Кошки-мишки

Обыкновенные прогулки в необыкновенной стране.
Сказочки для взрослых.


С глубочайшим уважением к
памяти великого писателя
М.А.Булгакова.

Папа, а наша кошка тоже еврей?
Лев Кассиль "Кондуит и Швамбрания"



Глава первая, очень похожая на пролог.
   Шла по улице своего родного города маленькая девочка. Звали ее Николь. Вдруг видит - навстречу ей идет котик. Ах, какой красивый котик шел по улице! Шерстка белая-белая, блестящая-блестящая, так и переливается на солнышке. На лапках шерстка коричневая, будто надел котик сапожки. А усы! Какие же великолепные усы были у котика - просто загляденье. Николь - девочка вежливая - первая поздоровалась:
- Здравствуйте, котик.
- Добрый день, Николь.
   Интересно Николь узнать, как зовут этого замечательного котика. Вот она его и спрашивает:
- Котик, а как вас зовут?
- Зовут меня Котофей Иванович.
- Котофей Иванович, а как ваша фамилия?
- Простая у меня фамилия, Николь, - Рабинович.
- Ой, - удивилась Николь и даже не поверила, - не бывает такого, чтобы Котофей Иванович и вдруг - Рабинович.
- Почему не бывает - вот же я перед тобой. Мы ведь с тобой в Израиле живем, почему бы мне не быть Рабиновичем. Вот если бы я жил, к примеру, в России, то был бы Ивановым.
   Подивилась Николь такому рассуждению, но спорить не стала. Она уже по своему детскому опыту знала: взрослые всегда правы. Котик ее спрашивает:
- А куда ты идешь, Николь?
- Я иду играть на детскую площадку. Вы можете пойти со мной вместе?
- Могу, - ответил Котофей Иванович Рабинович с чувством собственного достоинства.
   Дальше они пошли уже вместе: маленькая девочка Николь и Котофей Иванович Рабинович.
   Вдруг видят - навстречу им идет медвежонок. Ах, какой симпатичный медвежонок. Шерстка черная-черная, гладкая-гладкая, блестит - глаз не отвести. А около ушек шерсть длинная-длинная так и вьется, так и вьется. И большая черная шляпа на голове.
- Странно, - подумала Николь, - такой маленький, а уже в шляпе.
   Хотя и удивилась, но ничего не сказала - ведь незнакомым людям вопросы не задают. Ведь сначала надо познакомиться.
   Поэтому Николь и говорит:
- Здравствуйте, медвежонок.
- Здравствуй, Николь.
- Медвежонок, а как Вас зовут?
- Зовут меня Михаил Потапыч, а фамилия моя  Хаймович.
- Ой, какая у вас странная фамилия для Михаила Потапыча.
- Что в ней странного? Нормальная еврейская фамилия.
- Вот мы и познакомились, - подумала Николь и, собравшись с духом, спросила:
- А что это за кудри у вас, Михаил Потапыч?
- Это не кудри, это - пейсы.
- А что такое пейсы, Михаил Потапыч?
- Это такие волосы, что бы все издалека видели, что я еврей.
- А почему у вас такая большая, черная и страшная шляпа?
- Ах ты, глупая девчонка, - рассердился вдруг Михаил Потапыч Хаймович, - ничего ты в шляпах не понимаешь.
- Хватит ссориться, - сказал им Котофей Иванович, - а пойдемте-ка лучше гулять.
- Гулять, гулять, - обрадовалась Николь. - Ой, Котофей Иванович, какой же ты умный.
- Конечно, умный, - сразу же согласился Рабинович. - У нас всегда в роду мудрецы бывали. Вот кот Баюн, а точнее Борис Абрамович Юнгелевич, например. Умнейший был кот. А какие сказки рассказывал!
- Сказки вы, коты, точно - мастера рассказывать, - вмешался Михаил Потапович. - Кстати, это не про вашего ли родственника великий эфиопский поэт написал: " Все ходит поц и пи кругом"?
   Хотела Николь спросить, что такое "поц", но поглядела на Котофея Ивановича и сочла, что лучше промолчать, ибо тот так разозлился от слов Михаила Потапыча, так раздулся от злобы, так набычился - страшно стало.
- Это для вас, медведей, эфиопский поэт - критерий. Да что вы в поэзии понимаете? Вот мы, коты…
- Да не ори ты, Котофей, ведь не март же сейчас, - примирительно сказал Михаил Потапыч. - Экий ты, брат, оральный. Давай лучше рассказывай, куда мы гулять пойдем.
   От такого дипломатического хода Хаймовича опустились грозно поднятые усы  котика, подобрался воинственно вздыбленный хвост.
- Не знаю точно, но пойдем по стране погуляем.
   Тут вмешалась в их беседу Николь. Хотя она и знала, что в разговоры старших нехорошо вмешиваться. Но все же она родилась в Израиле и немножко прихватила местной культуры.
   - А давайте поедем в Иерусалим, - предложила девочка.
   - В Иерусалим - так в Иерусалим, - согласились  остальные.
   Особенно обрадовался Михаил Потапыч Хаймович. А почему - узнаем в следующей главе нашей истории, хотя вы уже и сами, наверное, догадались.


Глава вторая, транспортная.

- Но ведь из нашего города автобусы в Иерусалим не ходят, придется ехать сначала в Тель-Авив, а уж оттуда… - начал Михаил Потапыч.
- Смотри-ка, у тебя тоже бывают толковые мысли, - съехидничал Котофей Иванович.
   Михаил Потапыч начал нервно наматывать пейсы на палец, явно намереваясь сказать своему товарищу нечто крайне обидное, но тут вмешалась Николь:
- Да не ругайтесь же вы, - миролюбиво сказала она. - Вон автобусная остановка, идемте скорее.
- Точно, надо поторопиться, видимо, скоро автобус подойдет, - сказал Михаил Потапыч.
- С чего это ты решил? - поинтересовался Котофей Иванович.
   - Видишь, как народу много на остановке: видно автобуса давно не было.
   - У нас в стране это не показатель. Час не было - еще час можно ждать. Ты же знаешь, у нас любая работа начинается с чашки кофе. А у водителей автобусов, судя по всему, эти чашки размером с маленький тазик.
  Наши друзья втиснулись в уже приличную толпу на остановке и замолчали, размышляя каждый о своем.
Котофей Иванович рассуждал: " Как далеко шагнула демократия в Израиле! Помню, рассказывал мне троюродный дядя, нет, троюродный дед…  Да, дед двоюродной сестры… Вот кого только? Ах да, точно, моей покойной бабушки. Звали его Бегемот. Грустная была история о том, как не хотели его пускать в магазин, и что из этого вышло. А здесь будь ты хоть кот, хоть медведь - иди куда хочешь, делай что хочешь. Никому до этого дела нет. Все живут прямо по детскому стишку: "Хорошо быть кискою, хорошо собакою, где хочу - пописаю, где хочу - покакаю". Хотя, с другой стороны, если бы у Михаила Потапыча пейсы не красовались, точно кто-нибудь проехался бы насчет "вонючих русских".
   А Михаил Потапыч с тревогой размышлял о том, что в автобусе будет толкотня и ему почти наверняка придется соприкоснуться телом с какой-либо женщиной, а это грех. Большой грех. "Вот как хорошо, - думал он, - жить в некоторых славных и благочестивых районах нашей страны. Есть там, слава Б-гу, отдельные автобусы для мужчин, и никакая скверна не может нас коснуться".
   А маленькая Николь не думала ни о чем серьезном. Она просто радовалась предстоящей поездке, голубому небу и жаркому солнышку.
Прошло минут тридцать, когда в конце улицы показался автобус. Но он пролетел не останавливаясь, ибо с первого взгляда было ясно, что не только человек, но даже и мышь не втиснется в него. Второй автобус пришел через секунду, и вся толпа начало его дружно штурмовать. Даже Михаилу Потапычу оказалось не под силу противостоять дружному натиску израильских домохозяек. Вся троица была позорно отброшена назад и автобус медленно, как удав, переваривающий проглоченного кролика, отвалил от остановки. Оставшись практически в одиночестве, друзья погрустнели. Но тут подкатил третий автобус, они чинно и спокойно вошли в него. Ах, эти чудные израильские автобусы славных компаний "Дан" и "Эгед"! Удобные, комфортабельные, красивые. "Мерседесы" одним словом.
Наши друзья взяли билеты и попытались пройти внутрь салона. Это было не так-то просто, ибо прямо посреди прохода лежало два огромных мешка, наподобие тех, с которыми разгуливает в новогоднюю ночь Дед Мороз. Неподалеку удобно расположился и хозяин этих мешков - солдат, едущий по каким-то своим солдатским делам. Сам воин помещался на одном сидение, а ноги его в грязных, давно не чищеных ботинках располагались на противоположном сидении. При этом глаза служивого были прикрыты, как будто бы он спал, но идущие к ушам проводки указывали, что глаза он закрыл, в упоении слушая музыку. Каждый входящий обязательно спотыкался о мешки, но солдат всем своим видом показывал, что такие мелочи его не касаются.
Усевшись на свободные места, наши путешественники облегчено вздохнули: плавный ход автобуса располагал к покою. Однако как они обманывались! Начали передавать новости. Радио располагалось над головой шофера, и водитель решил, что это именно то, что сейчас желают услышать все пассажиры вверенного ему транспортного средства. Он крутанул ручку над своей головой, и скороговорка диктора заполнила весь салон. Одновременно рядом раздался какой-то бравурный марш, и мужчина, сидевший позади Николь, буквально крикнул в свой мобильник: "Алло!" Перекричать радио достаточно проблематично, но не для израильтянина. Поэтому через секунду весь салон уже знал, что какой-то неведомый Хаим - просто идиот, что иметь с ним дело не стоит, что все плохо и надо искать новые пути. Одновременно, благодаря сидевшей на втором сидении женщине, автобус узнал рецепт приготовления аппетитнейшего "мемуле",а через минуту все уже жалели бедную мать несчастной женщины с пятого сидения, ибо перечень ее болезней и способов борьбы с ними заняли примерно всю дорогу до Тель-Авива.
О, центральная автобусная станция Тель-Авива! Уникальное произведение архитектуры, достойное называться одним из чудес света. Неповторимость данного сооружения особенно проявлялась в его планировке. Человек, впервые здесь оказавшийся, вне всякого сомнения, растерялся бы. Да и как не растеряться, если с первого этажа, направляясь в одну сторону, он оказывался на втором этаже, что логично, зато, повернув в другую сторону, он сразу оказывался на третьем этаже. Причем куда девался второй - неизвестно. Пройдя по третьему этажу и поднявшись на пять ступенек наверх, он был уже на пятом, но, свернув за угол и спустившись вниз на четыре ступеньки, вступал уже на второй  этаж.
Но не только архитектурными изысками славен сей вокзал. Хотя - почему вокзал, почему автобусная станция? Это, в первую очередь, огромный шестиэтажный (если судить по наружным стенам) торговый центр. Сотни магазинчиков, лавочек, киосков в изобилии процветают на всех его запутанных этажах. Торгуют здесь всем: от хумуса до драгоценностей. С витрин на вас смотрят изделия от Картье и Тиффани, Кардена и Версаче, Гучи и Кристиана Диора. Кому золотой Роллекс за 15 шекелей! Покупай духи Баккара и Шанель - всего за десятку! Дольче & Габана, Кельвин Кляйн и Карл Лагерфельд - все вместе по цене одного. Глядя на покупателей всего этого богатства, непонятно только одно: находишься ты в сумасшедшем доме или на демонстрации лохов.
И среди всего этого безумства стоят прилавки, на которых в изобилии представлена такая знакомая, такая ностальгическая литература на русском языке. Продавец - мужчина, средних лет, с интеллигентным лицом бегает от прилавка к прилавку: продает, советует, спорит, просто перебрасывается шуточками. Иногда взгляд его устремляется вверх, тревожно смотрит он на возвышающиеся над его крепостью галереи, откуда нет-нет да и полетит вниз окурок, огрызок или просто плевок - вклад аборигенов в мировую культуру.
Минут двадцать понадобилось нашей компании, чтобы разобраться в хитросплетении лестниц и залов станции. Но природная сообразительность Котофея Ивановича и некоторая доля везения помогли им, и вот уже шикарный автобус мчит их в Иерусалим.


