Дурная кровь

Как только я прибыл в больницу, меня сразу же определили в палату, будто ждали. Хотя почему «будто»? Я был у врача полторы недели назад и заранее запланировал свой «отпуск по семейным обстоятельствам», который на деле был очередным приступом депрессии.
Депрессия, как говорили друзья, – слишком распространенный современный диагноз, чтобы быть правдой. Они были счастливы в своем обывательском неведении, а я терзался изо дня в день тем, что не мог найти свою тарелку. Впрочем, надо бы отбросить эти мысли, иначе меня накроет очередной волной отчаяния, а я именно за тем и пришел в клинику, чтобы не допустить потопа.
В палате было светло, солнечные лучи проникали через распахнутое окно вместе с прохладным весенним ветром, колыхающим легкую занавеску. Несмотря на то, что я заплатил за уединение, мне не пришлось довольствоваться одиночеством – в это время года у психических больных обострение, и все помещения были забиты – ко мне подселили соседа.
Юноша, пребывающий в таком спорном возрасте между двадцатью и тридцатью, когда нельзя было по первому взгляду определить, сколько ему лет, сидел на своей кровати, подобрав и согнув ноги в коленях, и смотрел в окно. Я поставил сумку на пол, огляделся в поисках тумбочки и присел. Койка предательски скрипнула – резиновые матрацы были неприятным, но обязательным нововведением, мешающим спать по ночам.
Юноша плавно повернулся ко мне, словно в замедленной съемке.
– Здравствуйте, – сказал я негромко, словно боялся разбудить соседа. Он же ничего не ответил и вернулся к созерцанию шторы – может, и правда, спал на ходу, как лунатик? Надеюсь, он хотя бы не буйный.
Перед тем, как приступить к разбору вещей, я позволил себе осмотреть нежданного сожителя с ног до головы:
На нем были простые мягкие тапочки с незамысловатым рисунком, какие можно было купить в любом супермаркете, не особо при этом обеднев – совершенно неприметная вещь, неспособная ничего сказать о своем владельце.
Штаны и рубашка больничные, местные, выданные медсестрой – на моей подушке покоился такой же комплект. Однако, я еще ни разу не видел, чтобы одежда так мешковато смотрелась на ком-то из пациентов. Неужто ошиблись размером?
Руки его были тонкими, с обвисшей кожей, словно у старухи, и кожа эта была ужасного серо-коричневого оттенка, будто пациент работал шахтерам и ломал уголь руками, окуная их в расплавленное жидкое золото.
Кожа на шее и лице была светлее, но в уголках рта, скоплениях морщинок или недоступных свету местах отливала медными пятнами.
В первый раз я не обратил внимания на его глаза, потому что меня слепил свет, падавший из окна. Но теперь я видел – они были не белыми, а желтыми, как у страдающих заболеваниями печени.
Мне стало не по себе, и я отвернулся. Быстрыми выверенными движениями раскидал вещи по шатким фанерным полочкам шкафа, переоделся в спортивный костюм, положил щетку в футляре на раковину в ванной –отметил, что сосед не оставил там никаких личных принадлежностей – и вышел на прогулку в холл.
В вечернем покое больницы особенно плодотворно работалось. Всех неспокойных пациентов разложили по койкам, напоили снотворным и отправили в страну Морфея. А я, пользуясь привилегиями, упросил медсестру поставить мне капельницу прямо в коридоре, где было так уютно сидеть в кресле с записной книжкой и набрасывать идеи по проектам, над которыми я работал.
В одиннадцатом часу я перестал справляться с порывами зевоты и, взяв под руку стройную капельницу, в которой уже почти закончилось лекарство, направился к себе мимо ночного поста, чтобы вытащить иголку. Мой сосед лежал на кровати, свернувшись калачиком под тонким одеялом – он казался маленьким, как ребенок – и мирно спал с блаженной улыбкой на устах. Поистине счастливый человек. И поверить в эту иллюзии до конца мне не давала только его потемневшая заскорузлая кожа, в темноте напоминавшая кору дерева.
