Софронов Гавриил Георгиевич

 Софронов Гавриил Георгиевич - это мой отец. 26 февраля 2014 года в Среднеколымске (Якутия) намечается отметить 100-летний юбилей Гаврила Георгиевича. Об этом моей сестре Алле Куляндиной сообщил наш двоюродный брат Егор Николаевич Стручков, а она - мне. Не знаю, удастся ли нам, детям, поехать на юбилей (билеты за 20 тыс), но радостно за отца: он умер в 1991 году, а память о нём жива до сих пор. Его имя вписано в историю Колымского края, поэтому празднование юбилея - официальное мероприятие.
   Люди будут рассказывать, в каких наслегах Гаврил Георгиевич стал первым директором школы, как он на свои отпускные деньги в 1944 году поехал в Якутск, чтобы попроситься на фронт, где воевал в составе 1 Украинского Фронта и завершил вояж в Чехословакии. Родные вспомнят, в каких тяжёлых условиях он сумел получить образование сначала в городской школе, потом на Рабфаке в Якутске. В стремлении учиться он был непреклонен: терпел насмешки одноклассниц, выдёргивавших мех из его оленьей рубахи, голодал, когда его отец "забывал" привезти провизию. Мать умерла ещё в детские годы Гаврила: она закрыла собой вход в жилую половину юрты и была искусана волком.
   Гаврил Георгиевич прошёл и через беззаконное "раскулачивание", когда у семьи отобрали весь скот, а их отца сослали в Андрюшкино на несколько лет. Вернулся отец слепым и скоро скончался. Он говорил, что ослеп, потому что плакал каждый день от лишений "каторги".
   Гаврил Георгиевич часто говорил:
- Кто не женится до 40 лет, тот не женится никогда.
И сам женился в 39. Я спрашивала отца:
- Почему ты не женился раньше?
- Семья затормозила бы меня: я не смог бы учиться. Запретил сердцу проявить чувство.
Я спросила отца об этом в связи с тем, что моя учительница математики в физ-мат классе школы /;2 Сарра Семёновна Егорова сказала, что знает моего отца. Он признался, что его сильно "тянуло" к ней, но он себя сдержал.
   Вот такую личную жертву ради образования совершил Гаврил Георгиевич Софронов.
Судьба всё же наградила его семьёй. Он женился по любви на Марии Георгиевне Карташовой - москвичке, сироте (отец её был репрессирован). Она тоже благодаря своей целеустремлённости смогла получить высшее образование и, будучи патриоткой, выбрала распределение не в Германию, а в морозную Якутию, где отдавала все силы делу образования и воспитания якутян, преподавая русский язык в школе, являясь секретарём парторганизации.
   Гаврил Георгиевич отдавал своё сердце работе, ученикам, детям, родным. Именно поэтому он оставил в сердцах добрую память о себе.

31.01.2014
Колымские легенды
Софронов Гаврил Георгиевич ушёл из жизни 18 декабря 1991 года. В память о нём я помещаю здесь его рассказы.
   Г.Г. Софронов
КОЛЫМСКИЕ  ЛЕГЕНДЫ
Содержание
1. Об авторе.
2. Легенда о возникновении Среднеколымска
3. Крещение и перепись местного населения
4. Праздник Верховного существа
5. Шаман Бахшан
6. Второй день шамана Бахшана
7. Семья прокаженных
8. На краю гибели
9. Прапрадед Эгийээн
Послесловие

Об авторе
Имя Гавриила Георгиевича Софронова (1914-1991 г.г.) широко известно на Средней Колыме. Он был народным учителем для нескольких поколений колымчан.
   Вырванный судьбой из родных мест в 30-е годы, якутский юноша Г. Софронов пришел на Якутский рабфак с огромным желанием приобщиться к мировой культуре.
Когда началась Великая Отечественная война, Г.Г. Софронов добился отправки на фронт, хотя имел бронь как житель Заполярья, прошел пол-Европы с 1-ым Украинским фронтом под командованием маршала И.С. Конева.
«Чтобы совершить подвиг, надо быть вдохновенным»,- любил повторять он. И вдохновение не покидало его в школе, дома, на охоте и рыбалке. Он был неутомимым, всегда старался быть «на уровне своего поколения». Работая в школе, имея жену учительницу, четырех детей, жилье без всяких удобств, Г.Г. Софронов находил время записать в историю своего народа то, что помнили уже немногие. Он верил, что настанет время, и потомки заинтересуются этими материалами.

Легенда о возникновении города Среднеколымска
Примерно три столетия назад большой отряд казаков пришел на Колыму. Казаки искали место для закладки крепости – города. Выбрали такую местность, где каменистый мыс выдается далеко полуостровом к реке. Здесь Колыма круто огибает полуостров Таас Тумус. Одну зиму казаки прожили здесь благополучно.
Наступила весна. Местное население разъехалось по летним местам (сайылык- як.). Казаки остались одни перед суровой стихией. Весеннее половодье затопило все вокруг. Сухие места остались только на скалистом правом берегу. Кончились запасы продуктов. Начался голод. Единственным спасением могла стать рыбалка, но не было снастей. Все-таки смастерили подобие невода. Закидывали-закидывали – ничего не попадало. Люди были на грани отчаяния.
Тем временем вода в реке пошла на убыль. Однажды в невод попало что-то черное, большое. Вытащили на берег. Это был огромный осетр. При тщательном осмотре он оказался одноглазым: один глаз давно зарос. Но голодные люди не обратили на это внимания. Сварили и съели. Скоро все заболели. Возможно, легенда преувеличивает, но рассказывают, что погибло шестьдесят человек, в том числе и предводитель Помаскин. Он был женат на местной, которая также умерла. У них осталась почти новорожденная девочка.
Каждый умирающий завещал искать для крепости-города новое место, не оставаться здесь. Оставшиеся в живых шесть-семь человек казаков похоронили умерших в одной могиле. Местное население никого из казаков не знало по имени, кроме предводителя Помаскина. С тех пор эта местность называется Помаскино.
Оставшиеся казаки взяли девочку с собой и отправились вверх по колыме в поисках нового места для города. В устье маленькой речки казакам встретились местные жители, объяснение произошло при помощи пальцев.
Русские, показывая на большую реку, спрашивали, как она называется. Местные эвенки думали, что у них спрашивают, где переправа, и показали: «Кулума» (что значит «переправа»). Русские казаки, в свою очередь, поняли, что название реки-Колыма.
   Впоследствии маленькая речка была названа Анкудинкой, по фамилии одного из оставшихся в живых казаков.
Устье речки Анкудинки казаки считали подходящей местностью для основания города. Но некоторые не хотели оставаться у язычников. Тогда решили сделать большой деревянный крест и спустить по реке. Где крест остановится, там и заложить город. Течением крест прибило на берег речки Анкудинки. Теперь казаки убедились, что это действительно святое место.
Город был заложен. Таким образом, дочка Помаскина была в числе основателей Среднеколымска.

Крещение и перепись населения.

Казакам долго не удавалось внушить местному населению веру в христианского бога и царя. Была языковая преграда. Чуть ли не каждое племя говорило на своем языке. Здесь, на Колыме, жили якуты, юкагиры, чукчи, эвенки, эвены. Но якутский язык был преобладающим. Все эти народы общались между собой в основном на якутском языке. Поэтому юкагиры, чукчи, эвенки и эвены немного знали якутский язык, кроме своего.
Казаки обложили местное население ясаком. Ясак брали мехом - «для царя» и продуктами - «для служивых людей». Первое время эти поборы носили добровольный характер – кто сколько может. Поэтому народ сильно не протестовал. Когда же почти все казаки оделись в соболиные шубы, а царю отправить было нечего, поборы приняли жесткий характер. Ясак стали брать исключительно шкуркой соболя. За несколько десятилетий соболь почти весь был истреблен. Местные жители стали всячески уклоняться от уплаты ясака. Казаки – собиратели ясака припрятывали часть собранного. Начальство решило упорядочить сбор ясака.
Ввели учет взрослого мужского населения. Но ни у кого не было ни фамилии, ни отчества. Были только имена – прозвища. Много было одноименных. По меньшей мере три попытки переписать плательщиков ясака провалились. Ввиду малочисленности казачества, не применялись методы насилия.
Администрация решила ввести христианство, православные имена, отчества, фамилии. Проведение переписи было поручено попам. Из Петербурга выписывали священников.
Шли годы. Коренное население не хотело креститься. Кто-то убегал, кто-то открыто отказывался, кого-то насильно крестили. Долго не поддавались крещению шаманы, стычки с которыми доходили до кровопролития. Целые племена десятилетиями скрывались от крещения. К ним отправляли казаков в «командировку», чтобы склонить к крещению. Рядовые казаки проливали много пота, всюду возводя высокие кресты, в людных местах – часовни и церкви.
Обряд крещения был прост: маленьких детей купали в «святой» воде, а взрослых заставляли мыть «святой» водой лицо и креститься. При этом давали христианские имена. Но, увы, они долго не приставали. Никто не запоминал свои православные имена и фамилии.
Когда снова пошли крестить и переписывать, каждому крещенному поп давал свою фамилию, а каждому участку – одно имя. Поэтому у здешних якутов, юкагиров, эвенков и эвенов русские фамилии, а многие населенные пункты носят русские именные названия: Андрюшкино, Богданово и т.п.

Праздник Верховного Существа (Айыы  ыбыаhа).