Глава третья, общепитовская.


Впрочем, понятие «мчались» было несколько преувеличенным. Чем ближе становился Иерусалим, тем медленней становилось движение. Казалось, что машины появляются ниоткуда - их становилось все больше и больше. И вот, наконец, движение практически остановилось. Наши друзья немного приуныли, чему виной была самая прозаическая причина, которую не замедлила озвучить Николь:
- Очень кушать хочется.
- У меня маковой росинки с утро во рту не было, - поддержал ее Михаил Потапыч.
- Ты что - наркоман? - издевательски-вежливо поинтересовался Котофей Иванович. - Ишь, маку ему захотелось. Знаем вас: сначала булочка с маком, потом батон с коноплей.
- Настолько глупо, что даже и спорить с тобой не хочется, - пробурчал Михаил Потапыч, отвернувшись к окну.
- Все равно в пробке стоять, - промурлыкал Котофей Иванович, - так хоть поругаемся скуки ради.
   Но Михаил Потапыч не поддался на провокацию и только обиженно сопел.
   Любая пробка все же кончается, кончилась и эта. Наша дружная компания, выйдя из автобуса, тут же направилась разыскивать какое-нибудь местечко, где можно было бы перекусить. Это оказалось не так уж просто. Некоторые с ходу отвергались Михаилом Потапычем как недостаточно кошерные. Некоторые вызывали такое отвращение своей грязью, что не то чтобы кушать, а заходить в них не хотелось. Наконец друзья увидели вполне приличное, на первый взгляд, заведение, под незатейливой вывеской "Центр фалафеля Шмулика". Заглянув вовнутрь, они сочли его достаточно чистым и уютным, чтобы войти. Ах, какой это был зал! Великолепные зеленые шторы времен подмандатной Палестины художественно-рваными волнами величаво ниспадали вниз. Пластмассовые столики горделиво выставляли свои покривившиеся ножки. А пол! Этот потрясающий, почти мраморный пол! Стены заведения были когда-то выкрашены в розовый цвет, который и сегодня проглядывал в разных местах зала сквозь нанесенные на него последующие слои. Венчало все это великолепие огромная золотая рамка с каллиграфическим текстом, гласившим, что заведение кошерно. Наши герои скромненько примостились в углу этого прекрасного и, несомненно, образцово-кошерного зала.
Котофей Иванович подошел к стойке, за которой огромной массой громоздилась мощная женская спина.
- Сладенькая моя, - ласково промяукал Котофей Иванович.
Спина развернулась и на поверку оказалась прелестным розовым блином с крепким и уверенным пятачком посредине.
- Хавронья! Ты ли это? - всплеснул лапками Котофей Иванович
- Это там я была Хавроньей, - несколько обиженно ответствовала наша замечательная свинка, - а здесь я просто Хава.
   И она величественно повела своими могучими плечами. При этом все ее золотые украшения заблестели в мертвящем свете неоновых ламп. А украшений было много: массивные золотые цепи трижды обвивали ее шею, на каждой руке было минимум по два браслета, причем на двух из них переливались всеми лучами радуги несколько уж очень драгоценных камней. Про кольца и говорить не приходиться. Только толстые мизинцы избежали участи попасть в плен массивным перстням из самого лучшего "самоварного" золота.
Котофей Иванович невольно сморгнул несколько раз, что было истолковано Хавой как восхищение всем ее великолепием.
- Шо? Нравится? - улыбнулась она.
Хитрющий Котофей Иванович дипломатично промолчал и быстренько перевел разговор на другую тему.
- Нам бы покушать, милая Хава.
Тут только Хава заметила и спутников обаятельного кота.
- Ой, яка гарная дивчина! Як же тоби кличут?
   Николь первый раз услышала украинскую речь и посему была немного смущена и удивлена. Но догадалось, что спросили ее имя.
- Николь.
- А як же это по-нашему, на иврите? - тут же поинтересовалась Хава.
- Не знаю, - пролепетала девочка.
И опять исправил положение умнейший кот.
- Хава, так что же поесть можно?
- Да шо хошь. Вот хвалафель есть, вот пита, хумус, тхина. Выбирайте.
   Тут к стойке подошел Михаил Потапыч.
- А скажи ты мне, какой у вашего заведения кашрут? Бадац, я надеюсь?
- А як же ш, - даже возмутилась Хава. - Другого не держим.
- Тогда нам три питы с хумусом, тхиной, фалафелель, чипсы и три "Кока Колы".
   Не прошло и двух минут, как друзья с аппетитом уплетали свежие питы с ароматным фалафелем, а достойнейшая Хава, изящно распластав на прилавке свой необъятный бюст, с улыбкой наблюдала за ними.
Зал был практически пуст. Всего одна семья располагалась за одним из столиков. Зато какая это была семья! Прекрасная, дружная, настоящая израильская семья.
Вполоборота к нашим друзьям сидел сам отец семейства. В свете ламп блестела его обритая до зеркального блеска голова, на которой неизвестно как держалась кипа величиной с мелкую монету. На мощной шее тускло поблескивала золотая цепь толщиной с детскую ручку. Тучное тело облегала мятая футболка, а вместо брюк на нем были шорты, обнажавшие нижнюю часть спины до такой опасной грани, что казалось: еще сантиметр и можно будет утверждать, что мужчина сидит на стуле голым задом. Да и назвать этот предмет его одежды шортами мог только израильтянин, во всем остальном мире это называется "трусы в горошек". Мужчина периодически "нырял" головой, как пеликан, достающий из воды плывущую рыбу. Это он впивался зубами в питу, наполненную всем, что можно было найти в заведении милейшей Хавы. Потом поворачивался с набитым ртом к своей супруге, сидевшей рядом, и продолжал разговор. При этом куски фалафеля, чипсов и овощей летели во все стороны. Толстые пальцы сжимали питу так страстно, что она лопнула в некоторых местах, и хумус с тхиной стекал между перстов едока на стол.
Женщина была в такой же мятой майке и странных брюках, цветом своим заставлявших вспомнить старинное определение "серо-буро-малиновые в крапинку". Для создания полной цветовой гаммы дама под свою белую футболку надела черный бюстгальтер. Перед женщиной стояла огромная тарелка чипсов, которая таяла буквально на глазах, хотя дама и не выглядела истощенной от голода.
Детей было почти трое: младший должен был появиться на свет месяца через два, старший сидел за столом с родителями и пил "Шоко", сжимая своей пухлой ручонкой пакет так, что не всегда струя напитка попадала ему в рот, отчего и вся грудь его, и все лицо были в сладкой и липкой жидкости. Средненький же мальчонка, по-видимому, поставил перед собой задачу натереть грязноватый пол ресторана до больничного блеска. Он то бегал по полу на четвереньках, то просто ложился и перекатывался на нем, то полз по-пластунски. Иногда он вскакивал и своей черной от грязи пятерней вытаскивал изо рта соску и судорожно запихивал туда горсть чипсов из маминой тарелки.
Николь, уже успевшая помыть руки, тихонько спросила у Котофея Ивановича:
- А как же ему родители позволяют такими руками кушать?
Котофей Иванович мрачно пошутил:
 - Зраза к заразе не пристает.
  Но тут же устыдившись своих слов, добавил торопливо: 
   - Я этого, милая Николь, и сам не понимаю. Да и что на них пялиться, давайте лучше кушать.
   И наша троица с удовольствием продолжила свою трапезу.
   Поев, Котофей Иванович пошел расплачиваться.
- Как же ты сюда, в Израиль, попала, милейшая Хава?
- А шо?
- Да нет, я просто так интересуюсь. Мне всегда казалось, что ты и Израиль - взаимоисключающие вещи.
   - Только не надо. Як приехала, як приехала? Легко. Сначала поехала сюда як туристка. Потом нашла работу, чуток попрацувала и встретила свого Шмулика. Он хоть и тайманец, а хороший человек. Научилась я блюда ихние готовить. Потом гиюр прошла, в синагогу стала ходить. Сейчас вот працую в нашей мисаде.
- Так это все ваше?
- А як жешь!
- Ну, пойдем мы, любезная Хава, нам еще Иерусалим посмотреть надо.




Глава четвертая, иерусалимская.

