Separated

Вспоминая свое утреннее пробуждение, я думала о том, как удивительно, сколь мало власти человек имеет над собственными снами. Не в наших силах предугадать, какими будут эти сны и кто предстанет в них перед нами. Мы можем установить четкие границы входа в собственную жизнь, и принять решение оставить многих людей за ее пределами, мы сами выбираем, какой человек больше не сможет переступить этот порог, и каким будет его влияние на наше сознание, решения, которые мы принимаем, чувства, которые мы испытываем. Но так ли это, в самом деле?
Родион снился мне, пусть и не часто, но лишь сны с его участием были более-менее реальными, только в них можно было проследить четкий сюжет, словно в старом, хорошем фильме. Я запоминала слова, картинки, даже его меняющийся образ, словно он взрослел и старел в моих снах, был четким, характерным, слишком запоминающимся. Другие сны я не запоминала, чаще всего мне не снилось ничего, или к утру оставалась лишь пелена лиц, образов, - невнятная и бесполезная картинка.
Мне было необходимо написать Родиону письмо, длинное, детальное, на нескольких толстых листах плотной бумаги. Письмо, которое должно бы заменить все несостоявшиеся встречи, разговоры и воспоминания, которые начинали искажаться в памяти, и которые обязательно нужно было заштамповать на бумаге, чтобы продлить им жизнь, чтобы он снова мог жить в этой памяти, хотя бы иногда. Я старалась вложить в это письмо всю былую любовь, для которой больше не было предназначения в моей новой жизни, все моменты радости, печали и неуверенности, которые хранились на пыльных полках, на самом дне моих воспоминаний. Мне хотелось верить, что это сможет ему помочь, что этот небольшой, но увесистый конверт сможет подарить ему успокоение, утешить его мать, дать надежду на его будущее, без длительных запоев и с желанием жить, любить и изучать мир вокруг, вне меня, без меня, вместо меня в тех самым местах, которые когда-то принадлежали только нам двоим. Мне было жаль, что я не могла пригласить Родиона на праздник, дать ему возможность приблизиться ко мне, взять за руку, поздравить со скорым материнством, просто выслушать, как это часто бывало раньше. Я долго думала, что же я могу сделать для него, как я могу помочь, не разрушая собственный дом, который мне с таким трудом удалось построить, и который был дорог мне.
Взяв в руки черновик, я сумбурно записывала то, что мне удавалось запомнить. Вот ты, и твой новый, придуманный мной, или нами, дом, в котором первый этаж заняла большая гостиная, и во всю её длину растянулся массивный, деревянный стол. На вторых этажах было грязно, тесно и пыльно. Комната твоя была сделана из одних лишь досок, и маленького забитого окна, через которых просачивался дневной свет. Так ли было все устроено внутри твоей души, или это был мир, в котором нас прочно заперло наше прошлое: такое же узкое, тёмное, безрадостное? И были ли такими мы тогда, в неумении разглядеть весь этот мир за прочными ставнями, запертые внутри собственных волнений, переживаний и чопорности?
Вот и ты, только уже вне оков этой маленькой комнаты, на берегу Москва реки, на Воробьёвых, только уже не юный, нескладный, замороченный, но взрослый, в новом чёрное пальто из твида, приподнятый воротник, и как всегда эти черные волосы, хмурый взгляд, но та же улыбка, скрывающая страх и неуверенность от того, что произойдёт в следующую минуту.
Я записывала скоро, стараясь не упустить самое важное. Но в чем было это стремление запечатлеть на бумаге все то, чему не было места в моих жизненных воспоминаниях? Стоило признаться самой себе, что это была отчаянная попытка разобраться, ответить себе самой на вопрос: что пошло не так, и к чему нас это привело. Это было желание найти объяснение, ограничив разрушительность этого желания от моей реальной жизни, которая происходила со мной сегодня, сейчас. И поэтому, объяснить это было возможно только на бумаге. Но для решения, вопросов и ответов, нужны были декорации, нужны были два силуэта: белый и чёрный, на фоне осенней листвы на Воробьёвых, и нужно было, обязательно, чтобы кто-то из нас смог пересилить собственную гордыню и начать разговор.
Я делала тебя лучше, чем ты был на самом деле, видимо желая прожить другой сценарий наших взаимоотношений на бумаге, стараясь дать себе возможность задать вопросы, на которые ты сам никогда не дал бы мне ответа, прийти к разрешению путём, на который у нас настоящих вряд ли хватило бы терпения, достоинства и честности. Приняла я и то, что скучала я не по тому тебе, каким ты стал, а по тому тебе, каким ты был с самого первого дня, и какой я сама была с тобой в начале этого пути. Именно за этим бесновалось моё стремление рассказать о тех нас, которые не претерпели этих разрушительных изменений, внедрить героев из предисловия в саму кульминацию действия, что само по себе было сущим варварством для ободряющего письма. Но что я могла, чтобы сохранить возможность нас, как героев, развиваться и претерпевать изменения, если все это само было разрушительно? Мне пришлось разделить нас по разные стороны, поселить в абсолютно разные декорации, и оставить лишь крохотные островки, на которых нам можно было бы встретиться, поговорить, узнать для себя что-то важное, без чего невозможно было бы перестать видеть это старое, выцветающее кино во сне.
Как необычно было чувствовать эту силу чувств, собранных, по кусочкам, увы, лишь на бумаге. Но ведь не будь их, не было бы ничего, ведь как мало мы сегодня могли сказать в глаза, как мало мы сделали друг для друга. Вот сидит человек напротив, за столиком в кафе, и не хватает слов, тепла, терпения, честности, простоты. И какая чушь: говорят, что мир стал меньше, и как легко людям оставаться рядом, даже на расстоянии. Только если на секунду задуматься, - человек есть, вот он - здесь, втиснутый в угловатый диван, приятно пахнет кофе, гудит толпа. А потом все смешивается, нависает над тобой, словно омут, тебе кажется, что еще точно есть сегодня, завтра, и таких "завтра" будет еще очень много, пусть люди пропадают, сходят с ума, исчезают из чьей-то жизни, ведь это мы - главные герои собственного романа, с нами такое вряд ли когда-нибудь произойдет...
Чернила штамповали мое собственное воображение, писала ли я для тебя, или для нас - действительность растворялась в выдумке, ведь все, что мне необходимо было сделать сейчас, это заставить тебя оторваться от бутылки с виски, протрезветь и продолжить жить, даже если обрамлением для этой, новой жизни, должна была стать придуманная мною самой история.
"В маленьком прибрежном городке, в семейном кондитерском магазине девочка Лиля заворачивала коробки шоколадных конфет..."