На другом берегу - окончание

Прошел год. Профессор мне не звонил, и я ему тоже. Суета, болячки, заботы. Да и не очень-то мы были близки, чтобы просто звонить друг другу и спрашивать, как дела или что нового. В моей жизни за этот год почти ничего не изменилось. В начале сентября, как всегда в последние годы я один, без жены поехал на Лонг-Айленд в дачный домик, ключи от которого дал мой приятель. Я надеялся вместе с Профессором половить уже подросшего к этому времени в Индейском парке снеппера.
        Дорога в этот раз заняла больше обычных двух часов. И на девяносто пятой в Бронксе, и после моста Throgs Neck, когда ехал вдоль залива, было много машин, а на 495-ой специальная линя HOV, поскольку я был один, была не для меня. А потом, где-то в районе пятидесятых съездов впереди что-то случилось, и минут тридцать ехали очень медленно. Съехал я с 495-ой уже к вечеру, часов в пять, и еще через полчаса был на месте. Летний сезон уже кончился, дети пошли в школу, и машин, и людей в поселке было совсем немного. Но погода стояла хорошая, вода в заливе была теплая, и купаться вполне еще было можно.
Через час, когда я уже успел немного разобраться, сходить на пляж, кое-как отдохнуть и привести себя в порядок после нелегкой дороги, ко мне зашла соседка и передала мне большой желтый конверт, на котором было написано мое имя и адрес дома приятеля, куда я приехал.
- Откуда это? – спросил я.
- Да вот, где-то с месяц назад, еще в начале августа, зашла ко мне какая-то женщина и спросила, видела ли я Вас. У вашего приятеля тогда никого не было, и она оставила мне этот конверт и просила передать его Вам, когда появитесь.
- Ну, что же. Вот я и появился. Большое спасибо, – поблагодарил я соседку.
Она ушла, и я открыл конверт.
В конверте лежало небольшое письмо и четыре листа бумаги с напечатанным на принтере в столбик и внешне похожим на стихи текстом.
В письме, без всякого обращения, было написано.
«Сегодня, когда я уже твердо знаю, что времени у меня мало и что скоро я без особого удивления и с пониманием неизбежности происходящего попаду туда, откуда не возвращаются, я решил попрощаться с теми, с кем, по моему разумению, должен. А как попрощаться? Да еще и заранее? Позвонить и потрепаться? Не годится. Ерунда это. Вот и решил на прощанье написать письмо. Так мне кажется, будет проще и понятней. Можно обойтись без лишних слов и охов. И без причитаний. Да и Вам, я думаю, так будет легче.
Так уж получилось, что почти все мои близкие уже ушли из жизни и успели раньше попрощаться со мной. Кто-то давно, кто-то недавно. И здесь осталось всего несколько человек, которым прощание со мной будет небезразлично. И Вы один из них. Почему? Наверное, потому, что Вы умеете хорошо слушать других и слышите их. Во всяком случае, так мне показалось. А посему прощайте. И не поминайте лихом. Не болейте. Живите счастливо и долго. На любом берегу».
Ни подписи, ни даты в конце письма не было, и я до сих пор не знаю, когда точно оно было написано.
Но в конце была приписка.
«Ведь не очень уж близко мы с Вами успели сойтись, и я точно не знаю, как Вы отнесетесь к тем страничкам, которые я Вам посылаю с этим письмом. Может быть, мне и не нужно было этого делать. Ведь мы не только добрым знакомым, но и даже очень близким доверяем не всё, не всё говорим и не обо всём рассказываем.
Вот и я Вам об этом никогда не рассказывал, хотя и рассказывал много. Не хотелось. Да и повода, честно говоря, не было. А сейчас скажу, вернее напишу.
В последние несколько лет, еще до того, как я оказался на другом берегу, мне в голову лезли всякие разные мысли, и почему-то я решил их записывать. Наверное, потому, что раньше что-то писал. Писал, конечно, по-русски. Сначала на листочках бумаги, а потом перепечатывал на компьютере. И странное дело. Писал почему-то в столбик, что-то похожее на стихи. Стихи, конечно, не очень. Я их для себя называл – серый верлибр. Почти никому я их не показывал, может быть, пару раз кому-то читал. Постепенно их набралось довольно много. И я дошел до того, что послал кое-что в нашу местную газету. И недавно их даже напечатали. А прошлой осенью, после наших с Вами рыбалок, я написал пару «стихов» про Лонг-Айленд. Их я Вам и посылаю. Прочтите. Думаю, Вы все поймете, и меня поймете, и то, что я хотел сказать, поймете. Почитайте».
Я прочел и письмо, и эти два стихотворения Профессора. Вот они.
Индейский парк
Не спится. Смотрю в прикрытое окно -
На улице еще совсем темно.
И солнце встанет только через час.
Однако надо подниматься
И потихоньку собираться.
Обычные дела:
Чтоб не тревожить никого, не зажигая света,
Умыться, выбросить в ведро салфетки,
Принять таблетки,
Поесть немного творога с вареньем
И выпить мой любимый горький кофе,
Сваренный на электрической плите
На очень медленном огне
Из ароматных, колумбийских,
Смолотых еще вчера
Кофейных зерен.
Потом одеться, убрать постель,
Закрыть бесшумно за собою дверь,
И, не спеша, к машине – там сигареты, зажигалка.
Можно закурить и на рыбалку.
Пустое с пятнами тумана чистое шоссе.
Нечастые машины с ярким светом фар на встречной полосе.
Дорога близкая. Всего минут пятнадцать - двадцать.
Горят огни на согнутых концах опор.
И вот последний светофор,
А через триста метров съезд направо.
Потом налево, и я на месте -
Long Island. Индейский парк.
Бесплатный въезд всю ночь
До девяти утра.
Среди деревьев – вагончики - прицепы и машины.
Причудливые тени,
Тропинки в негустом лесу.
Перебегающие их олени,
И пожилые, и не очень пары на прогулке
С собаками причудливых,
Не занесенных в атласы пород.
Песчаный пляж с табличкой «Не купаться».
Пролив для катеров и яхт
С большими красно-белыми буйками,
И заводь тихая с покрытыми густой травой краями,
В которой с берега и с лодок ловят рыбу.
Видны цивилизации приметы -
Столы, скамейки, туалеты,
Особняки на дальнем берегу,
И пара яхт под парусами.
Последняя звезда,
Встающее из океана солнце,
И тишина, густая тишина,
Перебиваемая иногда
О чем-то говорящими друг с другом лебедями.
Отлив, и еще смоченный водой песок на берегу,
И ни души.
Заброс - и первый снеппер.
Потом еще один. Еще.
И так до девяти утра.
Рыбалка удалась,
И можно собираться
В обратный путь
Другой дорогой
И возвращаться
Не по Sound, а по двадцать пятой,
Без всяких карт,
С заездом в Walmart и в Best Yet.