  - Надо обязательно посетить Стену Плача - вдруг решительно заявил Михаил Потапыч.
   - Разве это интересно - смотреть на какую-то стену? - высказала свое мнение Николь.
   - Это не стена, - сердито огрызнулся Михаил Потапыч. – Это…
  - Стена - она и есть стена, - вставил «свои пять копеек» Котофей Иванович. - Не морочь ребенку голову.
   - Так что это за удовольствие - смотреть на стену? - не унималась Николь.
   - Это не стена, - наконец-то нашел, что сказать Михаил Потапыч. - Это остатки Иерусалимского Храма. Святое для нас место. Чему тебя только в школе учат?
   - А я и не хожу в школу, - обидчиво поджала губы Николь, - я только в садик хожу.
   - Ну ладно, ладно, - примирительно протянул Котофей Иванович, - пошли.
  И почему-то ухмыльнулся.
- Чего это ты лыбишься? - подозрительно глянул на него Михаил Потапыч.
- Да так, - уже открыто улыбнулся кот, - просто предвкушаю встречу с родственником.
- С чего это ты решил, что кого-то из своей родни у Стены Плача встретишь? Впрочем, у тебя, похоже, повсюду родственники.
- Все мы, евреи, братья, - уклончиво сказал Котофей Иванович, - как будто у тебя семья поменьше.
- Да уж не такая, как твоя.
- Значит не выполняете вы главнейшую нашу заповедь: пру вэ рву - плодитесь и размножайтесь.
- Да куда уж нам, медведям. Это вы, коты, так прете и так рвете, что житья от вас не стало.
   Так, неспешно переругиваясь, вышли они на большую площадь, где копошился огромный человеческий муравейник.
- А как же мы Николь одну на женскую половину пустим? - всполошился вдруг Михаил Потапыч.
- Не волнуйся, - отвечал Котофей Иванович, - сейчас я все устрою. И он быстрыми шагами направился к некому коту, стоявшему с протянутой рукой недалеко от входа. Кот был стар, несчастен и жалок. Один глаз его скрывала черная повязка, седая голова беспрерывно тряслась, железный костыль, казалось, с трудом удерживал сгорбленное, немощное тело. В довершение всего огромный кровавый шрам тянулся по всей его морде. При взгляде на него, рука непроизвольно тянулось к кошельку, чтобы малой толикой денег помочь несчастному животному.
- Базилио, братец, как поживаешь?
Старик непроизвольно дернулся, быстро осмотрелся по сторонам и исподлобья взглянул на звавшего его Котофея Ивановича.
- Тише, тише - прошептал он, - и, пожалуйста, без имен.
Он еще раз оглянулся и, увидев, что никому нет до них дела, ковыляя, подошел к нашим друзьям.
- Здорово, Котя, давненько не виделись.
- Да, братец, время-то бежит.
- Хорошо, что не на время, - засмеялся Базилио собственному каламбуру. - Ну что, пойдем к нам в гости.
- Да мы бы хотели сначала к Стене Плача подойти. Вот познакомься - эта очаровательная девчушка - Николь, а это наш друг - Михаил Потапыч.
- Что вы там не видели? - удивленно спросил Базилио.
- Надо же Николь нашу святыню показать, да и Михаил Потапыч уже почти год, как здесь не был.
- Ладно. Одень кипу и идите, а я пока девочку к Алисе подведу, - и он мотнул головой в сторону благородной лисицы в длинном, до полу, черном платье и парике, делавшем ее похожим на чернобурку.
   Но вдруг единственный глаз его увидел кого-то в толпе и сверкнул каким-то адским огнем. Усы встопорщились, тело напряглось, как у ягуара, вышедшего на очередную охоту и увидевшего отбившуюся от стада газель.
- Подождите-ка минутку, - прошептал он изменившимся голосом и нырнул в толпу, припадая на здоровую ногу сильнее обычного.    Секунду спустя он уже оказался рядом с человеком средних лет, одетым достаточно странно для этого места.
  Невысокого роста, с короткими ногами и сильно выпирающим животом, он горделиво нес свое тело, облаченное в тренировочный костюм. При этом на ногах его красовались кожаные туфли, приобретенные, несомненно, в магазине Берлути.
Единственное, что роднило его с израильтянами - массивная, в палец толщиной, золотая цепь, прочно охватывающая его могучую шею, а точнее - то место, где она находится у обычных людей. Остановившись возле здоровяка, Базилио начал что-то довольно быстро ему говорить, стараясь в то же время не упустить из вида подходы к своему собеседнику. Любопытство взяло верх, и наши друзья начали пробираться поближе к этой парочке. До них уже стали доноситься отдельные слова: «единый народ», «еврейская святыня», «мы, евреи», когда они увидели, как Базилио достал что-то из своего лапсердака, вручил незнакомцу и начал молиться, раскачиваясь все сильнее и сильнее. Мужчина наблюдал за всем происходящим с видом толстого кролика, застигнутого внезапно на лесной тропе голодным удавом. Базилио вдруг резко остановился, вынул из кармана ручку и листок бумаги, торжественно вручил их собеседнику и даже отвернулся, давая ему возможность написать записку. Взяв листочек, он ласково - насколько это было возможно при его бандитской роже - посмотрел в глаза толстяку и что-то также ласково и тихо сказал. Обомлевший "кролик" достал из кармана бумажник, вынул оттуда несколько бумажек и вдруг изумленно закрутил головой - Базилио исчез. Это было так неожиданно, что даже наши друзья, следившие во все глаза за происходящим, ничего не успели увидеть. Мужчина еще несколько минут покрутил головой, махнул рукой и начал пробираться к выходу. Когда он проходил мимо нашей троицы, они явственно услышали его стон: "Как последнего лоха! Надо же!"
Прошло несколько минут, в течение которых Котофей Иванович и Михаил Потапыч вертели головами во все стороны, пытаясь найти в галдящей толпе Базилио, пока не услышали где-то рядом его негромкий голос:
- Пошли что ли, чего здесь стоять.


Глава пятая
О друзьях-товарищах.

Минут через пять вся честная компания уже бодро шагала в направлении Мусорных ворот. Выйдя из Старого города, они остановили такси. Не прошло и четверти часа, как они уже входили в шикарную квартиру, расположенную в одном из домов престижнейшего иерусалимского района Холиленд.
- Присаживайтесь, друзья, где хотите, - радушно проговорил Базилио. - Я сейчас только себя в порядок приведу, а Алиса что-нибудь на стол сообразит.
   Оробевшие друзья боязливо присели на краюшке роскошного дивана и, положив руки на колени, тоскливо поглядывали друг на друга. Через несколько минут в комнату стремительно вошел пожилой кот, достаточно высокого роста, с тщательно причесанной хитрой мордой и, увидев изумление гостей, раскатисто рассмеялся:
- Что, не узнали?
Продолжая смеяться, он подошел к прекрасному дубовому буфету, прежде явно украшавшему один из аристократических домов английских хозяев Иерусалима, достал оттуда бутылку настоящего "Наполеона" и воскликнул:
- Прошу к столу. Пока Алиса там хлопочет, надо же убить время.
- Как это – убить? - поинтересовалась Николь, не очень-то разбирающаяся в идиоматических выражениях.
- Как, как, - ухмыльнулся своему каламбуру Базилио, - но не из пистолета же.
- Базилио, не морочь ребенку голову, - сказал Котофей Иванович, - а лучше последуй совету радио.
- Не понял, - нахмурил брови Базилио.
- Слышишь, что поют, - и Котофей Иванович указал на последнюю модель " Панасоника", из которого доносилась известная израильская песня "Аливай". - Наливай, перестань тянуть меня или себя за хвост.
Базилио достал из того же буфета великолепные хрустальные бокалы, плеснул в них коньяку и сказал, подняв свой:
- Лехаим, бояре!
Выпив, он облизнул свои усы и, удобно расположившись в громадном кожаном кресле, спросил:
- Что же, просто так вот и путешествуете? Бесцельно? Вот, помниться, один наш родственник в довольно пестрой компании синюю птицу счастья как-то искал. Тоже все путешествовал. Вот и вы бы какую-нибудь птичку бы поискали, что ли.
- Эх, Базилио, - вздохнул Котофей, - какие сейчас птицы счастья, да еще синие. Только что куры замороженные, но они от холода посинели, а так они совсем даже не синие.
- А у вас, котов, - неожиданно подал голос Михаил Потапыч, - все счастье в жизни - птички. Поймать да съесть, а цвет вам ни к чему.
   - Слышишь, Миша, - мгновенно огрызнулся Котофей Иванович, - я же не говорю, что у вас, медведей, все счастье в том, что бы сосать…
   - Что?! - взревел Хаймович, да так, что не только маленькая Николь, но и Базилио подскочил в своем кресле, а в дверь просунулась встревоженная мордочка Алисы. - Что ты сказал?
   - Да еще и не сказал, а ты уже орешь, как потерпевший. Даже не дал мне договорить, - казалось обиженно, но с удовлетворением в голосе произнес Рабинович, - я лишь хотел сказать, что для вас, медведей, счастье в том, чтобы зимой в берлоге лапу сосать.
- Ах, ты про это, - резко сбавил обороты Михаил Потапыч, - да, это неплохо. Совсем неплохо…
   И он мечтательно прикрыл глаза. Однако через секунду встрепенулся:
- Да разве у нас в Израиле есть зима!
- Конечно, есть!
- Угу, снега нет, морозов нет, ни льда, ни коньков, ни лыж, ни шуб, ни шапок. Дождь, да и то не всегда, ветерок, плюс 15, вместо шуб - рубашки с длинными рукавами, а на ногах - вместо сандалий - обычные ботинки. Какая же это зима?
 - Какая, какая? Хреновая, - ухмыльнулся Базилио, и все рассмеялись незамысловатой шутке хозяина дома.
 - Повторим что ли, - потянулся к бутылке Котофей Иванович.
   - Скажите, пожалуйста, - вдруг прозвучал неуверенный голос Николь, о которой взрослые несколько позабыли в пылу разговора, - а что сейчас делают Буратино и его папа?
   - Да, да, Базилио, ты же столичный житель и,  наверно, в курсе, как поживают наши общие знакомые. Поведай провинциалам кто и как? Ведь я слышал, многие сейчас здесь живут.
   - С папой Буратино как раз все понятно, - засмеялся Базилио. – Карло - он и в Африке Карло. Что он может делать в Израиле? Вкалывает как папа Карло. А вот сыночка жаль. Они же там продали свой кукольный театр, а когда сюда приехали, Буратино все деньги в акции вложил. А связываться с израильскими банками - это все равно что денежки в Стране Дураков в землю зарыть и ждать, когда они тебе доход принесут. Сейчас бедняга все больше по судам таскается - пытается хоть малую толику вложенных денег спасти. Но сомневаюсь я, ой, как сомневаюсь, что ему это удастся.
   - Жалко паренька. Надо было ему все же идти учиться.
   - Золушку помнишь? Как была дурой…
   - Базик, - послышался с кухни голос Алисы, - тут же дети.
   - Дети сейчас и не такое знают. А потом, говори, не говори - Золушка от этого умней не станет.
   Николь, конечно, слышала о Золушке, но вот почему та вдруг оказалась дурой ( а Базилио был прав - с этим словом она была знакома) - не понимала. А между тем почтенный кот продолжал:
   - Только раньше она была дурой малолетней, а теперь стала дурой старой. Все принца своего ждет. Когда он за ней прибежит в сапогах-скороходах. Не может понять, что рекламная кампания по продаже обуви закончилась. Спору нет, кампания была раскручена умело - принц давно уже олигархом стал. У него такие девочки в окружении. Одна к одной, как охрана у Каддафи, а эта все ждет.
   - Да, да, - встрепенулся Котофей Иванович, - этот Шарль Перро отлично провел кампанию. Даже одного моего родственника привлек к этому делу. Он сапоги, помнится, рекламировал
   - Хватит о родственниках. Как же она, бедняжечка, живет? - участливо спросил Михаил Потапыч.
   - Как и раньше. Ведь она, кроме как чистоту наводить, ничего не умеет - вот и перебивается уборками. Хотя, почему перебивается? Занята с утра до вечера: одна вилла, другая. Принцев много, но все уж заняты.
   Базилио встал с кресла и подошел к роскошному книжному шкафу, где за стеклом ровными рядами выстроились книги.
- Так, давайте пройдемся по списку,- сказал он и распахнул дверцу.
- Вот Емеля. С печи перебрался на тель-авивскую мостовую, но работать так и не хочет. Умирать будет, а работать не начнет. Я его несколько лет тому назад встретил: оголодавший, злой, несчастный. Говорю ему: "Что же ты, брат, делаешь? Надень-ка лучше кипу и вперед - к Большой синагоге. Делать все равно ничего не надо, но денег - не я наплакал. Стой себе, а лучше сиди, да рассказывай всем о своей несчастной судьбе". Послушался. Сейчас звонит иногда, прямо с рабочего места, благодарит за науку. Или вот Маугли. Дикий был, ну, совсем дикий, когда сюда приехал
   - Но Маугли-то почему! - вскричал Михаил Потапыч, - он-то с какой стороны еврей?
   - Эх, Миша, Миша, - откликнулся со своего кресла Котофей Иванович, - ты что, газет не читаешь? Там в Индии нашли потерянное колено Менаше. Вот он и есть их полноценный представитель.
   - Точно, - подтвердил Базилио, - но толку-то? Он же ни к чему не приспособлен: работать не умеет, учиться не хочет. Я ему и посоветовал попробовать во власть просочиться. А он мне: "Да как же я… Да не знаю… Да не умею…" Тут я ему и прочитал вот это.
     Базилио повернулся к полке, снял одну из книг. Раскрыл ее и с пафосом процитировал: "У них нет Закона. У них нет своего языка, одни только краденые слова, которые они перенимают у других, когда подслушивают, и подсматривают, и подстерегают, сидя на деревьях. Их обычаи - не наши обычаи. Они живут без вожака. Они ни о чем не помнят. Они болтают и хвастают, будто они великий народ и задумали великие дела в джунглях, но вот упадет орех, и они уже смеются и все позабыли".
   - Ну как вам? Никого не напоминают?
   - Никогда еще не слышал столь точной характеристики нашего Кнессета, - вскричал тут Котофей Иванович, - откуда это, друг мой?
   - Киплинг, "Маугли", глава о бандерлогах, - с усмешкой промолвил хозяин дома.
   - Так он уже там? В Кнессете? - с дрожью в голосе спросил Михаил Потапыч.
   - Пока еще нет, но это вопрос времени - он уже на подступах. А чему ты удивляешься, ведь он с ними одной крови.
   - Про кого еще знаю? - задумчиво продолжил Базилио. - Храбрый портняжка, например. Он же ужас, какой воинственный. Посему, как приехал, так сразу в армию запросился. Но поскольку Израиль с людоедами не воюет, то и знания его оказались не востребованы. Зато его лозунг "Одним махом семерых побивахом"  нашел живейший отклик - назначили мальчонку в пресс-службу нашей армии. Он в том же духе теперь о наших победах над Хизбаллой и ХАМАСом повествует. Джельсомино. Ну, этому совсем просто было здесь адаптироваться. Он же в стране лжецов уже пожил. И попел. Вот и у нас поет.
   - Много в Израиле на пение заработаешь, - скептически ухмыльнулся Рабинович.
   - А он пивную линию открыл, дезодорант для ног рекламирует - мало ли как можно деньги зарабатывать. А вот это, Михаил Потапыч, для тебя. А то ты на нас все обижаешься - часто родственников своих вспоминаем. Вот и ты погордись своим собратом.
   С этими словами Базилио протянул Хаймовичу увесистую книгу. Тот с некоторым изумлением увидел на обложке знакомое имя - Винни Пух.
   - Винни очень быстро сообразил, что к чему, не смотри, что у него в голове опилки, - сказал хозяин дома. - Заявил, что "Пух" - это типично еврейская фамилия…
   - Нет такой вещи в природе, которую еврей не может приспособить под свою фамилию: шлагбаум и циферблат, нафталин и флигель, окунь и пекарь…
   - Вот-вот, - продолжил Базилио, - а когда услышал, что тут реки медом текут, все бросил - и сюда. Но тут выяснилось, что сопелки и пыхтелки тут никому не нужны. Тогда стал он писать винники и евреизмы. Успех - сумасшедший!
   Базилио открыл книгу и начал читать. Читал он плохо, примерно, как Пьеро, но где же в Израиле он мог увидеть другую манеру актерской игры:
От рассвета до заката
Еврей обманывает брата.
А от заката до рассвета
Еврею сниться гойка Света.

