Байки Алексея Суханова

                Байки  Алексея  СУХАНОВА.

      Алексей Суханов, капитан , начальник линейного поста милиции на станции Зубарево Заб.ж.д. С 1966 г. оперуполномоченный  БХСС Линейного отделения милиции на ст. Шилка. Потомственный  охотник, коренной забайкальский гуран.  Среди его предков по материнской линии были тунгусы из рода хамниганов. Да и он своим смуглым продолговатым лицом был больше похож на тунгуса, нежели на русского. Жил в северных районах Читинской области и охотился с детства. В 17 лет в 1944 году был призван в армию и направлен в школу снайперов. Служил на «Манчжурке» и принял участие в войне с Японией. Чудом уцелел в поединке с японским снайпером и, проявив охотничью смекалку, перехитрил его, снеся разрывной пулей противнику половину черепа. А пуля японского снайпера угодила в висящий на груди Лёшки бинокль и ушла рикошетом в сторону. Было тогда ему всего-то 18 лет. Этим и последующими поединками он обеспечил своей роте переход через хребет Большой Хинган с наименьшими потерями, за что и был награждён орденом Красной Звезды. А  медалей  - целый комплект и среди них:  "За боевые заслуги". И это всего-то за  каких-то там три недели войны! Я с ним провёл много дней и ночей в тайге , выслушав у ночного костра множество   интересных историй . Да и не один охотничий и рыбацкий костёр не бывает без забавных историй. Уверяю вас! Всегда найдётся какой-нибудь «чудик» и непременно выложит рассказ об удивительном случае, свидетелем которого был он сам или его друзья и родственники.
 
       Итак, байки Лёхи Суханова, услышанные  мною  в 60-е годы и включённые в свои рассказы.

                БУТИХИНСКИЕ   КОНИ.
      Прекрасная забайкальская осень 1962 года.  Окрашенная багрянцем тайга. После очередного напряженного  трудового дня по расследованию преступления на станции Зубарево я ещё раз пересмотрел все собранные материалы и положил дело в сейф. Завтра воскресенье и надо возвратиться в Шилку к семье, а в понедельник с утра доложить начальству о результатах расследования.   Помогавший мне во всём , начальник  линейного поста, тогда ещё младший лейтенант,  Лёха Суханов, говорит:
     « А не махнуть ли нам, Григорьич, в лес по бруснику?! Завтре ведь выходной. Наберём и после обеда вернёмся. Заодно и голову на природе проветришь ото всех этих дел.  А то на тебе уже лица нет. Вымотался за неделю-то!  Сядешь на любой проходящий товарняк и через два часа дома. Брусника-то ой как на зиму нужна! Для здоровья шибко пользительна, особливо ребятишкам.  Как ни крути, а всё равно тебе на неё время тратить придётся : не сейчас, так  посля. А в Калтаче её навалом.  Возле зимовья Филимоныча хоть лопатой греби!  Наберём доле того.»
    Я мигом перебрал в голове все варианты и согласился. Быстренько почаевали  с лепёшками, испечёнными молодой и расторопной  Лёхиной женой, тоже гуранкой .
   У Лёхи, как у заядлого  таёжника всегда всё наготове. Рюкзак с харчами, горбовик  под ягоду; один на двоих, два скребка ( комбайна) для удобного и быстрого сбора  брусники, трофейный цейсовский бинокль, старинная «тулка» Зауэр-три кольца, пистолет ТТ с запасной обоймой и его  надёжный  «конь»- мотоцикл ИЖ-49, заслуживший в своё время славу у всех своих пользователей простотой , удобством и выносливостью.
      Люди мы полувоенные и потому  к порядку приучены. Да, что там — приучены. Он у нас  словно в крови. Я быстро переоделся в  рабочую одежду из  хозяйских запасов, оставив при себе служебное удостоверение оперуполномоченного дознания, табельный пистолет ПМ и надев на голову фуражку железнодорожника. Сели на мерно работающий мотоцикл и через час перед самыми сумерками наша лесная дорога упёрлась   в стоявшее под горой  в сосняке зимовьё. Рядом журчал ручей переливаясь по камням прозрачными струями. В кустах раздавались крики потревоженных нашим прибытием соек
 - Ишь, как ронжи-то всполошились,-- сказал Лёха, разминая ноги,--Сейчас, паря, по всей  пади разнесут новость о нашем появлении.
 - На то они и ронжи, сорочье отродье, чтобы новости разносить. Да бог с ними. Давай костёр разводить, да к ночи готовиться, а не то отемнеем быстро .
  - Тажно вот тебе  нож, нарежь поболе пырея и настели на полати, а не то все бока ночью отлежим на жердях-то. Старая-то подстилка вся поди изопрела. Да печку сразу там затопи: пусть  зимовейка малость освежится, а там посмотрим, ближе к ночи , подкидывать дровишек, али  хватит и так. Дров-то эвон сколько! Ещё с зимы пол-поленницы осталось.
С этими словами он дал мне свой охотничий, острый, как бритва, нож, а сам занялся костром.               
    Я сначала растопил печь, представляющую собой обыкновенную железную бочку с трубой, выведенную через крышу, наносил запас дров на ночь, а затем занялся заготовкой травы.  Вскоре постель была готова.
     Лёха тем временем высыпал  горсть истолченного сухого сохатинного мяса в бурлящий на таганке котелок с крупой и картошкой. Получился отличный походный охотничий бухулёр, как его обычно называют буряты и тунгусы из рода хамниганов.
  Рядом в другом котелке закипела  вода и  шеф-повар натрусил туда треть пачки  байхового грузинского чая и вылил пол-бутылки молока.
     --Вот сейчас, паря, шайдочный* чай пить будем, однако. Мой покойный дед, когда зёрбал такой чай, то кряхтел и приговаривал  «О, шай шебартуй , однахо!» Шебартуй по-бурятски означает грязь, но он имел ввиду слишком тёмный цвет и всё чёрное называл шебартуем. Царствие ему небесное! В своё время пол-тайги на Севере истоптал. Проводником был то у геодезистов, то у геологов, то у изыскателей ещё при царе, когда БАМ задумали строить. С щибко умными людьми, как он говаривал, ему пришлось общаться. Много полезного от них узнал. Да и они от его кое-что узнали и благодарили. Одним словом, был карнаком, как в старину звали следопытов и проводников. Так и говорил мне, дескать  «карнак землю чует, знает, что в ней творится. Он  с лесом баить может, зверей понимает, каждую травку бережет. А чтобы карнаком быть, то надо много вёрст исходить, надо, чтобы душа твоя к этому расположена была». Вот так-то, Григорьевич!
  - А я ведь, Алексей Иваныч, тоже в юные годы малость поработал в изыскательской партии  в нашей матушке-тайге после того, как провалился по состоянию здоровья при поступлении в Благовещенское речное училище. Приехал сельский паренёк в город и сдуру-то наелся мороженого во время жары. Раньше-то его и в глаза не видел. Вот и воспалились гланды, а приём начинался с прохождения медкомиссии, где меня забраковали. Желающих поступить было по пять человек на одно место. Вот и  откидывали в сторону по малейшему поводу. Особенно деревенских "охломонов." Так год и пропал. Решил штурмовать с тыла. Через два месяца устроился в гидроизыскательскую партию рядовым рабочим и принял участие в измерении глубины перекатов на Шилке от Кокуя до самого Амура и в обновлении карты судоходства. Рассчитывал, что меня направят от производства на учёбу в это самое училище на гидротехническое отделение. За два сезона исходил все берега Шилки и верховий Амура.Вдоволь налюбовался красотами местной природы. Особенно в низовьях Шилки. А зверья сколько перевидел! Особенно переплывающих реку медведей, сохатых и косуль.
  - Ну, ладно. Надо котелок с бухулёром снять.               
   

