Лето 77

1. Звонок из Америки

S позвонил из Америки 23 июня 2007 года, когда по телевизору начиналась трансляция "Алых парусов". В пепельном жилете и мышиных джинсах, с дымчатым шарфом на шее Илья Лагутенко по-кошачьи щурил глаза. "Утикай! В подворотне нас ждет маньяк..."

"Где ты работаешь", - спросила я первое, что пришло в голову, хотя, видит бог, мне это было абсолютно безразлично. "На кого Вы работаете?" - цитатой из какого-то советского фильма отозвался S.

"Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: бить собак, курить табак", - так фрондировал S в четвертом классе, за что был принят в пионеры в последнюю очередь. Кстати, я тоже была в той последней компании, и без всяких собак, притом, просто меня не любила учительница.

Тогда же - в четвертом - S подставил Инге Круминьш иголку, когда та садилась за парту. На вопрос завуча, зачем он это сделал, S ответил, что хочет стать хирургом и практикуется.

После пятого S от нас ушел, потому что переехал с родителями в другой район, но в начале шестого пришел с нами повидаться. Лариса Соснора спросила, как ему новые одноклассники, и он ответил, что такое же говно, как и мы.

После восьмого, когда мы отмечали катанием на лодках завершение экзаменов, S катался с нами. Лодочная станция была недалеко от школы - на Кронверкском проливе напротив Петропавловки, сразу за Иоанновским мостом. На лодках можно было выплывать в Неву. Ну и, конечно, мы с Алкой Мышковой в Неву выплыли, а там течение, волны, ветер... Нам помог незнакомый мальчик - подплыл, резко выбрасывая руки над водой, одним резким движением забрался в лодку и сел за весла, весь такой светловолосый, загорелый... Манера грести у него была тоже резкая.

После окончания школы S пришел на одну из наших классных встреч, но задержался ненадолго. А спустя несколько лет наш общий одноклассник Шестов привел его ко мне в гости. Борода a la "держись, геолог", свитер с оленями... Это было третьего ноября семьдесят шестого года - в мой первый рабочий день. Мы пили на кухне чай, и я демонстрировала молодым людям красный пропуск, на котором золотыми буквами было написано "Библиотека Академии наук". Когда со словами "ну, что же, нам пора" Шестов поднялся, S неожиданно произнес: "Пожалуй, я задержусь". На следующий день он пришел с цветами.

Второго декабря я получала в ЗАГСе свидетельство о разводе. Меня удивило, что дату развода мне поставили ту же - 2 декабря, хотя решение суда было принято еще в сентябре. Когда за мной закрылись двери, и я оказалась в припорошенном первым случайным снегом дворе, высокий молодой человек с длинным рыжим артистическим шарфом на шее, приходивший в Петроградский ЗАГС по тому же вопросу, что и я, протянул мне руку. Мы пожали друг другу руки и рассмеялись. "Давайте это отметим", - предложил он. "К сожалению, я спешу", - отказалась я. А зря - молодой человек был симпатичный, высокий и веселый.

В середине декабря выпал уже настоящий снег, и мы с S стали ездить в Кавголово кататься на лыжах, а двадцать девятого декабря он принес мне елку и в тот день задержался дольше, чем всегда.

В конце января - на каникулы - у него был последний год института - S уехал в Прибалтику, но к моему дню рождения вернулся. Из Прибалтики он привез мне подарок - две большие чашки темно-коричневого стекла. А Шестов, у которого странным образом как раз на мой день рождения оказались какие-то дела, появился накануне вечером. Он принес красные тюльпаны и пластинку с песнями на стихи Юнны Мориц, где Никитины пели:

Были у ежика
Зонтик от дождика,
Шляпа и пара галош.

Весной, кажется, в марте, S защитил диплом. Это событие отмечалось у него дома. Вокруг большого овального стола в гостиной сидели в основном одноклассники S из другой школы, а из нашего класса были только Шестов и я. Мама виновника торжества разливала по кругу чай. Очередь дошла до меня, и я протянула свою чашку. Но хозяйка дома не заметила этого и обратилась к Шестову, сидевшему следом за мной: "Витя, давай свою чашку". Витя свою чашку дал, но когда чай был налит, поставил чашку передо мной. Этот демарш хозяйкой замечен был.

