Таинственный камень

                Глава 1

   Маленькая девочка по имени Сима крепко сжимала пухлыми ручонками твердые, напряженные ладони своего старшего брата Антона. Она сидела в большом мягком кресле на веранде прекрасного сказочного замка, освещенного теплыми лучами утреннего солнца. Ее ласковое, нежное личико было совершенно беззаботно, словно ее не касались ни человеческие горести, ни многочисленные страхи, терзающие всякие сердца, в том числе и детские. Она радостно улыбалась, неловко дотрагиваясь до лица брата, печального, унылого, сломленного глубоким внутренним страданием.
   
- Антон,- весело сказала девочка, взъерошив ему волосы,- я знаю, что ты грустишь. Это плохо. Мне это не нравится. Если ты будешь грустить, мне тоже станет грустно, и тогда все мы будем несчастными. Разве это хорошо?
   
- Сима,- печально улыбнувшись, сказал тот,- я вовсе не грущу, тебе только показалось.
   
- Ах, как тебе не стыдно меня обманывать? – воскликнула девчурка. – Я хоть и ничего не вижу, но прекрасно все чувствую. И я знаю, что ты, братик, грустишь! Не грусти, прошу тебя! Это очень плохо!
   
Антон крепко сжал ее мягкие ладошки:
   
- Знаю, знаю, Сима, это и вправду очень плохо.
   
- Так почему же ты не развеселишься?
   
Он покачал головой:
   
- Не все так просто, милая моя. Иногда мы не способны управлять своими чувствами.
   
- Вот глупости! Если не мы, то кто же ими управляет?
   
Он хотел было сказать «страдания, которые дарит нам жизнь», но сдержался, ясно понимая, что столь суровые слова могут повергнуть в уныние ласковое создание.
   
- Я расстроен, Сима, потому что нам предстоит разлучиться. Сегодня я отправляюсь в академию графа Мирослава и вернусь домой не раньше, чем через пять месяцев. Все это время мы будем далеко друг от друга и не сможем видеться.
   
- Да, мамочка мне говорила,- задумавшись, сказала та,- но, знаешь, я хорошенько подумала и, в конце концов, решила, что это не так уж и плохо. Конечно, я буду всем сердцем скучать по тебе, и иногда мне будет очень одиноко, но зато когда мы встретимся вновь, представь, сколько будет радости! – она восторженно улыбнулась. – Я, наверное, подпрыгну к самому солнцу от счастья, и, может быть, в порыве удовольствия смогу разглядеть твое лицо... А ведь правда, вдруг так и случится? Знаешь, мне кажется, постепенно я начинаю забывать, как ты выглядишь, я все стараюсь оживлять в памяти твои строгие, зеленые глаза, папочкины ярко-синие, мамины – зеленые, но эти образы становятся все более смутными и неопределенными, как будто что-то уводит их от меня... Я, бывает, очень пугаюсь из-за этого, но когда мамочка сказала, что ты скоро уедешь, меня сразу охватила надежда, что я непременно стану видеть к твоему возвращению. Уж не знаю, в чем тут дело. Может, это лишь глупая, детская мечта, ведь мне всего одиннадцать лет. Но все же я буду мечтать. Никто мне этого не запретит. Ведь если ни на что не надеяться, то впору умереть, правда? И вот, я думаю, что если не перестану мечтать, в конце концов, обязательно смогу видеть. Когда ты приедешь, я непременно увижу и вспомню твое лицо, так что эта разлука, наверно, только на пользу. Вот почему, братик, я надеюсь, что в академии ты будешь очень веселым и добродушным со всеми. Тогда, зная, что тебе хорошо, мне будет еще приятнее мечтать, и мое желание наверняка исполнится.
   
Его душа изнывала от боли, когда он слушал ее, мучительно глядя в ее красивые, синие глаза, такие живые и яркие, но ровно ничего не видящие.

Сима потеряла зрение не так давно, всего полгода назад, но многочисленные лекари, целители, маги и ведуны, к которым они обращались, уже сделали неоспоримое заключение, что бедняжка обречена на вечную слепоту. Несомненно, это стало жестоким ударом для их семьи; Аурелия, матушка Симы и Антона, несколько недель не говорила ни слова, находясь в каком-то безнадежном оцепенении, а Яким, глава рода Мироновых, казалось, утратил всякий интерес к жизни: он почти не ел, в делах королевского Совета, где занимал почетную должность, едва принимал участие, не спал по ночам и беззвучно плакал, глядя на свою бедную, ни в чем не повинную дочурку.
   
Что касается Антона, то едва ли надо говорить, в какое состояние он впал, узнав о трагедии, постигшей его горячо любимую сестренку. Когда это случилось, ему едва исполнилось шестнадцать лет и, наверное, он был самым несчастным в семье Мироновых. Пареньку казалось, что это он должен был ослепнуть, он, но никак не его маленькая, чистосердечная сестра. Его мысли неизменно возвращались к этому убеждению, и постепенно он отрешился от жизни, стал бесчувственным, холодным и смертельно печальным. Ничто, по-видимому, не могло умерить его печаль.
   
Однако время шло, и родители, видя, что их сын медленно уничтожает свою жизнь, свое право быть счастливым, которое, по сути, является долгом каждого человека, приняли решение отлучить его от дома, отправив в известную, благородную академию для юных аристократов, где, как они надеялись, он сможет вернуться к радости и душевному благополучию. Вплоть до этого времени юноша учился дома, что соответствовало их знатному титулу, но Яким, в конце концов, утвердил, что эта мера должна быть осуществлена непременно. И он не замедлил объявить об этом сыну.
   
Как и следовало ожидать, Антон впал в ярость, его приводила в бе-шенство одна только мысль о том, что ему предстоит расстаться с маленькой, одинокой Симой, но Яким был непреклонен, как гора, и юноше, после долгих ожесточенных споров, пришлось смириться. Вполне естественно, что в академию он отправлялся отнюдь не с яркими предвкушениями, а в безмерном гневе и настоящем отвращении. Родители, по его мнению, поступили с ним жестоко и несправедливо, и, ко всему прочему, он уезжал, находясь в ссоре с родными. Беззаботные дни прошлого, светлые, чистые, такие красивые и веселые, казались теперь невероятно далекими, их сменила печать непреходящего горя, отчаяния и бессилия.
   
- Твое желание обязательно исполнится,- сказал Антон, целуя золотистые локоны Симы, ему, понятно, не хотелось рушить надежду маленького, несчастного сердечка,- я в это верю.
   
- Брат, ты что, плачешь? – встревоженно спросила малышка, протягивая руки в сторону его   лица. – Неужели плачешь?
   
- Конечно, нет,- ответил парень, осторожно кладя ее ладошки на свои глаза.
   
Удостоверившись, что они сухие, Сима снова ласково улыбнулась:
   
- Так вот, ты будешь веселым в академии?
   
- Я постараюсь.
   
- Нет, этого недостаточно! Мне нужно твое слово. Честное-пречестное!
   
Он невольно усмехнулся:
   
- Ну, хорошо, даю слово.
   
Она сразу успокоилась:
   
- Я знаю, Мир, что ты, мамочка и папочка страшно огорчаетесь из-за того, что я перестала видеть. Но вам не стоит расстраиваться. Ведь это ненадолго. Совсем скоро зрение вернется ко мне. Я это знаю также как и то, что ты лучший старший брат на свете.
   
- Вовсе я не лучший.
   
- Нет, лучший! Не спорь, я говорю правду. И поэтому мне бывает очень тоскливо, когда я чувствую, что вы грустите. Это говорит мне о том, что я мечтаю о каких-то глупостях, которые никогда не исполнятся. А я знаю, что они исполнятся, и хочу уверить в этом и вас!
   
- Какая ты милая, самоотверженная и благородная девочка,- подавленно улыбаясь, сказал Антон,- мне бы твою уверенность...
   
- Что же в этом сложного? – засмеялась она. – Поверь и все. Знаешь, как это замечательно, верить в мечту! Это и есть настоящее счастье! Поверь, в эту самую минуту я на самом деле счастлива!
   
Как ни странно, Антон не мог в этом усомниться, однако ему самому было далеко не так радостно на душе. Ведь он помнил беспрекословные заявления ведунов, самых могущественных и сильных в королевстве. Помнил, и эта мысль, словно ядовитая пчела, будоражила его сознание, лишая возможности впустить в сердце благотворную веру.
   