Крутой обрыв
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
А.Блок. «Незнакомка»

Конец асфальта, круг, тупик.
За ним - крутой обрыв.
Внизу - полоска крупной гальки
С границей грязно-серого - не желтого песка,
Залитого водой и черного в часы прилива.
Сейчас здесь утро и отлив,
И никого не видно.
Лишь чайки плачут над водой,
Купаясь в пятнах рваного тумана.
И против двух камней,
Упавших много лет назад
В пролив с высокого обрыва,
Похожая на призрак-тень фигура женщины,
Вдоль берега бредущей по воде.
И где-то там, вдали за ней,
Восходит солнце.
И скоро снова будет пляжный день.
День сменит вечер,
И в ясную погоду
За темной гладью океанского пролива
Засветятся огни другого штата.
На берегу не будет зонтиков от солнца,
Разбитых стульев, полотенец.
Пляж опустеет -
Под вечер по деревянной длинной лестнице
Все медленно поднимутся наверх.
В домах, стоящих на краю обрыва
Зажгутся окна,
И засверкают лампочек гирлянды,
И тихо где-то музыка польется.
Растопят на верандах барбекю
И будут жарить шашлыки,
Пить пиво, водку или красное вино.
А кто-то включит телевизор
И съест творог,
Запив его зеленым чаем.
Потом наступит тишина,
Огни погаснут,
И прошедший день уйдет.
Взойдет луна,
И все в ночи замрет,
Заснет.
И в пустоту души
Тоскливый, рваный сон придет
И высветит в ночи фигуру,
Плывущую вдали от берега к другому штату.

Прочел и еще долго не мог прийти в себя. А когда мне полегчало, пошел к тому дому, в котором раньше жил Профессор. Там никого не было, но в доме рядом горел свет, и я туда зашел, чтобы спросить про Профессора. Живущая там пожилая женщина мне сказала, что летом приезжала его дочь и к ней заглянула. Она-то и сказала, что в декабре Профессору стало плохо – рецидив. Но мучился он недолго, и уже в январе его похоронили. Никаких подробностей она не знала, видно дочь рассказала ей немного, а самой расспрашивать было неловко, хотя она знала Профессора много лет. Она знала его, как человека непростого, но доброго и хорошего. Каждый раз, возвращаясь с рыбалки, он к ней заходил и делился своим уловом. Она предложила мне посидеть, чаю попить, но я отказался и быстро ушел к себе. Дома у меня была водка, и я выпил, помянув добрым словом Профессора. И еще сказал ему, что стихи его я прочел очень внимательно, и что они мне очень понравились, и что мне жаль, что он раньше мне их не показывал, и что вообще мне жаль, что его здесь нет.
Водка особо не помогла, и всю ночь мне снились странные тревожные сны, в которых я умирал вместе с Профессором.
Утром я проснулся, как обычно, очень рано, в плохом настроении, и понял, что ни на какую рыбалку сегодня я не поеду. Сходил в туалет, умылся, привел себя в порядок, наспех выпил чашку кофе, быстро собрал свои пожитки, закрыл дом, спрятал ключи в потайном месте, сел в машину и уехал домой, как написал бы Профессор, «без всяких карт и без заезда в Walmart и в Best Yet.