Челноки. Глава 11

             Владимир Голдин

         Глава 11.

Где-то посередине могучей Сибири, в ноябре, где снег почему-то забыл выпасть из небесного короба, в вагон вкатилась волна мата, грязных фраз и потных тел. При каждом теле, как два мощных домкрата, две руки, вдавливали в вагон по две разбухшие, шире прохода, полосатые серо-красные сумки. Эти сумки вдавливали пассажиров к стенке, - тех, кто проявлял интерес к шуму или зазевался в проходе.

- Нам надо четыре места, слышишь, Регина - четыре, - кричала на весь вагон одна из женщин.

Окантовав до последнего купе плацкартного вагона, втиснутые баулы, вся компания совершила еще по три-четыре шоп тура до вокзальной площади. И потом, уработанные, в расстегнутых куртках, все четверо, разбрасывая кислый противный пот с матом, почему-то еще прошли по всему вагону взад и вперед.

И тогда их можно было рассмотреть. То, что это новая порода русских людей, ясно - коммерсантки, добирающиеся до своих рынков ни у кого не вызывало сомнения. Все крепкие, одетые в теплые на синтепоне куртки, светлые шерстяные гамаши, а может и не одни, теплые высокие сапоги. У каждой в руке, болталась, как половая тряпка, дорогая светло-серая из норки шапка. Волосы были растрепаны, как у клоунов, когда они выходят на манеж. Если говорить языком короткого анекдота, то у всех охват интересных мест был: 110*110 и еще на 110 сантиметров. Где талию будем делать?
Сели. Передохнули. Разбросали сумки.

- А ты, Регина, помнишь, - обратилась одна из квартета к крашеной блондинке с круглым лицом компакт-диска и объемов  в полторы головы голландского сыра.
- О, твошу мать, - голос был высокий, как у мышки зажатой в мышеловке, - о, твошу мать, она меня назвала - кобылой (кто-то в вагоне хихикнул от такого точного сравнения).
- Вот, ... кобыла, - возмущался голос мышки.

Регина встала и с шапкой из серой норки в руках, разбрасывая по всем купе затухающий запах пота, прошлась взад и вперед хозяйкой по всему вагону, как бы ища ту, которая назвала ее товарку  кобылой. Вернувшись, Регина слушала дальше повторяющийся рассказ подруги о кобыле, как святой отец слушает покаяние своей прихожанки.

Бабам нужен был скандал.
Подвернулась официантка из вагона-ресторана, которая, только что, преодолев со своей тележкой переход между вагонами и тесный проем между дверьми у туалета и дверью в салон, ласково закудахтала:
- Пиво, шампанское, шоколад...
Регина обложила ее круглыми обкатанными, как морской камушек, русскими словами и в конце вежливо попросила:
- Кати отсюда, пока цела...

Официантка, которая проехала всю эту самую Россию, от Москвы до Владивостока, сотни раз, так что этого километража хватило бы ей затолкать  тележку до самой до Луны, да при этом умудрилась кое-как закончить девятилетку, ответила достойно воспитания среднестатистического русского человека.

Всем пассажирам был представлен бесплатный аттракцион, по крайне мере километров на сто. Все, разинув рты, внимательно слушали краткие выступления работников оптового рынка промышленных товаров и представителя продовольственного прилавка. По русскому мату сейчас выпущены книги, страниц на  500, а русский орфографический словарь вмещает около 200000 слов. Но здесь для краткости изложения мыслей и ограниченности пространства использовалось слов тридцать из первого и двадцать  из второго.

Силы были явно не равны. Четверо против одного. Официантка почувствовала это и заявила:
- В конце концов, у меня есть честь и совесть!
- Кати, - подвела итог Регина, - у тебя ничего нет. Плоская, как доска.
Официантка вспыхнула лицом, как арбуз, и, покидая сцену с коляской, еще в конце вагона кричала:
- Это у тебя ничего нет, один жир! И казалось, эту мысль официантка пронесла еще по нескольким последующим вагонам.

В вагоне сразу стало как-то тихо, только стучали колеса, да мигал тусклый свет под потолком, народ обдумывал случившееся, определял свою позицию. Два слегка протрезвевших солдата-отпускника, которые до появления упомянутого квартета, паслись в том же отсеке, потянулись на шум из расчета выпить и закусить на халяву. Но были изгнаны с большим шумом.

Квартет дам, ужинал, громко пыхтя и чавкая, как подобает начинающим купцам, и оттуда, как из остывающей, но только что кипевшей кастрюли, вырывался пар в виде одной и той же фразы:
- Вот, б.. назвала меня кобылой».

В последнем купе плацкартного вагона постепенно всё затихло.
Ну и нам спать пора.

Но не все пассажиры спали, как это постоянно случается в поездах дальнего следования. Под стук колёс и тусклый свет лампы под потолком струились полушепотом рассказы о житейских проблемах.

Мужчина больших лет, с богатыми запасами серебра в черной шевелюре и на висках в дневные часы движения поезда часто ходил по проходу за кипятком. Он много пил чая, по-старчески кряхтел, но молчал, не вступал ни с кем в разговоры. Но его углублённый взгляд в окно и глубокие постоянные вздохи, выдавали его напряженное мышление о чем-то глубоко личном, тревожном.

