Радисты

Вы точно видели их хотя бы раз. Они в каждом выпуске новостей, в каждом номере газеты; полки магазинов ломятся от фильмов, книг, игр и фигурок. А если вы избегаете всего этого, то точно видели памятники.
Для монументов обычно привозят «техов», которые уже вышли из строя, старательно выскребают все механизмы, словно моллюска, оставляя одну лишь раковину-корпус: огромную металлическую пустышку доспехов. Их тщательно полируют, чтобы сияли на солнце, заливают в суставы цемент, чтобы не двинулись случайно, покрывают новым слоем защитного лака — будет скандал, если на памятнике появится хоть пятнышко ржавчины. А затем водружают на самое лучшее место в городе. Часто рядом с гигантом ставится фигурка пилота — кто не знает об их доблести? Имена первопроходцев заучивают в школах: Дженнет Ио — управляла первым работающим «техом», Алексей Жилин — первый проник в Тёмную зону, Курт Блэк — первый одержал победу в сражении с чудовищем…

— Ник, — окликает меня Бетти, — зайди к шефу.
Я подмигиваю Бетти и поспешно хватаю диктофон, стараясь не показывать, что пальцы дрожат от волнения. Наконец-то закончилось собрание, и в редакции определились с темой номера! Глубоко вздохнув, поправляю высокий воротник и открываю дверь, осторожно переступаю через высокий порог, вздрагивая от скрипучего голоса:
— Стажёр Ландау, — шеф хищно щурится, слово сыч перед пикированием с ветки. — Ваша статья о домах престарелых для ветеранов Войны Объединения была полна патриотизма и уважения. Теперь вы должны закрепить свой успех и написать ещё лучше, ясно?
— Ясно, — изображаю преисполненный энтузиазма кивок. — А какова…
— Тема, — перебивает босс, — сложная, стажёр. Весьма не простая. Отмечаем пятнадцатилетие открытия Тёмной зоны. Джуди и Макс занимаются интервью с пилотами, Черненко накатает научную статью, тебе же надо отыскать что-нибудь интересное. Покажи мне, что предыдущий материал не был везением новичка, и будешь в постоянном штате. Ясно, стажёр?
— Да, шеф. Спасибо.
«Что-нибудь интересное». Редакция проверяет меня, это понятно. Принесу я высосанную из пальца пустышку, помчусь за помощью к старшим коллегам или действительно выдам материал на первую полосу.
Мне по душе третий вариант.

Написать о Тёмной зоне и её освоении можно очень и очень многое — именно этим занимались те пятнадцать лет, что прошли с её открытия. Сложно измыслить что-то новое, но к «техам» у меня личный интерес.
— Ник?
Голос инструктора Деббски не изменился за три года ни на йоту. И выражение лица такое же, как в день нашей последней встречи: неуверенное, но строгое, словно хочет меня отчитать, но ещё сам не знает, за что.
— Садись, Деб.
Он оглядывается по сторонам, переминаясь с ноги на ногу, чешет выбритый затылок. Вокруг обычная суета провинциальной забегаловки: оранжево-белый кафель на полу, по которому ловко скользят пять расторопных официанток в посеревших передниках, лавируя между круглыми пластиковыми столиками и посетителями — несколькими сонными студентами и парой школьников-прогульщиков. От прилавка с ламинированным меню, облупившимся по краям, пахнет жареным картофелем, перцем и жиром, и все эти ароматы, смешиваясь, расползаются на побелке потолка желтоватыми пятнами.
Наконец, Деббски неловко присаживается. Он чувствует себя неуместным: здоровый накачанный спортсмен — даром что инструктор по физподготовке «техов» — в миниатюрном зале, в котором и так слишком тесно. Я, впрочем, не лучше в своём официальном чёрном костюме, а моя тщательно выглаженная рубашка — пожалуй, единственная идеально белая вещь в этом заведении. Даже волосы пришлось собрать в маленький хвостик — Деббски будет проще вспомнить то время, когда мы ещё нормально общались.
— Теперь не приходится орать на тебя «Убери патлы», да?
—Заметил? — улыбаюсь я. — По старой памяти.
Деббски молчит, затем подзывает официантку и негромко диктует ей заказ: две порции овощного салата, два чая и один пончик с шоколадом.
— Ты стал обжорой, — смеюсь, незаметно разглядывая толстовку своего бывшего инструктора. Мятая, потёртая, но крепкая и прочная — как и её владелец.
— Это для тебя, Ник, — серьёзно заявляет тот. — Я уверен, ты питаешься неправильно.
— Ты меня оберегаешь?
Деббски строго смотрит мне в глаза. Белки у него чуть красноватые, но взгляд всё равно чистый и уверенный.
— Я оберегаю всех своих птенцов, Ник.
На секунду перехватывает дыхание, но я улыбаюсь, не подавая виду:
— Тогда почему ты не помог мне тогда, Деб? Почему дал им выгнать меня? Только из-за того, что я…
— Ник, — перебивает он меня, — это не обсуждается. Таковы правила.
Я не отвечаю. Мне нечего сказать, ведь ответ будет один и тот же: таковы правила. Правила, которые придумали за год до моего выпуска.
— Ладно, Деб, — чуть отодвигаюсь назад, чтобы официантка могла поставить поднос на стол. — Мне сейчас нужен твой совет. Мне дали задание — написать о «техах» к юбилею, и мне просто необходимо подобрать что-нибудь этакое…
Деббски задумывается, отрешённо жуя салат. Вторая порция стоит передо мной, возле тарелки — один чай и пончик. Похоже, Деб не лгал о своей памяти — он помнит даже такие мелочи, как любовь к сладкому у кое-кого, так и не ставшего пилотом. Но от редакции пончиком мне не откупиться.
— Я бы предложил написать об особенностях физподготовки пилотов, — наконец подаёт голос Деб. — Немногие знают, что из-за долгого лежания их мышцы слабеют, и приходится тренироваться постоянно, когда ребята не пилотируют «техи».
— Хорошая мысль, — вздыхаю я, — но Линда Стил писала об этом полгода назад. Сейчас нужно что-то позитивное, патриотичное…
— Может, двигатель седьмой «Джуди»?
— «Вестник» накатал про него пять страниц аналитики, да и это уже не новость… — все очевидные варианты перебраны. Не думаю, что Деббски слёту выдаст хорошую мысль. — Ты можешь поразмыслить над этим позже, Деб, и…
— Не знаю, — морщится тот. — Мне не сравниться с тобой в чтении всей этой… прессы. Не о радистах же писать, в конце концов.
Я медленно выдыхаю, затем делаю глубокий вдох.
— Деб, — медленно шепчу я, — ты гений.
Деббски смотрит на меня с удивлением, ужасом и — восхищением.
— Я-то гений, — бормочет он. — А ты, похоже, всё ещё неразумное дитя, каким я тебя помню.
— Деб, Деб, — губы сами растягиваются в широкой улыбке, — Деб, у тебя должны быть контакты кого-нибудь из действующих пилотов.
— Зачем?
Похоже, Деббски не понимает, что ни один из отставных радистов — которых, кстати, подозрительно мало — не расскажет мне ничего из-за грифа секретности. Или понимает, и как раз на это надеется.
— Деб, — подтверждаю его худшие опасения, — я хочу попасть в Тёмную зону.

Ехать до ближайшей станции перехода не так уж и далеко, но скрипящий трамвай будто специально замедляется с каждой секундой, растягивая время до жуткой безвкусной массы. За окном проплывают, трясясь, однотипные прямоугольные здания: разного цвета, разной высоты, но одинаково безжизненно вылупившиеся стёкла, зачастую разбитые.
Здесь мало кто живёт: несмотря на пятнадцать лет безопасной работы, люди всё ещё опасаются порталов в Тёмную зону. Мне знакомо это чувство: ощущение того, что тьма сгущается у тебя за спиной, готовясь сожрать тебя, пока ты не видишь, а воздух давит, упрямится и не идёт в лёгкие, и от страха начинаешь задыхаться…
Величественный комплекс зданий из белых блоков, обнесённый едва сдерживающей зелёные кроны стеной, смотрится здесь вклейкой рекламного буклета. Он выглядит настолько пасторально на фоне ясного голубого неба, что я дважды перечитываю табличку над воротами. Как может это аккуратное светлое место, пахнущее наступающим летом, быть местом перехода в ужасающий кошмар наяву?
Мне одного раза в Тёмной зоне хватило, чтобы забыть и думать об этом на три с лишним года. Но сейчас мне нужна информация — и я получу её.