Весь этот день он не отходил от Симы ни на шаг, а вечером, когда пришла пора уезжать, и карета ожидала его у парадного подъезда, ему было так тяжело отпустить ее, покинуть на такое мучительно долгое время, что он едва не впал в отчаяние. Но нестерпимая минута настала, и вот он уже находился в карете, с влажными от слез глазами, вспоминая, как испуганно и порывисто хватала его за руку Сима, впервые осознав, что предстоящая разлука вовсе снилась ей, и она действительно теряет своего самого лучшего друга. Она бы, наверное, так и не выпустила его, если б не Аурелия, нежно уговорившая ее отпустить брата.
   
Антон выглянул в окно кареты, мрачно оглядел проносящиеся мимо высокие дома, величественные медные статуи, красивые изящные мосты, перекинутые через большую, ослепительно сверкающую на солнце, темно-синюю реку. Осознание того, что он не увидит Симу в последующие пять месяцев, приводило его в какое-то болезненное негодование, он чувствовал совершенно не присущую ему, вскипающую злость, которая, кажется, норовила поглотить его без остатка. И ему было немного стыдно от того, что, по-видимому, он не сможет исполнить данное Симе обещание.

Хотя, возможно, это было нелепо, неоправданно и просто смешно, вся его неиссякаемая ярость, как бы странно это ни звучало, обрушилась на ненавистную академию, которая, как ему казалось, и вынудила его оставить сестренку. Эта ярость все нарастала и нарастала и, вероятно, ничто не могло погасить ее. Антон молча и угрюмо смотрел в окно, твердо зная, что едва ли станет в академии послушным и безвредным учеником, и эта мысль как будто увековечила его страдания, сделав их совершенно неуемными.

                Глава 2

   Академия графа Мирослава находилась в самом центре Королевского леса, и была, в сущности, полностью изолирована от внешнего мира. Ее окружали богатые цветочные долины, высокие светло-зеленые холмы, усеянные прелестными березами, густые, щедро разросшиеся деревья, а на некотором расстоянии сверкало на солнце зеленое озеро Ясные Глаза, а еще дальше - лазурная река Паутинка. Природные угодья, раскинувшиеся здесь, были до того удивительны и сказочно красивы, что сюда частенько приезжали знатные деятели королевства, желающие насладиться чудесными природными творениями.

В настоящее время, когда только-только начался октябрь, роскошные, благолепные долины, освещаемые теплыми солнечными лучами, сияли всевозможными оттенками багрового и имели несомненное сходство с безбрежным, ярко-красным океаном. Этот океан пересекала уютная маленькая тропинка, выложенная очень светлыми, чистыми каменными плитами, довольно странно смотревшимися на фоне густых огненных деревьев.
   
Тропинка вела к сияющим, изразцовым воротам академии графа Мирослава, которые были до того блестящие и отшлифованные, что казалось, будто их протирали с огромным усердием каждые полчаса. Антон внимательно разглядывал высокое, царственное здание, к которому они медленно подъезжали, осторожно огибая великолепно ухоженные цветочные трельяжи, несмотря на неблагоприятную погоду, имевшие самый нарядный и облагороженный вид.
   
Здание, построенное в форме подковы, было огромным, словно целая гора, приветливым и, несомненно, весьма величественным. Его грандиозные внушительные крылья уносились в разные стороны, словно миниатюрные города, и останавливались у самых ворот, как бы в раздумье, а не продолжить ли им путь. Изящные белоснежные ступени вели на просторное крыльцо, к широко открытым створчатым дверям.
   
Антона встретила молодая женщина по имени Бель, которая, как вскоре выяснилось, имела в академии почетное звание Хранительницы Уюта и Теплого Очага, иными словами – экономки. Однако ее, по-видимому, не удовлетворяло такое краткое определение, потому что Антону она представилась исключительно, как Бель, Хранительница Уюта и Теплого Очага, и юноша уже сам вывел заключение, кто она на самом деле. Велев ему оставить сундук на пороге, Бель повела его непосредственно к ректору академии, господину Александру Воронову.
   
Пока они шли, Антон имел возможность убедиться, что это и в самом деле очень уютное место, несмотря на колоссальные размеры. Большой, золотистый холл, замеченный им при входе в здание, каким-то странным образом навеял на него смутное успокоение, подавив мятежные мысли, не оставлявшие его на протяжении всего пути.

Трудно сказать, откуда пришло это необъяснимое утешение. Казалось бы, в комнате не было ничего особенного: обыкновенные, ничем не примечательные картины, невозмутимые, белые стены – ровным счетом ничего вдохновляющего. Быть может, только часы немного удивили его. Они положительно не соответствовали интерьеру зала, выполненного в мягких, золотистых тонах, потому что были непомерно большими, висели немного кривовато и, самое поразительное, имели ярко-зеленую окраску! Вероятно, это была чья-то уникальная задумка, но, по мнению Антона, этим часам тут явно было не место. Их тяжелые, медные стрелки не спеша тянулись по ободку и как будто замораживали время...
   
Юноша покачал головой, утвердившись в мысли, что, как бы не считали обитатели школы, он не в состоянии понять красоту этих часов. Остальные залы и коридоры, которые ему случилось увидеть, пока они направлялись к ректору, были не менее красивы и благолепны, но его это уже не слишком интересовало. Он сосредоточился на предстоящем разговоре, медленно погружаясь в уныние при мысли, что эта беседа, верно, безвозвратно прикует его к этому месту, которое он так горячо желал покинуть.
   
Господин Александр, вопреки его ожиданиям, оказался вовсе не плюгавым стариком с накрахмаленными манжетами, а худощавым молодым мужчиной с очень яркими, блестящими, темно-синими глазами. Костюм его состоял из богатого синего камзола, основательно застегнутого на все пуговицы, и маленького, черно-белого котелка, который он почему-то не снимал, находясь в помещении. Лицо у него было очень оживленное, веселое и как будто немного хитроватое, Антон заключил это из того, что он время от времени сильно прищуривал глаза, хотя, вполне вероятно, это вызывалось близорукостью. А, в сущности, он производил впечатление весьма умного и проницательного человека, старающегося эту самую проницательность скрывать от окружающих.
   
- Антон Миронов! – воскликнул господин Александр, вставая из-за своего просторного стола, заваленного всевозможными книгами, бумагами и документами, и протягивая ему крепкую, сухую ладонь. – Приятно видеть, что ты благополучно прибыл к нам, хотя, осмелюсь сознаться, в этом нет ничего удивительного, поскольку путь, ведущий сюда, ровен и прям, и, в сущности, было бы странно, если б ты умудрился потерять дорогу. Впрочем, что это за глупости я говорю? Садись же, Антон, садись, ты, наверняка, устал и нуждаешься в отдыхе.
   
- Благодарю,- тихо сказал парень, несколько пораженный болтливо-стью ректора.
   
- Мне кажется, я знаю, почему ты здесь,- молвил Александр, когда юноша устроился в кресле напротив него. – Твои родители многое объяснили мне в письме, и я знаю, что ты ничуть не рад своему приезду сюда, но, видишь ли, ты здесь, и с этим едва ли можно что-то поделать. Следовательно, я бы хотел сказать тебе кое-что не совсем приятное, что, возможно, сильно разозлит тебя и приведет в бешенство. Насколько я понимаю, ты сломлен горем, которое постигло твою младшую сестренку? Да, это весьма печальное событие. В слепоте, безусловно, нет ничего хорошего, и ты, как ее брат, конечно, возомнил, что должен был ослепнуть вместо нее...- его голос звучал как-то сухо, равнодушно, почти насмешливо, и Антон все больше сердился, внимательно глядя на него. – Так вот, я заявляю, что своим самоотречением ты жестоко унизил сестру и, кроме того, лишил всякого смысла собственную жизнь. Судя по твоим недоуменным глазам, ты не вполне меня понимаешь. Что ж, я поясню: когда с кем-то из близких случается беда, жалость по отношению к ним – грех, которому нет прощения. Почему? Да потому что жалость – признак бессилия и никчемности. Люди, которых жалеют, теряют всякую возможность достичь успеха, такие люди становятся бесполезными по воле тех, кто проявляет к ним жалость. Иными словами, жалость – это смерть. Жалея свою сестру, ты убиваешь ее. Твое сознание, уверенное в том, что ее ждут бесконечные страдания, разрушает ее жизнь. Ты, конечно, можешь мне не верить, но это так, и, в конце концов, каждому придется познать силу этого закона. Но твое отношение относительно сестры еще не так ужасно по сравнению с тем, как ты поступаешь с собой. Знаешь ли ты, что бывает с теми, кто отрекается от своего дара жизни? Знаешь ли ты, что означает твоя жизнь? Ответ заключен в самом вопросе. Твоя жизнь означает только то, что она твоя. Твоя. И больше ничья. Отдать ее кому-то – значит предать ее. Вверить ее в чью-то власть – значит отказаться от нее. Посвятить ее чьему-то горю – то же самое. В конечном итоге, все терпят поражение. И тот, кому отдают жизнь, и тот, кто отдает. Мои слова прозвучат бессердечно, если я выскажу мнение, что тебе не следует жалеть свою сестру, правда? Я не стану этого говорить. Я лишь замечу, что ты вполне в силах защитить малышку Симу, но защитить только от себя. От своей жалости. Ты можешь сделать ее счастливой, несмотря на то, что она слепа, но как – ты должен понять сам. И помимо всего прочего, ты должен хорошенько усвоить, что никакие обстоятельства, даже самые беспощадные и разрушительные, не могут влиять на твою жизнь. Потому что твоя жизнь, Антон, только твоя и, скажу больше, двигаться по направлению к счастью – вовсе не желание, мечта или надежда – это прямая обязанность каждого человека. Потому что Бог, создавший нас, есть радость, и те, кто отвергает это чувство ради кого бы то ни было – противники Бога.
   