В 1-м Кангаласском наслеге (Среднеколымский район) со старинных времен организовывался ысыах с интервалом в три года. Кроме того, отдельная группа семей  (обычно, родственники), тоже не регулярно, время от времени, организовывала ысыах, посвященный лично кому-то: деду, бабушке, тете.
Еще на моей памяти ысыах на Колыме не был похож на светский праздник.
Начинался ысыах рано утром, когда солнце поднималось на высоту длины поводка коня (кyн кентес устата кюэрэйиитэ), значит, в пять часов утра.
Праздник длился только один день в конце июня.
К празднику готовились задолго. Было подобие конкурса на лучший кумыс. Каждая хозяйка готовила кумыс по своему рецепту. К празднику привозили кумыс в кожаных мешках (матага). Мешки вмещали до пятидесяти литров жидкости. Кто сколько хотел, столько и пил целый день. Остаток мы, мальчики, допивали на другой день. Кумыс пили из чоронов. В поделке сорона тоже происходило соревнование, каждый наносил свои узоры. Кумыс закусывали юколой (сушеная рыба). В летнее время юкола не была проблемой.
У нас в селе Кэрэхтээх в 1921 году провели ысыах. По возможности, хочу изложить подробности.
Наставником и руководителем был мой прадед Савва (Савва Семенович Винокуров) – восьмидесятилетний старец. Он занимался этим делом охотно и без устали.
Семь девушек и семь парней должны были петь. Не было грамотных, поэтому песни учили со слов деда, иногда помогали бабушки.
На открытом поле поставили три коновязи. Старательно наносили на них разные узоры. На первую коновязь поставили фигуру белого жеребца, на вторую – розового, на третью – голубого. От главного дома шла изгородь (чэчир) вокруг коновязей, вроде аллеи. Правая сторона – из зеленой молодой лиственницы, левая – из высокого тальника. Аллея разделена низким кустарником на две части. Правой стороной шли семь парней-певцов, левой – семь девушек-певиц. Впереди шел шаман в своем торжественном облачении и с бубном. Вторым был помощник шамана, тоже с бубном и в торжественном одеянии.
Мне казалось, что хор молодежи временами заметно ослабевал. Наверно, кто-то произносил не те слова. За хором следовала остальная публика, растянутая в длинную цепь. Мужчины – по правой аллее, женщины – по левой.
Публика дошла до коновязей и стала кругом. Шаман прославил дух Верховного Существа (Айыы). Затем восклицал здравицы духам серединного земного айыы. В это время он сильно звенел бубном и совершал шаманские приплясы.
Затем помощник шамана выстроил всех певцов и произвел оценку пения: палочкой бубна, обшитой мехом, провел по пояс – значит средне, провел на уровне глаз – хорошо пел, провел выше головы – отлично. Публика одобряла возгласами (в то время про аплодисменты местные жители не знали).
Три девушки принесли чорон с кумысом и волосяную черпалку. Венки из цветов шиповника, иван-чая и одуванчика украшали их головы.
Шаман с суровым видом принял чорон с черпалкой от девушек. Девушки ушли, поклонившись.
Шаман всюду брызгал кумысом со словами: «Чох-чоох, абаанг-сырhанг (угощайтесь), духи Кэрэхтээха! Чох-чоох, духи гор, озер, рек! (все называл)». Всех духов угощал, затем отдал чорон помощнику, который повел его под руку в главный дом.
Тут мы, семь мальчиков, облачившись в жеребячьи пальтишки (сангыйах) и шапки с ушами, три раза перебежали вокруг коновязей и три раза подходили в главном доме к прадеду, сидевшему в волосяном головном уборе с чороном в руках. Прадед звал нас на угощение со словами: «Хоруу, хоруу, хоруу». На третьем заходе мы попили по три глотка из маленьких чоронов, расставленных рядом. Это означало начало всеобщего угощения кумысом.
Подающие кумыс объявляли, чье производство. Почему-то все расхваливали продукцию. Наряженные девушки приносили старшим кумыс в больших чоронах, младшим и детям – в мелких узорчатых чоронах. Кто еще хотел пить – немедленно приносили. Раздатчицами были молодые красавицы в цветочных венках. Их называли «сир симэhэ» (ростки земли).
Церемониальная часть ысыаха кончилась. Кто-то объявил начало игр: борьба, конные скачки, прыжки, бег, были даже шашки. Соревновались в быстроте управления маленькими лодочками.
В середине дня начинался обед. Яства были в достатке. Дальше кто хотел еще есть, сам подходил.
Сказители рассказывали олонхо в нескольких балаганах для тех, кто хотел слушать. Успех сказителя определялся числом слушателей.
Торжества постепенно закончились к вечеру. Люди разъехались по домам.

Шаман Бахшан.
Встречавшиеся с ним люди еще живут на Средней Колыме.
В далеких селах Среднеколымского улуса даже после победы Советской власти жили по-старинному, со строгим соблюдением обычаев предков.
Как-то наступила очень холодная ветреная осень. Всюду выпал свежий снег. Ветром его так сильно утрамбовало, что мы бегали по сугробам, совсем не проваливаясь. Короткая наша радость была омрачена тяжелой болезнью моего родного деда. Он беспрерывно стонал, ничего не ел и сильно кашлял. Откуда-то приехали три его сына и три дочери, люди уже пожилые. Наша семья жила недалеко. Поэтому мы тоже приходили. Постоянная мрачная, печальная обстановка угнетала нас.
Старшие советовались, кого пригласить: шамана или попа. Верх взяли сторонники шамана. Решено было отправить за шаманом старшего сына деда.
Однажды вечером мы узнали, что привезли шамана Бахшана. Со всех концов села собрался народ посмотреть шамана. Для нас это было огромное событие.
Шаман Бахшан, «Куохал уола» (сын шамана Куохала), был лет сорока, коренастый, с нечесанными длинными, кажется, кудрявыми волосами, с черными усами и редкой бородой. Исподлобья сверкали черные глаза. Хмурое, неулыбчивое, большое и красное лицо, толстые губы придавали шаману суровый вид. Женщины и девушки тихо проходили за камельком, чтобы не быть между очагом и шаманом. С шаманом мало говорили, только о процедуре. Два парня принесли его бубен и наряд (кыабаан) из саней. На камельке сушили бубен до нужной кондиции, временами пробуя звук. Видно было, что парни охотно бубнили. В бубне было три колокольчика и металлические побрякушки. Наряд шамана – кыабаан – шуба из меха пестрых жеребят. Низ и манжеты рукавов расшиты в шахматном порядке. На локтях висели бронзовые колокольчики, и сама шуба была увешана разными побрякушками. Среди них были изображения человека и птиц кузнечной работы. Их называли эмэгэт – духи.
Стемнело. На правой наре постелили белую шкуру лошади. Шаман поднялся. Молча принесли ему наряд и помогли надеть. Он сел на белую шкуру. Свет потушили. Красные угольки камелька чуть-чуть светили. С левой стороны шаману подали бубен и палку, обшитую мехом.
Шаман палкой проводил по бубну, громко зевал. Тихо бубнил, постепенно усиливая звук. Начал кликать духов: «Ку-ку, ку-ку, кучит, кучит!» Усиливая голос, запел, обращаясь к духам: «Вы меня спустили с ваших высот и дали мне имя «Кун-Тюсюмэй»(Лучезарный шаман). Нарекли вы мне быть защитником человеческого рода от злых духов.» Послышались голоса: «Хайтагый оттоо-оон» (по смыслу «дай бог»). «Исполняя свой долг, обращаюсь к вашей помощи для спасения великого старца от злых духов»,- голос стал бодрее и громче. Снова послышались голоса: «Хайтагый оттоо-оон». Он встал с места и пошел с приплясом до темного угла за камельком. Из его слов понятно было, что он закрыл путь подземным злым духам.
Зажгли свет. После этого шаман троекратно приплясывал, аккомпанируя себе бубном, сказал: «Поднялся на три ступени к небу и оттуда смотрел, откуда идут злые духи. Может быть, какой-то злоумышленник пустил на больного вражеские духи, может быть, когда-то сделанные им грехи точат его здоровье». Ничего определенно не выяснив, снова с приплясом «вернулся» на землю. Около камелька сел на одно колено. Тихо стуча по бубну, начал говорить: «Иду на последнее средство: приглашу дух белого быка _ «юрюнг оhустаах». Всех разбудите, чтобы не было спящих.»
Всех разбудили. Мы, мальчики, сидели в одном углу. Опять потушили свет. Чуть светили угольки в камельке. Шаман пошел к выходу. Дверь то открывал, то закрывал. (Дед продолжал стонать). В сумерках около камелька действительно появилось какое-то огромное существо. Все люди замерли в страхе. Существо шевелилось, раздувалось до потолка, но не шло вперед. Как будто шаман держит его на веревке, но сама веревка не видна.
Видимо, какое-то время дремавшая, моя сестра Катя воскликнула: «Папа, Юрюнгээт зашел!»(Юрюнгээт-так звали шестимесячную белую собачку). Только теперь догадываюсь, что заснувшая во время представления шамана девочка не была охвачена гипнозом.
Шаман славил айыы и просил помощи больному. Через некоторое время широко открылась дверь на улицу и существо исчезло.
Теперь шаман с бубном подошел к больному, над ним совершал разные манипуляции, пел, выкрикивал, приплясывал, обращался к верхним духам. Наконец, как будто встретился со злыми духами. Перестал плясать, начал пятиться назад.
Тут трое мужчин взяли его сзади за веревки (обычно к наряду шамана привязывали веревки-тэбиин- специально украшенная веревка без побрякушек). Медленно он повалился на пол. Мужчины удерживали его в сидячем положении. Теперь шаман тоже стонал. Над его головой били железом чигорьки (камешки). Пошли густые искры. При этом приговаривали: «Сиэр сылгы сиэллээх кутурга сиксилиннэ».
Шаман начал тихо бить в бубен и петь. Как будто прошло напряжение. Шаман встал, мужчины отпустили веревки. По его словам, он отправил злого духа прочь.
Бодро приплясывая, он издавал душераздирающие звуки. Его пение и звуки бубна зазвучали также бодро и в быстром темпе. Наконец, усталый, он отдал бубен и сел на белую шкуру. Мужчины сняли с него весь наряд, переодели в обычную одежду. Девушки принесли в чороне молоко или сливки. Шаман охотно выпил и лег. Церемония длилась около двух часов. Тем временем женщины накрыли стол для взрослых.
Так закончилась первый день шамана.