На самом деле удостоверение журналиста открывает далеко не все двери, но для того, чтобы попасть в комнату отдыха пилотов, корочек хватило. Раньше мне не приходилось бывать здесь, и я замираю на пороге, жадно вглядываясь в каждую деталь, в каждую черту: небольшое помещение до отказа забито людьми, кое-как умещающимися между рядами шкафчиков и скамеек, всё пропитано запахом пота и масла, спёртый воздух вибрирует от гула множества голосов, но все разговоры прекращаются, стоит пилотам заметить меня.
Делаю глубокий вдох и переступаю через порог, обращаясь ко всем сразу:
— Ник Ландау, корреспондент журнала «Вавилон».
— Аскар, — улыбается мне подтянутый жилистый мужчина, — пилот с двухлетним стажем. И о чём же будет ваша статья?
Насчёт стажа Аскар явно привирает: он слишком стройный, а ведь пилоты «техов» быстро набирают вес. Это раньше, когда Тёмная зона только-только осваивалась, «техами» управляли вручную из кабины в грудной клетке механического гиганта. Но уже лет семь как боевые машины ходят по иному измерению, подчиняясь радиосигналу. Воинов сменили игроки.
— Я хочу написать о радистах.
Аскар недоуменно хмурит широкие брови.
— Нет-нет, — бормочет он, — вы не… Как вас зовут, вы сказали?
— Ник Ландау, — упрямо повторяю я. — Я хочу написать статью о радистах.
Помявшись, Аскар, наконец, находится:
— Но здесь вы их не увидите, — его небритое лицо сминается в неуверенную улыбку. — Станция перехода для радистов находится в засекреченном секторе.
— Здесь я ищу не их, — тщательно взвешиваю каждое слово, — а того, кто поможет мне попасть в Тёмную зону.
На миг повисает тишина, затем Аскар резким движением разводит руки и начинает тараторить:
— Нет-нет-нет-нет-нет! Нельзя так делать, ведь Управление расправится с любым нарушителем, и даже удостоверение не…
Я уже не слушаю его. Прикрываю глаза, стараясь ничем не показать горькое разочарование, затапливающее разум. Нет ничего обиднее, чем закончить путь, едва выйдя за порог, и ну не могут же все пилоты соглашаться с этим трусом? Хотя нет, могут: пока Аскар зачитывает список статей, которые я нарушу своим проступком, все остальные молчат, неуверенно переглядываясь. Как мои сокурсники, когда вышел приказ об ограничении допуска к «техам», и меня вышвырнули из академии, даже не допустив до финального экзамена.
— Умолкни, Аск.
Это произносит сидящий в центре скамьи мужчина, похожий на бульдога. Его отвисшие щёки, двойной подбородок и крупная шея покрыты короткой белесой щетиной, они колышутся, когда он открывает рот и кивает:
— Ландау... — толстяк причмокивает, словно пробуя мою фамилию на вкус, — Ник. Ты хочешь, — его пухлые пальцы тянутся к стакану с витаминным коктейлем, — сочинить очередную сплетню или попробуешь рассказать хотя бы подобие правды?
Он пьёт жадно, прихлёбывая, затем вытирает рукавом формы губы. Я же начинаю переминаться с ноги на ногу, чувствуя на себе взгляды остальных пилотов. Этот бульдог, похоже, пилотирует «тех» лет пять, не меньше, и мне повезло обратить на себя его внимание.
— Я хочу написать честную статью с материалом, который никто до меня не освещал, — говорю без утайки, глядя прямо в прищуренные глазки. — Радисты тоже работают в Тёмной зоне, но почему-то все пишут только о пилотах и научном отделе. Я хочу знать, что происходит.
Толстяк ухмыляется и хлопает себя по колену. Звук выходит сочным и громким, некоторые пилоты вздрагивают.
— Ладно, Ник, — широкий рот растягивается в радостном оскале. — Я подвезу тебя до радистов. Приходи завтра в одиннадцать вечера, у нас намечается поставка. Спросишь меня по имени.
Я чувствую себя по-идиотски, но приходится задать этот вопрос:
— А как вас зовут?
Слои жира на лице и животе начинают медленно трястись, и я не сразу понимаю, что пилот хохочет.
— Курт Блэк, — наконец шепчет он, пытаясь отдышаться. — Что, уже не похож?
Я вспоминаю статуи худощавого красавца с шлемом в руках и мотаю головой.
— Честно, — бормочет Курт, хватаясь за грудь. — Неплохо для журналюги.

Вечер и весь следующий день пролетают незаметно в каком-то бессмысленном отупении пополам с судорожными сборами. Диктофон в Тёмной зоне бесполезен: заглючит. Значит, придётся обходиться старыми добрыми блокнотом и ручкой. Вместе с документами и бутылкой воды кладу их в пакет — надо брать с собой как можно меньше вещей. Одеваюсь тоже просто, никаких костюмов и пиджаков: только футболка и спортивные штаны. Задерживаюсь на пороге, надевая кроссовки, и лишь в последний момент в голове раздаётся надрывный ор Деббски «Убери патлы, позорище!».
Собирая волосы в хвост, понимаю, что руки дрожат.
Нет, говорю себе я, не сейчас, Ник. Не сейчас. «Эмоциональность» — так они это обозвали, помнишь? Те шишки, что приняли дурацкий закон. Они призывали глядеть на то, как Джун Лэйтер бросила задание и помогла напарнику отбиться от Теней, когда тот уже был готов взорвать себя и «теха». Хотя, эмоции были не единственным поводом для ограничения, но… Нет. Я не буду показывать свою слабость, приказываю себе я.
Я смогу выдержать что угодно.

Хоть небо ещё только-только начинает темнеть, луна уже сияет вовсю. Здесь мало жилых домов, и ничто не мешает сиять небесным телам. Звёзд не видать, но недалеко от почти полного диска Луны сверкает Юпитер, планета, почти ставшая звездой. Как и я — почти пилот.
Лишь сейчас замечаю отблески лунного света — меж листьев, отдыхающих на высокой стене, скрываются витки колючей проволоки. Руки снова начинают дрожать, но я крепко сжимаю пальцы и иду вперёд, к одному из многочисленных служебных входов.
Там околачивается Аскар. Завидев меня, он вымученно улыбается:
— Ландау...
— Ник, — поправляю я. — Где Курт?
— Ему тяжеловато бегать по лестницам, — фыркает Аск.
Почти все пилоты заканчивают ожирением. Деббски заставлял нас тренироваться до упаду, чтобы позже организму было легче справиться с последствиями длительного пилотирования.

Курт, похоже, пренебрегает упражнениями — он сидит возле кресла дистанционного управления и жуёт сочный бутерброд с котлетой и салатом. В полумраке, разбавленном зеленоватым свечением мониторов, пилот кажется древним архаичным чудовищем.
— Ландау, — бормочет он, его челюсти продолжают смыкаться и размыкаться, перемалывая пищу. — Я думал, струсишь.
— Я здесь, — стараюсь не показывать робости. Обстановка здесь мне знакома лишь по далёким воспоминаниям быстро прервавшейся практики.
Широкий павильон разделён пластиковыми перегородками на небольшие отсеки, в каждом из которых находится автономный комплекс дистанционного управления: кресло пилота, пульт управления и поддерживающая аппаратура. Густые пучки проводов идут от одного прибора к другому, превращая интерьер в киберпанковые джунгли.
— Ник, — доев, Блэк вытирает жирные ладони о штанины, — у тебя есть только одна возможность. Мой «тех» из старых, я слишком к нему привык. Кабина пилота всё ещё осталась, и хоть все системы управления запломбированы, ты в ней поместишься.
— Ясно, — киваю, — но мне нужен защитный костюм.
В Тёмной зоне нечем дышать — живая темнота, способная превратиться в чудовищ, и есть атмосфера иного мира.
— Аск, — Курт чешет щетину на подбородке, — достань скафандр Джекки — ему он уже не понадобится.

Толстые стены склада глушат звуки окружающего мира, лишь гудение вентиляции приносит с собой какой-то посторонний шум. Аскар достаёт из шкафа мятый, но прочный защитный костюм. Я придирчиво осматриваю его — нет ли дыр, царапин, проколов?
— Да нормальный костюм, спокойно, — бурчит Аск.
— А почему Джекки он больше не понадобится?
Пилот морщится.
— Потому что Джекки заработал проблемы с сердцем. Теперь валяется в санатории, греет пузо под южным солнышком.
О да, мне известны такие сценарии. Государство у нас очень любит пилотов, ценит их даже после того, как они своё отслужили, и всячески обхаживает. Чтобы сильные накачанные парни не боялись превращаться в жирных холестериновых инфарктников.
Костюм мне оказывается велик, но это и неудивительно. Я в нём словно в доисторическом скафандре, неуклюжем и неповоротливом, но на самом деле материал костюма довольно лёгкий, при желании я смогу в нём даже пробежаться. Но когда Аск помогает мне закрепить шлем, я чувствую панику: пути назад нет. Впереди — Тёмная зона, и я в своём защитном костюме буду пылинкой в самуме. Вспоминаю Курта, Деббски, шефа, Бетти — нет, нельзя поддаваться страху. Не ради того, чтобы что-то доказать, нет. Ради результата. Я хочу написать по-настоящему классную статью, и я это сделаю.
— Я проведу тебя до «теха» Курта, — голос Аска звучит глухо, я едва разбираю слова.
Кивнув в ответ, я осторожно начинаю шагать за пилотом, привыкая к костюму.