Хорошо живет еврейский Пух!
Или это только ложный слух?
Если он писать не станет,
То совсем в забвенье канет.
Вот! Фиг вам - не дождетесь!

И не важно, что он пишет,
Сам себя он ясно слышит.
А когда себя он слышит,
Денежка в кармане дышит.
Вот! Но не очень большая…

Везде, где, не зная сомненья,
Политику варят и жарят,
Найдется особое мненье,
Которым евреи одарят.

Куда мы с Хаимом идем - большой-большой секрет.
И не узнает гой о том, нет-нет, и нет, и нет…

   Его декламацию прервало появление Алисы, толкавшей перед собой изящный столик на колесиках. А на столике…



Глава шестая, гастрономически-лингвистическая.

Чего только не было на этом столике! В хрустальной вазочке лежала внушительной горкой черная икра. А рядом в вазочке поменьше - янтарного цвета настоящее масло. На тарелочках были выложены: порезанная почти с математической точностью красная рыбка, розоватый, с белыми прожилками окорок, и ветчинка, и балычок, и домашняя колбаска. В салатнице, украшенной пахучей зеленью с любовью были выложены порезанные помидорчики, огурчики, редиска и перец. На отдельном блюде - соленья: зеленые помидоры, малосольные огурчики, маринованный чеснок, соленые грибочки. И, конечно же, он - запотевший графинчик с тем напитком, который французы называют "вода жизни", а весь остальной народ кличет по-простому: "водка". Выставив это все на стол, Алиса сказала:
    - Ну, давайте сначала закусим, а потом я подам наши любимые сосиски в томатном соусе.
Коты засуетились и, потирая лапы, начали усаживаться поудобнее.
- Николь, сейчас я тебе бутерброд с икоркой сделаю, - ласково сказала Алиса, беря кусочек белого хлеба.
В этот момент с дивана послышался какой-то странный звук. Все оглянулись и увидели Михаила Потапыча, сидевшего с грустными глазами. Было ясно, что это он не удержался и сглотнул слюну.
- Господи, - вскричала Алиса, - а про тебя-то я и забыла. Подожди, сейчас и тебе дам что-нибудь.
Она вскочила со своего места и бросилась на кухню. Наступило неловкое молчание. Но уже через несколько секунд появилась Алиса, решительно сдвинула часть великолепной фарфоровой посуды, которая стояла на столе, а на освободившееся место поставила одноразовые тарелку, стаканчик и положила сделанные из той же пластмассы вилку и нож. Рядом с ними появились пластмассовые баночки с хумусом, тхиной, салатом хацелим и прочими блюдами израильской кухни.
   - Кушай, Мишенька, пожалуйста, - виновато промолвила она, - все - "Бадац", специально держу. На всякий случай.
   - А вот и случай представился, - радостно возопил Базилио, чтобы снять напряженность момента, - приветствуем наших дорогих гостей, рад встрече, со свиданьицем, ура, товарищи!
   Началась обычная трапеза, прерываемая лишь просьбами передать друг другу то или иное блюдо. Изредка с некошерной части стола слышались одобрительные восклицания в адрес той или иной закуски. Через некоторое время Алиса принесла кастрюльку, где, в аппетитно пахнущем томатном соусе, плавали, порезанные на кусочки, сосисочки, и все с удвоенным аппетитом принялись за это, воспетое классиком, блюдо. Или почти все, ибо для Михаила Потапыча была принесена курица, не очень жирная, но очень кошерная. Ставя курочку на стол, Алиса не преминула заметить:
   - Вот, кстати, одна из причин моего переезда сюда. Всегда мне доставалось за мою любовь к курятине. А я готова ее есть на завтрак, обед и ужин 365 дней в году. И тут выясняется, что я не одинока. Еще несколько миллионов израильтян, от младенцев до глубоких стариков, разделяют мои кулинарные пристрастия. Вот я и подумала, что если раньше, чтобы удовлетворить свои потребности в любимой пище, мне приходилось становиться воровкой, то гораздо проще стать израильтянкой.
- Ты права, мать, - сказал Базилио, - однако не курицей единой сыт будешь.
   И все снова с жаром набросились на великолепное угощение. Когда все насытились и собирались уже немного передохнуть, Николь, с грустью смотревшая на Хаймовича, и, видимо, искренне жалевшая о том, что он не может попробовать все те вкусности, которые с удовольствием поглощали остальные, спросила:
- А откуда он взялся, этот кашрут?
- Видишь ли, Николь, - важно сказал Михаил Потапыч, решивший, видимо, отыграться хотя бы за счет своих знаний, - это одна из тех заповедей, которым надо следовать не раздумывая.
   - А мне мама с папой всегда говорят, что прежде, чем что-то сделать, надо подумать.
   - Вообще-то, думать - это не больно, - встрял со своего места Котофей Иванович.
   - Я тебе, Николенька, потом все объясню, - сказал обиженный Хаймович, - а то мешают тут всякие.
   - Да  что с тебя взять, - проронил Рабинович, -   тебе думать противопоказано, живешь, как тебе прикажут. А вот  у меня теорий много.
Хотите, расскажу о происхождение некоторых слов на иврите?
   - Давай, давай, Котя, - добродушно поддержал родственника Базилио, - после хорошего обеда так и тянет к чему-то интеллектуальному. Итак, слово о словах.
   - Начнем с того,- промолвил Котофей Иванович, - о чем только что говорили. Итак, кашрут. Несомненно, произошло от слова "кошка", а точнее, "кошара". Как известно, мы самые чистоплотные на Земле, да и едим не все подряд. Вот почему ритуальная чистота при еде и произошла от нашего имени.
   - Господи, прости меня, что слушаю весь этот идиотизм, - тихо простонал в углу Михаил Потапыч.
   - Не нравится тебе про религиозные термины - не буду. Вот возьмем слово "хам", то бишь жарко. Ну не любили первые евреи негров. Что поделать. И называли их хамами. Так назвали и нелюбимого всеми героя Торы. А где жили негры? В Африке. А там холодно или жарко? Жарко, жарко там, где живут хамы.
  - Ну, ты, Котофей, даешь! - уважительно воскликнул Бразилио. - Тебе бы по радио с лекциями выступать.
  - Да ладно, хватит тебе, - начал скромничать вдруг Рабинович, - слушай дальше. Возьмем слово "ящик", он же "оргаз" С этим связано такая история. Один мужик поднимал тяжелый ящик. И такое у него было в этот момент лицо, что проходящий мимо еврей начал выяснять, что случилось с мужиком, и спросил: "Что это?" А мужик подумал, что над ним издеваются и не нашел ничего лучше, как съехидничать: "Оргазм". Еврей и решил, что ящик, как причина гримасы мужика и есть этот самый…
   - Ну, хватит, Котофей Иванович, - резко вмешалась Алиса, - тут же дети. А то еще про отсроченный чек начнешь рассуждать.
   - А что такого? Отсроченный чек так и назвали, потому что понятно: денег ты… - Котофей сделал паузу, - получишь.
    - Хватит, хватит твоих филологических изысков, - поддержал Алису Михаил Потапыч, - домой, я думаю, пора уж собираться, ведь путь неблизкий.
- Что такое? Где свобода слова? Мы живем в демократической стране! - затараторил Котофей Иванович. - Я много чего могу рассказать. Имею самое демократическое право. И о том, что слово "мелех", он же царь, произошло от монгольского слова "малахай", ибо раньше еврейские цари носили такие огромные шапки. И о том, что стул называется на иврите - "кисе", потому что кошечки, кисы очень любят спать на стуле. И о том, что  "арба", оно же четыре, происходит от тюркского слова "арба", то есть повозка на четырех колесах, и о том, что слово "хумус"     происходит от слова "гумус", ибо похож на него по консистенции и цвету и означает…
   - Все, достаточно, Котофей, - решительно прервал "филолога" Хаймович, - вон у Николь совсем глазки слипаются. Поехали.
   И тут началось великое действо, под названием "проводы еврея". Ведь, как известно, "еврей прощается, но не уходит", поэтому процедура проводов растянулась еще на час. То Алиса пыталась - и небезуспешно - вручить уезжавшим посылочку с едой, то вдруг Базилио предлагал Котофею "на посошок", то Потапыч внезапно вспоминал, что должен помолиться, то Николь срочно нужно было в туалет, то очень родственный Котофей Иванович начинал выяснять в какой степени родства он состоит с Базилио - много чего было. Наконец все подошли к двери.
   - Шабат шалом, - попрощался Михаил Потапыч, на что Котофей Иванович не удержался и отпустил одну из своих обычных шуток:
   - Воистину шалом.
   У несчастного Хаймовича уже не было сил реагировать на все шуточки своего друга, поэтому он только огорченно махнул лапой и все поспешили вниз к ожидавшему их такси, которое вызвал предупредительный Базилио.
Путешествие в Иерусалим подошло к концу.

 


Глава седьмая, торговая.