Второй день шамана Бахшана

Вечером, с наступлением темноты, вся обстановка предполагала, что шаман снова начнет. Тяжелые стоны деда ускорили события.
Теперь шкуру постелили на полу. Шаману надели звенящий наряд. Он сел на шкуру на полу. Опять ему подали с левой стороны бубен. Свет потушили. На этот раз сравнительно быстро шаман начал бить в бубен и петь. Постепенно усиливая звук:
«Кутур естехтуун
 ( Настал день схватки)
  Куен керсер куммут ууммут
  (С жестоким врагом)
  Дуом ини дуом, дуом ини дуом!»
Ему вторили голоса: «Хайдаhый оттоо-оон!»
«Елуу суолун
(Чтобы преградить путь к гибели)
  Еттукпунэн буэлээри
(Своим телом)
  Тойон дунгуру
(Заставил деревянный бубен петь)
Туойтардаhым буоллун!
(Волшебным звонким голосом!
 Дуом ини дуом, дуом ини дуом!)»
Из темноты вновь послышались голоса: «Хайдаhый оттоо-оон!»
Дед продолжал стонать, никак не реагируя на происходящее. Было видно, что его состояние крайне тяжелое. Видя, что ничего не облегчает состояние деда, шаман решил испробовать один прием: надо обмануть злых духов, отправив чучела животных и людей в путь смерти.
Такой прием у якутов даже вошел в поговорку: « Загородил путь гибели изделием из гнилого дерева»-когда что-то делают только для вида, вместо серьезного дела.
По совету шамана мужчины смастерили из мягкого гнилого дерева быка, человека, сани с грузом. Когда все было готово, шаман продолжил камлание:
«Аан дойдум иччилэрэ,
(Духи родных аласов,)
  Керунг, истинг, кемете онгорун!
(Смотрите, слушайте, помогите!)
 Дуом ини дуом, дуом ини дуом!»
И снова ему вторили голоса: «Хайдаhый оттоо-оон!»
Шаман поднялся с колен и направился к камельку. Его путь осветили искрами чигорька. По камню били железом, напоминающим кресало, кузнечной работы (як. «хатат»).
Подойдя к камельку, шаман почтительно поклонился и обратился к духу огня, подчеркивая высокое уважение и почитание всех собравшихся людей  этому духу. Шаману подали в деревянной черпалке немного сметаны. Он угощал духа огня, прося его помочь людям, но в первую очередь больному, который ужасно мучается от недуга. Шаман что-то шептал, затем в абсолютной тишине долго прислушивался к огню. Вдруг резко повернулся и бодро приплясывая, отошел от огня и направился к больному. Подойдя к лежавшему деду, шаман начал сильно бить в бубен. При этом сам молчал.
Постепенно звуки бубна начали затихать, послышался сначала еле слышный, а затем все громче, голос шамана - он говорил от имени духа огня, призывал злых духов (чертей) отправиться прочь:
«Сыыр хоту сыылынг,
(Катитесь по наклону,)
  Нэриэ устун нэлэйинг,
(Ползите вниз)
  Урдук ебуелээhинэн,
(По высоким воротам,)
  Киэнг дьиэлээhинэн!
(И по широким дворам!)
 Дуом ини дуом, дуом ини дуом!»
«Хайдаhый оттоо-оон!»- эхом вторили ему голоса из темноты.
Шаман призывал злых духов перекочевать в другие места, «туда, где высокий потолок и просторные дома». Но злые духи были сильны. Похоже стало, что шаман не смог их прогнать.
Видя, что ничего не помогает, шаман попросил серебряный гребень, чтобы воплотить душу больного в серебро. (Серебро у якутов обозначало чистоту и прочность.) Но серебряного гребня не нашлось.
Шаман недовольно тряс бубном, что-то бормотал до тех пор, пока кто-то не бросил в бубен серебряную монету. Она со звоном упала на дно бубна. Шаман несколько раз стукнул снизу по бубну, монета внутри бубна жалобно звенела, но с каждым ударом колотушки ее звон становился все тише и тише, пока, наконец, совсем не пропал. Шаман склонился и колотушкой начал водить вдоль стены дома. В наступившей тишине было слышно, как где-то, время от времени задевая за стену, летит монета. Но самой монеты никто не видел. Шаман продолжал водить вокруг палочкой-колотушкой, затем резко стукнул три раза по бубну- в нем вновь зазвенела монета. Значит, она вернулась! Шаман вынул монету из бубна и отдал ее стоявшим рядом людям. Старшие поняли: духи не могут воплотить душу больного в серебряную монету.
Шаман еще довольно долго бил в бубен, звенел погремушками. Звуки были бодрыми, почти веселыми. Казалось, что шаман зовет всех на праздник. Звуки бубна звали к веселью и играм. Но шаман не пел и не приплясывал. Бубен начал затихать, а шаман молча приплясывать. Это продолжалось довольно долго, наконец, бубен резко и недовольно звякнул и затих, шаман присел на одно колено и также молча некоторое время стоял. Неподвижный. Вид у него был усталым и печальным. Люди смотрели на него с тревогой.
Очень тихо стуча в бубен, он рассказывал:
«Кэпсэппит кэпсэтиим кэскиллэммэххэ,
(Разговор не получился)
 Кэлэhэй тардыас тылланан,
 (И язык стал заикаться,)
 Сылдьыбыт сырыым сытаммакка,
(Замысел путешествия провалился)
 Сыгынах сыарhана сырайданан,
(И от стыда лицо стало, как древесная кора,)
 Топпот киэнг истэнэн,
(Вернулся голодным,)
 Тохтор харах ууланан субу кэллим.
 (Обливаясь горькими слезами.)»
Звуки бубна растаяли в темноте, голос шамана был еле слышен, наконец, совсем смолк. Всем стало понятно, что «миссия» шамана провалена. Стоны деда становились все тяжелее. Родственники сидели в глубоком раздумье и печали. Старший сын деда, мой дядя, спросил у шамана: «Можно ли обратиться к русским духам?…» Шаман ничего не ответил, но по его виду было ясно, что он принял решение. В тишине Бахшан поднялся и подошел к камельку. Постоял некоторое время, как бы раздумывая, затем молча притаился за камельком. Через некоторое время послышались звуки бубна и пение шамана. Шаман обращался «коленопреклонно» (унгэн-суктэн) к русским духам. Видимо, чужие духи услышали его и согласились помочь. В шамана воплотился русский дух и, выйдя из-за камелька, он громко сказал: «Здрасьте!»
Русский дух придал шаману резкость движений и энергию. Очень бодро он славил небесные силы (айыы), много гремел бубном над больным, плясал и громко пел. Вдруг начал высоко подпрыгивать, размахивая руками. Даже мы, дети. Поняли, что камлание подходит к концу. Шаман внезапно остановился и бросил свою палочку-колотушку (туерэх). Взрослые заметно оживились, внимательно глядя, как упадет колотушка. Колотушка опустилась на пол рукояткой вверх-хорошая примета!
Если бы она упала на бок, это означало бы плохое.
Больной перестал стонать, открыл глаза. К нему подошли сыновья, посадили на ороне (топчан), подложили под спину и под голову меховые подушки. Дед глубоко дышал, потом слабо махнул рукой. Сыновья поняли это движение как просьбу поесть. Дали больному немного еды, затем налили питья. Дед немного поел, попил и задремал.
Русские духи помогли деду.
А шаман тихонько бил в бубен и пел. Затем, как и в предыдущий вечер, стал бодро приплясывать, его пение и звуки бубна зазвучали также громко, волнами набегая на всех присутствующих, темп ускорялся. Звуки резко оборвались, движения прекратились и, усталый, он рухнул на расстеленную белую шкуру и замер. Мужчины осторожно взяли из его обмякших обессилевших рук бубен, сняли с него весь наряд и бережно как младенца переодели в обычную одежду. И снова девушки принесли в чороне молока или сливок, подали шаману. Он большими глотками выпил и снова опустился на шкуру. Женщины накрывали на стол, звали взрослых.
            Заканчивался второй день камлания шамана Бахшана.