Тут он замолчал и, весело улыбнувшись, устремил свои живые глаза на Антона:
   
- Ох, вижу, ты в изумлении. Наверное, тебя только что посетила мысль, в своем ли я уме, не так ли? Скорее всего, ты думаешь, что я какое-то бесчеловечное, подлое, отвратительное существо, лишенное искренних чувств? Хм, ничего удивительно. Мало кто в этом мире хорошенько понимает меня. Ты можешь думать, как угодно, Антон, но помни: чужое горе не приносит счастья, а отказ от стремления к счастью – есть предательство жизни. Думаю, со временем ты привыкнешь к академии,- совершенно неожиданно перескочил он на другую тему,- у нас довольно весело, но даже если и возникают трудности, мы всегда имеем возможность их устранить. Кроме того, хочу предупредить, что в этом заведении больше всего приветствуется дружественность, здоровое уважение воспитанников по отношению к учителям и друг другу, поэтому, Антон, я бы советовал тебе подавить твои мятежные замыслы и вести себя, во всяком случае, скромно и почтительно; будь уверен, неосмысленные, бунтарские выходки нисколько не облегчат твою душу, но напротив, отяготят ее и, к тому же, сделают совершенно одиноким. Академия графа Мирослава прививает ученикам хладнокровие, рассудительность и желание совершенствовать свои духовные качества, а также развивать новые. Мне думается, ты заслуживаешь почтения, но здесь нужно вести себя благородно всегда, а не только по настроению. Здесь вырастают могущественные личности, а не бездуховные, ослепленные своими внутренними глупостями, бессмысленные создания. Возможно, ты являешься самым знатным из учеников, но, поверь, это не имеет никакого значения. Здесь имеет значение только то, кем ты являешься внутри. – Он снова лучезарно улыбнулся. –  Что ж, не буду больше тебя задерживать. Все, что я сказал, по сути, не имеет смысла, но, я полагаю, со временем ты вспомнишь мои слова, но уже с определенным пониманием. Ты можешь идти, Бель проведет тебя в комнату.
   
С этими небрежными словами он схватил какую-то книгу и, что-то радостно напевая, принялся читать в том месте, где была согнута страница. Надо заметить, вся его фигура излучала такую солнечную, безраздельную радость, такое изумительное, проникновенное тепло, что на него было странно смотреть. Когда Антон только вошел сюда, ему показалось, что господину Александру не меньше сорока лет, теперь же он пришел к выводу, что ему не более двадцати пяти, таким свежим, радостным и сияющим он казался. И больше всего изумляло то, что эта радость была совершенно искренней и неподдельной, а вовсе не лживой и притворной. Глядя на него, Антон очень остро осознал: это самый счастливый и удовлетворенный человек на свете. Уже стоя на пороге, юноша вдруг обернулся и мрачно проговорил:
   
- Вы сказали, что чужое горе не приносит счастья, и я не могу с этим поспорить. Вот только Сима мне не чужая. Она моя родная сестра, она часть моего сердца.
   
Александр поднял глаза от книги и, прищурившись, мягко спросил:
   
- Скажи, ты знаешь, о чем она думает каждую промелькнувшую се-кунду?
   
Антон недоуменно пожал плечами:
   
- Ну, нет, конечно.
   
- Тогда ты не имеешь права утверждать, что она часть твоего сердца,- невозмутимо ответил ректор. – Ты знаешь только свои мысли, свое сознание, а сознание – это и есть наше символическое сердце. Ты – это ты, она – это она. Вы – не одно целое, вы – два индивидуальных существа, и у каждого свои мысли, желания и мечты. И если один будет жить ради сознания другого, то, сам не заметив, уничтожит свое собственное сознание. И тогда он, если говорить откровенно, покончит с жизнью, хотя и физически не умрет.
   
- Сима – моя родная сестра,- с каким-то ожесточенным упрямством повторил Антон,- вы считаете, мне должно быть безразлично, что она ослепла?
   
Александр невозмутимо улыбнулся:
   
- Вовсе нет, мальчик. Как раз теперь ты должен быть радостнее и счастливее, чем когда бы то ни было. 
   
- Что? Как я могу быть радостным, когда она так несчастна?
   
Ректор перегнулся через стол и, сильно прищурив глаза, сосредото-ченно взглянул на него:
   
- А это, Антон, загадка, которую тебе предстоит раскрыть, пока ты находишься в академии.
   
Сказав это, он вновь откинулся в кресле и с самым пристальным видом уставился в книгу. Таким образом, он дал понять, что разговор окончен и, как бы Антон не настаивал, он больше не вымолвит ни слова. Юноше ничего не оставалось, кроме как, пылая гневом, удалиться. Он решительно не понимал Александра, его слова казались ему бессмысленными и жестокими, лишенными если не здравого смысла, то человечности – определенно. Конечно, изумительная жизнерадостность ректора сильно удивила его, но на этом, в сущности, все и заканчивалось.

Странные таинственные слова не затронули сердца Антона, и, в конце концов, после долгих утомительных размышлений, он заключил, что Александр и в самом деле малость не в своем уме, что вполне объясняло фееричность его умозаключений, а также беспричинную детскую радость, в которой он, по-видимому, пребывал изо дня в день. Это мнение, конечно, трудно было назвать беспристрастным, но Антон твердо его держался, полагая, что это необходимая мера, способная оградить от по-мешательства его самого. А заявления, полностью противоречившие его собственным взглядам, он никак не мог считать здравыми и заслуживающими серьезного внимания.
   
Комната, предназначенная ему, оказалась очень скромной и уютной. Здесь было множество пустых книжных полок, которые ему предстояло заставить, большой деревянный стол, пухлое кресло, маленький диванчик у стены и застеленная светлым покрывалом узкая кровать. Все было очень опрятно, аккуратно и удобно, но вовсе не так роскошно, как можно было ожидать от прославленной академии. Окна комнатки выходили на лес, блестевший в лучах заходящего солнца оранжевыми отсветами. Далеко впереди Антон увидел небольшую поляну, совсем открытую и незащищенную, казавшуюся какой-то раненной и голой посреди обширного, простирающегося во все стороны, могучего леса.

Эта поляна производила весьма удручающее впечатление и являлась как будто воплощением тоски и одиночества. Но в то же время ее открытое пространство вызывало чувство облегчения, порожденное мыслью, что не только ты одинок в этом мире. Впрочем, едва ли ее одиночество можно было назвать печальным или унылым. Оно, скорее, излучало гордость и благодатное чувство независимости.
   
Антон долго стоял у окна, глядя на эту одинокую равнину и, в конце концов, почувствовав сильную усталость, отправился спать. Необъяснимые слова ректора, странные, неведомые ему размышления, острая тоска, вызванная мыслями о сестре – все это навеяло на него тяжелый, мучительный сон, не придающий ни сил, ни отваги. Он находился в каком-то среднем состоянии между сном и бодрствованием и во всякую минуту мог встать, не испытывая особых затруднений.

Его душила мрачная злость, обращенная чуть не на весь свет, которую он никак не мог подавить, да и, по правде говоря, не сильно старался. Антон был очень несчастен, и его сердце, переполненное грозными планами, мучило его вплоть до самого рассвета, который, несомненно, наступил гораздо позже, чем следовало бы. Во всяком случае, ему так казалось, и ничто не могло изменить его мнение. Ранним утром, поднявшись с кровати в полном бешенстве, изнурении и отчаянии, Антон был настроен бунтовать.

   Старшие ученики занимались в просторном, ярко освещенном зале, окна которого, отделанные искусными витражами, сияли так весело и ярко, что на них приятно было смотреть. Солнце встало совсем недавно, но его ранние лучи оказались необыкновенно теплыми и ласковыми, какими довольно редко бывают в октябре. Кое-где окна были открыты, и ученики могли наслаждаться то и дело проносившимся по залу теплым ветерком. Вот только сегодня утром их внимание было приковано к совсем другому явлению.