   - А не заглянуть ли нам в магазин, - предложил Котофей Иванович, - мне надо кое-что купить для дома.
- В супер, в супер! - захлопала в ладошки Николь. - Она явно надеялась, что и ей что-нибудь достанется. Ведь так бывало всегда, когда она с родителями шла в магазин за покупками.
Друзья пресекли огромную, машин на двести, автомобильную стоянку и вошли в магазин. Какой же это был большой и красивый магазин! Десятки огромных стеллажей, высотой с трехэтажной дом, пересекались во всех направлениях и терялись где-то вдали. Огромное количество разнообразных товаров радовало глаз. Справа от входа начинался молочный отдел. Йогурты и "коттеджи", "кефирчики" и кефиры, простокваши и сыры - все радовало глаз и наполняло сердце радостью. Недаром евреи любят поговорить о земле, текущей молоком и медом. А справа начинался отдел, на полках которого, как солдаты на параде, выстроились "Колы" и "Пепси", "Прегаты" и "Швепсы", соки и минеральные воды. Прямо же, напротив входа в это царство продуктов, высились горы овощей и фруктов. Помидоры и яблоки, баклажаны и персики, перец и хурма, а главное, разнообразные цитрусовые: апельсины, мандарины, клемантины, лимоны, памелы - все это вызывало чувство восхищения и желания поскорее расстаться со своими деньгами.
Множество людей сновали в разных направлениях, толкая перед собой тележки, нагруженные так, что, глядя на них, логично было бы предположить, что уже завтра закроются все магазины в стране и небывалый голод схватит своей костлявой рукой горло израильского гражданина. И вся эта снующая человеческая масса жевала, жевала, жевала.
- Я тоже хочу орешков, - захныкала неожиданно Николь, - и конфеток. Да и как было тут удержаться, если покупатели, проходя мимо прилавка, на котором были рассыпаны холмики очищенных грецких, миндальных, фисташковых орехов, без зазрения совести запускали пятерню в эти развалы и продолжали свой путь, хрустя и чавкая. Дети облепили стенд с конфетами и грязными ручонками старались выудить из него побольше разноцветных сладостей.    Котофей Иванович быстро начал двигаться с тележкой мимо прилавков, изредка бросая в нее что-то с полок, а Михаил Потапыч вместе с Николь направились к прилавку с орешками, где наполнил для девочки несколько пакетиков и со словами "на улице поешь"  потащил ее к своему приятелю. Тот уже успел завершить покупки и скорым шагом двигался в сторону касс, возле которых стояли небольшие очереди. Рассматривая покупки Котофея Ивановича, друзья и не обратили внимания на тех, кто стоял перед ними. А картина того стоила. Семья из трех человек торжественно проталкивала перед собой три тележки, груженные так, что верхние вещи периодически пытались соскользнуть на пол. Первым шествовал отец семейства - высокий, полный гражданин с окладистой бородой. Вся его одежда: черная меховая шапка, роскошный лапсердак, брюки, заправленные в белые носки и блестящие туфли - все было высшего качества. Холеное лицо излучало брезгливость по отношению к окружающим, а белоснежные пухлые ручки с отвращением касались тележки. Далее переваливалась, как Тетка Гусыня, мамаша – женщина, неопределенных лет, одетая в какое-то платье, которое можно было принять и за балахон монаха нищенствующего ордена, и за одеяние российского бомжа. На голове ее красовался шикарный парик, сделанный явно по заказу, но почему-то выкрашенный в такой же, как платье, неопределенный грязно-серый цвет.
Замыкала шествие девочка лет тринадцати - точная копия своей мамаши только с поправкой на возраст.
Сначала контакт троицы с кассой происходил тихо и мирно. Папаша привез еще одну тележку, в которую складывались продукты, уже прошедшие через руки кассирши. Но где-то ближе к окончанию второй тележки произошло какое-то непонятное движение: папаша двинулся назад мимо кассы. Но так как между его женой и стенкой кассы не могла бы протиснуться и больная кахексией, то кто-то из них вышел, кто-то вошел, кто-то двинул одну из телег,  в общем, было произведено некоторое "волнение на море". В результате его вторая тележка, заполненная наполовину, волшебным образом проскочила мимо бдительной кассирши и оказалась рядом с тележкой, уже оплаченной. Кассирша, наблюдавшая за таинственными перемещениями глазами лоха, который пытается узнать, под каким наперстком спрятан шарик, так ничего не поняла. Зато Котофей Иванович мигом разглядел всю ситуацию и подмигнул Михаилу Потапычу:
- Как работают люди! Высокий класс.
Михаил Потапыч, тоже заметивший всю эту махинацию ничего не ответил, ибо был потрясен до глубины души. На его глазах благообразный, религиозный человек провел саму простую мошенническую операцию. Потрясение бедного медведя было столь велико, что он весь как-то сгорбился, посерел и начал нервно прятать свои пейсы под шляпу. Ему казалось, что все в магазине видели, что произошло, а его посчитают сообщником этого неприкрытого воровства.
Умыкнув таким нехитрым образом товаров на приличную сумму, невозмутимая троица медленно и почти торжественно покинула магазин.
Вышедшие вслед за ними друзья начали бурно обсуждать увиденное. Котофей Иванович не переставал восхищаться:
- Как работают, мерзавцы! Ничего не бояться! А какие актеры! Виртуозы. Мой родственник как-то в Москве несколько мандаринов без спросу взял, а шуму было…  Милицию вызывали, скандал. А тут! Миша, как думаешь, на сколько они магазинчик-то почистили? Сотни на две-три, а? Ну, молодцы!
   - Как так можно? - наконец-то вышел из ступора Михаил Потапыч. - Ведь он же раввин!
   - А что, раввины разве не люди?
   - Но как же заповедь  «не укради»?
   - А это не кража. Это небольшая махинация, а про махинации в заповедях ничего не сказано.
   Только маленькая Николь не принимала участия в разговоре. Она так ничего и не заметила, а если и заметила, то не поняла - ум ее был по-детски чист и наивен.






Глава восьмая, к сожалению, больничная

Решил Котофей Иванович позвонить Николь:  как там поживает его подружка. Николь сама сняла трубку:
- Алло.
- Николь, это ты?
- Здравствуйте, Котофей Иванович.
- Привет, сладенькая, как твои дела-делишки?
- Ой, и не спрашивай. Мы сейчас с мамой едем в больницу.
- Господи, что случилось, Николь?
- Мама очень плохо себя чувствует. У нее температура, а папа уже два дня как уехал в командировку в Германию. И поэтому я не могу остаться одна дома, и мы вместе едем в больницу, - все это Николь выпалила на одном дыхании, видимо она торопилась и волновалась.
- А в какую больницу вы едете?
- В "Бейлинсон".
- Скажи маме, что бы она не волновалось, сейчас я позвоню Михаилу Потапычу, и мы, считай, уже в дороге. До встречи, Николь.
   Широко раскинула свои владения больница "Бейлинсон" в славном городе Петах-Тиква. Это уже даже не больница, а целый квартал, состоящий из прекрасных и современных зданий с просторными палатами, широченными коридорами, комфортабельными лифтами и, что немаловажно, многочисленными кафе, закусочными, буфетами, магазинами. Эти питательные пункты настолько хороши, что, попадая в них, посетитель невольно забывает, зачем он пришел: проведать умирающего родственника или выпить чашку кофе с пирожным. И самое главное - комплекс продолжает строиться и строиться.
   Пройдя строгий контроль, Котофей Иванович и Михаил Потапыч вошли в помещение приемного покоя.
Приемный покой представлял собой лучшую иллюстрацию броуновского движения. В беспорядочном, хаотичном движении метались врачи, медсестры, больные, их родственники, охранники, уборщицы. Все двигалось, говорило, приказывало, советовало. Однако при более внимательном взгляде на это вавилонское столпотворение можно было заметить определенные тенденции в поведении различных групп. Так врачи старались всеми силами проскочить на некий круглый островок, образуемый деревянными стойками, находящийся в центре зала. Там они садились за столы и начинали или звонить по телефону, или записывать что-то. Добиться от них хоть слова в такой ситуации уже не представлялось возможным. Вокруг стоек толпились родственники больных, пытавшиеся узнать что-то о возможном диагнозе, но врачи уже находились не на игровом поле, и достать их было абсолютно невозможно. Движение медсестер тоже носило определенный смысл: они стремились как можно меньше вступать в контакт с родственниками больных - задача практически невыполнимая. Достигалось это двумя способами: либо уходом за занавеску к больному, либо элементарным бегством за стойку, аналогичную врачебной. Вытащить оттуда кого-нибудь еще никому не удавалось. С уборщиками помещения все было ясно: их можно было увидеть только в том месте, где скапливалось больше всего народу. Перед ними была поставлена задача,  и они ее успешно выполняли. Но целью была не уборка  грязи, как наивно думают некоторые, а мельтешение под ногами остальных обитателей приемного покоя, для усиления броуновского процесса.