Послесловие.
Шаман Бахшан (в жизни Георглазов Василий) – сын шамана Куохала, был хорошим человеком. После того, как он исцелил моего деда при помощи русских духов, я никогда не видел его в роли шамана. Да и времена наступили другие. На Север вместе с новой властью приехали врачи, учителя. Среди них были и русские, и якуты, и представители других народов. Они были вдохновенны, жили светлым будущим, которое хотели построить и в которое искренне верили.
А Бахшан-Василий вступил в колхоз, работал охотником и рыбаком. Свое «волшебство» иногда показывал людям, но при этом зрителей было немного-один, в крайнем случае - два человека.
В силу обстоятельств, ему часто приходилось двигаться пешком: на участок и обратно в село. У него была любимая «шутка»: Завидев издали человека, он, только что шедший пешком, вдруг, на глазах изумленных зрителей, лихо катил навстречу на упряжке собак или оленей. Подъехав вплотную к зрителю, он представал перед ним-один.
Во время сенокоса, когда стоговали сено, иногда, также на глазах изумленного товарища, стог вдруг удваивался в размерах.
Но проделывал он такие шутки очень редко. Умение гипнотизировать людей, видимо, проявлялось не всегда. Сам Бахшан об этом говорил так: «Временами у меня не бывает даже сновидения… .»

Семья прокаженных.

Осенью 1932 года я был направлен в Байдунский наслег открыть школу.
Через несколько дней после открытия школы я узнал, что в километре от школы живет прокаженная женщина с сыном. Это меня очень огорчило. Я сказал об этом председателю сельсовета, он выслушал меня и ответил: «Эта женщина категорически отказывается ехать в лепрозорий.» Тогда я написал в райОНО молодому русскому учителю Перфильеву. Он понял мою тревогу о здоровье школьников и добился командировки районного фельдшера для обследования больной.
Фельдшер приехал. Мы пошли к больным по запорошенной снегом тропинке. Подойдя к их юрте, я понял: здоровые люди по этой тропинке не ходят. Продукты и другие передачи приносят с другой стороны изгороди. Меня удивило: у народа совсем не было санитарного просвещения, но он знал, как себя беречь.
Эта женщина уже отправила в лепрозорий мужа и пятерых детей, а теперь жила одна с шестнадцатилетним сыном, также прокаженным.
Когда мы зашли в юрту, увидели крепкую, моложавую, когда-то красивую женщину. Мое представление о ней было совсем иным. У нее не было никаких внешних признаков болезни. После небольшой беседы фельдшер предложил ей встать спиной к нам и снять платье. Когда женщина разделась, он воткнул в ее спину пять булавок. Проступила почти черная кровь. Фельдшер спросил женщину: «Вы чувствуете, как я прикасаюсь к вам?»
На что она ответила: «Нет.»
«Давно ли чувствуете себя больной?»
«Уже три года, как тело онемело»- был ответ.
Мы с фельдшером переглянулись.
Я обратился к женщине с просьбой согласиться ехать в лепрозорий, призывал ее подумать о судьбе детей-школьников, которые могут заболеть этой страшной болезнью. Она долго думала, молчала. Не знаю, повлияли ли на нее мои увещевания, но она все таки согласилась ехать. Тогда я спросил: «Когда прислать транспорт?»
Подумав еще какое-то время, она произнесла: «Через десять дней мы будем готовы.»
В это время с улицы пришел ее сын и, увидев нас, снял шапку. Глянув на него, я дрогнул, по всем жилам пробежал холодок. Даже мысленно я не мог представить, насколько страшным может быть лицо: вместо носа и ушей зияли открытые гнойные раны, глаза, щеки, лоб представляли сплошную красную опухоль. Вместо губ - два грязных кровавых куска мяса. Но зубы все были целы.
Наскоро попрощавшись, мы вышли на улицу.
Настроение было тягостное.
На десятый день вызванный мной из райцентра транспорт- лошадь, запряженная в телегу, и возница прибыли и увезли мать с сыном. Больше я их не встречал и ничего о них не слышал.
Ни один из учеников моей школы не заболел.
Шел 1932 год.
На краю гибели.
Об этой трагедии мне рассказывал сам ее участник со всеми подробностями.
Юкагиры кочевали в поисках корма для оленей всю зиму от Колымы до берегов Охотского моря и обратно. Только летом останавливались на Колыме и рыбачили. Здесь встречались, устраивали празднества с танцами, играми, заводили семьи. Зимой кочевники не останавливались вместе, так как олени быстро уничтожали подножный корм, а когда смешивались оленьи стада, трудно было их разъединить и определить, какому хозяину принадлежит олень. Тем не менее связь между семьями поддерживалась и зимой.
На низменных склонах одной сопки семья Спиридонова остановилась на семь-десять дней. С другой стороны горы должны были остановиться родственники, встреча с которыми предполагалась в середине зимы у Коркодона. До этого времени связь прерывалась.
В середине декабря 1904 года разыгрался небывалый снежный буран, длившийся несколько суток. Семья Спиридонова попала под открытый удар бурана. Когда буран утих, хозяин пошел искать оленей, тем более, что закончились продукты. Без малого сутки он ходил на лыжах по окрестностям, но оленей так и не нашел. Вернувшись на стоянку, немного отдохнул и снова пошел искать стадо. Второй выход также оказался безуспешным.
В третий раз он сразу отправился искать стоянку других семей. Но по следам понял, что после бурана соседи снялись с места и ушли в неизвестном направлении.
От отчаяния и голода темнело в глазах, пришлось ни с чем вернуться в свою ярангу. Дети встретили отца с жалобой: «Папа, хотим поесть.»
Пока были патроны, он ходил на охоту. Далеко идти сил не было, а поблизости не попадались ни дикие олени, ни лоси. Иногда он приносил пару куропаток, а ртов – шесть. Начала болеть старая теща. Безвыходность положения страшно угнетала. Обессилевшая голодная жена уже не могла поддерживать огонь в очаге. Голодные дети постоянно плакали.
Да и сам Спиридонов с трудом таскал дрова из леса.
С каждым днем все меньше становилось патронов. Вокруг уже не на кого было охотиться.
Однажды утром Спиридонов обнаружил, что теща не дышит, ее тело уже остыло. Похоронить тещу сил не было. Поэтому Спиридонов с женой с трудом просто вынесли труп на улицу и уложили его за ярангой.
Осталось три последних патрона. Спиридонов долго берег их для крупного зверя, но и их пришлось израсходовать. Однажды, бредя по тайге, он увидел на дереве огромного глухаря. Спиридонов тяжело дышал, все перед глазами плыло. Он понимал, что близко незамеченным подойти не сможет и глухарь улетит. В патроннике был единственный патрон. Последний патрон, последняя надежда. Озябшими руками Спиридонов поднял ружье, целился долго. Перед глазами плыли круги, по лбу струился липкий холодный пот. Он заливал глаза. Силуэт глухаря расплывался, пот щипал глаза. Наконец, Спиридонов поймал глухаря в прицел, замерзшими, негнущимися пальцами обхватил ложе и нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Когда дым рассеялся, Спиридонов увидел, как вольная гордая птица, широко взмахивая крыльями, улетала в распадок и вскоре затерялась между деревьями. Спиридонов закричал, вернее, завыл в голос, чтобы побороть себя, зубами кусал замерзшие пальцы, по его лицу катились горячие соленые слезы обиды, отчаяния и страха. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти, еще чуть-чуть и он сорвется в нее и разобьется насмерть.
Путь к яранге был нелегок. Когда он откинул полог и вошел, дети бросились к нему с вопросом: «Что принес?» Он молча растопил очаг, когда тепло разлилось по телу, молча лег, но сна не было.
Рано утром, когда дети еще спали, он решился на страшный шаг. Спиридонов истово крестился, бормотал вполголоса молитвы, какие знал, затем взял в руки топор, широко перекрестился, еле слышно прошептал сам себе: «Бог простит… .»- и вышел из яранги.
Он зашел за ярангу, освободил от снега труп тещи, содрал с него одежду. Тело было как каменное. Спиридонов взмахнул топором.
Через некоторое время он вернулся, разжег огонь и поставил на него котел. В котле варились кости. От запаха варева дети проснулись и сразу же подошли к очагу. Они нетерпеливо смотрели на котел. Когда похлебка была готова, отец молча снял котел с огня и поставил перед детьми. Они охотно поели, допили всю жидкость и, довольные, легли спать. Жена Спиридонова поняла, что варилось в котле, к еде даже не притронулась.
Несколько дней Спиридонов кормил детей похлебкой. Жена к еде так и не притронулась. Она слабела с каждым днем. Когда дети подходили к ней, она их прижимала к себе, целовала в давно немытые макушки, гладила их по головкам слабеющей рукой и заливалась горькими слезами. Отец, глядя на жену и детей, украдкой утирал слезы. Но помочь ничем им не мог. Так и не встав с постели, жена умерла, убитая горем и голодом.
Спиридонов вынес тело на улицу и присыпал снегом.
Все попытки поймать в петли зайца или еще какого-нибудь зверя ни к чему не привели. Отец ослабел, далеко ходить не мог. Голод надвигался неотвратимо. Помощи ждать было неоткуда. Соседи не объявлялись. Видимо, буран изменил их планы. Попытки найти оленей также не увенчались успехом.
От болезни или от голода умер старший семилетний сын. Отцу казалось, что он летит куда-то в пропасть… . И выбраться невозможно, и дна не видно, но уже ясно, что рано или поздно он разобьется. Обессилевшие дочери почти все время плакали, видимо, догадываясь, куда ушли бабушка, мама и брат.
Голодные и больные дочери никуда не пускали отца. Время от времени все трое, обнявшись, плакали до изнеможения, пока не засыпали. Постепенно это коллективное рыдание становилось общей потребностью.
Отец, дождавшись, когда девочки заснут, выходил из яранги с топором и котлом.
Постепенно все три трупа были съедены. Спиридонов пытался искать выход, но его не было. Отчаяние охватывало его, он понимал, что когда родственники на Коркодоне не дождутся их и начнут искать, будет слишком поздно.
От голода и отчаяния у Спиридонова начались галлюцинации. Он уже не понимал, спит ли он, или впадает в забытье, но как только дрема охватывала его, то он ясно слышал скрип санных полозьев, далекие человеческие голоса. Спиридонов резко вскакивал, выбегал из яранги и слушал, слушал, слушал… . В небе мигали мохнатые холодные звезды, сполохами металось по небу разноцветное полярное сияние. Но никого не было, никто не звал его. Тишина.
Заболела пятилетняя дочь, она часто теряла сознание, а когда приходила в себя, то просила пить и, конечно, есть. Через несколько дней девочка просила только пить, отказывалась от сваренного отцом мяса. Однажды ночью, проснувшись в очередной раз от кажущегося скрипа полозьев и голосов, Спиридонову показалось, что в тишине чего-то не хватает. Он не сразу понял, что одна из дочерей перестала дышать. Он взял девочку на руки, потянул носом воздух, губами коснулся ее щеки-она была холодной. Спиридонов прижал ее к себе: «За что, боже, ты меня так наказываешь?» Боясь разбудить трехлетнюю малышку, он вынес легкое тельце дочери в темноту. Положив тело на снег, он накрыл его одежкой и вошел в ярангу.
Вскоре в котел класть стало совсем нечего. Силы покидали Спиридонова. Он почти не выходил из яранги. Боялся оставить трехлетнюю дочь одну и оставаться одному тоже не хотелось. Он почти не спускал малышку с рук, говорил с нею, пытался что-то напевать. Девочка уже не плакала, не просила ни есть, ни пить. Молча смотрела черными глазками то на огонь, то на отца. Наконец, истощенная, она незаметно скончалась. Спиридонов увидел, что глаза у девочки помутнели, веки перестали дергаться, и понял, что остался один.
Ему захотелось умереть вместе с ней. Он сидел неподвижно, не выпуская девочку из рук. Огонь давно погас, в яранге стало холодно. Но смерть не шла к отцу. Спиридонов положил девочку на шкуру, осмотрел жилище: застрелиться – так патронов нет, повеситься – все кожаные веревки давно сварены и съедены.
Глядя на дочь, он хотел заплакать. Из горла рвались хрипы и стоны. Но слез не было, совсем. Спиридонов завернул тельце девочки в оленью шкуру и вынес за ярангу.
Шли дни. По привычке Спиридонов каждый день разводил огонь в очаге, топил снег в котле и пил воду. Он понимал, что без пищи скоро умрет. От голода и горя мутился рассудок. Временами ему казалось, что он слышит голоса жены и детей. Тогда на душе становилось покойно. В тяжелых снах он видел всех живыми, но голодными. Горячечно блестевшие родные глаза молили его. И тогда ему хотелось отрубить себе руку или ногу, чтобы накормить их, спасти, но каждый раз, когда он был уже готов к этому шагу, что-то останавливало его.
Силы покидали недавно еще сильное тело мужчины. Ему не хотелось ничего. Спиридонов потерял счет дням, неделям. Он мучительно ждал конца.
Тем временем на Коркодоне пастухи встретили бродивших оленей Спиридонова. Они прибились к стаду. Прождали несколько дней, в надежде, что и сам Спиридонов с семьей скоро объявится, но он так и не пришел. Стало ясно, что во время бурана олени ушли от стойбища и хозяин, видимо, их не нашел. Что значит потерять оленей, никому объяснять не надо было. Старейшины собрались на совет и решили отправить на поиски семьи Спиридонова самого смелого и опытного парня. К сожалению, время не донесло имени этого смельчака. Но после совета старейшин парня собирали несколько семей: выбрали самых лучших быков, двое саней и нескольких оленей на питание. Путь был неблизкий.
Этот парень преодолел сто кес (тысячу километров) и нашел ярангу Спиридонова.
Спиридонов в полудреме услышал скрип полозьев, затем храп оленей, но не поверил своим ушам. Этот скрип он слышал не раз. Жизнь еле теплилась в нем, но и смерть не спешила прибрать его к себе.
Посланник подъехал к яранге, привязал оленей к сэргэ (коновязи) и вошел внутрь. В полумраке он увидел, что в очаге тлеют угольки, и понял, что живые здесь все-таки есть.
Парень громко поздоровался, но никто ему не ответил. Когда глаза привыкли к темноте в яранге, он увидел, что на ороне кто-то лежит. Парень подошел к лежавшему спиной к нему мужчине и похлопал его по плечу: «Ки недик!» (Расскажи, дружок!) Ничего не ответив, хозяин медленно повернулся в сторону гостя. В полумраке поблескивали глубоко запавшие, почти безумные, глаза, он разевал рот, но вместо слов вылетали глухие нечленораздельные звуки. Глядя на осунувшееся и заросшее седыми волосами лицо Спиридонова, приехавшему показалось, что хозяин тяжело болен. Парень, не задавая никаких вопросов, развел огонь в очаге, в яранге стало теплее и светлее, затем сходил за продуктами, повесил на огонь котел, сварил еду. Спиридонов сам есть не смог, поэтому парень сначала напоил его с ложки бульоном из свежего оленьего мяса, затем, разжевав кусок оленины, смешал его с жидкостью и втолкнул в рот больному. Тот вяло пошевелил челюстями, но все же с трудом проглотил. После еды Спиридонов впал в забытье.
Наутро он, сильно заикаясь, произнес несколько слов, но парень ничего не понял. На вопросы приезжего о семье Спиридонов также ничего вразумительного ответить не смог, только показывал рукой за ярангу, бессвязно мычал или выл, глаза его влажно блестели, но слез не было. Парень понял, что с семьей случилось что-то ужасное. Но тел умерших не увидел. Он объяснил Спиридонову, что надо ехать на Коркодон, где сейчас стоят все семьи. Спиридонов не возражал, но на сборы молодого человека смотрел безучастно.
Ему было абсолютно все равно.
Ехали более десяти дней. На коротких остановках парень не мог вытянуть из Спиридонова никаких слов кроме односложных ответов «да»- «нет».