«Теху» Курта уже лет девять, если не больше. Самые первые «техи» были неуклюжими, громоздкими; тогда люди ещё не свыклись с эфколосом — тем самым невероятно прочным и лёгким металлом, ради которого мы штурмуем земли Тёмной зоны. Но едва проектировщики осознали потенциал эфколоса, «техи» превратились в элегантных мощных воинов, всё ещё достаточно тяжёлых, но зато невероятных для исполнения в любом земном материале. У Курта была машина переходного периода: сильная, грузная, с дополнительным обвесом прожекторов — лишь свет мог рассеять тьму и разогнать скопления Тёмной зоны. Мне случалось читать интервью с пилотами, но увидеть саму Тёмную зону удалось лишь мельком. Но этого хватило.
Неуклюже карабкаюсь до входного шлюза, чтобы залезть в кабину: защитный костюм мешается неимоверно, Аску постоянно приходится подталкивать меня, помогать забраться на очередную ступеньку или затаскивать на приступку. Меня это раздражает даже больше, чем его: ничто так не нервирует, как ощущение собственной беспомощности и зависимости от другого человека.
Лишь оказавшись в кабине я выдыхаю, садясь прямо на кресло пилота. Все панели управления скрыты за толстыми запломбированными щитами из металла, так что нет риска задеть что-нибудь.
— Как ты? — шипит в наушнике голос Курта.
— В порядке.
Это ложь, но ложь во благо. Незачем пилоту знать, что заяц-безбилетник в его «техе» трясётся от страха, вспоминая все ужасы замкнутого пространства и Тёмной зоны.
— Сейчас будет старт, — говорит Курт, но я и так слышу гудение механизмов: «тех» оживает, и мне хочется затаить дыхание, словно металлический великан может услышать меня внутри своего тела и прийти в ярость.
После нескольких минут настройки все механизмы, наконец, звучат единым ритмом, но вдруг слитная симфония замолкает. Секунда тишины — и «тех» делает шаг.

Мне случалось видеть погружение в портал со стороны. Мерцающий диск тьмы, в который входит «тех», смотрелся фантастично и интригующе. Из кабины пилота это выглядит совершенно иначе: тёмный металл начинает слабо светиться, а затем надвигается стена мрака, вбирающая в себя всё — стены, пол, мой костюм и меня вместе с ним. На миг я чувствую дезориентацию, дыхание перехватывает и я словно растворяюсь в этой тьме, исчезаю и становлюсь частью чего-то иного, теряя себя.
И вдруг вновь начинаю видеть — хотя и видеть особо нечего.
Тёмную зону не зря зовут тёмной. Вокруг лишь чёрная земля да чёрный туман, являющийся одновременно и атмосферой этой чужой земли, иного мира. Я прижимаюсь к смотровому окну — хоть оно не закрыто щитом! — и вглядываюсь в смутные образы, едва различимые во мгле. Туман Тёмной зоны — не просто капельки воды, как на Земле. Каждый, кто хоть немного слышал о «техах», слышал о причине их создания — их врагах: чёрный туман способен уплотняться и порождать жутких тварей. Именно поэтому на каждом «техе» есть множество прожекторов — чтобы не дать тьме сгуститься, — и крепкие стальные кулаки — чтобы быть готовым сражаться с чудовищем.
Курт ведёт свой «тех» по главной тропе, прокладывая почти идеальные прямые отрезки между радиовышками — через них идёт сигнал гигантскому воину от лежащего в далёкой камере управления пилота. Я силюсь разглядеть хоть что-нибудь живое, но вокруг лишь мгла, отступающая подальше из-за света «теха», вышки да непонятные силуэты на грани видимости — не понять, мираж, завихрения атмосферы или и вправду чудовища. Ровные шаги «теха» помогают успокоиться, мне уже не так жутко, как в самом начале. Тем более, ничего не происходит, и я постепенно начинаю чувствовать себя в безопасности. Надо не забыть записать это ощущение позже, а пока лучше наблюдать.
Среди ровных стрел радиовышек вижу одну покосившуюся, словно обглоданную неведомым зверем. Она в стороне, Курт прокладывает путь так, чтобы не выйти из зоны приёма. Но недалеко от сломанной вышки виднеется полуразвалившийся остов «теха», которому не повезло оказаться рядом в момент поломки. Сложно разобрать детали, я вижу лишь узнаваемый силуэт. Остаётся только гадать, что произошло. «Тех» сломался, а затем чудовища добили вышку? Или радио оказалось неисправно, и «тех» отключился, так и оставшись ржаветь среди ожившей тьмы? Надо будет спросить потом у Курта, он точно что-нибудь знает.

Когда мерная поступь «теха» замолкает, меня накрывает паника, но через секунду я вижу свет со стороны и понимаю: всё в порядке, мы просто дошли до места встречи. Но эти секунды ужаса, кажется, были самыми жуткими: я успеваю придумать тысячи вариантов худших исходов — «тех» испортился, связь пропала, чудовища окутали «тех», Курт не справился…
— Ник, у тебя всё в норме?
— Да, — отвечая Курту, не могу сдержать нервного смеха. — Да, всё в норме.
— Выбирайся, — сквозь шипение наушника слышится самодовольство. — Я не могу говорить по общей о тебе, но я отправил сообщение Серому. Он и его команда тебя примут, затем сконтачимся на следующей точке передачи.
— Принято.
Несмотря на чёткий ответ, я всё ещё продолжаю мелко дрожать. Самостоятельно спускаться в защитном костюме намного сложнее, чем забираться с чей-либо помощью, и в паре метров от земли я не удерживаю равновесие и падаю, сильно ударяя спину.
Пошатываясь, поднимаюсь на ноги. «Тех» уже грузно шагает в обратном направлении, а возле меня стоит человек в толстом защитном костюме. Он подносит ладонь к уху, настраивается на нужную волну и лишь после этого протягивает мне руку.
— Ландау?
— Ник, — выдыхаю я, поднимаясь.
— Давай за мной.
Семнадцать тяжёлых шагов до грузовика радистов, где нас встречает ещё один человек в скафандре. Я вижу, как его черты лица движутся за стеклом шлема, но разобрать движения губ не могу, а его частота не совпадает с моей.
— Нет, — откликается мой провожатый. — Через неделю этот птенец вернётся к Курту живым и здоровым.
Я не могу услышать ответ незнакомца, но подозреваю, что ничего хорошего он не сказал.
— Серый говорит, — вспоминает обо мне мой спутник, — что тебе лучше скорее зайти внутрь.
Мне кажется, слов было намного больше.

Радисты живут в вечном движении, их дом — передвижной бронированный фургон, где они работают и живут. За толстой дверью оказывается дезинфекционная камера, и я стою до боли в коленях, пока система безопасности вычищает из моего защитного костюма каждую молекулу Тёмной зоны, каждую частичку её атмосферы. Только когда лампочка индикатора загорается зелёным, я наконец-то шагаю — почти падаю — вперёд, в открывшийся дверной проём, чтобы плюхнуться на предусмотрительно поставленную табуретку и стянуть шлем.
— Ландау?
— Ник, — утомлённо поправляю я, поднимая взгляд на источник голоса.
Рядом со мной стоит высокая женщина лет сорока, красивая и очень-очень утомлённая. Тёмные волосы собраны в две густые косы, под зелёными глазами залегли тени, на лице мелкими линиями, едва различимыми в полумраке, разбегаются в разные стороны морщинки, собираясь возле бровей.
— Лора, — протягивает руку радистка. — Ты здесь…
— Хочет написать о нас, — перебивает её появившийся из второй дезинфекционной камеры мужчина — судя по голосу, это тот, кто привёл меня сюда. — Курт обещал, что заберёт посылку через неделю, так что успевай выговориться в свою новую жилетку.
Лора сжимает губы, но ничего не отвечает, вновь оборачиваясь ко мне.
— Джин может быть грубым, — она пытается улыбнуться, но в её глазах всё ещё видна горечь. — Но не стоит беспокоиться.
Я наблюдаю, как Джин избавляется от своего защитного костюма. Статный, мускулистый, жилистый — не то что пилоты. После вылазки в неповоротливом скафандре он выглядит не лучшим образом: на загорелом лице блестят капельки пота, короткие волосы — как мокрое сено, слипшиеся и блекло-жёлтые; но двигается Джин легко, словно для него таскать на себе дополнительный вес — обычное дело. Возможно, так оно и есть.
— Я за руль, — бросает он. — Серый ждёт.