- Витя, ты что - не хочешь чая?
- Не в том дело.
- А в чем?

Повисла пауза. S смотрел в сторону, как будто был тут вообще не при чем. Надо было разбить нафиг их чайный сервиз и уйти, но я сидела, опустив глаза, словно была во всем виновата.

Миновала весна, и наступило лето - лето 1977 года. Откуда-то было известно - во всяком случае я это знала наверное - что две последние цифры гарантируют всем абсолютное счастье в этом году.

В один из своих визитов S поведал о том, как после третьего курса на каникулах ездил в геологическую партию. Там у него был роман с девушкой, которая работала в партии поварихой, но мечтала стать журналистом и писала заметки в какие-то газеты. S излагал все это со смехом, якобы ради одного пикантного эпизода с раскладушкой, сложившейся в самый неподходящий момент.

Да... Две семерки счастье гарантировали, конечно, но, похоже, было это счастье осторожным, как птица цвета ультрамарин из песни, которую Макаревич напишет два года спустя, счастье было осторожным и совсем не спешило появляться на моем горизонте. Тем временем пролетел июнь, и наступил июль, а это были уже не две, а целых три семерки - 777.

"Еще Бабель говорил, что ни один еврей никогда не сможет удовлетворить русскую женщину". С такой неожиданной сентенцией выступил S в воскресенье - третьего июля - вечером, сидя в большом раритетном кресле у меня дома в мансарде на Петроградской стороне.

Прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что имелся в виду рассказ Бабеля "Как это делалось в Одессе", и что S передернул карты. И прошло еще несколько десятков лет, прежде чем в ночном эфире Быкова я услышала анекдот про macho и supermacho.

Закончив процесс несколько раньше, ну, то есть... не доведя его до взаимного удовлетворения, macho говорит подруге: "Извини, сегодня у меня так", а supermacho в подобной же ситуации: "И что - всегда у тебя так?"

А тогда - третьего июля семьдесят седьмого года - S ушел, оставив меня в полнейшей фрустрации.

Всю ночь я писала ему письмо, а закончив, поставила сверху эпиграф:

Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.

Весь день я промыкалась с этим письмом. Приезжала к дому S на улицу Некрасова с утра - видела, как S идет на работу, но не решилась подойти; собиралась к нему в Институт Арктики и Антарктики в Шереметевский дворец в обед - ко мне в Библиотеку Академии наук пришел Витя Шестов, другой мой одноклассник; хотела вручить письмо после работы - S ушел на карате.

Добравшись до дома, я стала обзванивать друзей и знакомых в надежде зацепиться за кого-нибудь, чтобы выскочить из бессмысленной гонки за механическим зайцем, но все - абсолютно все - подлецы! - были чем-то заняты в тот вечер. И тогда, измучившись вконец, я приняла небезупречное с точки зрения вкуса, такое все насквозь литературное, но и в литературном смысле небезупречное тоже, решение отправиться в самое злачное место в городе, а далее - по тексту (см. рассказ Куприна "Первый встречный").

Знатоком злачных мест я не была, но от знакомого студента Театрального института из Еревана слышала про бар "Баку".


2. Бар "Баку"

Бар "Баку" превзошел мои ожидания. В большом, сложно закрученном пространстве зала было дымно и многолюдно. Кавказцы, арабы, blacks, "Welcome to the Hotel California..." - злачность была налицо. И первым ко мне подошел - и это тоже ожидания мои превзошло - атлетично сложенный black.

Темнокожий атлет пригласил меня на танец и, изъясняясь сугубо по-английски, сообщил, что он турист из Соединенных Штатов. Конечно, чем радикальней оно было бы, тем лучше в моем - чисто литературном - случае, но после танца я как-то так дело повернула, что осталась сидеть за столиком одна. Или это black был такой деликатный? Может, правда из Америки приехал?