Прошли месяцы. Постепенно Спиридонов пришел в себя. Молодость и сила вернулись к нему. Внешне только седина напоминала о пережитом. Да в глазах стояла невыразимая тоска и боль. Охота и рыбалка отвлекали его от мрачных мыслей. Мало-помалу с помощью родственников и соседей он собрал своих оленей в стадо и снова откочевал на Колыму. Он не рассказывал о происшедшей трагедии, но в тайге тайн нет. Об этой истории знали. Родственники и соседи как могли помогали одинокому молодому мужчине. Да и жизнь берет свое.
Во время одного из многочисленных переходов Спиридонову приглянулась девушка-сиротка. Не долго думая, он забрал ее с собой. Девушка, рано потерявшая родителей, согласилась разделить с ним свою судьбу. Вскоре у них появились дети. Семья Спиридонова кочевала в тех же местах, где и раньше, только никогда не останавливалась там, где произошла трагедия.
В то время на Колыме было много политссыльных: Сергей Мицкевич, друг В.И. Ленина, постоянно переписывавшийся с ним, Лепешинский, Цыперович (оба женились на местных девушках, от них остались дочери) и другие. Ленин еще в Швейцарии узнал, что в далекой Якутии голодный человек съел всю свою семью.
После революции Ленин поручил представителям Якутии найти этого человека, пережившего страшную трагедию, и обеспечить ему, по возможности, безбедную жизнь.
На Колыме Советская власть установилась только в 1923 году: комиссар отряда Романовский (впоследствии командующий Прибалтийским фронтом) распорядился найти Спиридонова, выдать ему единовременное пособие, чай, табак, муку, ситец, и построить дом.
Дом Спиридонову построили красноармейцы в двадцати километрах от города Среднеколымска, в том месте, где Спиридонов постоянно рыбачил и жил со своей семьей.
Ему была назначена пожизненная пенсия. В конце тридцатых годов Спиридонов умер.

Прапрадед Эгийээн.