   С этими словами он снял с тагана котелок с варевом и поставил рядом с костром.  Затем сходил в зимовьё и принес две, видавшие виды, алюминиевые миски. При вгляде на них, создавалось впечатление, что они несколько раз попадали под трактор, но их каждый раз  кто-то настойчиво выправлял киянкой. Так уж они были измяты. Зато без единой трещины  и дырочки. Отменное  качество приснопамятных  советских времён!
  Немного подержав их в руках. Лёха пошёл к ручью и тщательно  промыл с песком и пучком травы до блеска. Расстелил кусок брезента, как коврик. Достал из горбовика и разложил  на этом коврике  кусок сала ,  пол-ковриги домашнего хлеба, две головки репчатого лука, две разрисованные деревянные ложки и две алюминиевые кружки.  Разложив по мискам варево и окинув всё внимательным хозяйским глазом, он потёр ладони и загадочно посмотрел мне в глаза, возбудив  моё любопытство.
  «Что-то он замышляет?»--только и успел подумать я, как он тут же произнёс:
-А сейчас, друзья-товарищи, сюрприз от деда Филимоныча!
 С этими словами он встал и направился к ручью, приподнял за край прямоугольный камень и в вытащил из-под его приямка  полулитровую бутылку «московской особой» с жидкостью вишнёвого цвета, объёмом более половины.
Настойка на жимолости от сорока болезней! Не возражаете, товарищ начальник, по случаю  успешного выполнения  особо важного задания Родины!
 -Не возражаю. Но только по грамульке и всего один тост. Не будем уподобляться алкашам. Да и для следующих охотников оставить не мешало бы, а то Филимоныч обидится.
-Принято, товарищ лейтенант! Филимоныч действительно может обидеться. Ну, с Богом!
 Алексей  осмотрел бутылку на фоне пламени костра, спокойно и не торопясь налил в кружки,  примерно, по сто грамм, снова закупорил и бережно положил в тайник под камень.
             --А теперь выпьем за то, чтобы нам жить и ходить по этой земле  аж до самого конца  двадцатого века да ещё малость от двадцать первого прихватить!
 Мы чокнулись и выпили. Настойка оказалась приятной и я даже пожалел, что её так мало и у нас всего один тост.  Но что поделаешь? Договорённости надо соблюдать всегда и во всём.
     Лёха слегка крякнул и, проведя несколько раз рукой от горла до живота, произнёс:
    - Эх! Хорошо же  пошла, родимая! Дай, Бог,  чтобы была не последняя в нашей шебутной и неуёмной жизни!
 
     Выпив, мы с волчьим аппетитом  стали уплетать  приготовленную снедь , незаметно опустошив половину котелка  бухулёра и приступили пить чай «шебартуй». На небе к этому времени проступили звёзды, а с вершины пади потянуло холодным ветерком. На деревьях зашевелились бронзовые и золотые листья. Наиболее слабые отрывались от родительских ветвей и медленно опускались на травяной ковёр.
   Спать ещё не хотелось. Мы снова вскипятили и заварили чай
и стали беседовать о служебных делах, о том, что сделано по расследуемому мною делу и что ещё предстоит сделать. Костёр догорал и мы собрались было укладываться на ночлег, как в вершине пади  раздался  призывной брачный рёв изюбря. Пролетая по хребту, скалам и утёсам и многократно отражаясь от них, он постепенно затих в лесной тишине. Затем раздался  снова, возбуждая в нас охотничий азарт и заставляя учащённо биться сердца.
    Лицо моего напарника преобразилось. Глаза сузились, а ноздри расширились. Охотничий инстинкт, унаследованный от предков, овладел им полностью и он зачарованно слушал эту лесную симфонию. А самец изюбрь всё трубил и трубил, стараясь обнаружить и вызвать на бой соперника, незримо угрожающего его гарему. Постепенно каждый последующий его рёв становился менее слышен и нам было понятно , что он быстро идёт по хребту водораздела, находящемся от нас в трёх километрах.
      Рёв зверя постепенно становился всё тише и тише,  затем прекратился, но мы всё ещё стояли, как зачарованные.
  -Да, паря! Семёнов день прошел и зверь заревел. Самое время охотится на него, да вот лицензию нонче не добыл. Всего две на район было.. Придётся одними гурашками пробавляться. А поохотиться на него не помешало бы. Это тебе не то, чтобы на солонце сидеть. Там сразу и не определишь: кто предъявился —зверь или домашняя скотина? Можешь завалить совсем не того. А здеся сядешь под дерево на хребте и подманишь  в трубу. Али в ствол ружья. Тут он если молодой, да прыткий, то сразу на тебя из чащи так и выскочит. Можешь стрелять, а можешь и пропустить, если не понравится. Главное, что видно, с кем  ты дело имеешь.
               