Многие с удивлением и недоумением оглядывались на красивого, темноволосого парня, с самым безразличным и отрешенным видом глядевшего в сторону окна. Сам воздух вокруг него как будто исходил презрением, а суровое, точеное лицо выражало холод, упрямство и явное высокомерие.

Он сидел отдельно от других, за самым последним столом и, в отличие от всех прочих воспитанников, не обращал ровно никакого внимания на пожилого учителя, господина Ювеналия. Это, конечно, был Антон Миронов, наследник одного из самых знатных родов королевства; красивый, талантливый юноша, сломленный горем и горячо ненавидящий свое безвольное положение.
   
Он не смотрел на учителя, ровно ничего не записывал и, кажется, ничуть не смущался того, что некоторые ученики поглядывали на него с откровенным негодованием. Ему было решительно наплевать, что о нем думают, и какое неблагоприятное впечатление он производит. Его это нисколько не волновало.
   
Господин Ювеналий, конечно, вскоре заметил его неуважительное поведение, но, надо заметить, этот веселый, круглый старик был таким добродушным, безобидным и мягкосердечным, что ему и в голову не приходило сделать ему замечание или как-то надавить на него, поэтому он испуганно молчал, надеясь, что мальчик постепенно оправится и сам осознает, что его позиция не слишком-то благочестива. Вероятно, ни одному ученику академии ни разу не довелось услышать, чтобы господин Ювеналий на кого-то повышал голос, или, во всяком случае, выглядел разгневанным и сердитым. Это, несомненно, было самое доброе, мягкое, безобидное существо на свете, не способное обидеть и муху.

Он был до того чистосердечен и наивен, что воспитанники, мгновенно распознававшие его бесхитростную натуру, не находили в себе решимости пользоваться этим и, напротив, искренне любили его, не в силах учинять ему какие-то подлости. Он все ждал, что Антон вот-вот просветлеет и решит принять участие в занятии, но спустя полчаса, удостоверившись, что никаких просветлений быть не может, осмелился предпринять попытку разговорить хмурого паренька.
   
Улучив подходящий момент, когда шло совместное обсуждение – ученики с большим энтузиазмом принимали в нем участие – господин Ювеналий робко спросил:
   
- Интересно, а что думает по этому поводу господин Антон?
   
Повисла напряженная тишина. Все тут же повернулись к нему, с ка-ким-то мрачным недоверием ожидая, что же он ответит. Антон неохотно взглянул на учителя и, заметив его беспомощное стремление хоть как-то помочь ему, сухо сказал:
   
- Ничего не думаю.
   
Разговор шел об известном литературном произведении, которое было Антону отлично знакомо, но он не имел ни малейшего желания сознаваться в этом и принимать образ покорности. Господин Ювеналий с беззащитным видом уставился на него:
   
- Правда? Но у вас ведь должно было сложиться хоть какое-то мнение, разве нет?
   
- Нет.
   
Круглое, беззлобное лицо старика некоторое время выражало полное отчаяние, но внезапно он просиял и, учтиво улыбнувшись, неуверенно спросил:
   
- А может, вас интересует что-нибудь другое? Наверняка, вы прочли множество книг, и вам хотелось бы обсудить некоторые из них. Или задать какие-то вопросы, касающиеся литературы? Я уверен, есть хоть что-нибудь, что могло бы заинтересовать вас. Правда ведь, есть?
   
У него была трогательная привычка склонять голову на бок, когда он чувствовал тревогу или неуверенность; в такие моменты его чистосердечное, благожелательное лицо становилось совсем наивным и даже немного глупым. Видя, что этот человек не заслуживает ни суровости, ни резких слов, Антон несколько более мягким тоном проговорил:
   
- Боюсь, ничто не может заинтересовать меня.
   
Его нимало не беспокоило, что при этих словах кое-кто из воспитан-ников почувствовал к нему сильную неприязнь, если не сказать раздражение, так как его обращение с господином Ювеналием, которого все искренне любили и уважали, трудно было назвать почтительным – Антона это совершенно не волновало. Он ничуть не нуждался в друзьях и был убежден, что вполне освоится в академии без всяких помощников.
   
- Но как же так? – растерянно заметил учитель. – Я вовсе не хочу давить на вас, но, видите ли, вам, похоже, очень скучно, а это решительно недопустимо. На моих занятиях никому не должно быть скучно, разве нет?
   
Это его «разве нет» он, очевидно, произносил неосознанно, как бы стараясь уверить в этом самого себя. Тут он заметил, что Антон отстраненно смотрит в окно, как будто не слыша его слов, и на несколько минут крепко призадумался. Ученики в это время тихо переговаривались, изливая друг другу свое возмущение и с самым рассерженным видом поглядывая на виновника появившихся затруднений.

Спустя какое-то время господин Ювеналий тряхнул головой, словно отгоняя какие-то неприятные мысли, или, наоборот, укрепляя их в памяти, простодушно улыбнулся и с жаром сказал:
   
- Я знаю, что может представлять для вас настоящую находку, господин Антон.
   
Юноша устало и недовольно взглянул на него:
   
- Почему бы вам просто не оставить меня в покое?
   
- Я не могу смотреть, как вы грустите и унываете, это, понимаете ли, мне не под силу. Вот почему я открою вам, так же, как и всем остальным ученикам, древнюю историю, заключенную в стенах этого замка. Эта исто-рия, наверняка, придется вам по душе, потому что ее нельзя назвать ни ми-фической, ни сказочной, хотя она и передается из поколения в поколение, как неосуществимая легенда. Ну что, хотите послушать?
   
Большинство учеников тотчас грянули дружное «да!», но Антон лишь утомленно пожал плечами. Видимо, господину Ювеналию этого было вполне достаточно, потому что он, не мешкая, торопливо заговорил:
   
- Я, конечно, не стану рассказывать слишком долго, потому что ни-сколько не желаю утомлять вас, но поведаю вкратце, исходя из того неуклонного вывода, что вы, господин Антон, очень нуждаетесь в могуще-ственном благословении, которое могло бы осуществить вашу самую отча-янную мечту.
   
Эти слова, как ни странно, сильно взволновали Антона, и он невольно устремил глаза на учителя. Его тут же посетила мысль, что, несмотря на глупое, совершенно бескорыстное лицо, господин Ювеналий, по-видимому, отнюдь не так наивен, как о нем можно было подумать.

Во всяком случае, он сразу догадался, что его поведение происходит вовсе не от скверного характера, а по воле неотвратимых обстоятельств, жестоких и непоправимых, завладевших всем его существом. Впрочем, нельзя было исключать и той вероятности, что Ювеналий знал о его трагедии от господина Александра, откуда, собственно, и проистекала его навязчивая забота. Как бы то ни было, Антон был заинтересован, и уже это являлось значительным успехом.
   