С незапамятных времен заселяли Кангаласские аласы (Среднеколымский улус) якуты и юкагиры.
По преданиям, якуты обосновались вокруг большого озера, которое назвали «Байhал». Оно и поныне так называется. Значит, предки якутов были знакомы с названием «Байкал», но вряд ли знали о существовании реки Колымы. А кочующие юкагиры хорошо знали тундру и почти все северные реки. Именно они и стали для якутов источником сведений о географии Севера.
По рассказам моего деда Саввы Семеновича Винокурова, Эгийээн был его дедом или прадедом. Парни Эгийээн, Болот и Ойхоллон выросли у озера Байhал. Точно не известно, были они родственниками или друзьями. В то время был обычай: когда мальчику исполнялось десять лет, родители дарили ему годовалого жеребца с таким расчетом, что это будет его конь. Поэтому парни выросли отличными наездниками. Среди них особо выделялся Эгийээн, который с малых лет привык к тяжелой работе и рискованной жизни. Он обладал огромной физической силой. Равных ему по силе среди ровесников не было. Эгийээн был высокий, плечистый, смуглый, разговорчивый и веселый в своем кругу. Он носил черные кудри до плеч. Его род и поныне сохранил эти кудри.
Накануне восемнадцатилетия Эгийээн, Болот и Ойхоллон летом, как обычно, охотились, пасли лошадей, заготавливали сено, а в свободное время тайно готовились к Дню воли и подвигов, который должен был наступить после окончания работ. Отцы обещали парням десять-пятнадцать дней для подготовки к этому дню. Наконец, этот день наступил.
Парни, как могли, нарядили своих коней, взяли пару сетей и маленькую деревянную лодку (тыы). У каждого имелся лук с крепко натянутой тетивой. Как подобает богатырям из старинных сказок, каждый взял пять стрел с острыми железными наконечниками и пять стрел простых. На поясе висел остро заточенный кинжал (быhах). Решили ехать далеко, туда, где стая гусей исчезала на все лето, значит за пределы реки Рассохи. Парни взяли с собой постели и один котелок на троих. По обычаю, отправляясь на охоту, мужчина не берет продукты из дома.
Дни проходили в неописуемых трудностях дороги. Были дни сытые, были и дни голодные. Река осталась далеко позади. Наступила осень.
Однажды вечером разыгралась непогода. Шел снег с дождем. При сильном встречном ветре трудно было даже остановиться и посоветоваться. Надо было найти такое место для ночевки, чтобы озеро накормило людей, а луга – лошадей.
Остановились около небольшого озера. Соорудили «косой шалаш» (кэлтэгэй китиик) – шалаш на ночь или несколько дней. Он был такой: с подветренной стороны установлены длинные жерди, чтобы спиной к ним свободно могли сидеть три человека, две короткие стенки по бокам, передняя сторона открытая – там горит костер, на котором готовиться еда.
Вдруг Эгийээн увидел, что через озеро переходит стадо диких оленей. Первая мысль, которая мелькнула в голове у парня: «Было бы копье!» Не долго думая, он прикрепил к веслу свой кинжал, столкнул лодку на воду и поплыл вслед за оленями. Переплыв на другой берег озера, Эгийээн в темноте увидел пасущихся оленей. Незаметно подкравшись, он веслом с прикрепленным кинжалом нанес несколько сильных ударов по покачивающимся силуэтам оленей. В темноте заметил, что несколько оленей упало. Стадо заметалось из стороны в сторону, олени хрипели, толкали друг друга. Парень орудовал веслом как копьем, наносил удары по пробегавшим мимо него оленям. Наконец стадо рванулось в сторону от озера и исчезло в темноте. В кромешной темноте бились смертельно раненые животные.
Эгийээн переправился к товарищам, поведал о своей ночной охоте. Парни еле дождались рассвета, так им хотелось увидеть первую серьезную добычу на настоящей мужской охоте. Переправившись на другой берег озера, они увидели несколько туш диких оленей, лежавших в траве. Добыча превзошла все ожидания. Парни целый день разделывали туши животных, переносили их в одно место, затем из подручных материалов, жердей, веток поставили подобие сарая для хранения мяса.
Прошла еще одна ночь. Утром, проснувшийся первым Эгийээн, выйдя из шалаша, увидел, что все вокруг бело. Ночью выпал снег. Стояла тишина. Но среди тишины внезапно возникло ощущение тревоги. Что-то еле слышно хрустнуло за спиной, Эгийээн резко обернулся и увидел огромного бурого медведя, поднявшегося на задние лапы и наваливающегося на него. Увернувшись от острых когтей, Эгийээн умудрился проскочить под животом медведя и встать на ноги. Медведь кувыркнулся через голову, но сразу развернулся мордой к парню и бросился на него. Обеими руками Эгийээн вцепился в уши медведя и с силой ударил его головой о землю. На медведя это сильно не подействовало: он лишь всхрапнул как будто высморкался, лапами порвал торбаза. По ногам побежала теплая кровь. Парень попытался высвободить руку, чтобы достать нож из ножен, но правая рука была крепко прижата телом медведя к телу охотника. Медведь попытался ухватить жертву зубами, и в этот момент Эгийээн резко отпустил его ухо, медведь не удержался и завалился на бок. Этого мгновения хватило, чтобы Эгийээн достал нож, но воспользоваться им не успел. Зверь снова бросился на него, зубами рванул кожу на руке, нож отлетел в сторону. Эгийээн не увидел, куда упал нож. Зверь трепал парня, бил лапами и пытался зубами достать до горла. Борьба продолжалась довольно долго, силы покидали измученного парня. Он собрал все силы и кое-как сбросил зверя с себя. Сам попытался встать, не спуская глаз с противника. Зверь тяжело дышал, пятился задом к кустарнику, зло ворчал, кося свирепый взгляд на человека, и, вдруг, резко развернувшись, быстро побежал к лесу, неравномерно перебирая лапами. Эгийээн, ожидавший нового нападения, был изумлен. Ведь зверь, осмелившийся напасть на человека, как правило, непременно старается его умертвить.
Это было спасением не только для Эгийээна, но и для его крепко спавших товарищей.
Проснувшись, они услышали как раз именно эти тяжелые вздохи, хруст веток из-под лап убегающего хозяина тайги. Выскочив из шалаша, они увидели убегающего зверя и своего товарища, устало севшего на покрытую первым снегом землю. Полянка хранила на себе следы упорной борьбы и крови победителя. Нож нашли в стороне от полянки: из-под снега было видно только кончик лезвия.
Раны Эгийээна лечили с помощью рыбьего жира, которым обильно смазывали поврежденные руки и ноги. Молодость, здоровье и помощь товарищей сделали свое дело, раны быстро зажили и вскоре парни вернулись домой с богатой добычей.
А небольшое озеро стало с тех пор носить имя Эгийээна.
Озеро Эгийээн расположено на двадцать-тридцать километров севернее местности Гаврило, на равнине, окруженное невысоким лесом. Оно состоит из двух водоемов (кюндэ): южное – большое, северное – поменьше, и соединяет их протока шириной сто пятьдесят - сто семьдесят метров.
Не жалея сил, Эгийээн ездил на дальнюю охоту. Всюду ему сопутствовала удача. Вся родня радовалась за него и гордилась его доблестью.
Однажды Эгийээн поехал по незнакомым следам и через некоторое время увидел девушку в белой кухлянке из пыжика. Она шла на лыжах. Эгийээн догадался, что девушка – юкагирка. Якуты с юкагирами не общались, хотя те и кочевали рядом. Препятствием было незнание языка. Но девушка была очень красива. Эгийээн жестами предложил ей сесть в сани, при помощи рук и мимики объяснил, что хочет довезти ее до яранги. После некоторого колебания девушка согласилась. Она в первый раз видела так близко якута, да еще с конем.
Когда они подъехали к стоянке, девушка ласково улыбнулась Эгийээну и побежала в ярангу. Войти вслед за ней внутрь у парня не хватило смелости. Неловко потоптавшись возле яранги, Эгийээн вскочил на коня.
Нежная улыбка девушки запала глубоко в сердце молодца.
Но кочевники долго на одном месте не живут. Поэтому, когда Эгийээн снова приехал на это стойбище, то не увидел ни оленей, ни людей, ни жилищ. След юкагирской красавицы растаял и затерялся в тайге. В эту зиму они так и не увиделись, хотя парень очень надеялся на встречу.
Прошел год. Жизнь шла своим чередом. Во время выхода на дальнюю охоту Эгийээн наткнулся на след узеньких оленьих саней - турку. Поехав по следам, он увидел знакомую ярангу. Из яранги, услышав скрип саней и тяжелые шаги приближающегося коня, выбежала Она, еще более похорошевшая. Эгийээн, радостно улыбаясь, произнес: «Кыысчаан…» («милая девушка»). Она с мягкой улыбкой нежным голоском тоже произнесла несколько слов, но Эгийээн ничего не понял. Затем девушка юркнула в ярангу, почти моментально выбежала из нее и протянула парню маленький сверток. При этом на ее смуглом милом личике проступил румянец. Молодые люди еще некоторое время постояли напротив друг друга. Затем Эгийээн прыгнул в сани, махнул на прощание рукой и скрылся среди деревьев.
Сверток, бережно спрятанный на груди, обжигал сердце, но развернул его Эгийээн только вернувшись на свою стоянку. Это были меховые перчатки, сшитые юной красавицей в тайне от родных. Легенда рассказывает, что Эгийээн хранил эти перчатки до конца своих дней именно в том виде, в котором их получил, и в том же самом свертке.
Через некоторое время Эгийээн вернулся к стойбищу кочевников, но вновь никого не застал. Кочевники ушли в Тундру. И в этот год встреча была мгновенной и единственной.
Эгийээн не мог заставить себя не думать о юной красавице. Его переполняли чувства. В своих снах он видел себя и девушку вместе, ласково звал ее, а она весело улыбалась только ему и что-то нежно говорила на непонятном ему языке.
Эгийээн искал ее кочевье в дальней охоте, но не находил следов. На следующую зиму он увидел следы оленей и пошел по ним. Вышел на стан и увидел знакомую ярангу. Сердце его бешено забилось в груди. Из яранги слышались голоса, но никто из нее не вышел. Набравшись смелости, Эгийээн откинул полог и вошел внутрь жилища. Людей в яранге было довольно много, парень, попав в полумрак, всех сразу и не разглядел, но Ее увидел сразу. В легкой меховой одежде она показалась ему необычайно красивой: именно такой он видел ее в своих снах. Именно к ней он и обратился с приветствием, а уже потом увидел старика в центре группы людей, поклонился ему и поздоровался. Ему жестом предложили сесть, подали на деревянном подносе мелко нарезанного вареного мяса. Пока он ел, все молчали.
Потом старик, как оказалось, немного понимавший язык якутов, стал расспрашивать его: кто он, как зовут, откуда и куда держит путь. Эгийээн немного рассказал о себе, затем, безо всяких переходов указал на девушку и произнес: « Я люблю эту девушку и хочу на ней жениться!» В яранге наступила тишина.
После долгого молчания старик – отец девушки – дал согласие.
Свадьбу сыграли по якутскому обычаю и Эгийээн забрал юную шестнадцатилетнюю жену с собой.
В семье мужа юной кочевнице пришлось нелегко. Она не знала языка, не умела доить коров. Очень одиноко и тоскливо становилось ей, когда Эгийээн надолго уезжал на охоту или перегонял табун лошадей.
Как-то осенним утром, никому не сказав ни слова, невестка взяла обшитые мехом лыжи (туут) и ушла. Встревоженная родня искала ее вокруг, но не обнаружила даже следов. Все ждали приезда Эгийээна с дальней охоты. Через несколько дней он вернулся с добычей, но родня встретила его с плохой вестью – жена пропала. Эгийээн освободил коня от саней, вскочил на него и ускакал в ночь. Сердце вскоре привело его на стойбище кочевников, где он и нашел свою жену в кругу родных. Он вывел жену за руку из яранги отца, они отошли подальше к лесу. Разговаривали долго. О чем говорили – никто не знает. Не заходя в ярангу, Эгийээн уехал один.
Весной, после окончания охоты, Эгийээн занялся заготовкой леса и строительством своего отдельного балагана. В этом ему охотно помогали товарищи Болот и Ойхоллон. К осени балаган был готов.
Год разлуки заставил молодых все обдумать.
Любовь к юной кочевнице жгла сердце Эгийээна, он выражал свои чувства в песнях, в которых сравнивал любимую то с белым песцом, то с куропаткой, пел про ее нежные щечки, цветом напоминавшие ему грудку розовой чайки, сравнивал ее с утренней зарей … .
В жизни девушки также произошли изменения. Весной вместе с подругами она несколько раз сходила на танцы Сэдьэ. Там было много молодых парней, которые заглядывались на красивую девушку, приглашали ее на танец. Но мысли беглянки постоянно возвращались к Эгийээну. И девушка перестала ходить с подругами. Охотнее стала оставаться с замужними женщинами, заниматься вместе с ними бесконечными домашними делами, выделкой шкур, шитьем одежды.
Но вот снова наступила зима. Природа оделась в белый наряд – символ любви. Толстый лед и свежий снег звали Эгийээна на широкие просторы. Но он медлил с выходом на большую охоту. Товарищи Эгийээна понимающе переглядывались с ним, но родне ничего не говорили.
В один из морозных дней он запряг коня, одел лучшие одежды, сел в сани и уехал.
Вскоре Эгийээн объявился вместе с молодой женой и ввел любимую в новый балаган.
Они прожили долгую, трудную, но счастливую жизнь, нажили пять дочерей и пять сыновей, которые продолжили род Эгийээна.
Любовь этих молодых положила начало тесному общению местных якутов и юкагиров. Якуты начали заниматься оленеводством, юкагиры – животноводством. Кочевые племена юкагиров начали вести оседлый образ жизни.