         

               
Вон в Бутихе  с десяток лет тому назад мои земляки учудили на солонцах. Как говорит поговорка: «Пошли по шерсть, а пришли стрижеными.».  И всё, паря, по торопливости.
-Что. Не того завалили?
 -Да не то, чтобы не  того. А не тех, паря.
 -А если поподробней, Алексей Иваныч?
 -Оно, конечно, можно и подробней. Только , однако, в костёр надо сучьев подбросить, да чай по-новой варить, а то без чаю-то и разговор не интересен.
С этими словами он  стал подкладывать сухие сосновые сучья, а я взял котелок, сходил на ручей и зачерпнул воды. Закончив эти приготовления, мы уселись на чурки, лежавшие по обе стороны костра. Пламя заплясало с новой силой, облизывая котелок и устремляясь в высь, заканчиваясь искрами, уносящимися в бездонное тёмное  небо.  В такт колебаниям пламени оно то приближалось, то удалялось. Да и увядающая листва на деревьях то  блестела, как золото, то тускнела, словно бронза. Лёха достал из нагрудного кармана толстые  старинные часы фирмы «Пауль Буре» на серебряной цепочке, щёлкнул крышкой и поднёс к уху, с улыбкой прислушиваясь к их мелодичному звону. Затем глянул на циферблат, закрыл крышку и, сунув в карман произнёс:
-Одиннадцать часов, паря! Как бы нам утром не проспать?! Ну да ладно . Слушай, как иной раз  на охоте с людьми приключается.  Да на ус мотай.
   Значит так. В Бутихе жили два старика Ивана с одинаковой фамилией. Оба воевали ещё в первую мировую и были ранены в ноги. Один в левую. А другой в правую . Так и кондыбали, то есть прихрамывали: один на левую , а другой -на правую. Ну а народ-то в деревне, чтобы их различать, дал прозвища : Ванька Левый и Ванька Правый. А потом уж и совсем имена-то отбросили и  стали звать просто : Левым и Правым. Вот так-то, паря. И где-то в начале пятидесятых они поехали в тайгу добывать  изюбря- пантача для заготконторы, а заодно и мясо для Сельпо. Такой с ними был заключен договор . Охотники они были  бывалые , знали в окрестной тайге все ходы и выходы, а главное- в зверях понимали толк.  Поскольку они были колхозники, то  им там дали двух верховых лошадей. Тоже по какому-то договору меж заготконторой и колхозом. Снарядили они свои берданки, собрали котомки и подались в  глухомань, аж в самое убиенное место, километров так  за  тридцать, где ни дорог, ни заимок. Сплошная чаща, да ещё россыпи, будь они неладны. Зато для изюбрей эти места самые удобные  и кормистые .
   Значит  добрались они  до места  ближе к вечеру. Солонцы там были природные в двух местах на устье широченной пади, метров на триста один от другого. Поеди большие . Глубже колена, да широкие. Кто там только ни кормился! Изюбри, сохачи, козы, кабарожки, словом все, кто испытывал недостаток соли,--

 
Тут закипел чай и Лёха, прервав разговор, поднялся с чурбака и отодвинул котелок в сторону. Затем заварил богородской травой и от котелка повеяло ароматом,
          --Пусть напреет, после попьём на сон грядущий для   успокоения нервов и души. Так вот я и говорю. До солонцов-то они не доехали  километра так с три, не более. Остановились у самой речки. Сколтачили небольшой балагашек. Решили там переночевать, а наутро осмотреться и проверить солонцы. Привязали на кормежку лошадей  и решили спать по очереди. Сам знаешь- в таком месте без собаки опасно сразу всем-то спать. Медведь может коня задрать. Да мало ли  что. А собак-то не взяли чтоб те своим лаем лес не опугали.
   В пантовый  сезон  ночи короткие. Заря с зарёй сходится, утро наступило быстро, а старики, стало быть, не выспались, как следовало бы. Сварили чай и отправились верхами солонцы смотреть. Посмотрели. Всё вроде бы путём. Поеди свежие, следов натоптано всяких там разных. И изюбрей, и сохачей, а уж козьих-то вовсе с избытком. Будто  целыми сурупами ходют. Посмотрели так по закрайкам, оба солонца,  а с коней не слазили, чтобы не наследить и духа-то своего не оставить и не спугнуть пантача.  Вернулись на табор , покемарили опять по очереди, а вечером подались на солонцы. Коней привязали на таборе . На устье пади разделились и пошли каждый в свою сидьбу в надежде, что на один из двух солонцов зверь всё равно придёт. Ну и условились, что если кто услышет, что напарник отстрелялся,  то  с зарёю пусть идёт к нему свежевать пантача.
     Наступила полночь , самое время хода зверя на солонец. Старик по прозвищу Левый совсем  было задремал, да услышал как сбоку затрещала чаща. Изюбрь-зверь хитрющий и  завсегда подходит осторожно и тихо, а этот шел с таким шумом и треском. «Не иначе, как сохатый, а может и поготу*  медведь», только и успел подумать Ванька Левый , как тёмная тень застила росшую за поедью берёзу. «Ну, Господи, благослови!»,--подумал он и нажал спуск. Сначала голкнуло эхо и тут же зверь пёрнул и бросился вперёд. Затрещала чаща.  Слышно было, что зверь упал и сучит ногами. Через минуту наступила гробовая тишина. Старик, как было принято в таких случаях, перекрестился и прошептал: «Слава тебе, Господи! Ещё не последний!»
      Едва только в воздухе растаяло его последнее слово, как снова в той же стороне, как и   в первый раз, раздался шум и треск. Кто-то почти бежал тем же путём, что и первый зверь. У старика заколотилось сердечко. « Неужели господь второго послал?»,- подумал он -  «Наверняка сохатый»,- и стал выжидать, когда берёзу накроет тень. В кромешной темноте слегка сбелёсило и загремели зубы.как у коня. Это животное грызло солёную землю. « Ты смотри-ка,- подумал старик,- совсем как конь. Зубы гремят, как у коня и белёсый, как мой Савраска. Значит сохатый. Как пить дать, сохатый!»,- подумал старик и, увидев как тень накрыла берёзу , поддавшись азарту, нажал на спуск своей берданы. Голкнул выстрел и тут же сохатый  точно так же пёрнул и бросился вперёд, ломая чащу и сразу же затих, издав протяжный стонущий выдох.             Такое старик услышал впервые в жизни и ничего не мог сообразить. На этот раз он не стал креститься и произносить хвалу Господу. В душу закралось сомнение.
   Снова наступила тишина. Лишь какая-то пичужка защебетала в кустах, предвещая утро. В небе стало сереть и на тропе, ведущей к сидьбе, послышался голос напарника- Ваньки Правого:
--« Каво стрелял, паря? И пашто два раза. Неужто двух завалил?»
.- « Двух и есть ,паря. Только вот не пойму — кого?  После выстрела пёрнет и падает. Не то медведь, не то сохатый.».
-- « Да какой тебе медведь? Ты наверно коней завалил, ведь только они пердят, когда пуля в брюхо попадат! Не дай, Господи, если они.Ой, не дай, Господи!»
   При этих словах Ваньку Левого как пружиной выбросило из сидьбы. Стали различимы отдельные деревья и наши охотнички бросились в чащу. А там, оскалив зубы, лежали их кони. Каким-то образом отвязались и пришли на солонец за своей погибелью.
    Что тут делать? Коней оснимали .шкуры повесили на перекладины промеж берёз . На таборе взяли седла и спрятали в чаще. И подались пешком в Бутиху . , Еле добрались, усталые и голодные. Потом  привели к правлению своих двухгодовалых  нетелей, чтоб рассчитаться с колхозом. Сёдла впоследствии лесники привезли,  а  шкуры червяк источил. А мужики над ними ещё долго паскаружничали*. Вот тебе и поохотились. Ну ладно. Попьём чаю , да спать ляжем. Завтре вставать рано придётся. Да и глаза уже сплющиваются.»
    На том и порешили. Почаевали на сон грядущий и улеглись на свежем пырее. А утром встали до солнцевосхода, позавтракали у костра и подались в пологий лог, где  быстро набрали брусники полный горбовик. Прикатили на мотоцикле на станцию, где Лёха  насыпал  мне из горбовика полное ведро ягоды и я успел к пассажирскому поезду, а к пяти часам вечера уже был дома и обнимал, соскучившихся по мне, детей. Затем насыпал им по тарелке кисло-сладкой брусники, которую они стали уплетать с превеликим удовольствием, при этом моршась, причмокивая и передразнивая друг друга.
   До конца Двадцатого и начала Двадцать первого века Лёха так и не дожил, несмотря на высказанное им пожелание во время тоста у таёжного костра. Его горячее и доброе сердце, надорванное ещё в юные годы во время Войны, не выдержало той тяжелой и сумасшедшей нагрузки во время честной и добросовестной работы в советской транспортной милиции и остановилось, не дотянув самую малость до шестидесяти лет.
                                                
