Моя милая, бедная маша

Как и всё на свете, университет неотвратимо становился для Искандера прошлым. Он сидел в Большой аудитории Химкорпуса и невольно улыбался, когда Председатель Государственной Экзаменационной комиссии так зачитывал результаты экзаменов:
Рудин – атличный,
Доменецкий – хуруша,
Савникова – удовлетворительный…
Сидевший рядом с Искандером Максим, обладатель самого ехидного в группе языка и карандаша, тихо спросил:
- Откуда это явление?
- Кажется, из филиала академии наук.
- Кажется или точно?
- Точно.
- Звание?
- Думаю, не меньше кандидата наук.
Высокий и неестественно худой Максим выразил уверенность:
- Этот кандидаторус в перспективе академик.
Искандер посоветовал:
- А ты, Макс, оставь его изображение потомкам.
- Всенепременно.
Максим быстро достал карандаш, бумагу и стал набрасывать свое видение председателя комиссии. До кондиции довёл рисунок в садике Лобачевского, где собрались несколько ребят из их группы. Шарж на всех произвёл сильное впечатление. Рудин долго рассматривал рисунок, потом медленно заговорил:
- Особенности фигуры легко было передать. Но всё остальное, в особенности его лицо… Это же лицо лакея, по-своему умного лакея, внимательного и умеющего ждать свой час… Этот многого добьётся. Возможно, со временем он станет главным в том здании, которое у нас за спиной. Макс, ты отдал бы этот шарж мне, ты всё равно его потеряешь?
- Могу подарить. Надписать?
- Обязательно.
В разговор вмешался Евгений, которого все почему-то звали Эженом.
- Макс, ты какого хрена припёрся в Казань? В Питере ты мог больше преуспеть.
- Эжен, я же говорил тебе, что мне не хотелось жить с мачехой. Слава Богу, тебе этого не понять. И ещё… Я же знаю, что промеж собой вы называете меня ЖЛБ, жертва ленинградской блокады. Да, я хреновый патриот города, в котором некоторая высокопоставленная сволочь и просто вороватая сволочь по утрам жрали бутерброды с маслом и красной икрой, а другие…
Дипломы новорождённые филологи получили в первую неделю июля, а в начале следующей недели собрались отметить это событие в одном уютном банкетном зале. Не присутствовали только трое, они уехали домой сразу после получения диплома. Впрочем, никто не жалел об их отсутствии.
Трудно сказать, какие чувства преобладали на этом банкете. Об этом хорошо сказал Виталий Рудин, которому предоставили первое слово:
- Дорогие наши девочки, ребята! Пять лет мы ждали этого момента. Вот и дождались. Кто пойдёт в школу, кто в газету, а кто-то и в науку. Мы должны испытывать радость. Многие из нас её испытывают. А кому-то грустно, а кому-то даже и плакать хочется. А потому грустно, а потому плакать хочется, что сегодня мы прощаемся с молодостью. О нет, не со всей молодостью, у нас ещё есть кое-что впереди. Сегодня мы прощаемся со студенческой молодостью, этим удивительным, специфическим кусочком молодости, совершенно не похожим на школьную молодость или послестуденческую. Судя по выражению глаз, девичьих особенно, я задел тему, которую следовало бы элегантно обойти. Девчонки, я каюсь. У меня хоть и красный диплом, а ощущение такое, что я немножко дурак. И забудем всё, что я говорил. Будем пить и танцевать.
Вдохновенную речь Рудина отблагодарили дружными аплодисментами.
- Хуруша сказал! – сочувственно отозвалась полнушка Лиза.
- Нет! – возразил возмущённый Максим. – Атличный сказано и только атличный!
И с этого момента быстро веселеющие ребята часто стали цитировать человека из академии.
- Татьяна, подай, пожалуйста, вот тот салат!
- Полина, не советую, я его попробовала, он очень удовлетворительный!
- Эх, Макс, не пил бы ты этот подозрительный вермут. Тебе бы с твоими кишками блокадными вон тот шампусик, который не просто хуруша, а атличный!
Наконец медленно хмелеющий Искандер не выдержал и постучал по бокалу. Рудин тут же скомандовал:
- Ша! Спич будет говорить признанный мастер этого жанра. Искандер, прошу.