Послесловие

Некоторые из этих легенд записаны мною в период с 1975 по 1989 год со слов старожилов
Сивцева Афанасия Ильича, местность Кильдем (умер),
Роббека Гаврила Васильевича, местность Рыжово,
Стручкова Николая Васильевича, г. Среднеколымск,
Кондакова Егора Гавриловича, местность Федотиха.

Редактировала Куляндина Алла Гавриловна, дочь Софронова Гаврила Георгиевича, 1992 год.
Рядовой
Мой отец Софронов, Гаврил Георгиевич, рассказывал, как он "исхитрился" попасть на фронт, несмотря на бронь для жителей Севера. В 1944 году на свои отпускные отправился в Якутск, пошёл в военкомат, и его отправили в Иркутск на военную подготовку. Получил специальность артиллериста, но на фронт пошёл рядовым.
- Почему ты решил пойти на войну? Это же опасно: могли убить. У тебя же было законное право работать в тылу, - спрашивала я отца.
- Не мог отсиживаться спокойно, хотел быть на передовой. Сам себе сказал: у меня нет семьи, некому будет переживать, если убьют.
   Отец часто совершал "нестандартные" поступки, руководствуясь своей логикой. В его полку оказалось много якутян. На вопрос "какое у тебя образование?" отец ответил:
- Сельское.
Никто не допытывался, что это значит, а у отца было высшее: он был историк. "Хорошо, их, якутов, было много. И даже политчасы с ними проводил Гаврил Софронов из Среднеколымска" - говорится в статье (Кондратьева М. Сквозь порох и дым к Победе… / М. Кондратьева // Юность Севера. – 2004. – 8 мая.) о Ветеране Великой Отечественной войны Сергее Гаврильевиче Габышеве, уроженце села Куочай Нюрбинского улуса (http://sakha.gov.ru/node/2457).
   Если якутянам не нравилось задание, которое им поручало начальство, они отвечали "билбят - не понимаю", и офицеры оставляли их в покое.
   Когда полк продвигался по Западной Европе, у солдат появилось дополнительное питание - нарванные по ходу фрукты и овощи. Папа рассказывал, как солдаты закапывали их в землю, а после отбоя съедали.
   Папа, как охотник, очень метко стрелял, и его часто задействовали как снайпера.
- А приходилось тебе ходить в рукопашную?
- Приходилось, конечно.
- А не страшно было - убивать или рисковать быть убитым?
- Когда видел, как умирают мои друзья, стонут раненые - такая ненависть вспыхивала к фашистам, что бежал в штыковую, не думая о страхе - отомстить за своих бойцов!
   А в мирной жизни папа был очень уравновешенным, спокойным человеком, с юмором воспринимая неоднозначные события, поступки людей. Когда его приглашали выступить с воспоминаниями на День Победы, он любил рассказывать забавные истории, случавшиеся с солдатами, не нагнетал трагизма - ведь трагизм тяжело переносится даже слушателями, не говоря об участниках. Очень уважал маршала Жукова. Читал, по-моему, книги исключительно о Великой Отечественной Войне.
   Моя мама была певицей - всё время распевала "арии", а папа напевал всегда только две песни: "Расцветали яблони и груши (Катюша)" и "Когда б имел златые горы".
   За годы войны отец научился понимать языки тех стран, где проходил его 1 Украинский Фронт (538-й Стрелковый полк Гатчинской 20-й дивизии), говорить. Видно, много общались с населением. Ведь, когда война кончилась, его полк долго пробыл в Чехословакии. С войны папа привёз три медали "За отвагу" с портретом Сталина, кучу бумаг с благодарностями. Мы в детстве часто играли этими медалями. Одна была сильно обожжена. Но ранений у отца не было, лишь одна контузия от разорвавшегося рядом снаряда.
   Хоть папа уважал Сталина за то, что тот выиграл войну, но в партию вступать не стал ни на фронте, ни в мирное время. Мама была секретарём парторганизации, и папа всегда ставил её в тупик ехидными вопросами о действиях КПСС.
   Мой брат Юлий Гаврилович Софронов рассказал мне подробности возвращения Гаврила Георгиевича в Среднеколымск, где отец работал учителем до "поездки" на фронт. Конечно, брат Юлий, с детства мечтавший стать военным, о войне с отцом беседовал больше, о временах репрессий, до- и послевоенных. Хотя и мне папа тоже поделился, как арестовывали людей вдруг. Как сообщали "твоих взяли" - шёпотом, проходя мимо, не повернув головы, чтобы следом не пришли за тобой.
   Юлий говорит: в Якутске кто-то из родных или встреченных земляков посоветовал не возвращаться сразу на родину в Среднеколымский улус, а поступить на рабфак, чтобы избежать ареста за нарушение "брони". Софронов Г. Г. поступил на отделение географии и получил второе высшее образование. Потом по распределению отправился в Среднеколымскую школу.
   Это ещё одно подтверждение, что мыслить нестандартно и поступать также было просто необходимо в сталинские и хрущёвские времена, чтобы выжить, спастись от репрессий и умудриться прожить успешную, насыщенную событиями жизнь, да ещё и "войти в историю" своего народа.