                В угодьях Филимоныча.

      В конце мая 1966 года стояла жаркая сухая погода и по всему Забайкалью бушевали лесные пожары. Не миновали они и Шилкинского района, пройдясь огненной метлой  по сосновым гривам и зарослям эфироносного багульника, уничтожая не только растительность, но и, не успевшую  уползти, убежать и улететь, живность.  Почернели вершины и южные склоны гор. Уцелели лишь сивера, мари, да широкие с влажной почвой лога, пропитанные поточинами и мочажинами.
    В начале июня прошли дожди,  положив конец разгулу огненной стихии. Очнувшись от шока, природа ответила буйным ростом трав, перекрашивая луга и увалы в изумрудный цвет, а по берегам Шилки и её притоков  сплошной пышной белой каймой  расцвела черёмуха, источая терпкий аромат горького миндаля.
     В конце месяца мы с Лёхой решили съездить к леснику Филимонычу, чтобы в его угодьях добыть  корень «шармадуна», то есть барбариса сибирского, для лечебных целей. В народной медицине настойку этого корня применяли  как желчегонное,  мочегонное, противоопухолевое и понижающее кровяное давление  средство, при лечении  болезней желудка и туберкулёза лёгких. А самое главное- по словам бурятских знахарей,  шармадун излечивал  от рака на  ранних стадиях заболевания и предупреждал его возникновение. Правда это или нет — наука умалчивает, но я, употребляя это средство , хоть и не регулярно, но эпизодично в течение примерно десяти лет, всю жизнь находился в отличной форме и вот уже два года, как отсчитываю девятый десяток   бренной жизни. При этом не докучаю родным и близким своей немощью.
    Итак в короткий рабочий субботний день ( тогда в субботу работали до обеда) я на  попутном резервном тепловозе  за час с небольшим добрался до Зубарево, где меня встретил Лёха.
Наскоро почаевав, мы сели на мотоцикл и  поехали  в хребты  водораздела, откуда берут начало притоки реки Урульги.
А где же  Филимоныч?- спросил я  Лёху, крича над его ухом.
А он, паря, ещё вчерась  на  Гнедке подался,- поворачивая ко мне голову, кричал напарник,- Сказал, что будет нас ждать в Сулунтуе. Там у него зимовейка стоит. Переночуем, если ещё не сгорела.
Дай-то бог, чтоб не сгорела!
      К вечеру мы добрались до широкого лога, поросшего редким березником, поперёк устья которого протекала  неглубокая прозрачная речушка, несущая свои воды в Урульгу. На правом склоне лога, укрытом от ветров месте стояло старое зимовьё с единственным оконцем-амбразурой и маленькой дверью, обращёнными на юг.  Метрах в десяти от него было  кострище с таганом. По всем признакам было видно , что костром пользовались  утром, затем ушли, залив его водой.
- Ну, вот!  Филимоныч тут уже отаборился,-сказал Лёха, – показывая рукой в сторону  кучи свежего конского навоза. Потом, внимательно изучив отпечатанные на сырой почве следы , сказал,--Вон в ту сторону подался. Стало быть оттуда его  и надо ожидать . Там на ряже с конём удобнее по редколесью и по той стрелке
 пробираться. А теперь посмотрим, чё тут у него в зимовье.
     Осмотрев  зимовьё, Лёха вышел и сказал, что тут провианта у  лесника аж на целую неделю, в том числе и более ведра картошки. Да и с постелью всё в порядке : расстеленного на полатях потника хватит на троих.
       В ожидании Филимоныча мы  время даром не теряли. Развели костёр и стали готовить ужин, повесив над пламенем котелок с водой. Когда она закипела, то я забросил туда две пачки концентрированной гречневой каши. Картошку загребли под горячие угли на краю костра.
     Насколько я помню, в лесу и на рыбалке мы картошку никогда не варили в котелке. Только запекали в горячей золе и под углями. В таком виде она была вкуснее и полезнее. Так было всегда: и в далёком детстве, и в преклонном возрасте.
 Как только солнце зацепилось за вершину хребта, со стрелки донеслось фырканье лошади. Мы  резко повернулись в ту сторону и увидели  спускающегося по склону Филимоныча, осторожно обходящего пни и крупные камни.  Следом за ним в поводу шел Гнедой. Повод лошади был привязан за пояс хозяина, чтобы дать свободу его рукам. Через несколько минут  они подошли к зимовью.
 -Здоровы будете!  Вы уже здеся обретаетесь,--проговорил Филимоныч, пожимая нам руки,-- Как добрались? Моя старуха ничё  с вами не передавала?   
Добрались без происшествий,-- за двоих ответил Лёха,-- А что касаемо твоей хозяйки, то передала, чтоб ты  поберёгся в тайге-то.
Ну и ладно. Стало быть дома всё в порядке. А я смотрю: вы уже и ужин заварганили?
-Да, малость подсуетились.
-Ну тажно чаевать будем. Я за день-то чуток отощал, паря. Сейчас Гнедка  пристрою и посидим, покалякаем о том, о сём.