И вот я за столиком одна, а в центре зала сдвинуто несколько столов, и вокруг - группа грузинской молодежи, а среди них один в рубашке красного с винным оттенком цвета, и то ли это юноша с длинной стрижкой, то ли девушка - единственная за грузинским столом, бывают иногда у грузинок такие... с налетом брутальности лица... однако, для женщины лицо это немного резковато, а для мужчины - слишком изысканно... И пока я так размышляю, герой моих размышлений поднимается, и я вижу  развернувшиеся острые юношеские плечи и узкие бедра, обтянутые темно-синими вельветовыми джинсами.

Voulez-vous un rendez-vous tomorrow?
We could try to say goodbye tomorrow.

После танца студент Тбилисского университета Вахтанг Патараиа, приехавший в Ленинград на практику, к своим грузинам уже не вернулся. "Я заметил твой взгляд", - скажет он несколько дней спустя.

Cara mia mine, the stars are gonna shine forever.
Cara mia mine, the moon is lookin' down on you.

Что интересно, black man попытался подойти ко мне еще раз, невзирая на студента, но стальное "она не танцует" остановило его раньше, чем он успел сказать что-то по-английски. Welcome to the Hotel California.

Был знаменитый бар "Баку",
В придуманном сюжете вечном
Одна за столиком сижу,
Решив связаться с первым встречным.

Я помню, как пружинил пол,
Все в ритме двигались едином.
Хоть первым негр подошел,
Ушла я все-таки с грузином.


3. Маленькая фиалка

Выйдя из бара, мы направились к Невскому проспекту и свернули в сторону Адмиралтейства. Белый перламутровый свет заливал все вокруг, навстречу нам шли счастливые люди.

На Дворцовом мосту я спросила: "Ты был в Эрмитаже?", и мой спутник сыграл этюд - изобразил "Любительницу абсента".

На следующий день в программе были Кировский проспект и Каменный остров, а на третий день он пригласил меня на ужин.

Ужин он приготовил сам. Главным блюдом был фаршированный перец - большие красные перцы с темным мясом и белым рисом внутри. За столом мы пили сухое красное, а на балконе сухое белое. Впрочем, нет, белое на балконе мы пили в другой вечер.

Его фамилия переводилась с грузинского как "маленькая фиалка". Он был строен, юн, изящен, худ. С лицом ангела. Острые нежные ангельские скулы к середине дня приобретали синеватый оттенок, что заставляло его бриться дважды в день.

Я уже собиралась домой, и он был готов проводить меня, хотя, возможно, пройди еще минута, и он прижал бы меня к себе и сказал: "Останься", но в квартиру неожиданно вернулись его товарищи. Причем, вернулись не одни, а с девушками.

Вахтанг не захотел, чтобы я с ними со всеми пересекалась и попросил из комнаты не выходить. Кончилось тем, что развели мосты. И тогда он пошел варить кофе. "Во всех непонятных ситуациях - вари кофе" - прокомментировали бы это сейчас. Девушки вскоре ушли, но мосты уже были разведены в то время.

Читатель наверняка подумал, что в квартиру к грузинам пришли девушки "с низкой социальной ответственностью", но нет, молодые люди привели вчерашних школьниц с абсолютно литературными представлениями о действительности. С неимоверной экзальтацией девушки обсуждали кавказские обычаи, знания о которых были почерпнуты ими исключительно из книг. Венцом всему был рассказ про обычай класть меч между мужчиной и женщиной, если тем случится заночевать где-нибудь вместе. Любительницы кавказских традиций засобирались домой, и препятствий им никто не чинил, более того - даже пошел провожать кто-то. Гостьи ушли, а героиня наша осталась, потому что жила на другом конце города, и попасть туда было уже невозможно. 

Вахтанг принес кофе, а потом вышел, чтобы я смогла раздеться и лечь. Была между нами договоренность, коротко им озвученная - он сказал: "Просто останься". Ничего больше. Никаких уверений, обещаний, клятв. "Еще слышали вы, что сказано: не клянись вовсе <...>?" "Так чем мне клясться? - Не клянись ничем". Но слово "просто" он произнес.

