего невозможно сделать.
Багги нет. Она не придёт. Он чувствовал себя виноватым перед ней. Он не смог защитить. Не смог укрыть. Не смог позаботиться полностью. Не смог. Не смог. Не смог. И она ушла. Навсегда. Это его ошибка. Его боль. Его осознание несовершенства. «А если не смог позаботиться о кошке, -  какой от меня прок в этой жизни?» – так думал Амелин, коротая то утро, в которое он никуда не пошёл.
Он заколотил своё будущее, не имея настоящего. Выскоблил своё прошлое, освободив его от воспоминаний. Навсегда.
В окне же приветливо улыбался солнечный луч. Бабочка, присев на оконную раму, вмахнула крыльями. Открытая форточка призывно звала долой, вон.
…Он звал ее. Он искал ее.