Солнце над фьордами. Часть третья. Гл. 22, 23

Глава 22.
Зима 856 г. Побережье Юго-Западного Вестфольда. Окрестности Лосиного бора. Дом на Заячьем холме. Лесной отшельник Ормульф Тощий. Знахарь-целитель или колдун?

Восхитительно утро в зимнем лесу. Он весь похож на заколдованное царство Великого Снега и Алмазного Льда. Сейчас здесь стоит тишина. Пушистый белоснежный покров нежно устилает подмёрзшую землю. И повсюду он теперь полновластный хозяин и властелин. Он также наброшен на ветви деревьев, как шубы. Кажется, будто все деревья в зимнем лесу одели сказочные праздничные наряды. Всё вокруг украшено слепящим под утренним солнцем снегом, прозрачным льдом и серебристым инеем. Лес полон хрупких зимних драгоценностей. Только ветви подмёрзших деревьев иногда скрипят и трещат от утреннего мороза. Да похрустывание снега под ногами путников, сопровождающих сани с живым грузом, нарушает тишину леса во время их пути к Заячьему холму, жилищу лесного отшельника Ормульфа Тощего, маленькому холму, окружённому густым и первозданным лесом. Зайцы облюбовали это место: весной и летом совершают на нём свои брачные ритуалы и пиршества, поэтому холм среди буйного леса, и назван Заячим. Зимой здесь трудно пройти чужаку. Можно провалиться в сугроб по пояс, а то и по грудь. Коварны снега и льды этих краёв для тех, кто не знает и не ожидает их коварности, смертельной опасности  - чужому, неведомому путнику здесь не пройти. Кажется, что в  лесу, окружающем узкую и ненадёжную тропинку, ведущую к цели путеществия людей,  нет ни единой живой души. Как будто все птицы и звери покинули эти края в поисках тепла или залегли в долгую и безмятежную спячку. Даже вороны подались к людскому жилищу, кормиться около милосердных на крошки и зёрна, людей. Но в этот же момент заяц-беляк, невидимый на снегу, наблюдает за путешественниками. Рыжая лисица из-за ствола могучего кедра неотрывно следит за озабоченными путниками, сопровождающими безмолвный груз. Тяжёлое и жаркое дыхание спящего в берлоге медведя, вырывается через её отверстия наружу фонтаном скрытого предостережения об опасности. А жёлтые до золотистого цвета волчьи глаза неотрывно следят за движением на тропинке со стороны ближайщего густого куста  дикого шиповника. Жизнь в зимнем лесу затихает, замирает, но не останавливается никогда. Она становится явной и близкой для его обитателей и тайной для нежелательных гостей и чужаков в лесу.
        За первую ночь настоящей северной зимы небо опустило на лесные заросли мягкое снежное покрывало. Воздушные, белые и прохладные снежные хлопья обволокли ветви лесных деревьев, рассыпаясь на мириады серебристо-холодных звёздочек-снежинок, упрямо стремящихся проскользнуть сквозь густой еловый шатер к земле, чтобы разослать там свои пуховые снежные ковры. Близкое Северное море шершавилось под  напором студёного зимнего ветра. И стих, словно заснув, прибой. Невдалеке от опушки Лосиного бора, среди бурелома, струилась узенькая, сплошь покрытая снегом, тропинка; она вела к небольшой хижине, вросшей в землю почти по крытую корой крышу. Еле приметный в утреннем небе сизый дымок неспешно выползал из отверстия в крыше и тут же таял среди заснеженных ветвей близлежащего леса. Уже известные нам лесные жители в звериных шкурах - Готхольд Охотник и Гантрам Быстрый, братья Сигфрёд и Хомрад, сопровождавшие сани с Уле Халльбьёрнсоном, торопливо, но бесшумно вышагивали на лыжах по тропинке, направляясь к хижине.
       Сквозь приоткрытую дверь виднелся небольшой костёр; над ним исходил душистым паром котелок. Стены хижины были сплошь увешаны связками трав и кореньев, аромат которых примешивался к дыму очага. У огня сидел хозяин - худой седобородый старик в накинутой на плечи старой волчьей шкуре. Изможденное лицо, изрытое глубокими морщинами, было исполосовано шрамами. Зато глаза светились в отблесках костра на коричневом лице, как огромные жемчужины; время от времени в бездонной глубине зрачков зажигались и гасли искорки, словно звездопад в ночном августовском небе. Немощная неподвижность фигуры и застывшие на коленях руки были прямой противоположностью живого, острого ума, светившегося в беспокойном взгляде старика.