Предполагалось, что спать мы будем в одной комнате. Кровать там была одна, хотя и большая. И одеяло, как вскоре выяснилось, одно, хотя и большое. Итак, Вахтанг из комнаты вышел, чтобы я смогла раздеться и лечь.

Полностью я раздеваться, конечно, не стала, а осталась в черной майке и колготках тоже черных для защиты на случай нападения врага, а в нападении этом я практически не сомневалась, несмотря на договоренность, впрочем, вполне абстрактную.

Так вот, ложась в грузинскую постель в грузинской квартире, где помимо моего юного друга находятся еще несколько грузин, я собираюсь давать отпор, имея для защиты черную майку и черные колготки.

Повествование ожидаемо должно переходить в жанр криминального порно, но... в самый ответственный момент героиня неожиданно засыпает.

Нападения я ждала недолго, потому что, положив голову на подушку, в тот же миг заснула сном праведника, если это выражение уместно в данном конкретном случае.

Проснулась я от света, льющегося из окна. Окно задернуто шторами, но лучи утреннего июльского солнца пробивают их насквозь. Дверь на балкон открыта, легкие золотистые шторы колеблются, непривычные звуки - шелест листьев, голоса птиц - проникают в комнату. Память не сразу включается, я обвожу глазами пространство и вижу рядом с собой юношу немыслимой красоты. Он спит на животе, повернув ко мне прекрасное лицо свое, и спит ничем не прикрытый, одеяла - того, которое одно - он не коснулся.

И вот подносит она к ложу светильник и видит - перед ней лежит прелестный юный бог, смотрит она на красоту божественного лица, на роскошные, умащенные амброзией кудри, раскинувшиеся по белым плечам, из-за плечей видны ей легкоперые крылья, недвижимо покоятся крылья, но легкие перья их колеблются и переливаются из цвета в цвет, смотрит она и любуется, и не может налюбоваться на его красоту. Вспыхнула лампа, и капля горячего масла упала на плечо бога.

Не было ни лампы, ни масла, а было утро, и ранние лучи июльского солнца пробудили его ото сна.

За порогом квартиры ночная договоренность закончилась, и на улицу мы вышли, держась за руки. Вернее, он вел меня за руку - моя ладонь была в его ладони, а шел он чуть впереди. Вахтанг остановил зеленоватую "Волгу" - такими были такси в то время, и она понесла нас сквозь промытое - "день промыт, как стекло" - утро. И все было с нами и было для нас: и ветер, летящий в открытые окна машины, и сырой асфальт под колесами, и резкий утренний свет, и весь просыпающийся на наших глазах город.

Когда такси проезжает Стрелку, я думаю о том, что спустя пару часов мне предстоит сюда вернуться - я работаю в Библиотеке Академии наук, но сейчас Стрелка еще спит, а мы мчимся дальше через Биржевой - тогда Строителей - мост на Петроградскую. Такси ждет, пока он ведет меня до парадной, а потом везет его по утреннему городу назад в Рыбацкое. Так начинается этот день - 07.07.77. Мы договорились, что вечером он придет ко мне - в мою коммунальную квартиру, в мансарду на шестом этаже.

- Что ты хочешь на ужин?
- Жареную картошку.


4. Лютневая музыка XVI - XVII веков

В полдень седьмого числа седьмого месяца семьдесят седьмого года мы с Шестовым пьем кофе на историческом факультете Университета на Стрелке Васильевского острова, и я рассказываю о своем знакомстве с грузином. Шестов - мой одноклассник, выпускник факультета прикладной математики ЛГУ, однокурсник Гребенщикова. Он рад, что кто-то новый появился на моем горизонте, ему, как и всем остальным нашим друзьям, уже порядком надоел мой роман с S, тянущийся с переменным успехом, вернее, неуспехом с ноября прошлого года. Шестов рад, но высказывает желание посмотреть на грузина.

"Звонил молодой человек с акцентом", - церемонно сообщает восьмидесятилетняя соседка Александра Алексеевна, когда я возвращаюсь домой с работы. Вскоре приходит Шестов и в знак лояльности предлагает пожарить картошку, которую заказал на ужин Вахо.