- К сожалению, в последние десятилетия люди почти перестали верить в чудеса и волшебство,- с трогательной серьезностью заговорил Ювеналий,- они постепенно забывают о великих событиях прошлого, вызванных чудесной, сверхъестественной силой, происходящей из древних источников. Но что бы мы с вами ни думали, как бы не отрицали существование божественных сил, они определенно существуют, и их нисколько не беспокоит, как мы к ним относимся. Думаю, многие из вас слышали о великих камнях Жизни, укрепляющих и вдохновляющих этот мир, а также об их удивительной силе. Легенда утверждает, что такой камень, попавший в руки человека, при должном применении способен исполнить любое его желание, пусть даже самое непостижимое и безнадежное. Однако никто не знает, где находятся волшебные камни. Кто-то уверен, что они беспорядочно разбросаны по всему миру, в самых непредвиденных местах, а кое-кто склоняется к мнению, что все камни Жизни спрятаны глубоко в Белых Горах, в одном из бесчисленных, тщательно скрытых подземных коридоров, где никто не сможет их увидеть. Хотя, если говорить откровенно, по большому счету никто не помнит об этом явлении, считая камни Жизни беспочвенной легендой, не имеющей истинного бытия. Много веков назад, когда люди еще не утратили веры, они посвящали долгие годы изнурительным поискам, и кое-кому, в конце концов, удавалось заполучить камень. Таких счастливчиков было не много, но все они имели поразительное сходство между собой: вечную, никогда не угасающую, безграничную радость; радость, которую им удавалось сохранять во всех обстоятельствах, даже перед лицом смертельного недуга. Но, надо заметить, большинство отважных искателей были вынуждены отступить – им так и не посчастливилось обрести камень Жизни, или, как его еще называли, камень Счастья. Я сказал вам, что никому не известно о местонахождении камней, но это не совсем так. Легенда гласит, что камни, разумные осколки Вселенной, предпочитают не менять слишком часто свое местоположение и долгими веками скрываются в одном и том же месте. И вот, мои дорогие друзья, хочу с восторгом сообщить вам, что последний счастливчик, о котором известно истории, нашел камень Счастья именно здесь, в академии графа Мирослава. Это произошло более трехсот лет назад, но кое-кто об этом все еще помнит. Разумеется, нельзя знать, что камень по-прежнему здесь, рядом с нами – вполне возможно, он переместился в другую страну, другое измерение или даже на другую планету, ведь для него не существует ограничений, но, если подумать, а вдруг он все еще тут? – господин Ювеналий простодушно улыбнулся. – Ведь это возможно, разве нет? Правда, вынужден огорчить вас, никто не представляет, как он теперь выглядит. Разыскать его совсем не просто, потому что, согласно древним рукописям, он всегда принимает самые неожиданные формы и скрывается в самых непримечательных предметах, не вызывающих ровно никакого интереса. Кроме того, камень обладает могущественным разумом и открывается только тем, кто, по его мнению, этого заслуживает. Он никогда не покажется алчным или жестоким людям, беспринципным или коварным, завистливым или подлым, преследующим какие-то злые, непростительные намерения. Он откроется лишь тем, кто придется ему по душе, кто вполне соответствует его избранным качествам, а это, насколько я могу судить, радость, свобода духа, доброта, терпение, ну и, конечно же, любовь. Против всего этого нет закона, и камень хорошенько это знает, потому что его происхождение божественно, а Бог, сами знаете, ненавидит все, что имеет отношение к злу. На этом, пожалуй, я могу закончить, потому что мне вовсе не хочется выглядеть сумасшедшим сказочником, хотя, что-то мне подсказывает, обыкновенно именно так я и выгляжу...
   
Он с грустным видом покачал головой и, когда все дружно рассмея-лись, украдкой подмигнул Антону. Все это время юноша внимательно смотрел на него, боясь пропустить хоть слово, и когда рассказ подошел к концу, сердито отвернулся. Он тотчас решил, что легенда о камнях Жизни – полная чушь, которую ему следует немедленно устранить из памяти и ни в коем случае не принимать всерьез. Чувствуя, что его никак не хотят оставить в покое, он открыл тетрадь и притворился, что записывает конспект, но, надо заметить, его мысли были очень далеко от литературных заключений Ювеналия, вернувшегося к прерванному занятию.

Юноша изо всех сил старался подавить закравшуюся в сердце мучительную надежду. Конечно, ему трудно было поверить, что учитель в своем рассказе был полностью правдив и, хотя он убеждал себя, что эта история не более чем старая сказка, принять эту мысль было не так-то легко. Антон с каким-то отчаянным трепетом размышлял о том, что если в этой легенде присутствует хотя бы доля правды, он уже обязан поверить в нее, ведь это, возможно, единственный шанс вернуть зрение Симе. «Любое желание, пусть даже самое непостижимое и безнадежное». А вдруг? Вдруг это правда?
   
Оцепенев на мгновенье, он стремительно мотнул головой. «Это всего лишь нелепая легенда,- твердо решил он.– Никаких камней Жизни не существует. Это только бессмысленная детская сказка, а господин Ювеналий, несомненно, великолепный сказочник, как он сам и признался».
   
В течение всего дня Антон старался отклонять болезненные размышления, и вначале ему это успешно удавалось, но как только уроки закончились, он внезапно осознал, что не в силах противостоять искушению. Презирая себя за слабость, он чуть ли не бегом направился в библиотеку, с мрачной решимостью желая удостовериться в собственном легкомыслии. И до чего же сильно было его изумление, когда он обнаружил, что камням Жизни посвящалась целая полка огромной библиотеки, а вовсе не томик детских сказок, как он предполагал.
   
В страшном волнении Антон оглядывал корешки старых запыленных книг, теряясь и не зная, какую ему следует взять в первую очередь. Наконец, совершенно измучившись и чуть не задыхаясь от нарастающего волнения, он схватил в охапку семь самых объемных фолиантов и отправился вместе с ними к столу, расположенному тут же, возле высокого окна. Открыв первый том, он с бесконечным изумлением увидел в содержании главу, носившую наименование «Увидеть камень Счастья: средства и советы» - главу, заставившую его вспотеть от мучительного предвкушения.
   
Нисколько не сомневаясь, Антон упустил из внимания многочислен-ные главы, посвященные душевному состоянию, необходимому для беспрепятственного знакомства с камнем, и, недолго думая, принялся изучать средства и советы, находящиеся чуть ли не в конце книги.

Едва ли надо говорить, что его привело в полный восторг наличие подробных инструкций, ясных указаний, что, как и где нужно делать и, самое главное, давалось превосходное объяснение всех интересующих его вопросов: например, к чему приведет одно указание, или какие последствия может вызвать другое. Все было настолько понятно, доступно и определенно, что, казалось, ничего проще и быть не может. Кажется, ему только и оставалось, что встать, приложить незначительное усилие и, разглядев камень, потребовать у него лекарство для Симы.
   
Внимательно изучив главу, Антон откинулся на стуле и закрыл глаза, стараясь успокоиться. Только теперь он обратил внимание, что все это время его ноги находились в очень неудобном, скрюченном положении и, по-видимому, готовы были с минуту на минуту расколоться в коленях. Он тотчас вытянул их и, наслаждаясь приятным ощущением, а также своими грозными, полными решимости мыслями, скрестил руки на груди.

Из всех уникальных советов, изложенных в книге, прежде всего он решил использовать тот, который не требовал участия лесной природы поздней ночью. Это средство было, пожалуй, самым простым и незамысловатым, но Антону казалось, что, если камень Жизни в самом деле существует, данной меры будет вполне достаточно. Все, что ему предстояло сделать, это отправиться в час ночи в самую просторную часть замка, желательно круглой формы, встать посередине, обложившись кругом из свечей, и произнести указанные в книге слова, которые он теперь усердно выучивал наизусть.

Согласно книжному заключению, после этого должен явиться дух камня Жизни, облаченный в форму человека, с которым необходимо как-нибудь столковаться. На этот счет Антон особенно не думал. Он был уверен, что, услышав о беде его маленькой сестренки, дух непременно смягчится и исполнит его просьбу. Таким образом, ему оставалось лишь дождаться ночи.
   
Время шло мучительно медленно, приостановленное нетерпеливым ожиданием, поэтому Антон, с холодеющими от волнения пальцами, схватил другую книгу, открыв, как и прежде, последний раздел, где излагались тщательно выверенные шаги знакомства с Камнем. Ему и на этот раз не пришло в голову, что, пожалуй, следовало бы уделить некоторое внимание основной части книги, объясняющей особенности душевного состояния, необходимого для осуществления ритуала.

Нет, он и думать об этом не желал. Ему это казалось совершенной бессмыслицей, придуманной исключительно для того, чтобы затуманить людям рассудок и увести от близкого успеха. Он думал: какое имеет значение, что у него внутри, спокоен ли он, уравновешен, чист ли сердцем и спокоен душой? Разве может быть смысл в том, что он чувствует или не чувствует, когда есть последовательная система ясно выраженных шагов, ведущих к исполнению мечты? Антон моментально пришел к выводу, что подавляющее количество глав обращено на обман и коварное заблужде-ние, подстерегающее тех несчастных, кто остро нуждается в божественном чуде. И уж конечно, он мысленно объявил, что его такими уловками не проведешь.
   
Вскоре он убедился, что, по-видимому, во всех книгах были растолкованы одни и те же способы обретения Камня, полностью идентичные и нисколько не отличающиеся друг от друга – собственно, их было пять, и одному из них предстояло осуществиться этой ночью. Столь внушительное число навело Антона на мысль, что Камень, вероятнее всего, слишком прочно внедрен в стены академии, отмеченные долгими веками, и поэтому его не так-то легко вырвать наружу.

Он и подумать не мог, что причина состояла в желании Камня проверить силу его упорства, стремление подчиняться предписаниям книги, выраженным в первых главах – конечно, такое нельзя было и предположить. Он был уверен, что ему следует лишь как можно правильнее и точнее исполнить заключительные указания, и это, несомненно, обеспечит ему полную победу. Конечно, в том случае, если камень Жизни на самом деле существует.
   
И вот, когда он в самом решительном настроении просматривал за-вершающие главы, серьезный голос над его ухом негромко вымолвил:
   
- Я бы не советовала тебе относиться с пренебрежением к основной части книги.
   