       По мнению всей округи он, Ормульф Тощий, был самым настоящим колдуном. Поговаривали, что старик частенько шатается по лесу в полнолуние. Видели его как–то летней ночью на белой кобыле возле самых дальних хуторов фьорда, и то было тем более странно, что по всей округе в помине не водилось белых лошадей. Ормульф знал много заклятий и знал, какие травы собирать для излечения от многих болезней. С собой он всегда носил приготовляемый им самим напиток из лесных грибов и, когда им напивался, делался сам не свой. Тогда он видел богов и полубогов и запросто с ними разговаривал. Слыл он мудрым и прозорливым, ибо знал всё и про всех. И никто точно не знал сколько ему зим. Но в приюте и помощи он никогда и никому не отказывал. Одинаково успешно лесной отшелиник исцелял не только людей, но и животных.
        Варево забурлило и выплеснуло в костер хлопья пены; старик встрепенулся, бросил в воду пучок кореньев и сущёных грибов, а потом длинной, гладко остроганной палочкой помешал в котелке. Затем неторопливо отложил ее в сторону и неожиданно крепким для его  возраста голосом крикнул, обернувшись к двери:
     - Входите, путники. Негоже таиться за порогом в такой холод. Что у вас за дело ко мне? Какая нужда привела вас в мою избушку? Вижу пришли издалека и , что-то подсказывает мне, неспроста.
       Застигнутые врасплох словами старика, лесные гости, смущенно пробормотав слова приветствия, вошли в хижину и встали у очага напротив хозяина.
       - Наш отец,  Фридхольд Большеголовый, старейшина деревни Лосиный бор, прислал нас с раненным, которого мы нашли в море у нашего берега. Он совсем плох и нашей матери,  Ирмгард Молчаливой, его не выходить. Мы и все жители  Лосиный бора просим взять его на излечение. В нём сокрыта большая удача и счастливая судьба для наших родовичей, так считает отец, а он всегда бывает прав. И ещё, он посылает тебе в помощь сыновей кузнеца  Хардвина  Умелого, братьев Сигфрёда и Хомрада. Это они нашли и спасли  чужака  и могут поведать  о нём всё, что знают. Отец также прислал тебе на прокорм рыбу, мясо и крупы, а от себя мы добавили мешок муки, - степенно обратились  к отшельнику сыновья  старейшины Фридхольда и коротко, но внятно, изложили суть дела.
    -  Так чего же вы стоите соляными столбами, несите раненного в дом или вы хотите, чтобы он превратился в ледышку, да и подарки не забудьте захватить. Ну, живо! Одна нога здесь   - другая там!
       И озабоченные распоряжением хозяина дома, просители развернулись к двери и через мгновение выпорхнули за порог. Это избавило их от неприятных впечатлений, воспоминаний и переживаний в будущем. Если бы посетители стремительно обернулись, то застыли бы в диком ужасе: за их спиной у стены хижины грязно-серыми холмиками горбились две огромные как кролики крысы. Рубиново - красные, размером с крупную клюквину, глаза их, преданно и немигающе снизу вверх смотрели на Тощего. Жёсткие и длинные усы грызунов плясали замысловатый танец, улавливая всё разнообразие, привнесённых гостями, запахов.
     - Исчезните, пока кого-нибудь до смерти не напугали! Ишь пригрелись тут у очага, разомлели и опаску потеряли. Мне-то вы ведомы. А каково будет нашим будущим жильцам, узревшим вас? То-то же, рад что уразумели, - шикнул на грызунов отшельник. И в тот же момент тишину хижины нарушил тонкий, еле слышимый свист-прощание, а крысы бесшумно скользнули вдоль стены и исчезли так же стремительно, как и появились.
      Не успел отшельник слить свой взвар в приготовленную накануне глиняную бутыль средней ёмкости, а гости уже заносили в дом Уле Халльбьёрнсона, укутанного для путешествия в оленьи шкуры, и мешки с провизией.
     - Кладите страдальца поближе к огню и воды наносите, где колодец мальцы знают. И лучин настрогайте побольше. А то светильник у меня один, да и жир в нём старый, коптит. С лучинами-то посветлей и дым от них древесный, от того он приятней копоти. Мешки с продуктами пусть пока постоят рядом с дверью, потом мясо и рыбу я подниму на крышу, целее будут, -  по-деловому заговорил Ормульф Тощий. Пока прибывшие исполняли его поручения, он собрал с полок свой нехитрый лекарский инструмент: два длинных и узких ножа; короткую пилу; длинную иглу с ушком на конце; узкую, но мягкую и прочную полоску кожи для остановки кровотечений; широкую металлическую лопатку для прижигания ран. И всё это он расположил на маленьком столике у огня. Сюда же он принёс чистую холстину и пару сухих заячьих жил, завёрнутых в тряпицу с травяной пропиткой, от которой исходил острый запах чистотела. Для защиты от ржавчины инструменты были смазаны салом и чтобы очистить, знахарь-целитель бросил их в котелок с кипятком, поверхность которого тут же заблестела жирной плёнкой. Бережно обтерев мокрый металл, Ормульф Тощий вернул инструменты на столик. Маленькая жаровня уже вовсю исходила жаром и алела готовыми углями. Свежезаваренные травяные отвары, так же нашли своё место на столике лекаря-целителя.