Минут через двадцать раздается звонок в дверь. Я мчусь со всех ног в прихожую, а потом веду гостя по длинному коридору на кухню, не предупреждая об однокласснике. Это обычная наша практика - поставить кого-либо в неожиданное положение, а потом наблюдать, как тот будет существовать в предложенных обстоятельствах. Увидев на кухне у плиты высокого широкоплечего мужчину в фартуке, Вахо, хотя и удивлен, но демонстрирует чудеса гурийской выдержки.

Одноклассник мой удивлен не меньше, чем гуриец. Зная, что придет грузин, он нарисовал себе некий фольклорный образ мачо, а в доме моем появился хрупкий мальчик со смеющимися глазами и копной темных волнистых волос. "В красной рубашоночке хорошенький такой", - будет потом комментировать Шестов тем же тоном, что дразнил меня в шестом классе: "Алдонишина, смотри - Гендельман идет!"

Кулинарное действо тем временем завершается, Шестов - как пишут в пьесах - прощается и уходит, а мы с Вахо садимся за стол есть жареную картошку с помидорами и пить черный горячий чай. Жемчужно-белый свет за окнами медленно розовеет, а потом - сразу, вдруг - наступают аметистовые сумерки.
 
Мы переходим в комнату, я включаю торшер и ставлю пластинку с лютневой музыкой, которую все слушали тогда. Раздаются первые звуки канцоны, и в это время Вахтанг без подготовки - сразу, вдруг - идет в стремительную атаку.

Когда я его отталкиваю, он садится на край тахты и закрывает лицо руками. Меня испугали быстрота и натиск, а молодой человек с акцентом решил, что его отвергли. Герой французского романа на грузинском небосклоне. Любите ли Вы Брамса? Aimez-vous Brahms?

Он сидел не двигаясь, наклонив голову, прижимая ладони к лицу. В его фигуре было столько отчаяния, что мне захотелось отдать ему всю свою нежность. Voici mon corps, ma chaleur, ma tendresse...

Я осторожно касаюсь темных колец волос... тяжелых... блестящих... как будто влажных... Не сразу, но он отвечает на мое прикосновение. Поцелуи его - лето на языке... summer on the tongue...


5. Восемь условий

А хотите, я назову Вам восемь условий хорошего секса?

Первое. Он должен уметь варить кофе по-турецки. Не важно, любите ли Вы Брамса, кофе вообще и по-турецки в частности. Важно, что он уйдет его варить, а это - отказная конструкция, выражаясь языком структурной поэтики, отход назад перед наступлением вперед. Он уйдет, а Вы заскучаете и затоскуете, Вам покажется, что Вы потеряли его навек. А вот это уже предвестие - тоже из области литературоведения термин. Но зато когда он вернется, когда вступит в сгустившийся за время его отсутствия сумрак, и маленькие чашечки будут белеть, а медная джезва темнеть у него руках...

Второе. После кофе - apres le cafe - который Вы выпьете с ним - непременно! - стоя, он должен Вас раздеть. Притом, сделать это быстро и легко. Лучше, чтобы было лето. Он сделает шаг, Вы увидите рядом его глаза, окажетесь в кольце его рук... он потянет язычок молнии вниз, проведет между Ваших лопаток, потом дальше вниз, и Ваш красный сарафан с крылышками упадет к его ногам. И сразу третье. Он должен Вас поднять. Притом, сделать это быстро и легко. И не важно, сколько шагов до кровати! Пусть их будет три, но с первым шагом Вы почувствуете его силу, со вторым - его желание, с третьим - его безупречность. Как он раздевается сам, увидеть Вам практически не удастся - он делает это за пару секунд. А вот тут четвертое. Он должен быть красив. Строен, юн, изящен, худ. Ну, или как Вы предпочитаете, это зависит от темперамента, как говорил в свое время по разным поводам мой одноклассник Юра Руппо.