  Единственные, чье хождение не бывает осмысленным, - это родственники, в изобилии мечущиеся по довольно тесному помещению приемного покоя. Они бросаются то к одной медсестре, то к другой, пытаются поймать ускользающую полу халата пролетающего мимо врача. Задают глупейшие вопросы всем снующим по залу в белой или зеленой одежде,  короче, создают ненормальную обстановку, которой довольно беззастенчиво пользуется персонал больницы.
   Но вдруг в этом бесконечном движении что-то изменилось. Подобно океанскому лайнеру, медленно и величаво рассекающему бурлящие волны моря, в помещение приемного покоя вплыл санитар. О, этот вечный труженик и вечный символ израильской больницы - санитар. Нет, кажется, работника внешне незаметного, но в то же время такого незаменимого, как санитар. Он может все и в одновременно не имеет право сделать что-нибудь. Кстати, этим правом он прекрасно пользуется. Все его знаю, все в нем нуждаются, все его ищут. Вот и сейчас, не успел санитар появиться, как со всех сторон послышалось:
- Алекс, надо взять этого больного!
- Алекс, пожалуйста, принеси монитор!
- Алекс, миленький, ты не забыл принести кислород!
- Алекс, Алекс, Алекс!
А он медленно, осознавая собственную значимость, шел туда, где, по его мнению, был наиболее выгодный вызов. Еще мгновения и мелкая фигурка торжественной поступью скрылась с глаз - жизнь продолжилась.
Не без труда узнав за какой занавеской находиться мама Николь, Котофей Иванович и Михаил Потапыч вежливо спросили около занавески:
 - Можно? - и, получив утвердительный ответ, зашли внутрь. Сообразительный Котофей мигом оценил ситуацию и тут же взял инициативу в свои руки:
   - Так, Михаил Потапыч, возьми Николь и сходите погуляйте на улицу. Нечего тут ребенку делать.
   - Почему, милый Котофей Иванович, - запротестовала Николь, - вот погляди напротив: сидят же здесь дети.
Кот выглянул наружу: напротив, в непосредственной близости от кровати больного расположилась целая семья: примерно человек десять взрослых и пятеро детей. Они удобно устроились в креслах, заняв все, имеющиеся в наличие. А кому не хватило место, уселись на полу, развернули свои многочисленные сумки, достали еду, напитки и устроили некий импровизированный ужин на тему "Мы посещаем больного родственника". При этом дети весело (на то они и дети) резвились вокруг постели, на которой лежал совершенно изможденный старичок с закрытыми глазами. Внезапно веки старика приоткрылись, и изо рта его вырвался тихий стон, который ужинавшие даже и не заметили. Несколько раз бедный старичок пытался привлечь к себе внимание, но напрасно. Только когда стон перешел уже почти в хрип, кто-то из детей услышал его.
- Мама, дедушка что-то хочет! - радостно завопил малыш.
   Одна из женщин, с сожалением прервав беседу с соседкой, встала и подошла к больному.
   - Тебе дать что-то поесть? - спросила она. - Или попить? Эй, Хаим, - обратилась она к одному из мужчин, жарко обсуждавшим в это время шансы "Маккаби" в предстоящей игре с "Апоалимом", - дай папе бурекас и "Колу".
   Котофей Иванович, не желая видеть такого страшного зрелища, как насильственное кормление больного, вернулся за свою занавеску.
   - Нет, милая Николь, - как можно мягче сказал он, - все же я настаиваю - пойди погуляй пока с Михаилом Потапычем.
   Когда они вышли, милый котик спросил маму Николь:
   - К вам уже кто-то подходил?
   - Нет, - грустно ответствовала женщина, - вот уже полчаса я здесь и - тишина.
   Тут Котофей Иванович развил бурную деятельность: он выскочил из-за занавески и помчался выяснять, что и почему. Еще секунда и его униженный и несколько визгливый голос зазвучал в общем хоре. Но, видимо, мог обаятельный котик уговаривать женщин. Не прошло и нескольких минут, как у постели его подопечной появилась медсестра и начала производить все необходимые манипуляции, от описания которых мы вас избавим.
   Последующие три часа в ожидании анализов прошли быстро. Котофей Иванович вспомнил семейные традиции и начал рассказывать Николиной маме сказки-сказочки, потом перешел на песенки. Да такие ласковые, да такие нежные, да такие красивые, что не только его подопечная, но и все несчастные, ждущие прихода врачей, погрузились в целебный сон. Вскоре сон охватил и сидящих рядом с больными их родственников, и все приемное отделение стало похоже на сонное царство. Более всего этому обстоятельству был рад многочисленный медицинский персонал: никто не капризничал, никто не звал врачей, не утверждал, что умрет, прежде чем подоспеет помощь - в приемном покое воцарилась благословенная тишина. Она лишь изредка нарушалась помещением за занавеску вновь прибывшего, но и он тут же засыпал под речитатив сладкоголосого Рабиновича. Но всему хорошему когда-нибудь приходит конец. В конце коридора внезапно появилось три врача. Они явно только что встали из-за стола: на их одежде оставались крошки, движения были замедлены, глаза чуть-чуть осоловелые. Словно крысы, загипнотизированные волшебной дудочкой Нильса, они проследовали за занавеску, из-за которой доносился чарующий голос, и подошли к кровати, на которой лежала мама Николь. Котофей Иванович прервал свои музыкально-поэтические экзерсисы и осторожно коснулся плеча спавшей. Та открыла глаза
   - На что жалуетесь? - спросил один из врачей, лысоватый, небольшого роста мужчина, лицом напоминавший хорька. Больная пустилась в длинные путаные объяснения, которые были выслушаны без малейших эмоций и уточняющих вопросов.
- А что показывает ЭКГ? - спросил сам себя другой доктор, худой, высокий и такой длинношеий, что казалось - в его родственники когда-то затесался жираф. Он уже минут пять смотрел в один-единственный листик электрокардиограммы, видимо пытаясь отгадать какой великий сакральный смысл скрыт в этом послании.
Дальше начался неторопливый разговор трех медицинских светил. Разговор непонятный непосвященным. Разговор, густо пересыпанный медицинскими терминами на латыни, английском и иврите. Наконец третий Гиппократ, старый, неимоверно полный мужчина, с холеным лицом, правда, напоминающим бульдожью морду, подытожил дискуссию:
   - Я, коллеги, считаю, что больную можно отпустить домой, но обязательно прописать ей принятие акомоля 3 раза в день.
   - А по-моему мнению,- важно сказал "хорек", - больной необходим только акомоль. Причем одну таблетку утром, одну днем и одну вечером. И никаких больниц - только домашний покой.
- Прошу прощения, господа, - влез в яростный спор коллег "жираф", - но я вынужден настаивать на собственной версии. Итак: первое и обязательное условие - это принятие акамоля. Поскольку существует акомоль дневной и вечерний, то я бы порекомендовал перед сном принять вечерний, а вот утром и днем - дневной. Второе: поскольку я не вижу поводов для помещения больной в стационар, то считаю, что лучший вариант для нее - это домашняя кровать.
  - Сестра, - обратился он к женщине, робко стоявшей за занавеской, - несмотря на наш ожесточенный спор, мы пришли к выводу, что женщину можно отпустить домой.
   Врачи повернулись к маме Николь и в один голос сказали:
   - И главное - побольше пить.
  После чего с чувством собственного достоинства перешли к другой занавеске.
- А как же? А что же? А… - непонимающее устремился за ними Котофей Иванович.
Но ответа, естественно, не получил. Расстроено махнув лапой, он возвратился к больной.
- Ну, что же, - с досадой сказал он, - придется ехать домой.
В это время около кровати появилась Николь с Михаилом Потапычем.
- Как дела? - поинтересовалась она.
- Никак, - ответил Рабинович. - Вот капельница докапает, и поедем домой - лечиться. Я такие бабушкины рецепты знаю - вмиг твою маму на ноги поставят.
   