      Сыновья старейшины, с чувством исполненного долга, отправились домой. Ведь солнце давно уже перевалило за полдень и нацелилось в закатную сторону. А братья Сигфрёд и Хомрад в напряжении и неясной тревоге сидели в углу у очага. Они ждали и боялись, того что здесь  и сейчас неизбежно должно было произойти.
     - Что приуныли, отроки- братья?! Вы боитесь чужой крови, грязи и боли? Так вся ваша настоящая и будущая жизнь  -  кровь, пот, грязь и боль. И чем скорее вы к ним привыкнете и поймёте их неизбежность в жизни, тем легче вам будет жить далее. Вы - мужчины, а мужчинам всегда требуется мужество для жизни и для борьбы. Мужество же есть терпеливость помноженная на волю. А их не приобретёшь забившись в угол... - доверительно и проникновенно, старясь не обидеть парней, произнёс лекарь-целитель. - Идите и встаньте рядом со мной, помогайте мне. Вот так  и будем растить ваше мужество. А чтобы вас не мутило и не колотило от предстоящего зрелища, хлебните вон из той кружки, там свежий отвар пустырника.
       И парни приложились к травяному отвару, указанному Ормульфом. Вскоре тревога и страх притупились и они почувствовали себя готовыми к помощи в предстоящем деле..
      -Мудрый старче Ормульф, почему ты, даже не взглянув на Уле, стал готовить  свои страшные инструменты? Ведь ты ещё не видел рану, а уже приготовил ножи, пилу и огонь... - взволнованно, но уже без страха, спросил Сигфрёд.
      -Настоящий лекарь должен создавать для себя впечатление о причине страданий человека, намного раньше, чем глаза его увидят эту причину или не увидят, потому что она глубоко внутри, тогда нос, уши и руки придут ему на подмогу. Здесь всё имеет значение: и внешний вид страдальца; и запах исходящий от него; и цвет его кожи и волос; и выделения из глаз и носа; и биение жилки на виске; и глубина и частота его дыхания... Так давайте же посмотрим и сравним мои предварительные впечатления с тем, что узрим воочию, -  поучительно произнёс лекарь-целитель Ормульф и шагнул к ложу, на котором располагался Уле. Одним движением Тощий убрал с него одеяло и глянул на обрубок левой руки. В неверном свете множества зажжённых лучин, он увидел безрадостную картину. Рана была плохой. Конец культи предплечья увеличился в объёме и окрасился в красно-бурый, а местами ярко алый цвет, края раны почернели и сочились дурно пахнущей зелёной жидкостью, красные тугие и плотные тяжи опутали всю руку выше раны и уходили в подмышечную впадину. На бледной коже шеи, груди и живота блестели капли горячечного пота. Тело Уле сотрясал озноб.
    - Вовремя ты попал ко мне незнакомец. И пусть помогут мне и тебе все светлые боги в борьбе с этим злобным недугом, обуявшим тебя, с этим безликим демоном терзающим твою плоть. Нет, мы поступим не так как задумывали прежде. Нам не нужны ножи и пила. Ибо у нас совсем не осталось времени. Чужак, ты уже в  пути на суд богов или в туманный Хель... - сам с собой заговорил Ормульф Тощий.
     - Хомрад, возьми мою заветную фляжку и влей в рот страдальцу половину содержимого. Если будут трудности с открыванием рта, разожми ему зубы ножом. Когда выпоишь всю дозу, оставь между зубами деревянную ложку. А ты, Сигфрёд, выпрями его раненную руку и положи её на чурбан, что стоит у тебя за спиной, да брось на него чистую холстину, - сомнения в правильности своего решения окончательно покинули лекаря-целителя, и он стал действовать чётко и размеренно.
     - Всё готово! Мы всё сделали, как ты велел, мудрый старче Ормульф! - крикнули парни, охваченные азартом борьбы за жизнь чужака Уле. Теперь они ничего не боялись. Они напрочь забыли о страхе, ведь сейчас они были  руками, глазами и ближайшими помощниками самого великого ведуна Ормульфа Тощего, и их поступками, их решимостью, в чём они были полностью уверены, управляли сами боги. И вкус мужества появился на их губах.
      Старик уверенной рукой ухватил топор, прислонённый к дверному косяку и погрузил в угли жаровни, где уже прокаливалась лопатка для прижигания ран, надел на себя кожаный фартук, а ладони обмотал узкими полосами чистой холстины, для того чтобы изливающаяся кровь не делала руки скользкими и неповоротливыми.