Пятое. В эту минуту Вы должны сумасшедшим образом его хотеть. И - да, это зависит от темперамента, но аккомпанирует этому все: и то, что он подошел к Вам, как только заметил Ваш взгляд, и то, что он приготовил фаршированный перец, когда пригласил Вас на ужин, и то, как он закрыл лицо руками, когда Вы оттолкнули его, аккомпанирует и то, что он побрился перед самым Вашим приходом, и то, что вышел Вас встречать, и таксист, клеившийся к Вам всю дорогу, увидев подходящего к машине темноволосого юношу, произнес со смесью осуждения, злости и зависти: "А вот и он", аккомпанирует, наконец, и то, что закончив ужин и выйдя на балкон, вы - два юных существа, повинуясь предложенным декорациям, так сыграли сцену "Первый поцелуй", что оказавшиеся в тот поздний час внизу прохожие остановились и аплодировали вам. Эти аплодисменты и звучат сейчас, когда он стянул с себя темно-синие вельветовые джинсы, и ему остается только опереть ладони о кровать у Ваших плеч.

Сколько пунктов там осталось? Три? Ну, во-первых, он никогда не говорил о своих победах и на заданный вопрос ответил: "Ты первая". Во-вторых, в тот единственный раз, когда все закончилось для него раньше, он сказал: "Извини", как только речь вернулась к нему, разумеется. А в-третьих... у него была изумительного цвета рубашка... красного такого, с винным оттенком... Этот оттенок и решал все.


6. Дождь в конце июля

Утром было душно. Что предвещало жаркий день. И Арина пошла на работу в сарафане. За этот красный сарафан с крылышками ей всегда доставалось от начальства. Начальство считало, что в сарафане нельзя писать каталожные карточки.

Ночью Вахтанг не приехал. И не позвонил. Не позвонил даже из аэропорта. Она смотрела на часы: до его самолета оставался час - полчаса - все, самолет улетел.

Месяц назад они познакомились в баре, где грузины отмечали начало студенческой практики. Тогда он пригласил ее на танец и к товарищам своим уже не вернулся. А вчера они отмечали окончание практики, и он сказал, чтобы она ждала его дома, но сам не приехал.

Днем Арина сидела за большим столом на четвертом этаже Библиотеки Академии наук и занималась обработкой нидерландских диссертаций - Nederlandse hroefschriften: ставила на каждую из них шифр - набор букв и цифр, несущий информацию о книге - и на специальных линованных листках формата А5 писала тексты каталожных карточек. Карточки потом печатались  в библиотечной типографии, в подвале, каким-то невероятным раритетным способом - таким, наверное, каким печаталась газета "Искра".

Дело это - обработка иностранной литературы - было довольно скучное, примиряло Арину с ним то, что в руках она держала новые книги, совсем новые, приходившие в библиотеку из разных стран.

Вечером после работы Арина отправилась в бар, где месяц назад они с Вахтангом увидели друг друга. Это был своеобразный такой поход "по местам боевой славы".

Поход оказался успешным, но грозил выйти за рамки мемориальности, поэтому Арина решила уйти до закрытия бара, незаметно для кавалеров. Особенно для одного - баскетбольного роста красавца со смуглой кожей, обучавшегося в ее городе военно-морскому мастерству.

Как обстояли дела у него на военно-морском фронте, неизвестно, но когда он танцевал... В этом он был настоящий мастер и чемпион. Пока Арина делала движение бедрами вправо-влево, он делал то же "вправо-влево", одновременно подавая бедра вперед-назад-вперед-назад быстрыми резкими толчками, успевая при этом еще поддеть своим крепким бедром мужчину, танцевавшего с дамой за его спиной, как бы предлагая тому некое соперничество, притом, "вправо-влево" шло у него какими-то не то кругами, не то восьмерками, а живот... живот вообще подчинялся ритму иному, вероятно, кабильскому - военный моряк был кабилом, как - кстати - и нынешние звезды футбола - Zineddin Lyazid Zidan и Karim Mostafa Benzema.