- Ребята, спича не будет, а будет грустное напоминание. Я ведь тоже улыбался, когда этот, пардон, учёный озвучивал оценки. А потом подумал вот о чём… А ведь под этой деревенщиной я и все мы всю свою жизнь ходить будем. И дело не в том, что он безнадежная деревенщина. Нам деревня много славных имен дала, начиная с Ломоносова. Дело в том, что он великий русский язык в гробе видел и в белых тапочках. Даже когда он станет первой фигурой в том здании, которое позади нас, он по-прежнему будет говорить «атличный», «хуруша», «удовлетворительный». А он вполне может стать первой фигурой в том здании, потому что он подающий большие надежды лакей. Вы посмотрите на шаржевый рисунок Максима… Максим, ты талантливый парень, но не он придет к тебе на прием, а ты к нему приползешь. Простите, если испортил настроение.
А настроение присутствующих действительно было испорчено, в небольшой комнате, которую ребята сняли для банкета, стало очень тихо. Эжен, сидевший слева от Искандера, больно ущипнул его в бок и прошептал:
- Моли Бога, чтобы среди нас не оказался стукачёк!
Напряжение снял Рудин:
- Ребята, Искандер выступил в обычном для него амплуа. Вспомните некоторые роли, им сыгранные., в особенности роль Чацкого. Спасибо тебе, Искандер, что ты вернул нас на несколько лет назад. Спасибо.
И даже раздались хлопки. А Рудин продолжал снимать напряжение:
- Ребята, мы специально сняли этот уютный банкетный зал, где будем только мы и не будет нашего, как бы помягче сказать, отечественного джаза. Мы принесли прекрасный проигрыватель и лучшие записи из фонотеки Эжена. То есть мы будем танцевать под самый настоящий американский джаз. Но немного истории, совсем недавней. Где-то во второй половине сороковых в Советском Союзе, усталом, полуголодном, не залечившем раны, пришла радость под названием «Серенада Солнечной Долины». О, это была не тушёнка, это было нечто!.. Я был пацаном, когда многократно смотрел этот фильм, но часто я смотрел на лица взрослых. Если бы вы видели профили наших отцов, матерей!..
- Видел, и я видел! – выкрикнул Искандер.
А Рудин продолжил:
- Но я видел не только лица зрителей. Я видел, как на некоторых домашних вечеринках под музыку из этого фильма танцевали наши отцы, не сбросившие ещё гимнастёрки, и наши мамы в ветхих платьях…
Кто-то из девочек громко и почти истерично попросил:
- Виталька, перестань рвать душу! Ведь по живому режешь, ещё по живому!
- Всё, умолкаю. Гленн Миллер, герой Второй мировой войны, потому что он погиб где-то в небе над Атлантикой, его знаменитая, бессмертная «Серенада лунного света»!.. Дамский танец, дамы приглашают кавалеров!
Маша, рядом с которой сидел Искандер, встала и, изобразив книксен, сказала:
- Искандер, я пригласила бы тебя, находись ты и на другом конце стола.
- Маша, я очень надеюсь, что ты не случайно сидишь рядом.
- Совсем не случайно.
Под звуки прекрасной мелодии двигались в танце двенадцать пар. Удивительная музыка обязывала красиво двигаться даже тех, кто считал себя плохим танцором. Завороженные этим зрелищем в дверях стояли официантки. А потом танцевали «В настроении» Дж. Гарланда и, конечно же, озорную «Чаттануга чу-чу» Г. Уоррена.
Потом все вернулись к столу. Застольное веселье продолжалось до той минуты, когда шеф-повар тихо сказал Рудину, что главное блюдо готово. Тогда Рудин встал.
- Только что Рамзия сказала, что плов, главное блюдо нашего стола, готов. Он томится, ждёт нас, ждёт нас и чай, без которого плов сирота. Я знаю, что после плова вас потянет на все, кроме танцев, а потому предлагаю потанцевать. Есть на свете одна очаровательная, черненькая хулиганочка, хулиганистее её нет, в этом вы сейчас убедитесь. Зовут её Элла Фитцджеральд. Спела она лет шесть назад две вещи: «Танцы в Савойе» и «Леди, будьте добры». Блеск её джазового вокала не передать, это надо слушать. Кто-то из нас будет просто смотреть и слушать, потому что поспеть за этой озорницей нельзя. Прошу на авансцену мастеров рок-н-ролла: Эжена и Лену, Искандера и Машу, Бориса и Альфию. Прошу!