    - Теперь, отроки, пора приступать к главному! Сигфрёд возьми кожаный ремешок и подойди вплотную к увечной руке чужака. Хомрад, возьми щипцы и ухвати край лопаточки, что лежит в жаровне, будь готов по знаку подать её  мне,  - давал последние наставления старик Ормульф.
      Он ещё раз глянул на руку Уле, и положил свою ладонь на её локтевой сгиб, ногтем другой руки провёл черту-границу, границу мёртвой и живой ткани, границу жизни и смерти.  - Вяжи вот здесь, Сигфрёд! - скомандовал он старшему из братьев и указал место пальцем. - Вяжи крепче, но используй скользящий узел, чтобы потом быстро можно было распустить ремешок! А ты, Хомрад, начинай рассказывать мне про чужака всё, что ты знаешь. Говори чётко, громко и не останавливайся, пока я не скажу.
       Дальше всё происходило стремительно, как атака матёрого волка на зазевавшегося лосёнка. Вслушиваясь в ритм слов  Хомрада, Ормульф подошёл к жаровне и достал раскалённый топор. Мгновение, и он уже зашипел, охлаждаемый  в котелке с травяным отваром. Второе мгновение, и он уже отделил мертвую ткань руки от живой. Третье мгновение, и запах горелой плоти наполнил жилище ведуна. Четвертое, и рука старика вовремя удержала деревянную ложку между зубами Уле, сжавшимися от боли с неимоверной силой. К концу рассказа Хомрада, Ормульф сделал знак Сигфрёду распустить ремешок. С того момента прошло немного времени, но истекающей крови не было. Не выступила она и позже. И вот старик с облегчением утёр пот со лба...
       - Перевязываем! - пригласил он братьев к завершению действа. Пока они готовили полотно для бинтов, ведун, зачерпнув из жаровни свежего, ещё тёплого, но уже чёрного древесного уголька, растёр его в глиняной ступке со смесью нескольких капель дёгтя и рыбьего жира. Этим составом он щедро смазал ожоговую рану и культю. Сигфрёд оказался способным учеником и быстро наложил повязку, тем самым, завершив сегодняшнюю работу. Потом они все вместе поили Уле отваром малины, чабреца и мяты. Он слабо глотал, но терпеливые братья в несколько попыток выпоили ему целую кружку целебного питья, после чего оставили Уле в покое, и он уснул тревожным сном тяжелобольного человека.
     А компания помощников  поневоле, во главе с лекарем-целителем Ормульфом Тощим, наскоро поужинав, завалилась спать. Парни уже давно мерно посапывали в своём углу. Опытный  же целитель спал в пол глаза, дремал, примостившись у головы Уле, он должен был слышать его дыхание и первым прийти на помощь в случае необходимости. 
    - Да, из Сигфрёда  со временем может получиться толк, у него есть все задатки хорошего лекаря. А терпение, выносливость и наблюдательность можно воспитать. Главное, привить интерес к  целительскому искусству, помочь изжить страх перед чужой кровью и страданиями, оставив сострадание и самоотверженность лекаря-целителя... - бормотал он, лёжа с закрытыми глазами, разговаривая сам с собой. - Удивительно, но у  чужака Уле оказалась огромная тяга к жизни и необычайное везение, а удача похоже сопутствует ему везде. Что-то в нём есть  особенное, что-то до боли знакомое и узнаваемое, близкое, но постоянно ускользающее от восприятия и понимания. Главное, что удаётся ухватить из всех впечатлений о нём - Уле живо напомнил лекарю его самого в молодости. И если это так, то чужаку Уле предстоит тернистый и полный опасностей жизненный путь. О светлый боги! Всевидящий Один и могучий Тор! Даруйте же мне терпение и прозорливость в борьбе с его недугом, а ему  - выздоровление. Завтра же нужно будет принести жертвы и испросить помощи Асов.
       Беспокойная и напряжённая тишина, временами прерываемая завыванием холодного ветра за стенами Ормульфова жилища,  нависла над погасшим очагом и спящими людьми. Зимняя ночь дала  им короткую передышку в уже начавшемся влиянии неотвратимого порыва судьбы, который ворвался в это жилище утром ушедшего дня. Ещё не один  раз она скажет своё решающее слово в стенах этого дома, и никто, из спящих в нём, завтра, уже не будет тем, кем ложился спать вчера. И мир, и время, и люди будут изменены жёсткими и непререкаемыми желаниями хозяйки судеб, норны Скульд, определяющей и вершащей будущее.
_______________
Ормульф  -  др.-сканд., дословно означает « змеелоговый волк». Множество Ормов и Ульфов населяло тогдашнюю Скандию, но Ормульфами чаще нарекали жрецов, служителей Одина.