Я подошел к своей кровати и плюхнулся на нее, позабыв о «говорящем» матраце. Визг резины пронесся по комнате, и я испуганно дернулся в сторону соседа – не проснулся ли? Но тот, видимо, привык к подобным звукам. Я еще немного поскрипел, устраиваясь, и забылся мертвым сном.
Утром меня разбудил странный звук, будто кто-то бил в обеденный колокол. Я открыл глаза и понял, что оказался недалек от истины – принесли завтрак, и мой сосед уплетал больничную кашу за обе щеки, стуча ложкой о дно тарелки. Я потянулся за своей порцией и решил, что в первый же день совершу набег на местный буфет – разваренная рисовая жижа не внушала мне никакого желания попробовать ее на вкус.
– Как ты это ешь? – обратился я к соседу, решив начать наше общение без всяких предисловий. Тот вперил в меня настороженный взгляд, оторвал зубами приличный кусок хлеба, который сжимал в кулаке, и продолжил жевать. Я кивнул, давая понять, что ответ не особо требуется, взял полную тарелку и понес сдавать.
Когда я вернулся со свежей хрустящей булочкой и кружкой сладкого чая, заваренного в сестринской, сожитель доедал завтрак, вытирая корочкой хлеба остатки. Такого аппетита я не наблюдал, наверное, со школы, когда заправские хулиганы, растратив силы на избивание малолеток, сметали обеды с подносов, только успевая проглатывать.
Я присел и занес зубы над мякотью булочки, как вдруг мой сосед, размашисто поставив тару на тумбу – отчего ложка противно бряцнула – заговорил:
– Когда много лет сидишь на диете, даже больничная кормежка покажется пиром, – он вытер рот рукавом рубашки и протянул раскрытую ладонь: – Барни, кстати. Вообще Барноби, но…. Дурацкое имя. Лучше Барни.
– Медвежонком Барни в детстве не дразнили? – я пожал медную руку – она оказалась сухой и теплой, ничего сверхъестественного – и подмигнул. Барни улыбнулся тонкими губами и цокнул, выколупывая языком остатки хлеба между зубов.
– Не было его тогда.
– Я Ник. Кстати.
– Приятно познакомиться, – сосед сел на кровати по-турецки. – Я вчера не поздоровался потому, что под кайфом был. Бесился весь день, настроение было хорошее, вот меня и убаюкали.
Я усмехнулся, и тут же осекся – уместно ли было смеяться? Но сосед не обратил внимания или не заметил.
– А что там про диету? Я думал, у всех одно меню, – я решил вернуть разговор на затронутую тему.
– Ну да, – Барни опустил глаза на руки и пошевелил пальцами. – Только у меня котлеты отбирают, да мясо не дают. Нельзя мне.
– Почему?
– Печень больная.
Я решил, что парень намекает на алкоголизм, и понимающе кивнул: не потому, что сам любил выпить – хотя да, любил, – но потому что так было принято в обществе, чтобы выразить сочувствие.
Прошла примерно минута в тишине, в течение которой я хлебал остывший чай и жевал булочку, но за это время я так и не понял, в чем заключалась связь мяса с алкоголизмом, и не удержался:
– А мясо-то причем?
Барни самодовольно улыбнулся, словно ждал, когда я спрошу.
– У меня заболевание такое – гемохроматоз. Переизбыток железа в организме. Нельзя красное мясо, яблоки уже лет десять не ел, и еще кучу всего, что я итак бы не употреблял.
Я поперхнулся чаем и отложил булочку – потом доем.
– Не слышал о таком. Это из-за алкоголизма?
Парень еще раз засмеялся. Этот смех был усталым, обремененным объяснениями. Его глаза словно говорили: «Да, заболевание малоизвестное, но нельзя же задавать настолько очевидные вопросы?»
Барни опустил ноги с кровати и лег, заложив руки за голову.
– Алкоголизм – это то, к чему болезнь может привести, если я буду пить. А пил я последний раз…. Ну, тоже где-то лет десять назад. Как узнал, так и бросил. Кому нужен цирроз печени, когда итак проблем хватает?
Он разговорился, и я не стал перебивать – видимо, желание с кем-то поделиться долгое время подспудно зрело в его голове.