Антон оглянулся и увидел позади себя невысокую, темноволосую девушку с большими, светло-зелеными глазами. У нее было очень красивое, нежное лицо, обладавшее в то же время каким-то непреклонным, твердым выражением. Из ее слов Антон понял, что она уже достаточно долго стояла подле него, наблюдая за тем, как он читает. Едва ли надо говорить, что это ничуть ему не понравилось.
   
- Мне кажется, это не твое дело,- сурово сказал он, отворачиваясь,- и, между прочим, подкрадываться и следить – не самое благородное поведение для девицы из аристократической семьи.
   
- Я не подкрадывалась и не следила,- беззлобно ответила девушка,- я просто подошла и посмотрела. Это не одно и то же.
   
- Хорошо, будь по-твоему. А теперь я бы попросил тебя удалиться.
   
Он нисколько не сомневался в том, что после такого грубого обращения девчонка немедленно рассвирепеет и, громко стуча каблуками, выбежит из библиотеки, или, во всяком случае, отойдет подальше, но, к его великому удивлению, она, похоже, ничуть не разозлилась и, внимательно глядя на него, уселась за стол напротив.
   
- Неужели ты думаешь, что первые главы были написаны просто так? – как ни в чем не бывало спросила она.
   
Антон почувствовал раздражение:
   
- Осмелюсь заметить, у меня нет желания обсуждать это с тобой.
   
Она и теперь как будто нимало не обиделась:
   
- Ты можешь попасть в беду, если пропустишь полкниги. Хотя, если задуматься, какая это половина? Это почти весь фолиант. Кстати, меня зовут Маша, приятно познакомиться. Да, да, я говорю правду, это может быть очень опасно.
   
- Что – опасно? – мрачно спросил он.
   
- Призывать Камень без должной подготовки.
   
Антон тяжело вздохнул, откидываясь на стуле:
   
- Как ты можешь рассуждать об этом, ничего не зная?
   
- Как это «ничего не зная»? Должна сообщить тебе, легенду о камнях рассказывают всем поступившим в академию, и первые полгода ученики только и делают, что пытаются раздобыть камень. И я была в их числе.
   
- Ну и как результаты?
   
Она покачала головой:
   
- К сожалению, никак. Но, впрочем, это не удивительно. Пробудить камень очень трудно, для этого необходимо хорошенько понять суть изло-женных в книге духовных законов, принять их к сердцу и слиться с ними. Только тогда способы, которые ты только что рассматривал, смогут помочь тебе призвать Камень. Я догадываюсь, что у тебя на уме. Ты, видимо, решил, что начальные главы не имеют никакого значения, и суть состоит в том, чтобы как можно точнее выполнить указанные правила. Ну что ж, не ты один прибегнул к этой глупости. Многие ученики академии считали точно также, и им пришлось испытать жестокое разочарование.
   
Тут уж Антон совсем обозлился:
   
- Я не просил тебя говорить мне об этом!
   
- А мне и не нужна твоя просьба,- усмехнулась девчонка,- я говорю то, что хочу и делаю то же самое. Мне захотелось пообщаться с тобой, потому что, мне кажется, у тебя сильная воля, и ты вполне в состоянии обрести то душевное состояние, которое объясняется в книгах, но для этого необходимо многое понять, а я могу помочь тебе в этом.
   
- Мне не нужна твоя помощь.
   
- Это ты так думаешь.
   
- Я это знаю.
   
Маша безмятежно улыбнулась:
   
- Ты похож на сердитого котенка.
   
Антон вспыхнул от гнева:
   
- Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Я ведь так непочти-тельно обращаюсь с тобой, ты должна бы злиться на меня.
   
- Ты хороший малый,- просто сказала она. – У тебя ужасная рана в сердце, вот я и хочу помочь. Я знаю, что ты не грубиян и не самоуверенный наглец. Мне кажется, мы станем отличными друзьями, когда ты придешь в себя.
   
- К твоему сведению, я и сейчас в себе, и меня вовсе не привлекает перспектива дружбы с надоедливой девчонкой вроде тебя.
   
К его полному изумлению, она лишь звонко рассмеялась:
   
- Твоя откровенность заслуживает всяческих похвал.
   
Антон с деланной сосредоточенностью уткнулся в книгу:
   
- Будь так любезна, прекрати отвлекать меня.
   
- Ты поступаешь неправильно.
   
- Спасибо за предупреждение, ты очень добра.
   
Маша и теперь осталась равнодушна к его язвительности. Однако она встала и с грустной улыбкой посмотрела на него:
   
- Не думай, что тебе хуже всех, Антон Миронов. Сегодня я оставлю тебя в покое, но мы еще встретимся, так и знай.
   
И она ушла, не прибавив больше не слова. Антон был удивлен ее ответом и, наверное, раскаялся бы в своей резкости, если бы не чувствовал ужасного нетерпения перед предстоящим ночным приключением. Не успела Маша покинуть библиотеку, как он снова уткнулся в чтение, стараясь не упустить ни одной хоть сколько-нибудь ценной детали. Он был полон надежд и энтузиазма, вот только ни то, ни другое нельзя было назвать проявлением душевной красоты. Скорее, это была отчаянная ярость, которая уж никак не могла привести его к успеху. Но он еще этого не знал.

Глава 3

   В свою комнату Антон вернулся не с пустыми руками, но с целой горой всевозможных книг, имеющих непосредственное отношение к Камню Счастья. Возле двери его поджидал незнакомый парень в нарядном светло-сером камзоле. У него было удивительно приятное, добродушное лицо, честные ярко-синие глаза и необыкновенно веселая улыбка. Вьющиеся каштановые волосы падали на его высокий лоб, придавая ему какую-то озорную небрежность.
   
- Здравствуй, Антон,- улыбаясь, приветствовал его незнакомец,- я Кирилл Воронов, ты, наверное, не заметил меня, но мы учимся в одном классе. Кроме того, наши комнаты находятся по соседству. Давай помогу.
   
Он забрал у Антона внушительную часть книг и внес их вслед за ним в комнату. Пока они расставляли фолианты на полке, Антон спросил:
   
- Воронов? Сын ректора, что ли?
   
- Так и есть. Вижу, тебе это не слишком по душе.
   
Его проницательность уж точно не могла обрадовать Антона:
   
- Вовсе нет. Однако если господин ректор сказал тебе, что я нуждаюсь в поддержке или утешении, то, поверь мне, он ошибался.
   
Кирилл с улыбкой покачал головой:
   
- Не знаю, не знаю... Но ты можешь быть спокоен: я пришел сюда не для того, чтобы совать свой нос в чужие дела. Мне велено показать тебе столовую и сообщить, что обед у нас в двенадцать: тридцать, ужин – в восемнадцать: тридцать, а разнообразные булочки, лепешки, сладости и фрукты – в любое удобное для тебя время.
   
Антон, хотя и не ел со вчерашнего вечера, нимало не расстроился, поняв, что пропустил обед. Он был так подавлен своим горем, что как будто лишился аппетита и черпал необходимую энергию из своих угрюмых мрачных мыслей.
   
- Спасибо, что сообщил, но сегодня я поужинаю в своей комнате.
   
- Это плохая идея,- серьезным голосом возразил Кирилл, направив-шись к двери,- завтракать и обедать еще можно у себя, но ужинать все воспитанники должны в Праздничном Зале – это традиция, нарушать которую невежливо.
   
- Тогда я не буду есть вовсе,- угрюмо, желая поколебать его уверен-ность, заявил Антон.
   
Кирилл обернулся и пристально поглядел на него:
   
- Это твое дело, не мне тебе указывать. Но все-таки замечу, что ты выбрал неверный путь, совсем неверный.
   
- Разве ты не обещал не совать свой нос в чужие дела?
   
Воронов добродушно рассмеялся:
   
- Обещал и больше не буду. До скорой встречи, сердитый Антошка.
   
Он уже открыл было дверь, но Антон остановил его:
   
- Не смей называть меня так.
   
- Тебе не следует обижаться, ты ведь знаешь, что я прав.
   
В груди Миронова заклокотала свирепая злость:
   
- Да что ты понимаешь? – прошипел он, надвинувшись на Кирилла.- Что ты знаешь обо мне? Хотел бы я посмотреть, каково было бы тебе, ока-жись ты на моем месте! Как бы почувствовал себя ты, если бы тебя против твоей воли выпроводили из дома, разлучив с любимой сестрой!? Сестрой, которая нуждается в тебе больше всего на свете!? Что ты знаешь после это-го? Что ты знаешь!?
   