1.02.2014
Заслуженный Учитель
Софронов Гаврил Георгиевич - отличник народного просвещения РСФСР, Заслуженный Учитель ЯАССР, Ветеран Великой Отечественной Войны, во время боевых действий награждён тремя медалями "За отвагу", в составе 1 Украинского Фронта (538-й Стрелковый полк Гатчинской 20-й дивизии) дошёл до Чехословакии.
   Родился 25 апреля  1914 года в Среднеколымском районе в 1 Кангаласском наслеге (С. Алёко-Кюёль, местечко Курхунулах). Мать Гаврила Георгиевича Александра - родилась в семье графов. Отец - Егор Софронов - потомок Эгийана - родился в местечке Кэрэхтэх, что в 10 км от Курхунулаха.
   В семье было 7 детей: Дарья (Белоногова), Марья (Санникова), Василий (первый в истории Среднеколымского улуса капитан), Гаврил, Екатерина (Стручкова), Прокопий, Анна.
   Гаврил Георгиевич получил в Среднеколымске образование в 1930-е годы и в 15 лет был назначен директором школы для взрослых в один из наслегов. Затем учился в Якутске на рабфаке, получил специальность учителя истории и вернулся в Среднеколымск работать учителем.
   В 1944 году на свои деньги поехал в Якутск, чтобы добровольцем отправиться на фронт. Ранен не был, только контужен. Вернувшись с войны, окончил рабфак по специальности учитель географии, и был направлен на работу в Среднеколымск.
   В 1952 году женился на приезжей учительнице русского языка Марии Георгиевне Карташовой и 2 года с ней работал в республике Тува. В 1956 году с дочерью Аллой (1954 г/р) семья вернулась в Среднеколымск, где родились дочь Римма (1956 г/р) и сыновья Юлий (1958 г/р) и Вадим (1960 г/р).
   В 1968 году семья переехала в Якутск, где Софронов Г. Г. работал в специнтернате №1 воспитателем. Затем работал в университете, откуда ушёл на заслуженный отдых.
   18 декабря 1991 года на 78-м году жизни его жизнь оборвалась в результате автокатастрофы. Похоронен в Алёко-кюёле.
   Некоторые факты мне рассказали Мария Прокопьевна Оконешникова и её мать Мария Софронова, жена покойного Прокопия Егоровича Софронова, брата Гаврила Георгиевича, а другие я сама знала.
   А недавно в издательстве "Тухулгэ" города Якутска была выпущена книга "Гавриил Георгиевич Софронов - легенда Колымы", составитель которой Светлана Алексеевна Третьякова, - к 100-летию со дня рождения. Третьякова С. А. проделала огромную работу, собрав в одной книге документы, фотографии, воспоминания и очерки о Софронове Г. Г., а также его рассказы, напечатанные в газетах Якутии.

1.02.2014
http://www.agroasaosh.ru/listcat/5-istory.html Арылахская школа
12.11.2014
Третьякова Светлана Алексеевна. Гавриил Георгиевич Софронов - легенда Колымы: (очерки, статьи и рассказы)/(сост. С. А. Третьякова). - Якутск: Туhулгэ, 2014. - 168с.
Три волшебных слова
Софронов Г. Г.
(Напечатано в газете Якутии, кажется, "Илкен" (март 2007) в цикле "Колымские рассказы")
   В нашем селе в годы моего детства не было школы. С весны до начала сенокоса мы, мальчишки, были предоставлены самим себе.Среди нас был парень Егорка, лет пятнадцати, розовощёкий, рослый, физически крепкий, находчивый. Он и верховодил нами. Его властный и решительный характер нас подчинял и сплачивал, хотя мы понимали, что не всегда ему можно верить: он мог рассказать о том, чего не видел, так, как будто видел, о том, чего не делал, так, что будто делал. Однако без него самого и его не всегда правдоподобных рассказов становилось скучно. Конные скачки в ночное время или бои быков без него никто не считал обязательными.
   Мы уже сожалели, что Егорка уехал в город к дяде, как вдруг прошёл слух, будто его видели в селе в чёрных сатиновых сапогах и красной рубашке. Мы договорились вечером после домашних работ найти друга, ведь всем известно, что он непоседа, его искать надо.
   При встрече новая одежда произвела произвела большое впечатление и действительно возвысила его в наших глазах. Долго упрашивать его не пришлось: он сам рассказывал с большим вдохновением о городе, где в домах окна прозрачные, стеклянные, двери тяжёлые, деревянные. Конечно, трудно это было представить: наши окна летом кожаные, а зимой ледяные, двери из шкуры: летом одинарной, зимой двойной. А тому, что люди ходят в сапогах и в ботинках, мы просто не верили. Ещё Егорка похвалился, что знает три волшебных слова, от которых становишься сильнее. Это сильно нас заинтересовало, но он секрета так и не раскрыл:
- Когда соберётесь восемь парней, тогда расскажу и покажу.
   При нашей тогда разбросанности, собрать восемь парней - задача не из лёгких. Всё же мы собрались. Егорка сказал, что сначала надо выучить три волшебных русских слова.
- Повторяйте за мной. Первое слово: Асюси! (Остановись).
   Мы несколько раз произнесли новое слово.
- Теперь второе слово: Есевели! (Не шевелись).
   Опять повторили хором. Третье слово:
- Усалы! (Взяли).
   Выучили, осталось применить полученные знания. Егорка приказал одному из нас лечь на землю спиной. Остальные семеро должны поднять его одним указательным пальцем. После волшебных заклинаний быстро подняли парня: кто пальцем, кто ладонью или кулаком. Волшебные слова подействовали! Теперь все поочерёдно ложились, всех подняли. Радость, смех, шутки. Очередь дошла до самого Егорки. Неохотно он лёг на землю. Его тяжёлое тело при подъёме уронили. Он сердито поднялся, отряхнул свои сатиновые штаны и упрекнул нас:
- Вам хоть десять раз падай, ничего не будет в серых кожаных штанах!
   Мы виновато молчали. Когда расходились, каждый про себя повторял три волшебных слова и чувствовал себя сильнее.

   Как-то Егорка предложил мне пойти вместе порыбачить на озере в десяти километрах от села. Конечно, я не отказался. Благополучно добрались до места. Нашли ветхий шалаш, расположились и до глубокой ночи рыбачили.
   Разбудили нас солнце и жара. Кругом зелёный лес, тишина. С севера озеро окаймляли высокие скалистые берега. Вода в озере чистая-чистая, прозрачная. Чудо! Егорка позвал искупаться. Я робко признался, что плавать не умею.
- Ничего! Булькайся у берега. Я буду плавать, нырять. Ты не обращай внимания.
   Пока я раздевался, Егорка с обрывистого берега бросился в воду и канул, как камень. Удивлённый, я пошёл туда. От увиденного на миг меня охватил ужас: на дне озера лежал Егорка и чуть-чуть шевелил то рукой, то ногой. Я нырнул, схватил его за ногу и кое-как вытащил на берег. Мне показалось, он уже не дышит. С трудом положил его на сухое место. Он застонал, из горла полилась вода. Слава Богу, живой! Правда, ещё два дня он провалялся в шалаше.

   Жарким летним днём мы с младшим братом Проней случайно встретили Егорку. За Полярным кругом, если загуляла жара, солнце в июле печёт все двадцать четыре часа в сутки. Егорка говорит:
- До сенокоса далеко. Поедем на озеро рыбачить!
   Зная Егорку, я не торопился с ответом. А Проня обрадовался:
- Давай!
   Я сразу попал в трудное положение. Если откажусь, Егорка скажет:
- Ты трус, лентяй. А слабый Проня не боится.
   И я согласился. Но сказал:
- У нас нет лодки.
Егорка нашёлся:
- Есть брошенная ветка (лодочка).
   Пришли. Посмотрели: всё небо насквозь видно. Я говорю:
- Смолы нет. Нечем ремонтировать.
- Пустяки! Зря, что ли, стоит жара!
   Дырявые места заклеили кожей налима в несколько слоёв.
- Высохнет!
   Наутро отправились к месту рыбалки. На отремонтированной ветке Егорка быстро перевёз нас через речку. По его словам, озеро находится недалеко в десяти-двенадцати километрах. Зимой он там побывал. Пошли пешком. Ветку волочили за собой. Только озера нет и нет. Нет и еды, взяли с собой  лишь пустой котелок и чайник. Тропинок оказалось много, но все они ведут в разные стороны и постепенно теряются.
   Наконец, Егорка признал, что мы заблудились. Тут Проня заявил, что так устал, что на ногах не может стоять. Решили вернуться домой. Отяжелевшую ветку оставить нельзя, иначе не на чем будет переправиться через речку обратно. Проню кое-как несём. Вдруг видим на земле какие-то следы. Да это наши следы! Значит, мы сделали большой круг и теперь даже не знаем, в каком направлении наше село. Лезли на деревья, это ничего не дало. Около воды развели костёр, чтобы защититься от комаров.
   Небо заволокло облаками. Солнца не видно, сидим и спорим: где север, где юг. Вскоре Егорка и Проня заснули. А мне не спится. Поддерживаю дымокур. В голову лезут всякие мысли. Вдруг вижу: кто-то идёт к нам. Оказалось, соседский дед Семён ищет своих лошадей. Заметил дым и подъехал. Парни проснулись, обрадовались деду. Дед сказал:
- Идите по направлению "былыт тёрдё" (где рождаются облака) на северо-запад. Где север, где юг легко определить: все травы, кусты тянутся на юг, южная сторона деревьев толще и крепче, крона - гуще. Сейчас я вашу ветку дотащу до речки, вы пойдёте по моим следам.
   Голодные, усталые, грязные, искусанные комарами, мы добрались до дома. Тогда я понял смысл поговорки: "Таскай стариков на плечах, чтобы получить от них умные советы".

   Ближе к концу лета опять встретили Егорку. В руках у него была газета. Остановились, сели на брёвна, находившиеся поблизости. Егорка начал читать газету вслух:
- Где-то бандиты расстреляли людей, пороли мальчиков...
   Мы слушали, разинув рты. Просили:
- Ещё! Ещё!
Егорка читал довольно долго. На вопрос, где он научился читать, ответил уверенно:
- В городе!

   Осенью открыли в селе школу. Нас, подростков, отправили учиться. Всю зиму мы не видели Егорку. Только весной мальчики встретились и снова просили его читать газету. Он вспомнил прошлогоднее и начал читать. но ребята сразу поймали его:
- Газету держишь вверх ногами, и написано здесь совсем о другом.
   Тут Егорка понял, что в школе учат действительно детей, что он отстал от нас, и скоро сам пошёл в ликбез - школу для взрослых. Так разошлись наши пути-дорожки, и я почувствовал облегчение, освободившись от опеки Егорки.