    Наш хозяин отвёл коня на место с высокой травой и  пустил пастись, привязав длинной верёвкой к одинокой берёзе. Затем сходил к речке, с кряканьем  смыл с себя пот и из-под одного из камней достал свёрток .
Кабанье сало пробовать будем. Правда, немного жестковато, но ничё -на костре поджарим заместо шашлыка.
    Мы расположились у костра, опустошили котелок с кашей, сьели запечёную картошку вместе с хрустящей корочкой и поджаренным на костре кабаньим  салом.
   Филимоныч тем временем не забывал о своём коне. Убедившись, что тот окончательно остыл, он сводил его на водопой и вернулся к костру.
-Хороший конь у тебя, Филимоныч, - сказал я, разглядывая коня. - По всем признакам: монгольских кровей.
-Да, паря, монгол. Ну, а монголки, как известно, для охоты в тайге самые потребные лошадки. У них, паря, много достоинств, каких нет у других лошадей. Как только она ознакомится со своим хозяином, то  сразу становится спокойной, дружелюбной и надёжной. Ты не смотри, что  монголки низкорослы и неказисты. Они, паря, всю  войну на себе вытянули и наравне с танками до Берлина дошли, Вот так-то!
-Ну, давай, Филимоныч,  садись, -  обратился к нему Лёха. - Хватит хлопотать.
        -Сёдни  волчуху видел,--сказал Филимоныч, усаживаясь у костра,-- Здоровая, но облезлая. Старая-то шерсть так клочьями и висит. Видать, волчата засосали. С добычей ныне им совсем беда : всё, как есть, кругом погорело. Только, где ещё до войны под хребтом лесосека была, так там в березнике, да по осинникам ушканы  водятся. Видать, туда она и направлялась. На старой дороге, где Киршихина развилка, мы в аккурат и повстречались. Значит, еду я верхом помаленьку, да посматриваю по сторонам.  Вдруг Гнедой стал шарашиться то вправо, то влево. Ну, думаю, раз конь начал шарашиться, то дело неладное, значит зверя почуял. Я карабин из-за плеча ещё не успел достать, как она через дорогу бросилась и быстро в чаще скрылась. Даже выстрелить не успел. Духом-то от неё  тянуло, потому она  нас и не учухала. Логово у неё, видать, где-то под россыпью, а то и в самой россыпи. Еслив ево искать, то без собак никак не обойтись.
 --   Да тут не только добрые собаки нужны,-- вставил я,--Тут ещё и люди должны быть опытные и хладнокровные.
 --  Во-во, паря! И я о том же. В  прошлом годе  братан с рудника приехал со своим начальником и попросил меня сводить его на солонец. Дескать, хочет он на живого гурана посмотреть в его естественных условиях, да ещё и сфотографировать. Да предупредил, что тот , хоть шибко грамотный и умный, но для леса совсем бестолковый и беззащитный, как дитя малое . Даже со спичками костра не разведёт еслив один в тайге окажется.  Будет их чиркать да к полену подносить, покуль все не изведёт. Вот так-то.
   Мы познакомились, тот назвался Сан Санычем и я стал называть его просто Саней. Только вот для ходьбы по лесу  он был мало пригоден. Брюхо-то через ремень так и перевешивалось.  В общем, желомудный*, да и только.  Ну, да ладно.
    Приехали мы втроём на телеге в вершину Калтачи. Братан остался с конём и собакой на таборе, а мы с Саней попёрли через чащу на изюбринный солонец. Туды и козы захаживали. В котомки взяли с собой по телогрейке, чтобы ночью от холода не трястись. Солонец-то на самой пади был; по ночам живарь*  с вершины как в трубу тянет, да так, что зуб на зуб не попадат. При мне двустволка шестнадцатого калибра и патроны с картечью и два с круглой пулей. А у Сани вместо ружья фотоаппарат. Значит идём, тропа узкая, будто прорубленная через густой  молодой листвяк. Идти рядом ну совсем невозможно: только гуськом. Я впереди, а он  видно боится, озирается и мне на пятки  так и наступает, да пыхтит прямо в мой затылок. Я ему, значит и говорю: «Ты пашто мне на пятки наступашь?  Иди впереди!». А он говорит, что боится и впереди не пойдёт. 
     Прошли ещё немного и тут ронжа совсем рядом сбоку возьми, да крикни: «Кя-кя-ка!». Бог ты мой! Он так бросился вперёд, что чуть не запрыгнул мне на плечи. До того спужался от внезапности. Аж с лица сменился и за сердце схватился. Я ему говорю, дескать это всего-навсего птичка, а он отвечает, что это у него получилось от внезапности. Все-таки я его уговорил идти впереди и иногда подталкивал в спину если он замедлял ход.
    Заросли закончились и мы вышли на большую голую поляну. Ни одного дерева. Сплошь визиль, да медвежья дудка. Прошли ещё с полкилометра и началось редколесье и в нём наш солонец.  Возле его  лабаз на  берёзе с тройной вершиной и под ней сидьба. А время уже  подходит ходовое.  Я  Саню спрашиваю, где он будет сидеть : на берёзе, али в сидьбе. А он засмеялся и говорит, что с его животом на берёзу не взобраться, да и упасть с неё может, если ночью уснёт,  а  на земле будет надёжнее. На том и порешили.  Он уселся в сидьбе, надел телогрейку и намазался мазью «Тайга» от мошкары. Я залез на лабаз, уселся половчее, телогрейку надевать не стал, а просто накинул на спину.
   К слову сказать, что это  была просто площадка, а не настоящий лабаз.  Три ствола дерева соединены тремя прибитыми поперечинами и на них прибиты несколько дощечек. Да ещё  вокруг вместо перил натянута проволока. Вот и всё.
     Сижу, значит, я и посматриваю по сторонам: не идёт ли на соль гуран али  коза. Изюбрь-то, знамо дело, приходит только в самую темень. Нет, нет, да гляну вниз  на Саню. Он сидит и головой вертит туды-сюды, как филин. Стемнело и меня стало клонить ко сну. Не заметил, как уснул. Проснулся в самую теметь, когда почувствовал, то затекли ноги и давай шевелиться. Тут с меня телогрейка возьми и свались, да прямо на Саню.