На очередной остановке пассажирского поезда, вечером, в вагон вошел мужчина неопределённого возраста. Его тень мелькнула в свете тусклой лампы и остановилась в отсеке пожилого человека. Как-то сразу между совершенно незнакомыми мужчинами начался откровенный доверительный разговор. Седой пассажир ехал в далёкую Сибирь с Кавказа. Он торопливо говорил незнакомцу о какой-то беде случившейся с его сыном, при этом раскрывал сумку и показывал незнакомцу тугой свёрток, завёрнутый в газетную бумагу и перевязанный бечевкой.

Незнакомец внимательно слушал рассказ старика. Молчал. Кавказец выговорился, облегчил душу, как исповедался. Расслабился и задремал. Уже на следующей кратковременной остановке поезда исчез из вагона загадочный пассажир, а вместе с ним  исчез свёрток, завёрнутый в газетную бумагу.

Горе старика проникало в души пассажиров через его громкие всхлипывания.
Движение – это жизнь. Каждый человек в этом движении находит свой вариант жизни. Старик пострадал от своей внезапной откровенной доверчивости.

Но на этом движение жизни не заканчивается. На очередной остановке, поздно вечером, в плацкартный вагон вошёл крепкий мужчина, одетый не броско, даже можно сказать небрежно. Серые ношеные брюки были заправлены в короткие резиновые сапоги. Мятый пиджак, под которым серела такого же цвета рубашка. В руках у мужчины была хозяйственная сумка советских времен, с какими обычно женщины ходили в магазины за хлебом и другими, если удавалось достать продуктами.

Мужчина бросил сумку в проход, чуть толкнув её ногой под лавку. Скинул резиновые сапоги и во всей висевшей на нем одежде забрался на вторую боковую полку. Через минуту оттуда начало раздаваться сопение, перешедшее в могучий храп.
Соседи зашевелились. Народ двинулся в туалет. Кто-то запнулся за невзрачную сумку, она выскочила на средину прохода. Другой пассажир, как бы в отместку мужику, который мешал им спать, зло пнул сумку, и та смиренно улетела вглубь под лавку. Всё это происходило перед лицом Орлова, голова которого на нижней боковой полке находилась напротив злосчастной сумки.

Ночной посетитель продолжал спать и в то время, когда уже все проснулись, напились казенного чая.

- Который час? – спросил мужчина, спрыгнув с верхней полки.
- Точно не знаю, - ответил Орлов, - сейчас посмотрим. Тебе как по-московски или местное время?
- А, всё равно. Крепко поспал. Вчера умотался. Что тут можно купить?
- Чай, что ещё в наших вагонах. Жди, когда из ресторана обед прикатят.
- Дождёшься их, - сердито парировал мужчина. Где моя сумка?
- Да вон под лавкой валяется.
- Ну и пусть, ты посмотри за ней, а я в ресторан схожу, перекушу чего-нибудь.
«Чего мне за ней смотреть, ночью никто не взял, а днем и подавно», - подумал Орлов. А вслух ответил:
- Иди, кому она нужна.

Мужчина ходил более часа. За окнами менялись пейзажи. В руках Орлова перелистывались страницы очередной книги.

Разговоры между соседями касались бытовых тем текущего момента средины 90-х годов, то есть Президента Ельцина, галопирующих цен и пустых прилавков.
Через сутки сосед Орлова засобирался на выход. Где моя сумка, вспомнил сосед.

- Загляни под лавку. Там должна быть.
Сосед наклонился. Встал на одно колено и начал мучительно шарить рукой в глубине тесного пространства.
- Ну, вот она, - выдохнул сосед, вытирая рукой лицо, покрасневшее от напряжения.
- Пошли в ресторан,  - обратился он к Орлову, - угощаю.
«Вот купец», - подумал Орлов.
- Что богатый что ли? – ответил Орлов с улыбкой.
- Пойдем, - повторил приглашение сосед. Орлов мысленно прикинул свои финансовые возможности и согласился:
- Пошли.

Вагон ресторан был пуст. Официанты засуетились, обрадовавшись редким дневным посетителям. Сосед заказал двести граммов водки и полный обед. Вагон качался в ритме всего состава, стучали колёса и за ресторанными занавесками мелькали Забайкальские скупые пейзажи.

Водка расслабляла язык. Сосед делился проблемами своего бизнеса.
- Я шофёр, - начал повествование сосед. Нас несколько человек – бригада. Короче, мы возим помидоры, овощи, фрукты из Узбекистана в Екатеринбург, Омск, Новосибирск, в общем, в областные города. Туда, сюда мотаемся, покупаем, оптом продаем хозяевам рынков. Сейчас еду домой. Надо деньги отдать отцу.
Слегка захмелевший сосед поднял из-под стола хозяйственную сумку, отбросил клапан без финского замка, раскрыл сумку. Открытая сумка поразила Орлова туго набитыми крупными денежными знаками.

- Ну, ты даёшь, - откликнулся Орлов. Две ночи назад обобрали одного старика, а ты бросил и ушёл.
- У каждого своя жизнь. Своя.

Поезд начал торможение. Сосед расплатился за обед.

На остановке уже бывший сосед по вагону, выскочил с ресторанного тамбура. Высоко подняв хозяйственную сумку, кричал Орлову:

- Если будешь возить помидоры, никогда, слышишь, никогда не клади в кузов рядом с помидорами чеснок. Помидоры мгновенно сгниют.

- Будь осторожен, - отвечал ему Орлов, - поскольку он знал, что помидоры никогда возить не будет.