– Я, когда был студентом, постоянно стресс заедал, хватал в перерывах что попало, желудок садил, думал: молодой, потом оклемаюсь. На последний курс перешел, на носу диплом, и тут меня проняло – организм мстить начал.
Ну я к тому времени подработку нашел, скопил деньжат, пошел к врачу, чтобы в бесплатной очереди не стоять. Та меня на анализы – столько всего сдал, я до этого только палец колол, да в баночку…. Ну ты понял. И оказалось, вот – гемохроматоз, наследственное.
– Получается, и у твоих родителей есть? – я подал голос. Берни оживился и сел, обращаясь ко мне и живо жестикулируя:
– Да в том то и дело, что нет! От одного половина гена, от другого – вторая, и – Бац! – у меня обе! Это ж как подфортило? Во всей вселенной два наполовину здоровых человека нашли друг друга и сделали меня, с болезнью.
Барни пригладил пятерней растрепанные волосы мышиного оттенка и отчего-то загрустил – былой энтузиазм как сдуло.
– Ну я про диету услышал – обрадовался, что другого лечения нет, таблеток пить не надо, уколы не надо – живи без яблочек да радуйся. За мясо первое время обидно было, но потом врач разрешила в особенно удачные месяцы, когда железа мало в крови, разок-другой да нарушить диету.
Я хотел даже в доноры записаться, героем стать – все равно раз в три месяца надо кровь сливать, чтобы баланс восстановить, так чего добру пропадать? А меня повернули. Сказали, мол, кровь моя не поможет больным, в ней какие-то функции нарушены, одним словом – дурная, бесполезная кровь.
Я терялся и не знал, что сказать. Казалось, не меня положили в больницу с депрессией, а вот этого парня, которой вот-вот сорвется в пучину отчаяния. Зря я тему поднял….
– Да ты чего раскис!
Вдруг Барни рассмеялся, широко улыбаясь здоровыми белыми зубами – вот уж диссонанс с желтушной кожей, – и потрепал меня по плечу так, что я зашатался и был вынужден схватиться за что-нибудь.
– Скоро меня заберут домой, проведу остаток дней на родной планете, подальше отсюда! Это ж где это видано, умереть от шести разных болезней? Нет, такого мне не надо!
Видя мое недоумение, которое на самом деле было испугом, Барни пояснил:
– Если буду сладкое лопать – привет, диабет! Пить снова начну – здравствуй, цирроз! Брошу диету – болезни сердца, добро пожаловать!....
Я словно выпал из реальности и не слышал последние слова. Неужели на свете действительно существуют такие заболевания? Я раньше думал: ничего хуже рака нет. Оказалось, не знать, от чего в итоге умрешь – хуже. Впрочем, разве не все так живут?
Когда я очнулся, Барни снова рассуждал о далекой планете. Бредил он или нет, я не знал, но в глазах стояли слезы, а на губах застыла ностальгическая улыбка – он несомненно верил в то, о чем говорил.
– ….у нас на планете-то гравитация послабее, тут у меня кости ноют как у старика, только и держись! Иногда пошевелиться не могу без боли, там такого не будет. Да и воздух тут гадкий, грязный, тяжело мне дышать.
В его словах перемежались мечты о далеком доме, свободном от боли, и то же время сквозило понимание того, что никуда он с Земли не денется.
– Лестницы дурацкие ненавижу, скорей бы везде лифты понастроили, подниматься по ступенькам хуже пытки – задыхаюсь и только. И еда, конечно, еда. С нее все и началось! Там живот болеть не будет, там ничего болеть не будет….
Барни замолчал и стиснул зубы, глядя в окно. Он смотрел в кусочек неба над подоконником все время, что мы разговаривали, словно ждал чего-то.
– Вот только мои получат посылку и сразу за мной прилетят! – он снова оживился и повернулся ко мне с безумной улыбкой. Я дернулся и невольно отсел чуть подальше, но Барни не заметил. – Они тоже прилетели, со мной! Только мы в аварию попали, я маленький был и не помнил родную планету, жил тут и грыз железо, пока не узнал, что нельзя. Мы ведь за ним и прилетели, проклятым! Ядро-то у планеты какое, а? Не знаешь? Эх, ты! Же-лез-но-е! А им железо очень надо, они без него бледные ходят, как тени, и детишек нет.