Глава 23
Зима 856 г. Окрестности Лосиного бора. Дом на Заячьем холме. Самый важный день для его обитателей. Знаки свыше. Перст судьбы.

Если бы случайный путник мог взглянуть на эту неповторимую красоту, то он увидел бы, что раннее утро уже разгулялось на заснеженных просторах окрестностей Лосиного бора, разбудив и переполошив сонную округу. Солнце, наконец-то, вырвавшись из-за лесной тени, брызнуло лучами на бескрайнее зимнее пространство, беззастенчиво отражаясь в зеркале из снега и льда. Лес медленно и лениво потягиваясь, в окружении заснеженных холмов, пробуждался, поскрипывая и похрустывая заиндевелыми ветвями. Северная зима - настоящая волшебница! Ей свойственно магически преображать всё вокруг. Ни жуткий холод, ни пробирающий до самых костей хлесткий ветер с берегов Северного моря не могут отобрать у зимы ее чарующего волшебства. Ее разнообразные, подчёркнутые зимним очарованием краски,  способны превратить даже самый уныло-серый пейзаж в искусную, богатую природной палитрой картину, написанную лучшим волшебником  в мире  - лукавым Создателем Всего Сущего...
      Издалека ведуну Ормульфу Тощему лес показался неподвижной черной полосой на белом фоне снежного поля, холмов и голубого неба. Одежда старика - длиннополый кафтан, сшитый из беличьих шкурок, и кожаные широкие штаны  - была подпоясана змеиной шкурой, а лицо разрисовано ритуальными белой и красной красками. На голову старик водрузил ярко начищенный бронзовый обруч; к нему крепились бычьи  рога, окрашенные в черный цвет. Но, как только  ведун приблизился, далёкий лес  стал призрачно прозрачным. И заячьи следы видны на снегу. И черные вороны скачут по веткам. И дятел в красной шапочке колотит изо всех сил по стволу дерева: там, под корой, находит он и добывает свой корм. А стук этот разносится на весь лес, словно хочет всем донести, что есть в лесу живые существа, жизнь в лесу продолжается, несмотря на утреннюю стужу. Удивительно, но зайцы тоже находят корм на деревьях, поедая их кору, прячась ближе к корням, чтобы самим не стать кормом для пронырливой лисицы.
   Огромная же серая тень неоступно следовала за ведуном, умело скрываясь за суробами и кустами. В ней чувствовалась дикая звериная мощь и решимость, представляющая опастность для многих обитателей леса, высыпавших из лесной тени, чтобы  погреться и понежиться на коротком зимнем солнцепёке.
       Утреннее солнце застало старого Ормульфа на пути к капищу Одина на Божьей скале, куда проснувшись ещё до рассвета, он отправился принести жертву, помолиться и испросить  совета всесильного  бога. И отправился он туда с большой надеждой на поддержку Всеотца и его помощь. Он остро чувствовал и прекрасно понимал, что сегодняшний день может быть последним в борьбе за жизнь чужака Уле. Он не испытывал неуверенности или сомнений, потому что ясно представлял  и знал, что нужно делать дальше, но сердце все же нуждалось в сторонней поддержке, в знаке свыше, в неком одобрении выбранной им линии поведения. Он тёрдо усвоил, что когда очень нужен решающий совет, а посоветоваться не с кем, нужно просить его у богов. Вскоре, бодро скользя по снегу, Тощий достиг основания Божьей скалы, и тогда уже, сняв лёгкие лыжи, по крутому склону направился к цели своего путешествия.               
     Деревянная фигура бога войны и мудрости Одина высотой в три человеческих роста  возвышалась над каменным постаментом жертвенника, вызывая благоговейный трепет, страх, почтение и безграничное доверие просителей,  стоящих у его ног во все времена. И от этого  казался ещё выше и внушительнее. В ушах у него висели большие серьги, усыпанные сверкающими каменьями, на шее несколько золотых гривен, руки унизаны запястьями. Ормульф Тощий бережно положил тело маленькой оленихи, принесённое ему ещё до утра заботливым Бесхвостым, на жертвенник, затем разжёг священный огонь и склонился в поклоне перед самым почитаемым из Асов - Отцом Большинства, Всеотцом, Отцом Отцов, богом Одином. Он, опустив голову и сложив руки на груди, молил его о своём вразумлении, о наставлении на самый единственно правильный путь в борьбе со злым недугом, терзаюшим тело Уле, о благословлении на исцеление раненного чужака, об удаче и  счастливом завершении начатого им дела. Солнце уже стремилось к зениту, когда ведун поднял голову и посмотрел в глаза Одина. То-ли солнечные лучи так отразились на отполированном ветрами лице деревянного бога, то-ли Ас понял и принял всё о чём просил старик, но лицо Одина осветила обнадёживающая улыбка, а глаза заиграли янтарным блеском. Священный огонь вспыхнул с такой страстной силой, что Ормульф Тощий вынужден был отстраниться. И старый ведун понял - бог послал долгожданное благословление его трудам и внял просьбам. В сердце больше не было  смятения - вера и воля наполнили его.