Лора помогает мне снять костюм, затем тихо предупреждает:
— Серый — ветеран Тёмной Зоны, один из первых радистов. Он может быть немного резким, но вреда не причинит.
Обнадёживающе. Нет, это правда обнадёживает — услышать слова того, кто был в деле с самого начала. Неплохо бы ещё и выведать хоть какие-то намёки на настоящее имя Серого, чтобы позже покопаться в архивах.
Лора ведёт меня через узкий коридор, все стены которого забиты аппаратурой — как на подлодке, каждый сантиметр пространства важен. Я иду за ней осторожно, стараясь не задеть ничего: если у такой крупной женщины получается, то и у меня выйдет. Отвлёкшись на стены, я не сразу замечаю, как попадаю в помещение побольше. Здесь уже есть узкий стол, и, что больше меня волнует, два подобия окон по бокам. Сквозь толстый двойной слой стекла мало что можно разглядеть, но мне уже хочется прижаться к ним, увидеть то, что можно, чтобы…
— Ник, — зовёт меня Лора, — не обращай внимания.
Только сейчас я замечаю сидящего за столом мужчину. Серый. Он оправдывает своё прозвище — его волосы абсолютно седые, хотя на старика он не похож. Сколько ему было лет, когда он начал работать радистом? Сейчас выглядит лет на сорок пять или немногим больше, его сильно старят морщины на лбу и выступающие резкие скулы. Кожа у него не загорелая, как у Джина, а какого-то серо-бурого оттенка — хотя, может, дело в освещении. Мощные руки скрещены на груди, а цепкий взгляд абсолютно чёрных глаз направлен прямо на меня.
— Садись, — его голос бесцветный и холодный, мне сложно понять, испытывает он ко мне интерес или неприязнь.
Я подчиняюсь, усаживаясь напротив, с трудом перебарывая желание повернуться в сторону окна.
— Потом наглядишься, — ровно говорит Серый. — Тёмная зона на каждого действует по-своему. Кто-то не может смотреть на неё без паники, кто-то не может перестать.
— Не может перестать что?
Серый ухмыляется: его губы и скулы движутся, но глаза мертвы.
— Смотреть. Ник, зачем ты здесь?
— Чтобы написать о радистах, — я столько раз повторяю это, что слова превращаются в навязчивую идею. — Чтобы узнать, что на самом деле происходит.
— Ложь.
— Вовсе не ложь, — упрямствую я. — Да, сперва всё дело было в том, что мне поручили достать необычный материал для «Вавилона», но теперь я и вправду хочу…
— Ложь, — черные глаза впиваются в меня почти ощутимо острым взглядом. — Тебе просто хотелось быть здесь, Ник. Ты — инфантильное дитя, возомнившее, что сможет побыть героем. Ведь тебе нельзя здесь находиться: в пилоты не взяли, а в радисты не пойдёшь.
Слова бьют метко и сильно; Серый прав, и от этого ещё больнее, я едва нахожусь с ответом:
— Мне и не предлагали.
— И не предложат, — Серый, кажется, не моргает вовсе. — Твоя восприимчивость к Тёмной зоне слишком высока: такие, как ты, здесь и месяца не протягивают.
Сжимаю пальцы, чувствуя, как ногти впиваются в кожу.
— Мне не нужен месяц. Мне нужна неделя, чтобы узнать, что происходит.
Серый переводит взгляд на Лору, и та вздрагивает.
— Пусть поговорит с Анжелой. Но сперва переоденется — потом разит неимоверно.
Будто после сидения внутри «теха» и беганья в защитном костюме от меня должно пахнуть ландышами.
Когда я ухожу переодеваться, Серый всё ещё сидит, недвижимый, словно статуя, а возле него — манящая тьма за стеклом.

Лора повела меня в переднюю часть грузовика. Машина просто огромная — ещё бы, тоже сделана из эфколоса, поэтому и не разваливается под собственным весом. На Земле такая бы и метра не проехала.
— Анжела, — зовёт Лора, заглядывая в едва освещённое помещение, полное труб и проводов. — У тебя есть чистая одежда?
Из темноты раздаётся бормотание, означающее, по-видимому, согласие.
— Хорошо, — обещает что-то Лора и поворачивается ко мне. — По комплекции из всех нас к тебе ближе всего Анжела, уж извини.
— Всё в порядке, — отвечаю я.
Хотя ничего не в порядке уже давно.

У радистов мало времени на разговоры. Едва я успеваю переодеться, как Джин сигналит прибытие, и Лора с Анжелой — молчаливой азиаткой в комбинезоне, возраст которой определить невозможно — надевают защитные костюмы.
— Мы идём ставить вышку, — говорит Лора. — Пойдёшь с нами?
— Не пойдёт, — отвечает за меня Джин, держащий в руках коробку с аппаратурой. — Серый сказал — малявке опасно выходить наружу. Пусть сперва привыкнет.
Обидно, но я понимаю, что он прав. Даже сейчас, стараясь наблюдать за готовящимися к работе радистами, я с трудом отрываю взгляд от маленького смотрового окошка.
Тёмная зона словно впитывается в меня, капля за каплей, и я не могу сказать, хорошо это или плохо.

Лора с Анжелой — маленькие фигурки в неповоротливых скафандрах в окне, две точки на дисплее. Я сижу в кабине рядом с Джином, стараясь понять, что означают изображения и цифры на мониторах.
— Какой масштаб? — указываю я на один из экранов.
— Один к ста, — лаконично отвечает Джин.
— Зачем так много? Вышка же совсем рядом.
Джин разочарованно изгибает бровь.
— Чтобы быть в безопасности. Ты знаешь, малявка, откуда берутся чудовища?
Я припоминаю учебную программу.
— Они образуются из атмосферы…
— Брехня, — морщится Джин. — Они — и есть атмосфера. Просто мы раздражаем их, и они появляются, чтобы избавиться от источника этого раздражения.
В книгах пишут иначе, но я несколько минут обдумываю его слова. Звучит довольно логично, учитывая, что до появления людей в Тёмной зоне, зонды не находили ни одного чудовища.
Мрак неоднороден. Где-то чёрный туман сгущается, где-то становится как будто зернистым, и я зачарованно наблюдаю за его изменчивостью, как за волшебным танцем. Сквозь темноту прорываются два огонька — то фонарики Лоры и Анжелы освещают путь и разгоняют мрак — в прямом смысле, не девая сосредоточиться тёмному веществу вокруг радисток.
Я вижу, как два светлячка добираются до вершины холма, закружившись в танце вокруг одной точки — и, словно сказочная мачта огромного барка, поднимается сверкающая прожектором радиовышка.
Едва это происходит, вокруг вихрем взмывают тени, начинают виться, словно стая ворон, и их очертания всё отчётливее.
— Серый! — яростно шипит в динамик Джин. — Зови Блэка! Твари возле новой вышки!
Я слежу, затаив дыхание. Новая вышка — диапазон шире, «тех» Курта может прорваться сюда, но как быстро он доберётся?
— Страшно, малявка? — поворачивается ко мне Джин, и я вижу, как блестят капли пота на его лбу.
— Да, — лгу я.
Это не страх. Это бессилие. Пока где-то далеко Курт нажимает на кнопки, я сижу в кабине грузовика радистов без всяких прав на действие, лишь пассивно ожидая, что кто-то другой сделает всю работу, уничтожит врага. Я просто не могу ничего сделать, только смотреть, как яркая точка приближается к координатам Лоры и Анжелы.
В окно видно немногое: вокруг двух огоньков кружится чёрная буря, понемногу обретающая плотность, превращающаяся в силуэт чудовища. Взгляд оторвать невозможно — эта трансформация кажется чем-то естественным, гармонично перетекающим из состояния в состояние, словно пузырьки лавовой лампы. Я знаю — если чудовище доберётся до радисток, они умрут; но так чарующе, так завораживающе двигается тьма, что невозможно оторваться.
Поэтому я замечаю «тех» Курта только когда он оказывается в поле зрения. Огромный металлический рыцарь врывается, разрывая вихрь мрака на части, и включает мощные прожекторы на спине, груди и плечах. Свет — единственная слабость чудовищ, но сперва необходимо прервать их уплотнение, что уже делают кулаки «теха». Крутого и зрелищного сражения, как показывали в фильмах или сериалах, нет. Курт — профессионал, и без промедления разбирается с врагом, отслеживая солнечным лучом каждый клочок тьмы, пока та не рассеивается обратно.
— Можно поговорить с Куртом? — спрашиваю я.
Джин фыркает:
— За переговоры отвечает Серый. Да и не стоит тебе светиться в радиоэфире, малявка. Через пять дней Блэк утащит тебя домой.
Я впервые задумываюсь над этой цифрой.
— Почему неделя? Курт мог бы забрать меня и раньше, может и позже.
Дин смотрит на меня удивлённо, затем фыркает и смеётся хрипло, словно отрывисто кашляет.
— Так ты не в курсе, малявка? — он продолжает хохотать едва ли не до слёз. — Ты правда не в курсе?
— Не в курсе чего?
Джин перестаёт смеяться, вытирает края глаз и хмыкает:
— Любой, кто пробудет в Тёмной зоне дольше недели, останется здесь навсегда.

Я не могу перестать думать об этом. Джин не шутил — так люди не шутят. Это бы объяснило многое: почему о радистах молчат, почему нигде их открыто не рекрутируют, и… Но почему тогда они здесь? Кто эти люди и почему они добровольно остались в Тёмной зоне?
«Ты пишешь статью, Ник», — говорю я себе. — «Так спроси их».
Это всяко лучше, чем сидеть, скорчившись, на выделенной мне койке и смотреть на тьму за окном.