                Глава девятая, школьная.

   Как-то раз сидели наши друзья на лавочке возле дома Николь и болтали о всякой всячине.  Вдруг Николь и говорит:
- Скоро мне в школу идти. Интересно, как там, в школе. Вот мама говорит, что там непросто: надо учиться, сидеть на уроках, слушать, что говорят учителя, делать домашние задания. Мне даже страшно немного: как я со всем этим справлюсь…
- Зато  много знаний получишь, - успокоил ее Михаил Потапыч. – Ничего, что тяжело. Я вот помню, когда учился…
- Брось ты свои воспоминания, Потапыч, - перебил его Котофей Иванович. - Ты где учился, в ешиве? А Николь предстоит учеба в обычной израильской школе - это нечто другое. Давайте-ка лучше сходим на экскурсию, посмотрим, что это такое - обычная израильская школа.
- Пойдем, пойдем, - захлопала в ладошки Николь, - а когда?
- Да  хотя бы и завтра.
 На том и порешили.
   На следующий день вся троица отправилась в  школу, которая находилась в паре кварталов от дома Николь. Уроки уже начались, и поэтому ворота школы были заперты.
- А как же мы попадем вовнутрь? - погрустнела Николь.
На звук ее голоса из маленькой будочки, расположенной рядом со школьными воротами, вышел высокий пожилой мужчина с бородой.
- Ну, это из твоей команды, - тихо прошептал Котофей Иванович Хаймовичу, - ты с ним и общайся.
   - С чего это ты решил? - ответствовал Михаил Потапыч. - А кипа его где? Умник.
Но Николь уже сама все решила. Она была девочкой самостоятельной, без лишней робости.
- Здравствуйте, - сказала она вежливо. - А мы можем пройти в школу?
- День добрый, - ответил ей мужчина. - А по какой такой надобности вы хотите пройти на территорию школы? И кем быть изволите?
Тут осмелевший Котофей Иванович выступил вперед:
- Доброе утро, милейший. Вы, стало быть, охранник этого прекрасного учебного заведения. Очень рад. Дело в том, что сия девочка должна скоро пойти учиться, и мы бы хотели показать ей школу, в которой ей предстоит провести лучшие дни ее жизни.
- Да не тараторь ты так, милок.
В это время к воротам подошли несколько ребятишек с рюкзаками, и охранник открыл ворота, чтобы пропустить их. Затем, закрыв  вход, продолжил беседу:
-  Для того чтобы войти, надо разрешение директора школы.
- А без него никак нельзя?
- Нет, девонька, запрещено это.
И он опять открыл ворота для еще одного подошедшего мальчика.
- Почему им всем можно, а мне нельзя? - поинтересовалась Николь.
-  Все идут на занятия
- Так ведь сейчас уже который час!  - воскликнул Михаил Потапыч. - Дети давно уже должны были сидеть в классах.
- Ох, так-то оно так, - вздохнул охранник, - да кто ж им чего скажет, милай. Дети - это хозяева жизни. Во всяком случае у нас, в израильской школе.
- Вот смотрю я на вас, уважаемый, - вдруг вмешался в разговор Котофей Иванович, - и не покидает меня такое чувство, что я вас откуда-то знаю. Вы же из России приехали, не с Украины? А из какого города?
- Верно говоришь, мил человек, с России я, со славного города Мурома.
- Точно, вспомнил, и зовут вас - Илья.
- Твоя правда.
- Как же вы, Илья Муромец, здесь очутились?
- Долгая это история и неприятная.
-  У нас время есть, расскажите, - подзадорил охранника Рабинович, справедливо полагая, что, может быть, таким образом удастся заслужить его благосклонность и попасть на вожделенный объект.
-  Ну, что ж,  слушайте. Пошел я как-то раз в место присутственное, одно из многих, кои расположены в городе нашем - Муроме. Прихожу, а там чиновник сидит сиднем за столом и молвит:
- Документы принес?
 Я протягиваю ему все, что подготовил, смотрит он в них и спрашивает:
- Что это за фамилия у тебя, дед, странная - Муромец? Почему не Муромов, например.
- Такая, - говорю, - с рождения.
- Знаем мы вас - Муромец, Волынец, Компанеец, Кравец. Жид, небось?
- Да нет, - говорю, - русский я самый настоящий, чистокровный.
- Ага, - говорит он, - вот и имя - Илья. Илиягу, значит. Какой же ты русский. Да и по документам получается, что все время с басурманами - мусульманами сражаешься -  это ли не жидовская привычка. Мы в нашей многонациональной стране мусульман не обижаем, даже любим, можно сказать.
- Я все больше с врагами Руси сражался, - это я уж говорю.
А он мне в ответ:
- Вали-ка ты, морда жидовская, к себе в свой Израиль. А то сидишь тут, жилплощадь занимаешь, а мне хороших людей поселить негде. Все, выписываю я тебя.
      Куда я после этого ни обращался, в какие суды ни ходил, ничего доказать не мог. "У нас, - говорят, - закон превыше всего, а по закону вы на жилплощадь права не имеете: выписали вас".
Плюнул я на все, ибо понял, что дорожка у меня одна - в Израиль.
- Да… - протянул Котофей Иванович, - грустная история.
В этот момент в воздухе раздалась мелодия, которую тут же заглушил рев, сравнимый лишь с грохотом Ниагарского водопада.
Все, кроме Ильи, вздрогнули от неожиданности.
- Что это?  - испуганно спросил Михаил Потапыч.
- Перемена, - ответил Илья, запер ворота и повернулся к ним спиной. - Подождите тут, после перемены я вас впущу.
   Подобно тому, как горные реки, бурля и сметая все на своем пути, устремляются вниз, на спокойную равнину, из различных уголков нескольких школьных зданий вырвались толпы детей. Создавалось впечатление, что годы тяжелейшего труда в тесных казематах, без единой минуты отдыха наконец-то закончились и вот она - долгожданная свобода, о которой они мечтали долгими зимними вечерами. Спокойный, сонный двор учебного заведения, вытоптанный множеством маленьких ножек, с малюсенькими участками чахлой растительности, выгоревшей на жарком израильском солнце, мгновенно превратился в дышащую жизнью спортивно-игровую площадку. В трех местах шла ожесточенная футбольная баталия. Маленькие футболисты не всегда попадали по мячу, их удары были неточны и слабы, но как красиво они падали на землю после забитого гола, как ожесточенно срывали с себя футболку и размахивали ей, после того как мяч пересекал линию ворот, как громко орали, когда вратарь был бессилен. Видно было, что слова барона Кубертена: " О, спорт - ты мир" нашли в их сердцах широкий отклик. Но не настолько широкий, чтобы в нем оставалось еще место для какой-нибудь скучной математики или еще более скучной литературы.
  Рядом с футбольными полями девочки тоже занимались спортом. Правда, в игровой форме. По одним, только им известным законам, они бросали мяч, передавали его друг другу, переходили с одной части расчерченной площадки на другую, выходили за ее пределы. Криков тут было поменьше. Но оно и понятно:  девочки. Малышня играла в свои игры, некоторые просто сидели на ступеньках,  видно, успели соскучиться по солнышку.  Единственно, кого нельзя было найти в этой кричащей, галдящей, прыгающей, бегающей толпе - так это ребенка с книжкой в руке.
   Вдруг внимание Михаила Потапыча привлекла группа детей, сидевших рядом со своей учительницей несколько  в сторонке.
- Котофей, Котофей, - тихо позвал Михаил Потапыч своего друга, стараясь, чтобы Николь его не услышала, - глянь, чем это они там занимаются?
- По-моему, играют в карты, - сказал слегка оторопевший Котофей Иванович. -  Точно. В карты. Господи, все ожидал увидеть, но только не это.
- Думаю, не надо, чтоб Николь это видела.
Но Николь было не до того. Она не видела ни футбольных сражений, ни беготни малышей, ничего, кроме игры девочек в "вышибалы". " Вот скоро и я вырасту и буду играть в эту игру, - думала Николь, - ведь только большие девочки могут в нее играть". И так ей захотелось вырасти, что больше она ни о чем и думать не могла.
 В это время зазвенел звонок. Но почти никто из игравших детей даже не обратил на него внимания: футболисты продолжали гонять мяч, девочки продолжали свою игру, только малышня начала какое-то движение в сторону школьных дверей.
- Илья, - обратился к стражу ворот Котофей Иванович, - а у них, что, как в театре - три звонка?
- Да что ты - звонок один.
- Что ж они в классы-то не бегут?
- А куда им спешить. Учителя сами минут через пятнадцать после звонка  придут. Вот деточки и не торопятся. Кроме того, ну опоздают, тут это не беда. Они же все равно после своего футбола минут двадцать  успокоится не могут. Так что пять минут сюда, пять минут туда - не велика разница.
 - Вижу, Илья, ты уже совсем израильскими идеями заразился.
- Да и сам чувствую - с каждым днем становлюсь все больше левантинцем становлюсь.
- Ладно, старик, ты же обещал нас вовнутрь пустить.
- Обещал, значит, пущу.
 С этими словами Илья открыл ворота, и наша троица вошла в уже изрядно опустевший двор.
- Гляньте, какая девчушка симпатичная сидит, вон на скамеечке. Играет с мобильником, - сказал Михаил Потапыч. - Давайте ее спросим, что бы нам тут посмотреть, пока уроки идут.
- Здравствуй, девочка, здравствуй, красавица, - нараспев начал Котофей Иванович, подойдя к скамеечке, - можно тебя кое о чем спросить?
- Можно, - ответила девочка, с интересом посмотрев на друзей.
- А мы тебя не отвлекаем? - вежливо поинтересовался Михаил Потапыч.- Ведь звонок-то уже давно прозвенел.
- Ну и что, можно и не ходить на урок.
- Неужели тебе ничего за это не будет?
- Нет, у меня сложности в сосредоточении.
- Что - что?
- Сложности в сосредоточении. Мне раньше профессор говорил, что я лентяйка, а тут в школе выяснилось, что это называется «сложности в сосредоточении». Поэтому мне ничего не будет.
- Профессор, - уважительно сказал Михаил Потапыч,- а ты у профессора училась?
- Я же все-таки принцесса. Честно- честно. Я понимаю, в Израиле - каждая девчонка принцесса, но я настоящая.
- И из какой страны?
- Не важно. Да вы о бабушке моей, наверно, слышали: ее тоже профессор учил. Она тоже его не слушала. Так ее в лес повезли с двенадцатью месяцами встречаться. Те и заставили ее учиться. Она мне потом по секрету сказала, что все это зря. Ничего ей эта наука не дала. Зачем ей, королеве, наука, если совет министров есть. А меня в лес не возили. Меня по разным странам возили, чтобы я сама выбрала, где хочу учиться.
- Так ты Израиль выбрала, - радостно сказал Михаил Потапыч.
- Ну, а где еще такая воля, как не здесь. Отметок не ставят:  нельзя травмировать ребенка. Еще, чтобы нас не травмировать, запрещено говорить, о том, кто хороший ученик,  а кто плохой. Я вот до второго класса приходила на урок и в куклы в углу играла - мне что, кто-нибудь слово сказал?
- Что же, учительница ничего не видела?- спросил удивленный Котофей Иванович.
- Видела, ну и что? Мою психику травмировать обязанностями нельзя. Да, много есть хорошего в израильских школах. Пойдемте со мной, я вам все покажу.
- А тишину мы нарушать не будем? - спросил Михаил Потапыч.
  Принцесса только улыбнулась, соскочила со скамейки и двинулась  внутрь помещения. Наша компания устремилась за ней.
 Войдя в здание, Хаймович понял, почему их гид улыбалась - в помещении школы стоял ровный гул.
- Что это? - спросил Котофей Иванович.
- Как - что? - удивилась принцесса. - Мы же дети. Должны же мы поговорить.
И она пошла по коридору, увлекая за собой гостей.
- Вот это наша выставка, - с гордостью остановилась она у большого стенда.
- Господи, - воскликнул Михаил Потапыч,- что это за уродство!
На стенде разместились коробки, коробочки, коробусеньки, склеенные в самых различных вариантах. А на стене висели "картины", в которых прослеживалась только одна мысль: автор желал испробовать как можно больше цветных карандашей и красок на одном конкретном листе бумаги. Смысла в этих "произведениях искусства", конечно же, не было никакого, но принцесса тут же пустилась в разговоры о свободе творчества и видении мира художником.
- Не буду с тобой спорить, сладенькая, - дипломатично ушел от обсуждения темы Котофей Иванович,-  но мне всегда казалась, что сначала надо научиться хотя бы просто рисовать, узнать, что такое рисунок, перспектива, цвет, колорит и тому подобное, а потом уже браться за создание собственных произведений.
- Котя, о чем это ты? - вдруг неожиданно обнаружил свой художественный вкус Хаймович. - Ты что, не обращал внимание на скульптуры, украшающие (тут он скорчил гримасу) улицы наших городов? Там что, чувствуется знания искусства? Там же уровень, как у этих, - и он с огорченным видом мотнул головой в сторону стенда.
Внезапно  что-то, видимо, заинтересовало его, и он осторожненько сделал пару шагов в сторону приоткрытой двери одного из классов.
И тут же быстро вернулся, схватившись за морду лапами: " Господи, какой ужас!"
- Ты чего, Михаил, - поинтересовался Котофей Иванович и тоже заглянул в класс.
И замер. И понял он, что так ужаснуло его друга. На столе, лицом к ученикам, сидела молодая девушка, одетая в шлепанцы, потертые джинсы и майку. Причем такую открытую, что, казалось, при неосторожном движении внушительный бюст девушки вывалится наружу.
- Кто это? - шепотом спросил Котофей Иванович у принцессы
- Это наша учительница. Классная, правда?
- А сколько же ей лет?
- Лет двадцать, я думаю.
- И она уже окончила университет?
- Причем тут университет?
- Но она же преподает.
- Я слышала, что она после школы курсы какие-то окончила - вот и стала учительницей. Да у нас тут таких большинство.  Или ты думаешь, нам только профессора должны преподавать?
- Нет, после всего увидено, я уже  не знаю, что и думать. Как Николь в эту школу пойдет?
А Николь и не слушала всех этих разговоров. Она с открытым ртом рассматривала экспонаты стенда, внимательно смотрела на фотографии выпускников, развешанные по всему коридору, прислушивалась к разговором учеников, доносившимся из классов и мечтала. Мечтала о том времени, когда она тоже пойдет в эту превосходную израильскую школу.