Кирилл Воронов смотрел на него совершенно невозмутимо, безо всякой злобы или досады:
   
- Я знаю не так много, как хотел бы,- задумчиво ответил он,- но, по крайней мере, я умен в том, что хочу стать еще умнее и при этом знаю, что по-настоящему умным не стану никогда. Ты думаешь, что познал всю боль и несправедливость этого мира, но ты ошибаешься. Ты ничего не знаешь. Твое сердце скованно отчаянием, а ум размыт, как зеркало, покрытое десятилетним слоем пыли. В этом нет ничего странного, так всегда бывает на первых порах неожиданного испытания. Ты упиваешься своей болью, потому что рана еще слишком свежа. Мне знакомо это состояние, иначе я бы не говорил с такой уверенностью. Постепенно ты оправишься, я думаю: если же нет, то попросту погибнешь и не сможешь ничего ни изменить, ни исправить. Ты умрешь, хотя и физически останешься жив; но не заметишь этого, потому что люди никогда не замечают духовную смерть. Однако не будем о печальном. У тебя ведь сильный характер, ты должен справиться. Но я бы тебе все-таки советовал проявить благоразумие и поужинать сегодня со всеми. В конце концов, только так ты сможешь обрести то, что необходимо тебе для твоей затеи.
   
- Ты такой же безумный чудак, как и твой родитель! – в сердцах вос-кликнул Антон.
   
- О, чтоб ты знал, для меня это наивысшая похвала, друг! – с безмя-тежной улыбкой ответил Кирилл и вышел из комнаты.
   
Как только дверь за ним закрылась, Антон раздраженно фыркнул. «Друг,- возмущенно подумал он, отвернувшись от двери,- тоже мне – умник! Что за вздор он тут нес?» И все-таки ему пришлось признать, что кое-в-чем Кирилл был прав. Он должен отправиться на ужин, если только хочет отыскать экономку Бель, которая могла снабдить его двенадцатью свечами, блюдцами под них и спичками, требовавшимися для его ночного похода.

Самостоятельно Антон никак не смог бы все это раздобыть и, хотя он еще не придумал, как объяснит свою странную просьбу Хранительнице Уюта и Очага, медлить до следующей ночи он не желал.
   
Его сильно раздосадовал этот самоуверенный Воронов, прознавший о его намерениях, но тут уж ничего нельзя было поделать: ведь Кирилл, конечно, не мог не обратить внимания на заглавия томов, которые нес в своих же руках. И кто только просил его помогать? – мрачно размышлял Антон, глядя в окно.
   
До ужина оставалось еще полчаса, и это время он посвятил заучива-нию наизусть «волшебных» слов, которые, согласно книжным указаниям, должны были призвать дух Камня Счастья. По мнению Миронова, это были весьма нелепые слова, но, как бы глупо они ни звучали, в них состояла его единственная надежда, и потому он зубрил их наизусть с необычайным усердием.
   
Бель не задала ни единого вопроса в ответ на его требование и без всяких колебаний вручила ему то, что он просил. В эту минуту решимость Антона слегка дрогнула, поскольку он ясно увидел, что не ему первому Бель с такой легкостью передавала столь необычный набор предметов. Он даже спросил себя, а не идет ли на поводу у тех, кто решил подло разыграть его, но нет, эта мысль показалась ему невыносимой, и он тут же отмел ее. «Я должен попытаться. В конце концов, с меня не убудет».
   
После встречи с Хранительницей Уюта и Очага Антон отправился прямиком в столовую, так как ему следовало уладить еще одну недостаю-щую часть плана. Отыскать Праздничный Зал было совсем нетрудно – воспитанники стекались туда со всех концов замка, и Миронову не требовалось ничего другого, кроме как следовать в общем потоке. Кожаный сверток со свечами он нес под мышкой и надеялся, что его никто не замечает.

Несмотря на ужасную подавленность, в которой он находился, ему все-таки не хотелось стать всеобщим посмешищем. А он уже успел понять, что в этой академии мало кто верит в существование таинственного, давно всеми отвергнутого Камня Счастья.
   
В столовой было очень тепло, уютно и весело. Длинные дубовые столы были расставлены во много рядов и размещались за ними, скорее, по возрасту, чем по классам. В правой части зала громко шумели дети до двенадцати лет, слева более сдержанно переговаривались старшие ученики, хотя, надо заметить, и среди них частенько раздавались взрывы оглушительного хохота. Антон прошел через весь зал и выбрал себе место в углу полупустого стола, где никто не должен был оскорбить его горе праздным весельем.
   
Положив сверток со свечами на соседний стул, он обратил внимание на еду. Ужин был не самый изысканный, но весьма привлекательный. На узких серебряных блюдах высились горы жаренных куриных крылышек, рядом обливались чесночным соусом котлеты из филе дикого рябчика, тут же стояли тарелки с вареным картофелем, ароматными хлебами, а на десерт были выставлены пирожные с клубничной начинкой и шоколадные ватрушки.
   
Только увидев все это, Антон ощутил витающие в воздухе потрясающие запахи и собственный мучительный голод. С него словно слетел некий ограждающий купол, и он снова стал причастен к миру живых.
   
На вкус еда была такой же восхитительной, как и на вид. Антон с не-бывалым удовольствием уплетал котлеты, когда к нему присоединились Маша и Кирилл. Ребята кратко приветствовали его и, не медля, приступили к еде. Их общество, как ни странно, нимало не сердило Антона, хоть он и опасался, как бы они не стали втягивать его в разговор. Молча сидеть рядом с ними ему по какой-то причине было приятно, но беседовать он не испытывал ни малейшего желания.
   
Впрочем, его тревога была напрасна. Ни Маша, ни Кирилл за все время ужина не проронили ни слова, и только когда Антон уже встал из-за стола, прихватив с собой несколько лепешек, Воронов бросил на его сверток такой выразительный взгляд, словно хотел сказать: «а я знаю, что там у тебя лежит, да, прекрасно знаю», но при этом не ничего не сказал, за что Антон был ему искренне признателен. 
   
Вернувшись к себе, он сел на кровать и еще три раза повторил уже заученную формулу, дабы удостовериться, что готов к назревающему испытанию или же, что было наиболее вероятно, к бесплодному итогу.
   
Его план, исходя из книжных предписаний, имел шанс осуществиться только поздней ночью, ровно в час, ни минутой раньше или позже. Таким образом, у него еще оставалось много свободных часов, которые ему не на что было потратить, кроме как на самого себя. И за неимением других дел, он решил изучить первые главы книг о Камне Счастья, несмотря на то, что по-прежнему считал их бесполезными и созданными только для того, чтобы вводить в заблуждение нуждающихся в помощи.
   
Откровенно говоря, таких глав было вовсе не так много, как ему показалось вначале. В каждой книге, посвященной Камню, прежде всего рассматривалось семь или восемь обширных частей, повествующих о том душевном состоянии, которое необходимо человеку, решившему призвать Каменную Правду, как еще назывался в некоторых трудах Камень Счастья. Антон вскоре обнаружил, что эта моральная подготовка включала в себя шесть основных качеств характера, таких как любовь, мир, доброта, смирение, свобода духа и самообладание.

В завершении каждой главы, к его немалому удивлению, было дано предупреждение, что не каждый человек способен достичь изложенного в книгах состояния, а только тот, который познает необходимую меру боли, сомнений и одиночества, сохранив при этом стремление и любовь к жизни.
   
Эти строки возмутили Миронова. «Все это направлено только на то, чтобы сломить мою решимость и убедить в том, что я не смогу ничего до-биться,- угрюмо подумал он, отбросив книгу прочь.- Разве могу я знать, какая мера боли мне необходима? Может, той боли, что я испытал, чересчур много? Нет, все это вздор и обман. Только кроткий духом человек может обрести помощь Камня! Надо лишь правильно выполнить все указания и призвать его, а тогда уже не будет иметь значения, кроткий у тебя дух или нет. Хотя, скорее всего, это не больше, чем глупая легенда, а я не больше, чем дурак, которого подло разыграли».
   
Он более не возвращался к чтению, но до самой ночи неподвижно лежал на кровати, наблюдая, как длинные тени простираются по комнате, медленно заливая все вокруг непроглядной синевой.
   
Ожидание как будто совсем не тяготило его, но на душе у него не было спокойно. Он подозревал, что гоняется за ветром, пустой иллюзией, в которой нет и не может быть правды, но уже не мог остановиться. Перед его глазами стояло радостное лицо Симы, в ушах звучал ее добрый звонкий смех. «Она боится забыть, как я выгляжу». Одной этой мысли было достаточно, чтобы заново пробудить его решимость. «Это единственное, что я могу сделать,- мрачно сказал он себе, сев на кровати.- Поражение ничего не изменит, ну а если я раздобуду Камень, то уж заставлю его вернуть Симе зрение».
   