Барни смахнул слезу со щеки, и, не знай общего контекста, я бы подумал, что парень вспоминает о родных – так любовно и ласково говорил он об инопланетянах. Несуществующих, конечно. Теперь понятно, почему он в больнице.
– Они железо потреблять не могут, а то будут также болеть. А переработанное из крови пойдет, моя кровь для них хорошая, насыщенная!
Барни задрал рукав, и я увидел дряблую золотистую кожу, покрытую синяками от неумелых уколов, и многочисленные красные точки – как у наркомана. Хотелось верить, что он действительно обкололся какой-то дрянью, и скоро помутнение пройдет выйдет вместе с отравой. Иначе…. В реальность болезни верить не особо хотелось.
– Они последнюю порцию себе вколят, что я передал, оклемаются, починят корабль и за мной прилетят. Свалим мы отсюда, домой вернемся – все, курс лечения окончен!
Барни все говорил, меняясь в лице от радости к злости, а потом резко замолчал, отвернулся к стене, завернулся с головой в одеяло, как ребенок, и лежал, приговаривая:
– Скоро, вот увидите, скоро.
Остаток вечера я провел в коридоре. Хотелось забить чем-то голову: я взял с полки книжку – «Шевалье д’Арманталь», Дюма – и устроился в облюбованном кресле. Никто меня не трогал, только тревожные мысли то и дело отвлекали от чтения.
Я поймал пару сестер и спросил у них о болезни с невыговариваемым названием: одна пожала плечами, другая сказала, мол, что-то такое слышала. В Интернет лезть не хотелось – еще насмотрюсь всякой гадости в «гугле», потом спать не буду.
Как на зло, будущую ночь я итак не спал. Метался из стороны в сторону, выпрыгивал из снов, наполненных то кровью, то котлетами – так бы и проворочался до утра, если бы не странный звук за окном.
Я повернулся на другой бок и заметил, что соседа нигде не было, а из-за шторы бил слепящий белый свет. Я хотел посмотреть, что там, но ручки на окне предусмотрительно не было.
Закрывая глаза рукой, я проковылял в коридор, где на ночь иногда оставляли открытым окно – все равно буйные привязаны по кроватям.
Мой сосед стоял на подоконнике, схватившись руками за раму, и глядел вверх. Его одежда сияла, объятая льющимся с неба светом, из глаз капали крупные слезы – не то от боли, не то от радости, – а рот застыл в широкой счастливой улыбке.
– Медсестра! – я кричал, звал на помощь – бежать до сестринской не было времени, – но громкий гул, который я услышал еще из комнаты, заглушал слова. – Барни, перестань! Слезь сейчас же! – приказал я тоном школьного учителя, почему-то решив, что это подействует.
Сосед повернулся ко мне и подмигнул. Он не размыкал губ, но я слышал его слова в своей голове:
– Они прилетели, Ник. Я же говорил.
– Что ты несешь?! Никого нет, тебе мерещится! Сейчас же слезь с окна!
Прибежала медсестра – маленькая полная женщина, – неуклюже поскользнулась, запнувшись о край ковра, и подвернула ногу, стала звать санитаров, не в силах подняться сама. С того момента мне начало казаться, будто Барни и правда помогает кто-то сверху.
– Прощай, Ник. Было приятно поболтать.
Барни сделал шаг наружу, и меня отпустило оцепенение. Я кинулся к окну и, казалось, схватил его за ногу – могу поклясться, что схватил! – но сотканная из света одежда утекла сквозь пальцы, словно вода. Я наблюдал, как фигура Барни падает, скрываясь за ветвями деревьев, проходя сквозь них, а потом свет исчез. Подскочили санитары, они позвонили охранникам, и те высыпали на траву под окном, развели руками – тела нигде не было.
Что ж, Барни, надеюсь, тебе действительно стало легче на своей далекой планете. Пришли мне открытку с видом на Землю. Кто знает, может, и для меня где-то найдется местечко, в котором я перестану быть больным, и жизнь не будет казаться такой бессмысленной. Кто знает?

Август 2016