— Кофе будешь? — улыбается Лора, едва завидев меня.
Джин сказал ей выплакаться в новую жилетку, значит, ей есть что рассказать.
— Конечно, — я повторяю её улыбку. — Это было по-настоящему страшно — когда чудовища напали на вас.
Лора достаёт из ящика под койкой коробку с несколькими пакетиками и два из них выкладывает на стол.
— Растворимый, — она словно извиняется. — Многого здесь не добудешь.
— Всё в порядке, — я стараюсь выглядеть как можно дружелюбнее. — Здесь вообще довольно опасно. Ты очень сильная, не правда ли?
Радистка садится напротив меня, ставит на стол две чашки и заливает содержимое пакетиков кипятком.
— Дело не в силе, — её всегда утомлённое лицо сейчас хорошо освещено, и я вижу глубокие тени под глазами. — Мне просто некуда больше идти, Ник.
— Из-за правила семи дней? — рискую я.
— Да, — Лора кивает. — Я знала о нём, сбегая сюда, и… Знаешь, я даже сейчас не жалею об этом. Не влюбляйся, Ник. Никогда не влюбляйся по-настоящему, никогда.
— Вы влюбились?
— Нет, — горько усмехается Лора. — Влюбились в меня.
Она делает паузу. Я пытаюсь отхлебнуть из чашки, но кофе всё ещё слишком горячий. Тем временем Лора словно просыпается, встрепенувшись.
— Любовь может быть прекрасной, говорили мне. Любовь — восхитительна, рассказывали подруги. Я была одной из красивейших женщин планеты, Ник, когда в меня влюбился самый настоящий принц…
— Принц? — переспрашиваю я.
— Принц, — в голосе Лоры боль смешивается с гордостью. — Принц небольшой европейской страны обещал отдать мне всё на свете, кроме обручального кольца. Законы его родины не позволяли королевской особе жениться на иностранке, и у нас были только свидания на далёких заокеанских пляжах, где никто не мог узнать меня и его.
Я пытаюсь представить себе такую жизнь.
— Это больно?
— Больно, — кивает Лора. — И я не могла вынести эту боль. Когда человек любит по-настоящему, он может отпустить, знаешь? Я могла отпустить, а вот мой принц — нет. Он дёргал меня, требовал ежесекундно думать о нём — и только о нём. Я научилась отпускать, а он — нет.
— Ты это уже говорила.
— Знаешь, сколько раз я говорила это ему? Я уже не хотела любить так, по принуждению, я не хотела разрывать своё сердце каждый раз, а ему, похоже, только этого и надо было.
— Значит, это не любовь?
— Не любовь. Это зависимость. Я сбежала — сюда.
— Так далеко? Ведь можно было уйти куда-то кроме Тёмной зоны.
— Мой принц был очень, очень могущественным, Ник. Он мог последовать за мной куда угодно. Но сюда он идти побоялся. Видишь, — Лора кривится, пытаясь улыбнуться — любовь прекрасного принца была не настолько сильна, чтобы идти за мной в Тёмную зону.
Кофе всё ещё слишком горячий, но мне нужно хоть что-нибудь, чтобы согреться.
Здесь слишком холодно, а за окном перетекает из состояния в состояние манящая тьма.

Я записываю всё, что сообщила Лора, подчёркивая те факты, что потом помогут мне узнать полное имя её и её одержимого любовника. Это уже неплохо, но всё ещё мало; мне нужны истории остальных. Джин вряд ли сейчас будет говорить, а вот с Анжелой можно попробовать поработать.
Я нахожу её в том же месте, где мы встретились в первый раз. Словно крот, ковыряющий стенку норы, Анжела почти в полной темноте разбирается с чем-то под приборной панелью. Я не знаю, как к ней подступиться, поэтому просто сажусь рядом и жду, пока она закончит. Время идёт медленно, и я неотрывно наблюдаю, как короткие ловкие пальцы радистки преобразуют механизмы, заставляя технику работать. Это сродни магии — тёмной магии.
— Что тебе нужно? — в речи Анжелы слышен восточный акцент, она тянет часть звуков, а часть словно проглатывает.
— Зачем ты здесь?
— Нагнетатель барахлит, — она абсолютно серьёзна.
— Нет, — я пытаюсь подобрать слова. Ну же, Ник, ты же ищешь информацию, чёрт возьми! — Почему ты стала радисткой?
Анжела смотрит на меня, словно вечная индийская богиня, и неясно, сколько ей всё-таки лет — тридцать или сто тридцать.
— Пять смертельных приговоров, — сухо произносит она. — Я пыталась спасти свою страну. Страна пыталась убить меня за это. Поэтому больше нет ни меня, ни страны — только Чёрная смерть.
Я без объяснений понимаю, что Чёрной смертью она называет Тёмную зону.

Дни и ночи не имеют различий здесь, мгла за окном постоянна, а радисты работают посменно. На третьи сутки моего пребывания в их грузовике Джин наконец-то берёт меня с собой для мелкой работы — обновить крепежи на уже поставленной вышке и установить дополнительную антенну. Я только из душа: здесь им называют маленькую каморку-капсулу, в которую нагнетается водяной пар, а затем немного воды; довольно улыбаюсь и это, кажется, забавляет Джина.
— Как дела с твоей статьёй, малявка?
— Появились кое-какие мысли, — я надеваю шлем, с отвращением понимая, что в защитном костюме вновь покроюсь потом.
— Интересные?
— Озадачивающие.
Джин не отвечает, пока связь не настроена, после этого мы оба оказываемся в шлюзовой камере, а снаружи уже не до разговоров. Шагать тяжело, словно сама атмосфера упрямится, препятствуя каждому движению. Возможно, так и есть. Вокруг тихо, тени вьются, но не нападают; и пока Джин устанавливает стержни, я сижу рядом и смотрю вдаль — работу мне пока не доверяют. «Смотри и слушай, Ник. Вот твоя задача».
Передо мной расстилается Тёмная зона во всём своём пугающем великолепии. До этого не было времени рассмотреть: то радисты торопились принять меня на борт, то вид ограничивался небольшим окном, не дающим увидеть панораму. А сейчас я смотрю, и внутри нарастает волнение, какое-то первобытное влечение пополам с благоговением.
Холмы из чёрного камня, поблёскивающие металлическими крупинками, хаотично разбегаются, к горизонту вырастая в острые скалы, рвущиеся в серую мглу неба. Солнца или звёзд нет, но атмосфера слабо мерцает, словно поздним пасмурным вечером. Источники света — только прожекторы на радиовышках, перемигивающиеся бусинки света, застрявшие в паутине светлячки. Тьма клубится, перетекает, и это похоже на движение жизни, на дыхание или танец, неважно — я не могу престать смотреть.
— Джин, — спрашиваю хриплым шепотом, не отрывая взгляда, — а почему неделя?
Радист продолжает возиться с механизмами, поэтому его дыхание тяжелее обычного.
— Есть излучение, — говорит он. — Сродни радиации, только вот никто из учёных пока не смог толком объяснить его суть. Пока ты здесь, всё в порядке, но если ты пробудешь тут больше недели, а затем попытаешься уйти, то ты начнёшь умирать. Твоя кожа посереет, глаза ослепнут, превратишься в ходячий труп. Пилоты были защищены лучше в кабинах своих «техов», поэтому первые поколения, ещё лично ходившие сюда, просто чувствовали себя плохо, но переливание крови и частичная замена органов их спасала.
— А радисты?
Джин выдыхает резко, выпрямляется и разминает плечи.
— Радисты нужны миру, пока нужен эфколос.
Это несправедливо, но не думаю, что Анжела, Лора или Джин со мной бы согласились — они привыкли.
— А Серый? — вспоминаю первую и пока единственную встречу с ним. — Его кожа…
— Один из первых, — Джин старается говорить бесстрастно. — Их группа была первопроходцами, но когда они вернулись, то умерли все, кроме Серого. Он решил остаться здесь.
Серый пугает меня. Он почти безвылазно сидит в своей радиорубке, он — ключ к Земле, к привычному миру, ответ на множество вопросов. Но есть в нём что-то, что заставляет трепетать и бояться его сильнее любого чудовища.
— Значит, он тоже странный.
Джин прикручивает болты к установке.
— Тоже?
— Лора сбежала сюда, — отвечаю почти мгновенно, — а у Анжелы пять смертельных. Мне кажется, все радисты — необычные.
— Ты ведь уже знаешь, малявка, — Джин продолжает упорно называть меня так, — что здесь только добровольцы. И понимаешь, что для того, чтобы залезть сюда, порвав с внешним миром на всю оставшуюся жизнь, нужно быть… немного необычным.
Он закончил сборку, и теперь стоит, глядя на меня. Сквозь мутное стекло лицевого щитка можно разглядеть черты его лица: высветленную облучением щетину, широкий нос и выдающиеся скулы, ещё сильнее подчёркивающие напряжённое состояние.
— В чём твоя особенность? — спрашиваю я, не выдерживая паузы. Каждая секунда, которую я провожу в Тёмной Зоне, убивает меня. Ещё четыре дня — и мне нельзя будет вернуться.
Джин беззвучно шевелит губами, затем горько усмехается.
— Я не умею быть счастливым.
— Это не объяснение.
Радист отворачивается.
— Не доставай меня, малявка.
Я вижу: он не хочет говорить, потому что молчал об этом слишком долго. Загонял внутрь себя. Как я, когда оказалось, что мне не быть пилотом: мне не хотелось слышать и видеть, не хотелось думать о «техах». Сейчас, лицом к лицу с неслучившимся, я чувствую лишь стремление и холодную ярость; что же случилось с Джином, если его боль настолько страшна, что спустя много лет ему так неприятно вспоминать о ней?
До конца вылазки я не произношу больше ни слова.

За ответами надо идти только к Серому. Все попытки оттянуть этот момент были бесполезны, слова и истории остальных радистов записаны, а Серый — это решение любой загадки. Но встретиться с ним не так легко, и я несколько часов сижу на полу у порога радиорубки, пока дверь не приоткрывается.
— Ты наконец-то здесь?
Серый спрашивает спокойно, словно слышал от меня обещание заглянуть как-нибудь.
— Да. Я хочу знать…
— Иди за мной, — перебивает он. — Посидим.
Он проходит к обеденной зоне и наливает себе чай, затем вторую чашку — для меня.
— Ник, — его безжизненно-серое лицо всё ещё заставляет меня нервничать, но отвернуться выше моих сил. Серый — как Тёмная зона, её немёртвый адепт. — Какие у тебя накопились вопросы?
О, конечно. Он всё ещё проверяет меня. Все всегда проверяют меня, но привыкнуть к этому нелегко.
— Правда, что вы были одним из первых радистов? Что остались…
Серый разочарованно вздыхает.
— Я не так уж важен, Ник. Я слишком много времени провёл здесь, чтобы чувствовать себя имеющим значение.
— Вы отличаетесь от остальных, — упрямо твержу я.
Уголки сухих губ дёргаются, сминаются, словно из серого полотна вырвали нить.
— Потому что я не пытаюсь спрятаться. Лора бежит от прошлого, Анжела — от будущего, Джин — от себя самого. От чего бежишь ты?
Я пытаюсь сохранять хладнокровие, но с каждой фразой Серого это всё тяжелее.
— Я не бегу, раз я здесь.
— Ты здесь именно потому, что ты бежишь. Никто не падает во тьму добровольно.
— Не надо переводить разговор на меня! — я не сразу осознаю, что кричу, и стараюсь успокоиться. — Я хочу знать! Почему чудовища нападают, что происходит в Тёмной зоне, и почему…
— Почему тебя вышвырнули из пилотов? — заканчивает за меня Серый. — Ник. В каждом из нас есть своя Тёмная зона. Загляни в свою. И тогда я расскажу тебе, что здесь происходит.