     В счастливом озарении Ормульф, как на крыльях, долетел до своей избушки и стремительно ворвался в неё, принеся с собой запахи леса, свежего снега и зимнего солнца, священного дыма капища и  неугасимой, так ожидаемой всеми,  надежды. Братья давно встали и хозяйничали во всю прыть: подмели пол и посыпали его свежим духмяным сеном, отскребли деревянный стол, протрясли на снегу и почистили дедовы шкуры, которые служили ему постелью, сварили кашу в котле над очагом, приготовили мясной отвар для раненного, вскипятили воду для нужд лекаря-целителя, своего старого, но строгого  наставника. Не сговариваясь, братья присели за стол, а старик ведун умывшись, сняв ритуальный головной обруч и освежившись после стремительного  бега на лыжах, присоединился к ним  И вот  замелькали глиняные тарелки с кашей и ложки над ними, все ели с завидным аппетитом, запивая пищу травяным взваром с добавкой мёда.
    -Ну... Поведайте мне, помощники, как себя чувствует наш раненный. Сигфрёд, сынок, что нового ты в нём заметил? Как он дышал и приходил ли в себя? Сильный-ли пот вы наблюдали у него? Была ли ознобная дрожь? Просил ли он пить? - забросал братьев вопросами старый лекарь.
     - Мудрый старче Ормульф, он совсем не двигался, как будто его крепко связали. Лицо  Уле стало ещё бледней и прозрачней, чем было вчера, а щёки горят, как будто его сжигают изнутри. Озноб треплет  чужака  постоянно и я слышу как стучат его зубы. Мы пытались напоить раненного, но он не смог проглотить, даже воду. Плохо дело, совсем плохо... - оправдываясь и переживая, как будто он основной ответчик за болезного, стал отвечать Сигфрёд.
      - Готовьте всё к осмотру, снимите с него одеяло и развяжите больную руку. Да подбросьте в очаг ещё поленьев, у обнажённого озноб ещё сильнее будет, и это помешает осмотру, да ещё и доставит раненному дополнительные муки.
    Прошло совсем немного времени, а  Ормульф Тощий уже внимательно осматривал Уле, привычно забормотал себе под нос, указывая на то, что ему не нравилось в осматриваемом, делая выводы и тут же, споря сам с  собой, об их точности и правомерности:
   - Да...Рана не загноилась, краснота не пошла дальше, здоровая ткань побледнела и похолодела. Что это? Движение недуга дальше или предвестники его ухода? Нет, скорее первое. Рана не кровоточит, ожоговая поверхность чистая и не пахнет гнилью. Это - хорошо, значит хоть одно наше дело увенчалось успехом. Почему он сухой? Где пот, который посещал его вчера нещадно? Кожа же на ощупь действительно горяча как огонь... Ну, тут-то всё просто, нет пота  - нет охлаждения кожи, результат - горячка, дрожь и озноб. Раневая горячка? Нет, не похоже. Рана-то не плохая. А вот большая потеря крови, длительный голод, постоянное охлаждение отняли у него последние силы, высосали из него все соки и он не в состоянии сопротивляться изнутри. И дыхание стало частым и хриплым, клокочущим внутри. Да... Вот это уж точно не хорошо. Ну нет, это ещё не конец! Крепись и борись чужак Уле, а мы тебе поможем. А светлые боги помогут нам всем. Да... Нам всем. Отроки! Живо изготовьте из большого куска бересты свёрток узкий внизу и широкий вверху. И вскипятите котелок с водой. Я буду готовить отвар для обуздания горячки.
        Внимательно и с интересом слушавшие его братья бросились выполнять поручения. Сам же Ормульф, свернув две звериные шкуры в объёмный рулон, подложил его под плечи Уле, а голову раненного поднял повыше.
    - Что за отвар для снятия горячки ты собираешься применить, мудрый старче Ормульф? - спросил любознательный Сигфрёд.
     - В него входят простые высушенные растения:  ромашка, мята, зверобой, а так же сушёная малина и мёд. Но главные по действию его составляющие, привезены мне из Миклагарда: высушенные части растения, которое ромеи называют папавер, по-нашему мак, и высушенный ромейский корень здоровья — валериана, который я измельчаю сейчас. Он имеет особый запах, это его теперь чуют  ваши носы, - пояснил старик.