   Мать чесная! Как он заорал благим матом, аж у меня от неожиданности волосы шишом встали. Кричу ему, что сейчас слезу, а он молчит. Ну, думаю: всё, помер Саня от разрыва сердца. Не помню, как с берёзы слетел. Говорю : Саня! Саня, а сам в темноте руками шарю. И только дотронулся до него, как он снова заорал под моей телогрейкой и ничё потом не говорит а только ичит. Кое-как отошел от испуга. Я быстро отодрал от дерева кусок торчащей бересты и зажег её. Набросал сухих веток и развёл костёр. И в то же время говорю, что это на него упала моя телогрейка. Саня сидел с выпученными глазами и клацал зубами. Потом перестал клацать и говорит: «А я подумал, что это медведь.».
     В межень ночи короткие и, пока я с ним возился, на северо-востоке заалела заря и стало светать. Ждать утреннего прихода гурана было бесполезно. Саня своим рёвом опугал всю округу. А когда совсем рассвело, то подались на табор и  без приключений опеть не обошлось.
      Не успели мы пройти по  поляне чуть больше половины, как Саня остановился и  сказал, что у него разболелся живот и ему срочно надо справить нужду. Я , конечно, его оставил, а сам прошел вперёд метров так на двадцать, остановился и закурил. Дальше, думаю, не пойду, а то Саня умрёт от страха. Покурил и глянул влево, а там медведь идёт по закрайке в сторону стрелки. От нас метров триста, не более. Тут и Саня из травы поднялся и идёт такой довольный а сам  на ходу рубаху в   штаны заправляет. Я ему сажанками махнул и показал в сторону медведя. Он голову повернул, а потом как бросится ко мне.  В два ускока оказался рядом. а пока бежал, так брюхо тряслось будто студень в наклонённой кастрюле. Тут и «мишка»,  как поймал запах саниного говна, так всплыл на задние лапы и давай пялиться в нашу сторону, А потом ускоками помчался на стрелку и вскоре скрылся. Саня попробовал было его заснять, да без толку. От волнения забыл крышку с объектива снять и шёлкал впустую. Вот ведь как быват. Мишка убёг,  а мы с Саней быстро пришли на табор. На этот раз он шел  через чащу по тропе впереди  меня и не оглядывался. Да так быстро, что я едва за ним поспевал.
Боле он  к нам не приезжал. Понял, что тайга: это тебе не шуточки.
   Филимоныч умолк и стал подкидывать в костёр толстые сосновые сучья. Лёха, находясь под впечатлением от услышанного, заулыбался и добавил:
А мне тоже приходилось с одним чисто городским  жителем бродить по тайге на Севере за Олеканом. Тоже, как малое дитя был. Правда, костёр развести мог, но от каждого шороха вздрагивал. Оправдывался, что это у него с непривычки. Хвастал, что в тире стрелял лучше всех, а сам в пень , толщиной в полметра, со ста метров из моего карабина попасть не мог. А мой карабин пристрелян, что надо Я тогда ему кое-как в голову втолмил, что тайга это не тир и в ней действуют свои правила во время стрельбы. Что главная ошибка заключается в определении расстояния. Оно всегда кажется меньшим. В конце  концов он это усвоил и стал стрелять точнее.
   Так вот, мы с ним  в начале сентября на неделю забрались верхами на зверосовхозовских лошадях в Кулумун и оставили их на стоянке у местных зверовщиков, а сами  пёхом двинули в дебри. Дошли до панги* ну значит, поляна голая, а кругом тайга. По самой закрайке течёт речка Оля, которая в Нерчу впадает. На ней ниже километрах в тридцати деревня Олекан стоит. Так вот, паря, подходим к речке, перекат бурлит, каменья торчат, а подле них лежит огромный дохлый таймень.  Метра полтора-не менее. А на ём уже кырен* сидит  и голову долбит. Как увидел нас, так сразу взлетел, круг описал и уселся на листвень метрах этак в ста за речкой-то; ну и давай каркать и курлюкать с каким-то бульканьем, да с переливами. У меня ичиги были дёгтем пропитаны, воды не боялись. Я, стало  быть, побрёл к этим каменьям, набросил на тайменя петлю и кое как его к берегу притаранил, а  там  напарник помог на сушу вытянуть.
     Перво-наперво ему распороли брюхо, а там оказалось  восемь белок. Это он, по всей видимости на Нерче их заглотил. Тогда белка ходом шла не только по лесу, но и через деревни, и по рекам плыла. А тайменю чё? Его же не зря речной акулой называют. Жадности нет предела. Хватает и хватает своей зубастой пастью.
--Во, во, паря!-- вставил своё слово Филимоныч,--Сколь белок надыбал, столь и заглотил, а они ему брюхо-то и запрессовали. Но сдох, конечно, не сразу.  Ещё хватило времени  в Олю заплысть. Видать в вершину на холодные ключи метил. Судя по размеру, ему не менее ста лет было. Ухи-то хоть попробовали?
Да какая там уха, Филимоныч?!  Он уже припахивать стал. Напарник всё удивлялся, глаза пучил, охал и ахал и предлагал отрезать кусок. Я ему говорю, дескать попустись ,паря. Мы не медведи, чтоб пропастину жрать. Кое-как его отговорил.
     После отошли на самое высокое и сухое на панге место, развели костёр. Сварили чай, почаевали и видим : к речке медведь выходит. У моего напарника аж челюсть от удивления  отвисла. Шепчет мне: «Стреляй, Алексей Иваныч!». А зачем его стрелять-то? Пусть живёт, еслив на нас не нападёт. Кое-как его успокоил. А до мишки метров сто, не более. Глядим, он давай рвать, да уплетать этого тайменя, а мы этим временем  боком-боком и нас словно ветром сдуло с поляны. Я напоследок-то поверх мишки выстрелил. Он аж подпрыгнул и в три ускока в чаще скрылся.  А этот читинский гость после медведя совсем боятся стал.