         Глава десятая, бюрократическая
               


     Как-то рано утром выглянула Николь в окошко и увидела, что спешат куда-то два ее друга: Котофей Иванович и Михаил Потапыч. Не стала Николь, как обычный израильтянин, распахивать окно и кричать на всю улицу, а схватила быстренько телефон и набрала номер  мобильника Котофея Ивановича.
- Слушаю, - ответил милейший котик.
- Доброе утро, Котофей Иванович.
- А, Николь! Доброе утро, моя сладенькая.
- Котофей Иванович, куда вы так спешите с Михаилом Потапычем?
- Надо мне в налоговое управление сходить. А дружище Михаил любезно согласился составить мне компанию.
- Доброе утро, Николь, - постарался прокричать в трубку Хаймович.
- Здравствуйте, Михаил Потапыч. Котофей Иванович, миленький, а можно я тоже с вами пойду. Садик сегодня закрыт, родители на работе, и мне очень скучно дома одной.
- Милая Николь, но там тоже ничего веселого и интересного не предвидится.
- Все равно – возьмите меня с собой. А потом пойдем погуляем.
- Ладно, уговорила. Мы ждем тебя.
- Я  мигом.
Действительно, не прошло и пяти минут, как вся троица дружно шагала к зданию, где над благородным делом - отъемом денег у населения - беззаветно трудился немалый отряд мытарей.
Котофей  Иванович и Михаил Потапыч  продолжали  прерванный появлением Николь разговор.
- Так ты представляешь, Миша, приходит мне из самого Иерусалима бумага государственная, где четко написано, что не заплатил я налоги. Да не маленькие, а 20 тысяч шекелей.
- Ого, сколько же ты заработал?
- Ах, Миша, Миша, тебе только бы чужие деньги считать. В том-то и дело, что заработал я примерно тысяч десять. Конечно, на следующий день, раненько утром, я уже был там. -  Рабинович неопределенно махнул куда-то рукой. - Мне так вежливо и говорят: "Пришли? Вот и чудненько!" Я - им: "Какие 20 тысяч?" Они опять очень вежливо отвечают: "Если бы мы действительную сумму долга указали, то вы бы,  господин Рабинович, вряд ли бы пришли. Ну, а так - мигом прискакали".
- Так это же обман, - скорее констатировал, чем удивился Михаил Потапыч.
- Конечно, обман. Да еще какой. Но не в суд же на них подавать.
- Ладно, а что дальше было?
- Посмотрели они в своих компьютерах, клавиши понажимали и любезно так, заметь, Миша, они там очень вежливые, отвечают: "Ах, простите! Произошла ошибка в компьютере. Вы, оказывается, заплатили все налоги и можете спать спокойно"
- Вот и славненько.
- Как бы ни так, друг мой любезный.  И ты в этом сейчас убедишься.
В этот момент наши друзья подошли к неприметному входу в знание, около которого уже стояло несколько человек
-  Кто последний? - спросил Котофей Иванович
- Я - ответил стоявший в сторонке мужчина.
Он явно старался казаться уверенным в себе, но предательская груда свежих окурков у его ног свидетельствовала об обратном. Друзья огляделись. Странные израильтяне собрались у дверей налогового управления. Не слышно было обычных шуток. Никто не рассказывал, какой хумус он ел буквально вчера в некой фалафельной, расположенной прямо на заправочной станции. Никто не обсуждал по телефону меню свадьбы, на которой побывал в прошедший четверг. Не звучали громогласные рассказы, о том, с какой девушкой и как он провел время. Словом, все находились в состоянии депрессии, ибо депрессия в Израиле, по меткому определению одного психолога, - это когда не хочется кушать и жить нормальной половой жизнью.
   Всякое ожидание когда-нибудь заканчивается, и вот наступил долгожданный час "Х". Толпа начала медленно просачиваться в большой зал, отрывая талоны и рассаживаясь. Рабочий день начался.
   Служащие  фабрики по выколачиванию денег, по-видимому, об этом факте даже и не догадывались. Все их внимание было посвящено процедуре, рядом с которой китайская чайная церемония выглядела, как бег на стометровку рядом с марафонским забегом.
  Сначала все дамы - цвет и гордость налогового управления - дружно двинулись в сторону небольшого буфета, несколько скрытого от глаз посетителей. Там уже суетилась невзрачная пожилая женщина.  Дамы тщательно мыли свои чашки и торжественно ставили их на поднос. Невзрачная, незаметная, но в то же время незаменимая женщина повторяла негромко, отслеживая взглядом каждую поставленную чашку: "Одна кофе, одна сахару… одна кофе, две сахару… без сахару…" Дамы возвращались на свои рабочие места, но… Начать работу не выпив кофе?! Это - как встать утром и не почистить зубы. Но  вот эти ужасные посетители со своими надоедливыми взглядами! И дамы, как по команде, начали разбирать бумаги на своих столах, перекладывать папки, собирать ручки, скрепки, карандаши - словом, создавать видимость бурной деятельности. К этому времени подоспел и кофе. Незаметная женщина  обошла с тяжеленным подносом всех, безошибочно  выбирая нужные чашки. Дамы с блаженными лицам отпили первый глоток  и взялись... за телефонные трубки.
- Ицик, ты уже встал, сладкий мой? Давай, милый, завтрак уже на столе.
- Нета, разбуди скорее своего братика, а то вы опоздаете в школу.
- Боря, ты отвез Алона в садик?
Наконец, убедившись, что их родные живы, здоровы, накормлены, дамы все же пришли к неутешительному для себя выводу - придется приниматься за работу. Тем более что большие часы, висящие на стене, показывали: сорок  минут рабочего времени уже канули в Лету. Раздались мелодичные звонки, и Котофей Иванович ринулся к даме, перед которой стояло свободное кресло. Присев на его краешек, он поднял глаза и встретил взгляд, который живо напомнил ему давно забытую сценку. Когда-то, будучи совсем маленьким, он с сестренкой пришел к своей тетке попросить немного еды. В ответ на их мольбы тетка тогда посмотрела на них точно таким же взглядом, как и налоговая дама сейчас, и разразилась монологом, который начинался словами: " Чего они от нас хотят, бездельники и плуты", а заканчивался грозным: "Топить их в речке надо!"
- Доброе утро, милая девушка, - униженно - заискивающе пролепетал Рабинович, преданно глядя в глаза величественной пожилой матроне. -  Вы сегодня прекрасно выглядите.
- Еще одно подобное замечание и я подам на тебя жалобу в полицию.
- За что?  - вскричал обалдевший котик.
- За сексуальные домогательства, - без тени улыбки ответствовала дама.
- Да я… да что вы… простите, - залепетал сконфуженный Котофей Иванович
- То-то. Мы разве знакомы? Встречались раньше?
- Конечно, уже пятый год к вам хожу, и каждый раз вы говорите, что все в порядке. И снова на следующий год присылаете мне…
- Давай твои бумаги - перебила дама Рабиновича.
   Она взяла пачку листов, услужливо протянутую Котофеем Ивановичем, и пальцы ее забегали по клавишам.
- Так, - удовлетворенно сказала дама, - у тебя все в порядке.
- Что значит "все в порядке"? Я никому ничего не должен?
- Нет.
- Почему же мне опять прислали бумагу, в которой говориться, что за мной долг в двадцать тысяч?
Пальчики опять бросились выбивать чечетку на клавиатуре.
- Была ошибка в компьютере.
- А где гарантия, что ошибок больше не будет?
Чиновница неопределенно пожала  плечами. Тут Котофей Иванович, надо признать, сорвался. Он заорал тем противным голосом, которым дают знать о себе его сородичи в марте:
- Я требую гарантий! Такое не должно повториться! Это издевательство! Я что тряпка, чтобы об меня ноги вытирать? Где ваш начальник?
Котофей Иванович вскочил и хотел было броситься на поиски то ли начальника, то ли справедливости, как вдруг почувствовал боль в левой стороне груди. Все поплыло у него перед глазами, и он упал в кресло. Михаил Потапыч, с тревогой наблюдавшей за всей этой сценой, и Николь бросились к нему:
- Что   вами, Котофей Иванович?
- Котя, держись, сейчас я скорую вызову.
 Котофей Иванович их не видел. Перед его глазами маячило лишь лицо дамы, спокойно сидевшей по другую сторону стола.
Но странные метаморфозы происходили  с лицом. Оно все время менялось, и несчастный котик никак не мог понять, кто перед ним. То на него смотрел ледяной взгляд Снежной Королевы, то издевательски-насмешливо кривился рот Бабы-Яги, то вдруг виделся ему спокойно-убийственный взгляд Пиковой Дамы.
Котофей Иванович вскрикнул от ужаса и закрыл глаза.
Сюрреалистические картины в духе  Сальвадора Дали проносились в его голове: на берегу залива стоит на коленях  та, которая только что терзала его, и плачет, и просит прощения, а он возвышается над ней, суровый, как Б-г, и не прощает; в пустыне неизвестно почему выросло дерево, на ветвях которого развешаны часы, а внизу ходят чиновники и говорят: " Вот это время, которое я украл", и хотят вернуть время людям, и не могут; огромные слоны на тоненьких ножках охраняют некий цветущий сад и ударами своих жилистых ног отбрасывают чиновников от заветных врат в этот сад, а те все лезут и плачут, но  не могут войти.
Внезапно видения закончились. Котофей Иванович открыл глаза и обнаружил себя не в раю, куда он было собрался, а том же зале, в том же кресле.
- Ну, вот, Котенька, ты и очнулся, - радостно проговорил Михаил Потапыч. - Сейчас мы потихонечку домой потопаем.
- Тебе, Потапыч, только бы потопать, - Рабинович не утратил свое природное чувство юмора. - А я явно не потопаю, а поползу.
-  Ничего, Котофей Иванович, - раздался рядом нежный голосок Николь, - мы вам поможем.
Бережно поддерживаемый друзьями, Котофей Иванович покидал поле битвы, провожаемый сочувственными взглядами тех, кто стоял  рядом с ним по одну сторону баррикад, и спокойно-насмешливыми тех, кто находился по другую.
- До скорой встречи, - последнее, что услышали друзья, покидая этот, крайне  "гостеприимный", дом.


                Глава одиннадцатая,
                и, видимо, последняя, ибо похожа на эпилог.
 
Спустя месяц после событий, описанных в предыдущей главе, наша дружная троица уютно расположилась на зеленой лужайке перед чудным деревянным домиком, расположенным на территории одного из многочисленных кибуцев, коими так славен север Израиля. Друзья сидели в замечательных плетеных креслах вокруг невысокого столика, на котором в живописном беспорядки расположились дары благодатной Палестины: финики, апельсины, мандарины, яблоки, дыни, сливы, виноград, бананы и даже небольшой ананас. Перед ними открывался изумительный вид на лежащий внизу Кинерет, с его умиротворяющими водами, изящными лодочками и пальмами, обрамляющими это озеро, воспетое поэтами.
- Если бы вы только знали, как я рада, что мне повстречались такие замечательные друзья! - уже в который раз воскликнула Николь.
- Сладенькая моя, - как обычно промурлыкал нежнейшим голосом Котофей Иванович, - мы и сами рады.
- Да - промолвил Михаил Потапыч,-  мы тоже были счастливы познакомиться с такой смышленой и доброй девочкой.
- Как много интересного вы мне показали в нашей стране.
- А сколько еще мы покажем тебе, - уверенно объявил Хаймович.
- Конечно, тебя так и тянет показать Николь Бней Брак и Меа Шарим, - съехидничал Котофей Иванович.
- А хотя бы и так. Что в этом плохого?
- Ничего, только и хорошего в этом тоже ничего нет.
- Ну, не ссорьтесь, прошу вас, - тихонько сказала Николь. - Посмотрите лучше, какой вечер прекрасный.
- Да мы и не ссоримся, - миролюбиво произнес Котофей Иванович. - Мы разрабатываем наши будущие маршруты.
- Обязательно надо съездить посмотреть "Мини Израиль", - высказал свое мнение Михаил Потапыч
- Только тебе там надо быть поосторожнее.  А то повернешься  - и нет  Бхайских садов, лапой махнешь - и прощай Тель-Авивская биржа. Знаем вас, медведей. Давайте лучше в Тель-Авив поедем.
- Ну, а там-то что интересного?
- Как что? Пословицу знаешь: "Иерусалим молится, Хайфа работает, а Тель-Авив - гуляет". Вот мы и погуляем.
- А мне там будет интересно? - вступила Николь в спор бывалых путешественников.
- Вот, вот, - обрадовался Михаил Потапыч, - о ребенке подумай. Господи, сколько в нашей стране интересных мест: и исторических, и познавательных, и просто…
- Что просто?
-  Просто красивых мест. Можно каждый день ездить.
- Тогда скажите мне, милые мои, - вдруг вкрадчиво сказала Николь - что же вы меня никуда не возили, кроме Иерусалима. А все наши путешествия были только в магазины, кафе, да в школу?
Котофей Иванович и Михаил Потапыч быстро и несколько смущенно  переглянулись, вздохнули виновато, и Рабинович едва слышно промямлил:
- Понимаешь, сладенькая моя, мы тебя знакомили с настоящей, взрослой жизнью. Что ты раньше видела? Только свой садик. А теперь…
- Вот именно, - поддержал друга Хаймович, -  ты скоро вырастешь. Должна же ты быть к взрослой жизни подготовлена.
- Тогда давайте договоримся, - решительно сказала Николь, - хоть раз в неделю едем смотреть что-то интересное. А вот посреди недели, так и быть, учите меня взрослой жизни. А где мы должны еще побывать?
-  Ну, родненькая, - привычно замурлыкал Котофей Иванович, - таких мест еще много.
- Например?
- Что хочешь - выбор огромный. Хочешь в Кнессет, хочешь в цирк.
- Собственно, разницы никакой, - заметил со своего кресла Михаил Потапыч.
- Да, - почесал в затылке Котофей Иванович, - признаться, пример я привел неудачный. А вот в " русский магазин" хочешь?
- Это - без меня, - тут же отреагировал Михаил Потапыч.
- Что, Миша, не любишь некошерные продукты? - засмеялся Рабинович.
 - Нет, Котя, - в тон ему ответил Хаймович, - ешь, что хочешь, я к тебе в тарелку не гляжу. Но когда такой магазин помещает в газете рекламу,  в которой поздравляет с наступающим праздником Песах и далее пишет, что специально к празднику - стейк свиной и шейка свиная - это, знаешь ли…
- Ладно, - замахал лапами Котофей Иванович. - Не пойдем, уговорил. Да и без этого полно в нашей стране мест, которые мы посетить можем.
-  Страна-то наша необыкновенная, -  расчувствовался Хаймович, - другой такой нет.
-  И не надо, - вдруг проникся сионизмом  Рабинович.
- Слушай, Миша, а этот, которые про нас все пишет, он и про новые наши похождения напишет?
- Напишет, если только лениться не будет. Он и сейчас, наверное,  сидит у себя дома перед компьютером и двумя пальцами стучит по клавиатуре.
- Дай Б-г, что бы ошибок не наделал, да все точно, что с нами случилось, рассказал.
- А я спать хочу, - тихонько проговорила вдруг Николь
- И то верно, засиделись мы.
- Котик, а ты сказку мне на ночь расскажешь?
- Конечно, Николь,
 - Ну, всем спокойной ночи. До завтра. Ибо как говорила моя бабушка: "Будет день и будет  пища".