She's crazy like a fool
Wild about Daddy Cool

She's crazy like a fool
Wild about Daddy Cool
I'm crazy like a fool
Wild about Daddy Cool

Daddy, Daddy Cool
Daddy, Daddy Cool
Daddy, Daddy Cool
Daddy, Daddy Cool

Итак, Арина решила уйти до закрытия бара. Когда объявили последний танец, она незаметно покинула зал, спустилась по лестнице и направилась к выходу. Но в дверях ее остановил дождь.

Это был не просто дождь, это был дождь в конце июля - настоящая стена из водяных струй, которые сверкали в свете уличных фонарей, с шумом разбивались об асфальт, собирались вместе и неслись по Садовой. Действо было торжественным и мощным, как будто орган d'eglise Saint-Sulpice играл Баха.

Выйти в сарафане под этот дождь было невозможно. Арина сделала шаг вправо и остановилась в дверном проеме, в той его части, где створки дверей не раскрывались, стояла там в темноте и смотрела сквозь дверное стекло на дождь, низвергавшийся с небес сплошным потоком. И тут над ее головой раздался голос.

Когда объявили последний танец, Djamel хотел пригласить ту, с которой танцевал весь вечер, но не нашел ее в зале. Он сбежал по лестнице, собрался распахнуть входную дверь и в этот момент заметил ее - ту, с которой танцевал весь вечер, увидел, как она стоит в темноте в дверном проеме и смотрит сквозь дверное стекло на дождь.

"Я вернусь через пять минут", - произнес он. И, действительно, очень скоро Арина увидела, как высокая фигура в зеленой футболке и джинсах несется к ней через улицу, рассекая струи дождя и перелетая пузырящиеся лужи, несется с большим черным зонтом в руке.

Арина шагнула из дверей бара к герою под зонт, и они побежали в сторону Невского проспекта, а там Djamel поймал такси.

Наутро он должен был улетать в Париж и вещи заблаговременно закинул в гостиницу "Европейская" на соседней с баром улице, чтобы не возвращаться вечером в казарму в Пушкин. Там - в "Европейской" - он и добыл зонт, в хороших гостиницах их всегда держат для постояльцев. В Париж Djamel летел к родственникам, а оттуда уже собирался ехать к себе домой - в Алжир.

Еще в машине Арина сообщила: "Только я не смогу пригласить тебя", но Djamel отпустил такси и пошел провожать ее до квартиры.

Арина открыла дверь и предупредила: "Только ни на что не надейся", а Djamel ответил: "Pas de probleme!", что означало - у него не будет претензий.

До его самолета оставалось время, и Арина хотела было постелить ему на полу, и Djamel уже было согласился, но... она представила, как жестко будет ему на дубовом паркете и сказала, что они лягут вместе. "Только ты ко мне не прикасайся..."

Djamel скинул футболку и джинсы, лег на тахту и прижался спиной к стене. А она легла с краю - так, что между ними еще оставалось пространство.

Сто двадцать секунд Djamel был как ангел. И все эти сто двадцать секунд Арина старалась дышать тихо и боялась пошевелиться. А потом он положил ладонь на ее поясницу и притянул к себе.

Всю ночь лил дождь, а утром опять было душно. Но Арина не пошла на работу в сарафане, потому что не пошла на работу вообще. От слова "совсем". Финальный взмах длинных мужских ресниц, и силы покинули ее.

Арина решила взять больничный, который с легкостью брала в любой момент из-за вечного своего низкого давления, а в то утро давление у нее было incontrolable, что в переводе на русский означает "из рук вон".

На следующее утро вдруг резко похолодало. К тому времени наша героиня очухалась, нацепила на себя узкую синюю юбку, голубой банлон, красные на тонком высоком каблуке босоножки и отправилась в центр.


7. Джинсы фирмы Lee

Джанашиа Торнике стоял у Гостиного двора в джинсах фирмы Lee и ждал друга. Еще на нем была джинсовая куртка - наступил август - approaching the end of a summer.

В начале июля, когда я впервые пришла в бар "Баку", в центре зала было сдвинуто несколько столов, а вокруг сидела группа грузинских студентов, приехавших в Ленинград на практику. Все они были красивы и харизматичны, но один был красивее и харизматичнее всех. Задержи я тогда свой взгляд... или сиди он не вполоборота...