И раздались дружные аплодисменты.
- Что будем танцевать, «Танцы в Савойе» или «Леди, будьте добры»? – спросил Рудин.
Все три пары улыбались и молчали. Наконец Борис заговорил:
- Мы не новички в желании поспеть за Эллой, полностью слиться с ней. Но «Танцы в Савойе» я не потяну, как хотел бы. Честно говорю. Я пас.
Искандер тоже честно признался:
- «Танцы в Савойе» - это невероятно трудно.
- Это для профессионалов, -добавил Эжен.
- Итак, “On lady Be good”? – подытожил Рудин. – Девчонки, вы готовы?
- Мы в предвкушении, - сказала Маша, кажется, она была самая смелая.
Быстро было освобождено всё пространство, на котором должны были “качаться” и  “вертеться”. И включили проигрыватель.
Господи, надо было видеть танцующих. Они танцевали рок-н-ролл так, как если бы танцевали его каждый день. Конечно, это были самородки.
Рудин так и прошептал: “А ведь самородки!..”
Ребята вертели и крутили девчонок так, как если бы они были куклами. Когда Борис, самый спортивный из танцоров, ловко перебросил партнёршу через себя, посудомойщица Вера, стоявшая в дверях и чуток поддатая, закричала:
- Срамники! Исподнее видать, исподнее!..
Стоявшая рядом с ней официантка одёрнула её:
- Это же рок-н-ролл. Зато какое исподнее. А ножульки-то какие!
А поддатая Вера не унималась:
- Эхма! Стюденты гуляют! Тудыть их растудыть!
И потом наступил момент плова, в который Рамзия вложила свою душу.
Расходились, когда на улице стало довольно светло. Маша и Искандер жили в разных концах города, но, естественно, Искандер вызвался проводить Машу. Много говорили, и разговоры были серьёзные.
- Искандер, я всегда удивлялась твоей способности брать быка за рога, то есть говорить прежде всего о главном. Я имею ввиду твоё напоминание всем о том, что нам суждено будет ходить под этими косноязычными. И, если честно, я очень боялась, что ты сорвёшься на историю вопроса.
- Машенька, я не такой дурак. Все же наши понимают, что не будь октября семнадцатого, мечтой этого лакея было бы обзавестись в своей деревне керосиновой лавкой и снабжать керосином не только свою деревню, но и всю округу. Именно октябрь семнадцатого породил этих уродов, через которых центр будет руководить регионами.
- Маша, скажи честно, чего крутился возле тебя тот московский профессор? Кажется, от него поступило какое-то лестное предложение?
- Было такое. Он присутствовал на защите моего диплома, после чего предложил аспирантуру на его кафедре.
- И?
- Я отказала. И даже не потому, как он глядел на меня. Самое важное: я не люблю Москву. Стоп, Искандер, это не обсуждается. Возможно, это патология.
- Машенька, в таком случае этим патологическим явлением поражена значительная часть населения Союза. Отказаться от жизни в городе, поглощающем сливки страны, людские, материальные. Ты человек решительный.
- Есть такое, в этом я убедилась года два назад...
- Маша, а я ведь знаю о том поступке, который ты имеешь в виду. О нём говорил весь курс два года назад.
- И что ты знаешь.
- Я знаю его в мельчайших деталях. Ты работала в пионерлагере, который был неподалёку от Голубого озера. Однажды на пионервожатском междусобойчике один смазливый хохлёнок сказал, что в войну евреи воевали плохо, прятались за широкие русские и украинские спины... Это он за то, что ты ему отлуп дала. И тут интеллигентная Маша словно с цепи сорвалась. Она подошла к хохлёнку и говорит: “Мало вы наших в Бабьем Яру положили!” И тут же удар правой. – Маша, ты меня бить не будешь!”
- Посмотрим на твоё поведение.
- Начальник лагеря, из фронтовиков, отправил пацана домой уже на следующий день. А вот тебя только через пару дней демобилизовали.
- Всё-то ты знаешь.
- Про Машу я должен знать всё. Ты поспорила с Полиной, твоей коллегой по отряду, что ровно в 12 ночи ты омочишь ноги в Голубом, а потом уйдёшь в дремучую чащу, где пробудешь целый час. А Полина будет находиться от лагеря на расстоянии двух – трёх минут быстрого бега. Ровно через час ты подошла к Полине бледной как полотно. А у тебя, как сказала Полина, был какой-то неестественный румянец. Не могу представить. Что было с тобой там.