    Через некоторое время они уже поили Уле приготовленным отваром. Вначале ранений глотал с большим трудом, братьям приходилось поить его из ложки, разжимая зубы, а потом в ход пошла берестяная воронка. И дело спорилось в их руках.
    - А теперь используем ещё одну заморскую диковину, - предложил старик и добавил в старый закопчённый медный тазик, наполненный тёплой водой, содержимое маленького пузырька тёмного стекла. Острый запах уксуса окутал всё жилище ведуна.
- С этого момента обтирайте его получившейся жидкостью, пока кожа не охладится и не появиться пот, - отдал очередное распоряжение старый лекарь-целитель. Общий порыв в борьбе за жизнь Уле отнял у окружавших его людей ощущение времени, голода и жажды.
    Ночь наступила внезапно, настойчиво сообщая о себе через единственное оконце Ормульфовой избушки, затянутое бычьим пузырём. Утомлённые за день напряжённой работы и переживаний за её результат, труженики безмолвно опустились на скамью у стола и устало, но пытливо, глянули друг-другу  в глаза.  - Что ещё можно и нужно сделать для спасения раненного? - говорил, вопрошая, этот взгляд. - Каков результат их самоотверженного труда? Есть ли надежда на выздоровление чужака?
    - Не терзайте своё сердце, мои добровольные помощники. Мы сделали всё, что я знаю и умею. Благодарю вас за помощь, отважные отроки. Теперь дело за волей богов. На их помощь  сейчас уповаю я, - наконец прервал молчание старый лекарь-целитель. - И знаю, что делать и как привлечь их внимание к нашему делу. Не говоря больше ни слова, старик подбросил  дров в очаг и несколько пучков сухой травы. Далее старый ведун, бормоча заклинания, поставил на  огонь большой глиняный горшок, налил в него воды и бросил несколько горстей желтого порошка; бурое облако окутало горшок, на миг притушив яркие языки пламени.
   - Услышь мой зов, могучий Отец Большинства! – голос старика взметнулся ввысь, к  дымовому отверстию хижины, а через него к звездам, холодно мерцавшим в чёрном ночном небе. – Ты, творец всего живого, будь милостив к детям своим… Подставь свои ладони, о мудрый, всевидящий и всемогущий, забери боль страждущего, исцели тело и разум сына своего.  О Великий, не держи обиды на детей своих неразумных… – старик бросал в огонь зерна пшеницы и ячменя. Огонь очага истово разгорался. Пламя поднялось уже вровень со стариком Ормульфом, а он все ходил вокруг него, выкрикивая заклинания и молитвы. Братья сидели словно истуканы, наблюдая за  происходящим таинством единения с богами. Неожиданно старик запел высоким, чуть надтреснутым голосом заунывную мелодию на незнакомом языке. Её звуки то терялись в пространстве, окружавшем очаг, то вдруг вырастали в огромное языкатое чудище, которое притаилось в огне и плевалось дымом и жаром. Звуки исподволь проникали в сознание окружающих, заставляя их слиться в единый крик мольбы всемогущему богу. Огрубевшая душа отшельника, привыкшая к виду крови и жестокостям, таяла, словно воск в ясный летний день, под звуками этой песни. Широкая беззаботная улыбка появилась на его бородатом лице, а он, прикрыв глаза, продолжал напевать древнюю песню-призыв, гимн, посвященный могуществу Асов, мотив которого уже позабыли все.
    - Пи-ить… Пи-ить… – еле слышно прошептал Уле и открыл глаза. Бережно приподняв голову кузнеца, Ормульф Тощий поднес ему чашу с водой. Холодная ключевая вода потушила огонь внутри, прояснила сознание. Заботливо пододвинув под голову раненного свёрнутые  шкуры, а  охапкой сена заткнув дыру в крыше, старик отошёл в дальний угол жилища и через некоторое время возвратился. В руках он держал закопченный глиняный горшок с каким-то варевом из ароматных трав. Уле попытался о чем-то спросить старика, но тот прикрыл ему рот ладонью, а затем большой, грубо оструганной деревянной ложкой принялся вливать ему едва не в горло свой чудодейственный, терпкий на вкус, но такой необходимый сейчас, отвар. А потом подошла и очередь мясного бульона, сваренного братьями накануне. После этого легкая приятная истома охватила тело Уле, и он погрузился в крепкий целительный сон…
   - Спи спокойно, безвинный страдалец. Недуг отступил. Спи... И во сне ты увидишь и вспомнишь всё, что с тобой приключилось. Увидишь и  поймёшь происшедшее. Многое тебя не обрадует... Но это уже прошлое, начертанное рунами на свитке твоей судьбы, норной Урд, - тихо произнёс над спящим старый ведун.