Я не могу продолжать разговор с Серым. Каждый раз это разрывает на куски, обнажая ту часть меня, которую я не хочу видеть, не хочу вспоминать — слишком больно.
— Что-то случилось? — осторожно спрашивает Лора за обедом.
— Серый сказал заглянуть в свою тьму, — отвечаю хмуро. — Но это… я не хочу копаться в прошлом. У меня нет времени на психологические игры, мне нужно узнать правду до того, как будет слишком поздно. Я вернусь обратно, и там буду копаться в себе, сколько угодно, но сейчас…
Лора старательно размешивает сахар в своей чашке.
— Я ушла сюда, потому что мне начали указывать, как жить. Что делать, что думать, как любить и по каким числам. А когда я отказалась — пытались заставить.
— Мне кажется, Серый, залезая ко мне в душу, делает то же самое.
Утомлённо улыбнувшись, Лора кладёт ладонь мне на плечо.
— Ник, — убеждённо говорит она, — если Серый задаёт тебе вопрос, то лучше найти на него ответ.
Я дожидаюсь её ухода, затем расслабляюсь, вытянув ноги, и смотрю за окно.
Там клубится тьма — как во мне.

«Почему тебя вышвырнули из пилотов?»
Серый произнёс это так спокойно. Он прав. Внутри меня есть своя Тёмная зона, и в ней бьётся, не в силах вырваться, не затухающее эхо крика. Почему, почему меня вышвырнули из пилотов? Конечно, мне всё объяснили, обосновали причину, показали научные данные и графики, было даже подобие утешения, «Ник, посмотри вокруг, исключили не только тебя!», но как можно… Как можно смириться?
Попытки были. Решение работать в журнале, писать обо всём подряд, отворачиваться от памятников, фигурок, фильмов — не смотреть на любое упоминание «техов». А затем сорваться, получив задание.
Мне ведь не обязательно было приходить сюда. Можно было написать что-нибудь воодушевлённое, взять интервью у того же Курта Блэка — ох как передрались бы издания из-за его свежей фотографии!
Но этот крик внутри, этот не замолкающий вопль заставил меня идти дальше, в Тёмную зону, лезть в чужие секреты в попытке спрятаться от своих. И Серый видит это, и не хочет доверять истину тому, кому на неё на самом деле наплевать.
Только вот я четвёртый день живу в Тёмной зоне.
Мне уже не наплевать.

К серым тонам и отсутствию ярких цветов привыкаешь, и стены теперь не давят. Я сижу возле двери Серого уже несколько часов, не чувствуя скуки или тоски. Если закрыть глаза и прислушаться, то где-то внутри, каким-то неведомым чувством можно ощутить колебания атмосферы Тёмной зоны снаружи. Я растворяюсь в ней, следую за ней мысленно, и замираю, погрузившись в это настолько, что Джин едва не спотыкается об меня. Едва восстановив равновесие, он оборачивается:
— Малявка! Хватит уже тут сидеть!
— Буду, — упрямо отмахиваюсь я. — Я дождусь Серого и поговорю с ним.
Джин вздыхает.
— Пойдём лучше. Надо ставить новую вышку, и, так и быть, для тебя есть действительно важная работа.
Я поднимаюсь и тут же охаю от резкой боли, хватаясь за живот. Джин торопливым движением придерживает меня за плечи.
— Ник, — в его голосе неподдельная тревога, — ты не…
— Всё в порядке, — перебиваю я. — Это всё ваши концентраты. Просто дай мне стакан воды.
Джин отступает назад, и я замечаю, что он чуть бледнее обычного.
— Не пугай меня так, малявка. На этой планете не появятся аптеки, если с тобой случится что-то ещё.
Деббски бы прибил меня за то, что я не питаюсь нормально, но в Тёмную зону не так часто привозят свежие овощи и фрукты. Чем ещё мне пожертвовать, чтобы понять бессмысленность погони за прошлым?

В этот раз нас трое: я, Анжела и Лора. Джин на связи, следит за окрестностями, готовый в любой момент вызвать Серого — тот контролирует связь с Землёй. Мы сейчас вне зоны приёма, и даже если чудовища нападут на нас, ни Курт, ни любой другой «тех» не смогут примчаться на помощь. Единственный способ разобраться с этим как можно скорее — поставить новую вышку, расширив радиоохват Тёмной зоны.
Мы бредём через туманные завихрения, сквозь зернистый чёрный ветер, и я едва вижу в этом урагане своих спутниц. Если бы не фонарики, то найти их было бы невозможно — во мраке силуэты сливаются с дымящейся землёй. «Возьмём левее!» — кричит Лора, и я угадываю в мелькании теней взмахи руками. — «Там позиция лучше!»
Я не понимаю почти ничего. Чем лучше? Почему? Я слепо иду за радистками, доверяя их знаниям и инстинктам. Я не хочу умирать, но мне хочется погрузиться в Тёмную зону настолько, насколько смогу. Впитать её в себя, вытащить в себе как можно больше тьмы, наполниться ею.
Я хочу эту тьму.

Мы добредаем до той точки, где решено ставить новую вышку. Она ничем не отличается от любого другого места Тёмной зоны, но Лора с Анжелой работают сообща, торопливо соединяя детали, и я присоединяюсь к ним, стараясь выполнять все простые операции, чтобы ускорить сборку. Чёрный туман кружит возле нас, вьётся и уплотняется, но пока не нападает; всё, что мы можем — это надеяться, что радиосвязь установится раньше, чем чудовище атакует.
Вышка растёт прямо на глазах, оплетаемая проводами, пиявками цепляющимися к автономному генератору на плутонии — хватит на тысячу лет. Я передаю Анжеле инструменты, и она начинает работать над прожектором: необходим свет, чтобы наши труды не пропали зря. Даже в скафандре движения радистки быстрые и ловкие, но я отвожу взгляд, всматриваясь в снующие вокруг тени, и мне кажется, что тьма смотрит на меня в ответ.
— Давай же, давай… — бормочет в наушнике голос Лоры. — Они уже здесь…
Они всегда были здесь — древние, великие, бессмертные. Их нарекли чудовищами, а я любуюсь их движениями, перетекающими формами; они могут убить меня, знаю, но слишком страшно, чтобы бояться, и сейчас всё зависит только от того, успеет ли Анжела подключить прожектор. Почва вздрагивает — выросшая из тумана чёрная лапа тяжело опускается на землю, на меня смотрят десятки бездонных чёрных дыр — можно ли называть их глазами? Видят ли они? Или это органы осязания, слуха или иного, чуждого человеку чувства?
— Давай же! — кричит Лора, и словно по её команде вспыхивает яркий луч света, впиваясь прямо в морду чудовища. То жмурится, отряхивается, словно кошка от пульверизатора, но не распадается. Слишком поздно — чудовище уже обрело плоть, и свет ему не страшен.
Я слышу, как Анжела читает молитву на неизвестном языке, слышу в наушниках торопливое бормотание Джина, но всё это словно не со мной: реальна лишь гигантская чёрная фигура, в тупой морде которой разверзлась пасть. Не сомневаюсь, эта тварь может сломать мне хребет одним лишь движением, но тело застыло, и я только смотрю в лицо своему страху.
Возможно, не так уж и плохо умереть здесь, шепчет что-то во мне.
Но это не мой голос.
В следующий миг металлический кулак «теха» разбивает морду чудовища напополам.

Я уже узнаю этого гиганта — это машина Курта. «Тех» лупит монстра, его конечности вязнут в туманном теле, а вокруг завихрениями начинают появляться ещё чудовища. Зачаровано смотрю на них, пока крик в наушнике не заставляет меня очнуться.
— Малявка, не тормози! Беги оттуда!
Я хочу видеть, что будет дальше, но нехотя разворачиваюсь к вышке — и столбенею. Глаз не сразу отличает черный скелет радиовышки от мрака Тёмной зоны — потому что вокруг прожектора сгущается тьма, корчится от боли, но сужает круг, вгрызаясь в металл и провода.
— Джин, — хрипло шепчу я, — Джин, они ломают вышку…
Предупреждение опаздывает. Прожектор прощально мигает и гаснет, тени свиваются в смерч, а «тех», наша единственная надежда в борьбе с чудовищами, замирает, его фонари тускнеют и отключаются, и чудовище вновь возникает из облака мрака.
— Беги! — кричит Лора. — Нам надо уезжать, срочно!
Анжела уже на полпути к грузовику, Лора хватает меня за руку и тянет за собой. Но я не могу бежать за ней — что-то не так. Неправильно. То, что происходит — неверно.
— Ник! — Лора отпускает меня, в её голосе паника: она не хочет бросать меня, но я никто, меня не хватятся, а радисты не могут ставить под угрозу весь экипаж.
И Лора разворачивается и бежит, а я продолжаю смотреть на то, как чудовища разрастаются и окружают безжизненный «тех».
— Ландау, — в шепоте Джина безнадёжная мольба, — Ландау, ну же, возвращайся.
Тёмная зона вокруг меня, но она же во мне, и нет смысла бояться.
Потому что прямо передо мной есть оружие против монстров.