    К вечеру мы дошли до зимовья, заночевали и я решил вернуться. Что толку ходить по лесу с боязливым напарником. Тебя же ненароком в чаще и подстрелит с перепугу-то.
    На обратном пути я подстрелил гурашка. Наложил гостю мяса полом рюкзак и проводил его до автобуса. Шибко меня благодарил, а на праздник 7-го Ноября прислал открытку. Для таких, как он , тайга в диковину, а для нас : обычное дело.
   Но ты его хоть путём стрелять научил, али как?--спросил Филимоныч.
А больше мне с ним в лесу бывать не приходилось. В тире может и хорошо стреляет, а для нашего дела, сам знаешь, надо годами навыки  приобретать. 
 У нас тут до войны тоже один чудик жил. Всё придумывал всякие там уловки, чтобы к козам поближе подкрасться, когда пасутся на открытых местах. С барловины сшил себе абсердак* и  шапку сообразил из  шкурок с козьей головы, да прямо с ушами. Вышла настоящая арогда*. А самое смешное, мужики, так это то, что  он на её рога от  гурана-саёна* пристроил. Рожки-то, сами знаете, небольшие, как у домашней козы и без отростков. Вот он в энтом-то машкераде и ходил по ряжам, да высматривал коз по логам и распадкам. То из-за скалы, то из-за дерева голову высунет и высматриват. Иной раз эта хитрость ему удавалась, да и козы тогды было боле чем в нонешные времена..
  И тут как-то один наш пожарник, который ране-то в одиночку  на коз не охотился, пошел в лес и выпросил у брата берданку. Стрелял он плохо. Со ста метров не мог даже  в амбар попасть. А когды стрелял, то глаза у него сами собой закрывались. Стало быть от боязни, али там от нервов каких.
   Так вот я и говорю. Пошел   пожарник на охоту ещё до солновосхода. Ходил, ходил : ничего не выходил. Перевалил в Силинскую падь. А там увалы высокие, метров по двести, а то и по триста. Идёт он, значит, по дну пади подле колка по замёрзшему ручью и временами на увал посматриват. В одном месте приопнулся, чтоб передохнуть и глянул на вершину увала. И показалось ему, что из-за скалы гуран голову высунул и тут же спрятал. Он, долго не думая,  расправил сошки, положил на них берданку и взял на прицел то место, откудова гуран только что выглядывал. И только гуран по-новой выглянул из-за скалы-то, как он. особливо и не целясь. нажал спуск и закрыл глаза. Бабахнуло с голком и ни кого не видно.   «Наверно за скалой лежит мой гуран»,- так подумал охотник и пошел взбираться по увалу. Кое-как с передыхом поднялся и вместо гурана увидел чудика с простреляной башкой. Пуля вошла точно промеж глаз в самую переносицу, а на выходе пол-черепушки вынесла вместе с таракином.
   Прибежал он на станцию, заикается, ничё толком сказать не может, Кое -как сообразили в чём дело. Наутро поехали на конях и привезли того чудика. Отохотился бедолага. Схоронили с пышными поминками. А пожарника того апосля осудили условно. Вся родня чудика  просила суд не заключать его в тюрьму. Дескать,  погибший сам во всём виноват. Потом началася война, Ушел на фронт наш Ворошиловский стрелок, да так и не вернулся. Пропал где-то без вести. Вот уж действительно пуля-дура.
Да,--подтвердил Лёха,-- Пуля, действительно, дура. Свою цель всегда найдёт. Причём в самый неподходящий для человека  момент.
   Костер уже догорал и Филимоныч предложил укладываться спать. В зимовье было тепло и я устроился на  потнике*, сняв обувь и носки, чтобы отдохнули ноги. Давно подмечено, что если в лесу спать не разуваясь, то усталость ног не проходит. А как разуешься, то усталость с ног  словно рукой снимает.  Об этом мне  ещё в отрочестве говорили бывалые охотники, наставляя на путь истиный. Их полезные советы и наставления помогали мне преодолевать трудности и невзгоды в таёжных скитаниях.   Сняв куртку, я укрыл ею от докучливых комаров свои обнаженные ступни и быстро заснул.
     Проснулся я, когда Филимоныч и Лёха уже сидели и обувались. В лесу рассвело, но солнце ещё не взошло. Филимоныч стал возиться с Гнедым, Лёха разводил костёр, а я  взял котелки, сходил к речушке, где умылся прозрачной и холодной водой; набрал полные котелки и, вернувшись, повесил их над пламенем на таган.
    Время летело незаметно. Мы наспех позавтракали и обсудили свои предстоящие действия. У Филимоныча были свои дела, а у нас- заготовка корня шармадуна. Условились, что к полудню   все соберёмся у зимовья.
   Первым табор покинул Филимоныч, сев на Гнедого и направив его на пологий склон редколесной стрелки. Мы залили костёр, закрыли и подпёрли колом дверь зимовья, а затем направились к едва виднеющемуся отрогу , на котором, по словам Филимоныча, была заветная тропа, ведущая к  скалам у подножья коих в изобилии рос шармадун, то есть барбарис сибирский.
     Солнце уже золотило вершины деревьев, когда мы вышли на широкую поляну с  высокой сочной травой, голубыми и желтыми цветами и мягкой, податливой под ногами, увлажнённой почвой. Наше внимание привлёк лежащий посреди поляны серый предмет, напоминающий небольшой валун. Подойдя ближе, мы увидели одно из печальных последствий таёжного пожара и наши,  в общем-то, мужественные сердца сжались от сострадания. Перед нами лежал крупный хребтовый самец косули-гуран с мощными рогами, по пять отростков на каждом из них. Из-за недоедания зимняя шерсть на нём еще не вылиняла и висела клочьями и  из-под неё едва проглядывала красная  летняя обнова. Тело было истощено. Трава вокруг него объедена. По-видимому он находился здесь длительное время и не мог ходить.
      Почувствовав наше приближение, он поднял голову, ловя носом запах и... Какое ужасное зрелище!  На нас уставились пустые вытекшие глазницы, в которых копошились белые личинки мух. Повинуясь природному инстинкту, он попытался вскочить, поднялся на передние ноги, но тут же рухнул и из его груди вырвался тяжкий  не то вздох, не то стон. А может  то и другое, только вместе взятое.