Вскоре в семье у него случилось несчастье, и он улетел в Тбилиси.

Он вернулся две недели спустя в черной рубашке, которая невероятно ему шла, с темной щетиной на щеках, которая шла ему столь же невероятно, а еще на нем были голубые джинсы фирмы Lee.

И вот теперь он стоял у Гостиного двора и ждал друга, а я шла мимо по Невскому проспекту в узкой синей юбке и красных босоножках на высоком тонком каблуке.

Через десять минут мы уже выходили из машины на улице Пестеля. Огромная квартира напоминала антикварный магазин, но не квартира была целью нашей поездки. В дальней комнате стоял магнитофон. Торнике вставил кассету и обернулся ко мне с таким видом, с каким Махмуд Эсамбаев бросал свой алый испанский плащ под ноги девушкам, поднимавшимся на сцену с цветами.

"Ме ра мамгеребс удзиро зеца замбахис пери", - зазвучал голос Кикабидзе. Шел 1977 год, фильм Георгия Данелии "Мимино" только что получил приз Московского кинофестиваля, но на экранах еще не появился.

Мне хотелось преподнести Торнике тоже что-нибудь интересное, и я повела его в "Европейскую", где, начиная с первого курса, мы пили с Ленкой Хохловой кофе.

На втором этаже "Европейской" был зал, где завтраки и обеды сервировались a la шведский стол - нечто совершенно невообразимое для советской действительности.

Вскоре после нас в ресторан вошел импозантный мужчина. Он сел за соседний столик и весь обед с интересом наблюдал за нами. Уходя, мужчина мне поклонился, а с моим спутником попрощался на... впрочем, был ли это margalur nina или kartuli ena, я вам с уверенностью сказать не могу.

И еще один подарок был у меня для Торнике. "Кронверк". Мы договорились встретиться там вечером.

"Кронверк", в прошлом - учебная баркентина "Сириус", был пришвартован у Мытнинской набережной напротив Петропавловской крепости. Внизу размещался ресторан, а на главной палубе в носовой рубке - бар. Летом, взяв коктейли, все поднимались на верхнюю палубу, а там - Нева, Петропавловка, Стрелка...

Когда наступало время, которое Теннесси Уильямс в "Римской весне миссис Стоун" обозначил как prima sera, в акватории Невы начинал царствовать один какой-нибудь цвет: в лучшие дни это был pervenche, в иные - gris de perle или бледно-лиловый.

Но в тот день погода испортилась - Nancy en hiver, une neige mouillee, / Une fille entre dans un cafe, мы сидели в рубке, а на палубу вышли, когда корабль погрузился в сумерки.

On etait bien, on se sentait seuls au monde,
On n'avait rien, mais on avait toute la vie.

Мы спускаемся по сходням на набережную, Торнике начинает снимать с себя куртку. "Нет-нет, не надо!" - останавливаю его я, и тогда он обнимает меня за плечи.

Мытнинская набережная продолжится проспектом Добролюбова, справа останется Князь-Владимирский собор, на Ждановской набережной мы свернем в арку большого сталинского дома, пройдем по Офицерскому переулку, а потом дворами и проходными парадными пересечем пять кварталов подряд, чтобы, выйдя из последней арки, повернуть к моей парадной. Ме ра мамгеребс вардебис сунтква какачос пери...

Медленный лифт с застекленными дверцами поднимает нас на шестой этаж. Я не зажигаю свет, чтобы показать Торнике сверкающую огнями телевизионную вышку и темно-фиолетовый силуэт дома с башенками, но он лишь на секунду бросает в сторону окна свой взгляд.

Когда через два дня он надел свою голубую джинсовую куртку, слезы предательским образом появились на моих глазах. Наутро он улетал в Тбилиси, лето стремительно приближалось к концу.

Закрыв за ним дверь, я вернулась в комнату. На письменном столе рядом с книгой Олдингтона "Все люди - враги" лежал листок бумаги. "Улица Коте Месхи, 15" было написано на нем твердым мужским почерком.