    И Уле увидел. В его сознании затуманенном сном, как разгорячённые скачкой лошади, неумолимо продолжающие бег, понеслись  картины былого и забытые ощущения пережитой трагедии...
     Огонь, кругом огонь, красный и яркий в черноте ночи... Нескончаемый проливной дождь... Догорающая кузня... Стиг Короткие Ноги надвигается, выцеливая копьем грудь кузнеца... Тела трёх свейских викингов, поверженных Уле, мокрыми брёвнами лежат вокруг, поблескивая железом  кольчуг, запятнанных кровью безоружных жертв набега. Резкая боль ниже локтя левой руки... Хруст переносицы Стига от последнего удара молотка Уле.. Падающий свей всей своей каменной тяжестью, перенесённой на край щита,  прижимает, брызжущий кровью обрубок руки Уле, к земле... Мертвым ли  упал этот свейский викинг? Нет, ничего не видно. Пустота и мрак... Хмурое утро и грязно - серое небо  над  пепелищем Нордберга... Тени людей, окруживших тело кузнеца, и среди них опущенные головы и скорбные лица, так поздно вернувшихся знакомцев. Арн Длинная Шея, Ивар Толстокожий, Вигмар Сноррельсон, ирландцы. Их трудно различить детально, а узнать можно, только по голосам... Печальный возглас Фредрика Неугомонного: - Он мёртв, наш добрый кузнец Уле Халльбьёрнсон...Лица мёртвых жителей Нордберга, лежащих в погребальной лодке рядом с ним... Клятва мести грабителям...Прощальная речь Фредрика ярла... И снова огонь... Огонь, который разгорается и настигает. Вот он уже охватывает острыми жгучими языками ноги...  Уле чувствует жар во всём теле, как будто красные искры залетели через горло в желудок, и нестерпимая жажда превращает кровь в густую жижу; и она уже не течёт, а катится в жилах мириадами крохотных упругих шариков... Шум моря и холодный морской ветер, который не унимает внутреннего жара ... Сильный удар и прояснение в глазах... Два незнакомых подростка, спешаших к нему на утлой лодчонке... И голос одного, которого зовут Сигфрёд: - Он жив! Хомрад! Беги в деревню и зови людей на помощь, да поторопись, иначе я окончательно  замёрзну. Беги во всю мочь, брат! Прикосновения и речь Сигфрёда, которая поразила своей точностью и вселила надежду на лучшее: - Я рад,Уле, что ты наконец проснулся от смертельного сна и заговорил. В нашей деревне я видел людей, которые умирали от ран или болезней, а потом через некоторое короткое время возвращались к жизни. Дед говорит, что это была не настоящая смерть,а всего-лишь смертельный сон: боги не были готовы принять этих людей в Асгард в то время, потому что их путь в Мидгарде был не завершён, а Хель сам не захотел принять к себе невинных, и они пробуждались от этого сна, а пробуждаясь продолжали жить. Видимо, твой путь в Мидгарде ещё не закончен и то, что тебе начертано богами совершить, ты ещё не совершил... Так это был смертельный сон, а не сама смерть?
     Картины прошлого оборвались, как закончившийся моток шерсти. Уле вспомнил всё. И теперь он уснул окончательно :  без сновидений, без мыслей, без волнений, нырнув в тёмный омут целительного и милосердного сна. Может быть скоро, а может быть через долгое время, но он поймёт, что нет больше на свете того Уле из Нордберга: кузнеца, беззаветно служившего своему покровителю Тору, жившего без особых забот и потрясений, а есть просто человек, зовущийся  Уле Халльбьёрнсон, который должен будет снова найти себя в этом мире, найти в нём новое место, вновь стать творцом, а не остаться немощным калекой, одиноким и озлобленным, скитающимся в туманном Хеле своих заблуждений, но дыша земным воздухом и  глядя на животворящее солнце Мидгарда  -  мира для всех людей...
       Он будет жить. Ибо, в эту ночь норна Скульд указала на него своим перстом, определяя  будущую судьбу, и произнесла своё окончательное решение: -  Ты будешь жить, смертный, Уле  Халльбьёрнсон! Но станешь настоящим кузнецом будущего только тогда, когда сам  вновь обретёшь себя. И когда это произойдёт, ты изменишь судьбы многих.
    Пройдут долгие две седмицы: утро-вечер, ночь-утро, наполненные заботой старого лекаря-целителя, ведуна Ормульфа Тощего и братьев Сигфрёда и Хомрада о раненном, борьбой за его жизнь и выздоровление; прежде чем Уле полностью придёт в себя и, наконец - то,  перестанет быть чужаком для обитателей старого дома-избушки на Заячьем холме, потому, что трагедии и потрясения, пережитые совместно, соединяют  и объединяют крепче любых клятв и родства.