   -Мама, родная!- выдохнул Лёха.-Видно его где-то крепко припёрло, что бросился через пламя и ему выжгло глаза.  Как же он ещё жил столько времени?  Что делать-то будем, Григорьич?
    -Выход один, Алексей Иваныч, чтобы прекратить его страдания. Ему уже не помочь и поэтому придётся пристрелить.
   -Ну, тажно стреляй, а то у меня каждый патрон на счету.
     Особенно не раздумывая и желая поскорей положить конец страданиям животного, я вынул из кобуры свой табельный пистолет Макарова и выстрелил в упор между пустых глазниц. Голова с последним хриплым вздохом поникла на траву, а по телу пробежала мелкая  дрожь. Из раны едва выступала густая  тёмная  кровь.
      С высокой сосны на краю поляны поднялись потревоженные выстрелом две вороны и стали с карканьем кружить над опушкой. Видимо, они давно следили за больным животным и терпеливо ожидали его кончины. Мой выстрел  прозвучал для  них. как прелюдия к предстоящему пиршеству.
    Мы продолжили путь, обсуждая версии происшествия с несчастным гураном и пришли к одному выводу, что он остался  без глаз, вырываясь из огненного кольца.
   Вскоре достигли отрога и, немного поднявшись, остановились передохнуть. Посмотрев в бинокль на поляну увидели, как над трупом козла уже  кружили стервятники.
    Через час мы достигли плантации  целебного дерева и вдоволь заготовили чудодейственных корней. Постепенно продвигаясь по хребту вдоль скал, достигли вершины широкого берёзового лога и по нему спустились в долину. Пройдя ещё минут двадцать,  вышли к зимовью, где у костра уже хлопотал неугомонный                                                                Филимоныч.
-Ну, что. Затарились?- спросил он, выгребая из-под углей печёные картофелины.
  -Затарились, паря, да ещё с избытком.-ответил Лёха.-Теперя года на два хватит. Ещё и родне достанется.
   -Ну и ладненько. Сейчас отобедаем, малость отдохнём и я махну  в вершину Захарихи; глянуть надо , чё там сохранилось. А вы чё: до вечера, али как?
    -Да вон Григорьичу  к вечеру ещё на  « Спутника» надо успеть, чтоб в Шилку уехать.
    -Ну, тажно обедать будем.
    Расположившись у костра, мы  поели печёную картошку с салом, запивая ароматным  горячим чаем. Лёха рассказал Филимонычу про слепого гурана и о том, как мы положили конец его мучениям.
-Ну и правильно сделали,- одобрительно ответил Филимоныч,- всё равно бы не выжил. Нонче из-за этих пожаров много живности в лесу погибло. Я встречал  обгоревших и коз, и ушканов, и даже кабана. Видать,  в огненный вихрь попадали, из которого выходу нету.  А одного гурана живым в яме застал.   Как раз на третий день после пожара. В Поперечном  Ключике. Как его туды угораздило? Старый шурф был , малость пообвалился. Вот он в его  во время прыжка и угодил в дыму , да в копоти. А пламя сверху прошло и его не прихватило. А я, значит, тогды без коня был. Иду и думаю, дескать: дай-ка я к той яме подойду.  Быдто меня к ней кто в спину подтолкнул. Подошел поближе и слышу какую-то возню. Подкрался к самому краю и заглянул. А там гуран на дыбах ходит. Ну, паря, совсем, как в цирке. Все борта у ямы-то поскрёб, аж коренья виднеются. До его рогов  от края ямы было метра полтора или чуть поболее. Как увидел меня, так стал сильнее прискакивать и глаза пучить.
   Чё тут делать? Снял я ремень с ружья и со штанов тоже вытащил, сделав петлю. Связал их вместе и давай эту петлю ему на рога набрасывать. Промучился с ним около часа. Потом  хорошую палку сломил и давай  петлю-то ею направлять. Кое-как набросил. А сам думаю: чё же дале-то делать?  Не дай бог если вырвется и убежит вместе с ремнями, когда вытащу. А может его пристрелить, а потом уж и вытянуть?  Опять же рука не подымается убивать животину, когда она в беде. Да и истощал он сильно. Не мясо, а одна болонь. Какое тут  с него будет варево? Одна пена да и только.
  Отдышался я малость, вытащил нож и  с одного краю окромил и содрал кусок дернины. Потом давай землю рыхлить и сталкивать в яму. Получилось что-то вроде желоба. Вот по ему-то я и давай гурана тянуть. Тяну, а сам думаю: успеть бы его за рога схватить , да на землю повалить, чтоб ремень снять с рогов-то.
Дело пошло. Подтянул я его , перебираю руками по ремню
  и за рога схватил. Когда тянул, то стоял на коленях, а тут выдернул и свалился на спину. Рога не отпускаю. Он тоже лежит и дышит, как кузнечный мех. Видать, тоже из сил выбился. Перевалился я на него, оседлал, снял петлю с рогов и тут же свалился. А он этого будто и  ожидал. Как подхватится! Вскочил и несколько ускоков сделал. А потом остановился, повернулся ко мне, малость посмотрел и подался  в вершину.  Ну а я пошел далее по своим делам.
   - Надо бы  ему на рог ленточку привязать. Глядишь, где-нибудь и встретились бы, как старые друзья-товарищи,- пошутил я.
    -Да какая там ленточка?- ответил  рассказчик,- Хорошо, что он ещё меня  на рога не поднял.
Мы все весело рассмеялись. Затем залили костёр и стали собираться.  Через несколько минут  Филимоныч на своем Гнедке подался в  Захариху, а мы  на мотоцикле, преодолев  значительное расстояние, через два часа были на станции Зубарево. Там я сел на пригородный поезд Карымская- Чернышевск названный «Спутником» и через два часа   уже был дома.
 
       Продолжение следует.

   
    
 
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               
               
 
   
               
               
                                                                               

   
    
 
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               
               
 

                                                
                                                

   
    
 
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               
                                                               

   
    
 
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               
               
 
   
м