- Искандер, мне было страшно там, так страшно, что о некоторых вещах рассказывать не буду.... Главное – я победила себя. Я оказалась смелой, крутой еврейкой. Подобные мне еврейские женщины в военной форме сегодня отстаивают независимость Израиля, его свободу. Всякие мужские нечисти, которые нас, женщин, за людей не считают, бегут от нас и только пятки сверкают.
С такими вот разговорами они через час оказались у дома Маши. Искандер спросил уже в подъезде:
- Дура, ты понимаешь, чем ты рисковала?
- Теперь я не хочу об этом вспоминать, закроем тему. Впрочем, хочу вспомнить всё, что передумала там. А думала о многом. Надо уезжать в Израиль. И не только потому, что я не хочу ходить под Хуруша. Нельзя жить в стране, чьи огромные богатства служат только мизерному количеству людей. Так было до октября семнадцатого. После октября семнадцатого всё повторилось. Номенклатура так или иначе повторила романовский опыт сладкой жизни. О чём думала ещё!.. А, об оружии. Что могло бы случиться со мной, коли б встретила всего двух – трёх здоровых отморозков.. Оружия нет, исход понятен. В этой стране безраздельно оружием располагает только номенклатура. И ещё силовые структуры. И, конечно же, уголовный мир. Всё! Законопослушный обыватель права на ношение оружия не имеет. Он беззащитен. А ведь во времена Романовых оружие было доступно законопослушному обывателю. Страх коммунистов перед собственным народом положил конец романовской практике. Хрушёвская оттепель не внесла никаких изменений в этот вопрос. Уверена, уверена, уверена: все последующие режимы, как бы они ни блудили языком, точно также будут бояться вооружённого народа.
 С такими вот разговорами они ещё какое-то время провели в подъезде. Искандер вспомнил свои ощущения, когда во время рок-н-ролла перебрасывал ноги Маши с левого колена на правое. Хорошие ноги, упругие, запоминающиеся. Искандер крепко прижал Машу к себе.
Она не оттолкнула его, а только улыбнулась.
-  Машенька, я очень хочу тебя поцеловать.
-  Нет, Искандер, всё будет иначе. Поцелую тебя я.
Действительно, Маша поцеловала Искандера, но только лишь лёгким прикосновением.
- Слушай меня, Искандер, слушай внимательно. Ты мне очень нравишься. Но моим первым мужчиной будет мой муж, а мой муж будет непременно евреем.
- Есть кандидатура?
- Да, через месяц он вернется из экспедиции и мы поженимся.
- Маша, ты любишь своего будущего мужа?
- Искандер, он мой суженый.
- Маша, ты будешь вспоминать Казань?
-  Искандер, я люблю всё, что составляет университетский городок. И вспоминать буду тебя, резкого, правдолюбца, иногда несмелого с женщинами... Прости, дорогой, это не провокация, остановись...
Прошло года полтора. Искандер один учебный год проработал в сельской школе в часе езды от Казани. Директор школы, мужик хороший, понимающий молодого, скучающего холостяка, отпустил Искандера с миром сразу после конца учебного года. И где-то зимой позвонил Маше, решился позвонить. Что заставило его позвонить? Потом он решил так: интуиция.
Трубку подняла, по-видимому, мать Маши. И на просьбу Искандера позвать Машу к телефону последовал взрыв боли... Искандер понял, что случилось что-то страшное, но ждал. Только успокоившись, мать сообщила, что Маши нет уже два месяца. Она скончалась при родах. Родилась девочка, прелестная, здоровая, а Маши нет....
Нервы у Искандера была на пределе... Он пожелал матери мужества, терпения и сказал глупость: он очень нежно относился к Маше. Конечно, глупость, думал он потом, ведь “суженый” – то остался, дураки могут ревновать и к мёртвым.
В тот вечер Искандер тихо напился.
Уже на следующий день Искандер посетил Елену Павловну. Всё рассказал. Расплакался.
- Елена Павловна, дорогая, ответьте мне на такой вопрос... Вот если дети рождаются от взаимной любви, то разве может случится такой трагический исход?
- Искандер, всё это красивые мысли, красивая литература, но к реальной медицине она, на мой взгляд, не имеет никакого отношения. И не заставляй меня реветь...
Казань 2016