«Тех» намного ближе, чем грузовик радистов, и мне хватает тридцати секунд, чтобы добежать до него, минуя лапы чудовищ, прямо к лестнице в кабину. Чёрт возьми, у меня едва получилось взобраться туда на Земле, но сейчас тело движется легко — то ли сама Тёмная зона подталкивает меня, то ли потому, что я впервые за долгое время абсолютно ясно представляю, что и зачем делаю.
— Ник, — скрипит наушник голосом Лоры, — что ты творишь?
Я уже отрываю пломбированные панели, благо, их лишь закрепили на скобы, даже не предполагая, что найдётся безумец, который их оторвёт.
— То, чему меня учили, — шепчу в ответ, — пилотирую «тех».
Модель Курта уже не новая, это очень кстати: нас обучали на старых машинах, которые было не жаль демонтировать. Я подключаю питание и со всей силы дёргаю рычаг перехода на ручное управление. Всё вспыхивает, свет слепит, и это только к лучшему: это означает, что включилась каждая лампа, каждый диод «теха», и Тёмной зоне придётся отступить.
Рычаг вниз, включить тягу, пройтись по тумблерам, отвечающим за настройку системы, выровнять баланс и — сделать шаг. На дисплеях отображается происходящее вокруг, и мне требуется не больше двадцати секунд, чтобы сориентироваться в полной схеме управления. Я ощущаю «теха», как гигантскую броню — мою броню. Я вижу грузовик радистов, и кричу в коммуникатор:
— Джин! Джин, отводи дальше!
«Меня не хватит надолго», не говорю я, но надеюсь, что Джин и так поторопится. В глазах темнеет от перегрузок, в голове словно рой ос жужжит и жалит, но я заставляю «тех» принять боевую стойку и ударить по ближайшему чудовищу. Затем разворачиваюсь и хватаю ту длинную тварь, что поползла вслед за грузовиком. Та извивается в металлической хватке, но вырваться не может. Я отступаю, прикрывая радистов, мне многого не нужно — лишь продержаться до зоны радиоохвата, до ближайшей действующей вышки, а там уж Курт подхватит управление.
Только бы дойти, только бы дойти — эта мысль бьётся в голове, всё вокруг застилает красный туман, и я не сразу понимаю, что его вижу лишь я, что это нереально, но Тёмная зона и её чудовища рядом, здесь, отделены от меня несколькими метрами эфколоса и чёрного тумана.
— Ландау, — шепчет Джин, — ещё немного, ещё двести метров продержись.
Я уже почти не вижу ничего, кроме ярко горящего дисплея, только слышу голос сквозь шум помех и скрежет металла. Кем вы были, пилоты первого поколения? Как способны люди выдерживать эти перегрузки, ходить так часами и иногда сутками?
— Сто двадцать метров, Ландау! Давай!
Руки слушаются с трудом, но я продолжаю закрываться от атак чудовищ, мне не важно, сколько там метров, не помню, что это; знаю только одно — необходимо продержаться, выжить и защитить, и я сражаюсь, пока вдруг все кнопки в кабине не загораются и голос Джина в наушнике не произносит:
— Молодец, малявка.
«Курт здесь», — понимаю я. Здесь. Всё в порядке.
И послушно окунаюсь в темноту.

Странное чувство — спать и понимать при этом, что спишь. Плыть без снов в беспросветной мгле полудремлющей искрой разума. Не могу понять, отчего так спокойно, и лишь перед самым пробуждением вспоминаю: потому что у меня получилось.
— Ник?
Я улыбаюсь, ещё не видя лица Лоры: пока перед глазами лишь размытые пятна. Шепчу:
— Всё в порядке?
— Да, — кажется, Лора готова расплакаться. — Ник, ты… Ты в норме, но это вымотало тебя, зачем ты…
Я смеюсь, не дослушав.
— У меня получилось, Лора, — на глазах выступают слёзы, мешая видеть всё вокруг. — Лора, у меня получилось! Они говорили, что мне не быть пилотом, что я никогда не смогу, но у меня получилось!
— Пилоты долго тренируются, понемногу входят в Тёмную зону, — голос Лоры дрожит. — Просто ходить по ней — это одно, а пилотировать — сумасшедшие нагрузки, не зря запрети…
— Лора! — из коридора слышится окрик Джина. — Подмени меня на посту.
Радистка уходит, не договорив. Я начинаю понемногу видеть очертания предметов. Ощупываю себя: вроде, в порядке, кости не сломаны, лишь несколько ушибов да ощущение слабости и тошнота.
— Как ты, малявка? — Джин проходит в маленькую комнату, где я нахожусь, и садится возле кровати.
Я пытаюсь сесть, и получается удивительно легко, хотя тело ещё ноет.
— Что произошло?
Джин натянуто улыбается:
— Курт отбился от чудовищ, затем дал нам вытащить тебя.
— Это хорошо, — улыбаюсь я.
— А плохо то, — радист хмурится, на его лбу появляются ряды складок, — что теперь в Центре знают, что ты здесь. Они забирают тебя сегодня вечером.
Я моргаю:
— А когда сегодня вечер?
— У тебя есть два часа на сборы, — отвечает вместо Джина Серый.
Он незаметно появился на пороге, и его взгляд уже не отталкивает меня, но пугает выражение лица.
— Вставай, — в его голосе пробивается злость, и это первая эмоция, которую я слышу от Серого. — Вставай и иди за мной.
— Но Ландау ещё не… — пытается вступиться за меня Джин.
Я спрыгиваю с кровати, пошатнувшись, опираюсь на его плечо и смотрю прямо на Серого.
— Наконец-то, — бормочу, — ты решился со мной поговорить.

Я впервые оказываюсь в каюте Серого, и с порога меня оглушает стрекотание приборов, щёлканье каких-то датчиков и мигание индикаторов. Кажется, что вместо стен здесь огромные приборные панели, и лишь два стула возле пульта управления да матрас в углу доказывают, что здесь кто-то живёт. У маленького окошка висит сплетённый из выцветших шерстяных ниток круг с подвесками-перьями — призрак прошлого на Земле.
— Нет надобности в твоих вопросах, — опережает меня Серый, садясь на один из стульев. — Я расскажу, что тебе нужно знать.
Мечта любого журналиста, не правда ли? Я сажусь на свободное сиденье и машинально тянусь за блокнотом, но пальцы смыкаются на пустом пространстве.
— Почему сейчас?
— Что ты делаешь в Тёмной зоне? — отвечает вопросом Серый.
Я сжимаю плотно губы, затем шепчу:
— Слушаю.
— Тогда заткнись и слушай. Эфколос — это якорь для Тёмной зоны. Мы забираем часть её, она забирает часть нашего мира. Всё честно. Пока добывается эфколос, чудовища будут нападать, люди будут сражаться, радисты будут уходить в небытие; а деньги с этого идут немалые. Монстр из прошлого Лоры, знатная персона, тоже задействован в этом, но он лишь один из многих.
Это не укладывается в голове, слишком внезапно, и я начинаю путаться.
— Подождите, — пытаюсь вспомнить то, что знаю о эфколосе. — Но он же незаменим… Или нет?
— Его можно заменить, — кивает Серый. — Но это будет не так прибыльно. Ты знаешь, Ник, сколько денег сделано на «техах»? На их имидже, на продажах игрушек, историй о них? А как легко вбивать в голову нужные чувства, если твои герои верно служат единственно правому государству? Это намного прибыльнее даже с учётом всех расходов. Я был в этом с самого начала, Ник, а теперь уже некому рассказать.
— Зачем вы рассказываете это мне?
Я ведь могу переврать это. Я могу раздуть из этого совсем не то, что хотел бы передать Серый. А радист щурится и тянет ко мне морщинистую руку, касается щеки и смотрит — как сама Тьма.
— Теперь у тебя живые глаза, Ник. Чёрные и живые, как Тёмная зона.
Сглатываю, но взгляда не отвожу. Серый, быть может, и безумен, но он — кладезь бесценной информации.
— Послушайте… — я решаюсь озвучить свои страхи. — Я не знаю, что делать с этой историей. Правда, не знаю. Я не хочу сделать всё ещё хуже, я боюсь подставлять вас, и…
— Тебе уже знакома твоя тьма, Ник, — спокойно произносит Серый. В его взгляде — идеальное равновесие сумасшествия. — Просто воспользуйся тем, что у тебя есть, так, как ты захочешь.
Он поднимается, подаёт мне руку и помогает дойти до кровати.
— Анжела соберёт твои вещи, — говорит Серый. — Отдохни, чтобы встретить их во всеоружии.

Полицейские встречают меня возле точки перехода. Я едва не теряю сознание в этот момент, падаю на пол, задыхаясь, а они просто стоят надо мной — высокие, холодные, в выглаженной форме и с ледяными глазами — и наблюдают, как я медленно прихожу в себя и поднимаюсь на ноги. Земля кажется чужой планетой после Тёмной зоны. Запахи, цвета, звуки — всё это ударяет по ощущениям, сводя с ума; хочется сидеть и хихикать, впитывая жизнь, которой так не хватало в другом мире. Меня ведут вполне вежливо — видимо, уверены, что в таком состоянии я не сбегу. Если бы мне хотелось, слабость не стала бы проблемой. Но вместо этого я глазею по сторонам, щурясь от яркого закатного солнца в окнах наверху, вдыхая запах бензина и тёплой травы. Кружит голову от голода и впечатлений, везде яркие краски, от которых жжёт глаза, и воздух — чистый прозрачный, не чёрный туман; стены шире, голоса звонче, везде жизнь, жизнь, жизнь…
Аскар помогает мне снять защитный костюм, но избегает смотреть в лицо. Я никак не даю понять остальным, что мы с ним знакомы — незачем подставлять пилота.
— Что с Куртом? — незаметно шепчу я, глядя в сторону, когда отдаю ему перчатки.
— Его не тронут, — почти не разжимая губ откликается Аск.
Это важно. О том, что опасность грозит и мне тоже, я вспоминаю не сразу.

Перво-наперво у меня отбирают блокнот. В этом нет смысла — Тёмную зону невозможно забыть, каждая мелочь моего пребывания в ней врезалась в память на всю жизнь. Мне не дают ни помыться, ни переодеться, ни даже поесть, а сразу начинают расспрашивать.
— Как вы попали в Тёмную зону?
Нашивки полицейского скрыты тёмно-синими «карманами». Я узнаю те самые холодные глаза, что смотрели, как я корчусь в судорогах у точки перехода. Можно ответить что-нибудь остроумное, но я молчу. Полицейский ждёт ещё некоторое время, затем встаёт, обходит стол и становится позади меня. Не шевелюсь, стараясь даже не сбить дыхание, не показывать страха.
— Я спрошу ещё раз, — полицейский вне поля моего зрения, и я вздрагиваю, когда он кладёт ладонь мне на плечо, — как вы попали в Тёмную зону?
Его пальцы то сжимаются, то расслабляются: не до боли, но я отчётливо представляю, что он может сделать, если захочет.
Он может всё, и никто меня не хватится.
— До меня дошли слухи, что Курт Блэк работает здесь, — ложь-полуправда. — Сначала мне просто хотелось взять у него интервью, но он отказал мне, и тогда, улучшив момент и подобрав на складе чей-то старый скафандр…
— Как вы думаете, Блэк мог знать об этом? — перебивает меня полицейский.
— Нет, — я отвечаю не сразу. — Думаю, он не заметил.
— Хорошо, — полицейский убирает руку и возвращается на своё место. — Вы пробрались в его «тех» без чьей-либо помощи?
— Моим инструктором был Деббски.
Холодные глаза вновь впились мне в лицо.
— Вы не окончили подготовку на пилота.
— Три года — уже неплохой срок.
Полицейский смотрит в свои бумаги, переворачивает их, крутит, и я вдруг понимаю: он смущён. Он не знает, что делать дальше, потому что ещё никто не совершал таких идиотских поступков, как я.
«Поздравляю, Ник, тебе удалось выделиться».
— Если у вас нет вопросов, — стараюсь выглядеть как можно увереннее, — то я пойду.
Шуршание прекращается, листы вдруг складываются в идеальном порядке.
— Ландау, — голос полицейского морозит сильнее взгляда, — вам запрещено рассказывать или сообщать кому-либо о том, что вы видели. Это — первое предупреждение, второго не будет. Надеюсь, вы воспользуетесь этой возможностью и будете жить нормальной жизнью. Можете возвращаться домой.
Он не врёт. Что они со мной сделают в случае нарушения? Вышвырнут обратно в Тёмную зону, где я сдохну в течение двух-трёх месяцев? Посадят под замок и не выпустят до конца жизни? Или от меня останется лишь бездыханное тело? А может, я просто исчезну, и никто не заметит.
В любом случае, сейчас я возвращаюсь домой.

Водитель верит на слово и ждёт, пока я принесу из квартиры деньги: разумеется, в Тёмную зону их брать не следовало, но кто же думал, что я буду возвращаться из станции перехода на такси? Рассчитавшись, я наконец-то запираю дверь, вытаскиваю из холодильника пакет молока и выбрасываю — эта дрянь скисла. Кое-как нахожу пакет с макаронами на полке с крупами, бросаю их в кипяток и бездумно смотрю на них. Как только еда готова, торопливо и жадно ем — чёрт возьми, как же хотелось есть всё это время!
Пока принимаю душ, есть время разложить всё в голове. Мне нужны несколько часов сна, а затем… Что делать? Сроков статьи никто не отменял. Есть ещё два дня, чтобы придумать что-нибудь. У меня достаточно материала, чтобы без нарушения запрета написать что-нибудь интересное, но…
Я вспоминаю взгляд Серого. Вспоминаю жалостную улыбку Лоры. Решительно нахмуренные брови Анжелы. Боль в улыбке Джина. Вспоминаю вихрящийся поток тьмы, захлёстывающей всё вокруг.
«Будь здесь и сейчас!» — часто орал Деббски на отвлекающихся курсантов.
Я не здесь. Мыслями я всё ещё в Тёмной зоне.
А выбраться можно только одним способом.

Во взгляде Бетти недоумение. За время, проведённое по ту сторону, волосы у меня отросли, под глазами появились тени; зато тёмно-синий костюм и белая рубашка выглажены идеально.
— Бетти, — тихо говорю я, — мне надо к шефу.
Та кивает и, оглянувшись, нажимает кнопку на своём коммутаторе:
— Шеф? Здесь Ландау. Говорит, есть материал, который… Да? Хорошо, сейчас, — Бетти поворачивается ко мне и натянуто улыбается: — Шеф ждёт тебя.
Переступаю через высокий порог — кажется, это было тысячу лет назад, а не неделю. Смотрю в мясистое лицо босса, на его блестящую лысину с остатками волос по бокам, и не могу понять: правильно ли я поступаю?
— Ух ты, — шеф торопливо изображает улыбку, скаля мелкие зубы. — Стажёр Ландау! Какой взгляд, какая решимость! Что за материал вы мне принесли? Надеюсь, это достойно публикации?
Я кладу распечатки ему на стол. Шеф хищным движением придвигает листы к себе и буквально приклеивается к ним взглядом, замирая.
Так проходит минута, вторая, третья. Я оглядываю кабинет, увешанный обложками «Вавилона», распечатками самых лучших статей, грамот и наград, фотографий с Президентами и Советниками; медалями в рамках. И чем больше я смотрю на это, тем меньше понимаю, зачем было приносить свою статью сюда. Кажется, мир здесь тоже погружён во мрак — но неявный, не как Тёмная зона, а что-то иное, метафизическое, жутко-тянущее…
— Стажёр, — сухой голос шефа заставляет меня очнуться, — мы никогда такого не напечатаем.
Даже если ответ был известен заранее, всё равно это ранит, дышать становится тяжелее, глаза щиплет; но я держусь.
— Потому что Президенты и Совет не разрешат?
— Нет, Ландау, — шеф указывает мне на стул перед собой, но я продолжаю стоять. — Потому что это уничтожит наш мир. Взгляните, стажёр: мы живём в век изобилия и равенства! Каждый номер «Вавилона» воспевает эту эпоху совершенства, наш новый Золотой век! Что же хотите сделать вы? Ради собственных амбиций, ради сенсации и славы разрушить нашу утопию. Если вы не научитесь понимать этого, вам не место в журналистике, и, разумеется, не место в кабине пилота.
Каждое слово бьёт сильнее, чем чудовища по броне «теха»; каждая мысль — ужасающе правдива, но от этого лишь страшнее, ведь теперь я понимаю: весь мой мир — это ложь, придуманная ради стабильности, фальшивка ради процветания. А я пытаюсь разрушить стену неведения ради хаоса во имя искренности, но разве оно не стоит этого? Разве не должны люди знать, какой ценой добывается эфколос, из которого сделано в нашем мире практически всё, от вилок до электростанций?
— Но я не…
— Ландау, — шеф смягчает тон, но это лишь снисходительное сочувствие, — Ник… Николь. Николь, сядьте.
Я сажусь на предложенный шефом стул, стараясь не смотреть ему в глаза.
— Николь, — вздыхает он, — поймите: именно из-за этой эмоциональности, из-за вашей… слабости, из-за подобных истерик и был придуман запрет на пилотирование для женщин. Вы не могли не знать об этом, Николь, Бетти прислала мне ваше досье. Так почему же, — он пытается говорить успокаивающе, как с неразумным дитём, и от этого меня ещё больше трясёт, — почему вы не прекратите?
Я поднимаю взгляд на него: упрямо, гневно, даже злобно. Плевать.
— Потому что я ничем не хуже. И я не буду другой, шеф. Я — это я, Ник Ландау. И в штанах или в юбке, но я пилотировала «тех», спасла группу радистов и, быть может, задницу Курта Блэка, который позволил мне забраться в его «тех».
— Вы не пилот, Николь.
— Не пилот, — киваю, — а журналист. Журналистка. И, как журналистка, я расскажу миру правду такой, какая она есть.
Шеф снисходительно улыбается:
— Вы думаете, кто-то будет слушать обезумевшую от стресса в Тёмной зоне женщину?
Я не отвечаю ничего, потому что знаю ответ.
Вы — будете слушать?