Очень скоро академия погрузилась в тишину, а ее воспитанники – в сон, но Антону было не до отдыха. Ближе к двенадцати он забеспокоился, как бы кто-нибудь не пресек его намерение, и, кроме того, его тревожил вопрос, где ему лучше осуществить задуманное. Кое-какой план у него, конечно, имелся, но он не был уверен, что это правильный выбор. Впрочем, колебаться было уже слишком поздно. Он так разволновался, что время как будто прошмыгнуло мимо него и, когда он пришел в себя, настенные часы, озаряемые тусклым светом канделябра, показывали половину первого.
   
Антон взял в одну руку сверток со свечами, в другую – лепешки хлеба, прихваченные с ужина, и немедленно вышел из комнаты. На минуту его поразила непроглядная тьма, царившая в коридоре, но он тут же заключил, что благодаря этому его уж точно никто не заметит. Хотя странно было ожидать, что ему встретится кто-нибудь в столь неурочный час. Разве что еще один такой же безумный искатель приключений, как он сам.
   
И все-таки Антон был вынужден признать, что ночное путешествие вдоль спящих лабиринтов академии было вовсе не так приятно, как дневная прогулка по фруктовому саду.
   
Мертвая тишина сдавила ему голову, будто в тисках, и только что не выливалась из ушей. Хотя его глаза довольно быстро приспособились к темноте, он не чувствовал себя вполне уверенно и не видел ровным счетом ничего за три-пять метров впереди. Это было весьма гнетущее ощущение, но он не поддавался страху и по возможности бесшумно двигался в сторону центральной галереи, замеченной им еще с утра, надеясь, что там ему никто не помешает.

Галерея соответствовала книжным инструкциям, хотя и не в полной мере. Но искать более подходящее место он не желал, поскольку это заняло бы чересчур много времени. Отчаянная нетерпимость завладела Антоном настолько, что он позабыл про всякое благоразумие.
   
Впереди возник поворот, который он уже давно хотел увидеть, однако стоило ему обогнуть его, как он едва не вскрикнул от ужаса. У самого края стены, к его великому потрясению, стоял какой-то человек. Сердце Антона ухнуло в пятки.
   
- Не надо пугаться, дружище,- проговорил чей-то улыбающийся го-лос,- это всего лишь я.
   
Кирилл Воронов. Едва только поняв это, Антон выпалил в бешенстве:
   
- Чтоб ты провалился!
   
Сын ректора академии тихонько рассмеялся:
   
- Разве подобает так выражаться наследнику благородной семьи?
   
- Поверь, это я еще был мягок! – Антон едва переводил дух от пережитого испуга.- Выскочил, как черт из табакерки... Что ты здесь делаешь?!
   
- Тебя подкарауливаю, что же еще?
   
- Это еще зачем?
   
- Обыкновенное любопытство. Интересно узнать, к чему приведет тебя твой гнев.
   
В темноте его лица было почти не видно, и только слабый свет месяца, проникающий сквозь прорези зашторенных окон, отражался в его умных синих глазах. Антон не мог этого знать наверняка, но ему казалось, что Воронов от души веселится над его поведением.
   
- Я вовсе не собираюсь терпеть твое присутствие.
   
- Не беда, как-нибудь вытерпишь.
   
- Отправляйся в свою комнату, я вполне справлюсь и без твоего сопровождения.
   
- Очень может быть.
   
Антон тяжело вздохнул:
   
- Ты оставишь меня в покое?
   
Кирилл весело улыбался:
   
- Никак нет, мой суровый брат. Между прочим, известно ли тебе, что ты идешь не в том направлении?
   
- Почему это?
   
- В книгах ясно сказано, что помещение должно быть круглой или овальной формы, а центральная галерея, куда ты держишь путь, прямоугольная, как кирпич. Там у тебя ничего не выйдет.
   
Антон, признаться, и сам об этом думал, но надеялся, что дух Камня не сильно придирчив.
   
- И что ты предлагаешь?
   
- Ступай в главный холл, тот, что у дверей. Он и просторный, и круглый, все как надо.
   
Просторный золотистый зал с нелепыми ярко-зелеными часами на стене...
   
- Может, он и годится, но у двери наверняка стоит охрана или, во всяком случае, несколько часовых.
   
- Ты ошибаешься,- спокойно заверил его Кирилл,- часовые стоят там, где им и место – на воротах, а замок спит, как ему и подобает. Идем, Антошка, бояться нечего.
   
- Я не Антошка,- сердито пробурчал Антон, но все-таки, не мешкая, двинулся в обратном направлении.
   
В зловещем безмолвии они прошли мимо своих комнат, преодолели два или три необозримо длинных, утопающих во мраке коридора и, наконец, выбрались в главный холл. Ночью он выглядел совсем не так уютно, как днем. Высокие окна, покрытые замысловатыми узорами, мерцали в свете прибывающей луны жутким серебряным блеском, и этот блеск, словно тягучая сгущенка, медленно растекался по полу, сохраняя свою страшную яркость, но не озаряя ничего вокруг.

Зал, несомненно, был хорошо освещен, но, несмотря на это, оставался темным и холодным, как склеп. Антон никому бы в этом не сознался, но он был рад, что Кирилл пришел сюда вместе с ним. Ужасно было бы оказаться в таком месте безо всякой компании. 
   
Они вышли на середину комнаты и стали выкладывать на пол свечи и блюдца. Делать это приходилось, став на корточки, и Антон, стараясь быть как можно тише, негромко спросил:
   
- Ты ведь здесь уже не в первый раз, верно?
   
- Конечно. Я бывал тут десятки раз. И один, и с ребятами.
   
- Ну и как? Случалось что-нибудь?
   
- Никогда,- его это, похоже, нисколько не огорчало,- кто бы ни пытался, все было без толку.
   
- Тогда почему ты думаешь, что мне повезет больше?
   
Кирилл установил свечки на блюдцах и стал располагать их в круг на полу.
   
- Потому что у тебя настоящая нужда и просишь ты не для себя. Другие хотели получить сказочное богатство, сверх того, которое у них и так было, неземную красоту, прекрасных заморских коней, редкие драгоценные камни, иными словами, все то, в чем они, по сути, нисколько не нуждались. Ими владела алчность, любопытство и задор, вот они ничего и не добились. А тебя ведет любовь и самоотверженность, поэтому, я думаю, твой случай имеет шанс на успех, если, конечно, ты будешь вести себя правильным образом.
   
- Каким таким образом? – нахмурился Антон.
   
- Если я отвечу, что ты должен быть добрее и терпеливее, тебя ведь это не устроит, верно?
   
- Верно, именно так. Я собираюсь бороться за счастье своей сестры, а не шутить им.
   
- Вот поэтому я ничего больше не добавлю,- усмехнулся Кирилл, за-жигая свечи,- ты должен сам понять, что к чему, и извлечь собственные уроки.
   
Тут он встал и отошел в сторону, а Антон увидел на темном полу узкий круг, состоящий из двенадцати свечей, шести – зажженных и шести – не тронутых огнем. Да, именно так все и должно было быть. Как раз в эту минуту пробило час ночи. Они бы этого не заметили, если б не пятно серебристого света, удачно падавшее на громоздкие зеленые часы.
   
Антон вступил в круг и тихим, но твердым голосом провозгласил:
   
- Я здесь, стою перед тобой, в борьбе и надежде большой, молю, свою силу открой, покажись и узри мою боль. Если будет угодно, спаси, а если нет, то явись и лицо покажи, оно либо ранит, либо убьет, а может, Камень Счастья в глазах промелькнет. Он и спасет, а быть может, просто мелькнет, воля твоя и решать все тебе, тебе, кто есть Все, и кого нет на Земле.
   
Озвучивать вслух эту странную песнь было весьма неловко, особенно из-за того, что рядом стоял Кирилл и внимательно слушал, но как только нужные слова были произнесены, Антон позабыл про всякое смущение. Он стал напряженно оглядываться по сторонам, надеясь увидеть что-нибудь похожее на волшебный камень или хотя бы обнаружить какое-то необычное, выходящее за рамки естественного, явление, но нет, ничего не происходило, ничего не менялось: перед ним высился все тот же полуосвещенный зал, жуткий в своей прохладной темноте и совершенно неизменный.
   
Потоптавшись на месте еще какое-то время, Антон перестал мотать головой. Ничего не изменилось. И вряд ли изменится. Он дурак, который поверил в мираж. Осознание этого не столько ранило его, сколько рассмешило. Правда, это было горькое веселье, горькое, как серный поток.
   
Он оглянулся на Кирилла, чтобы проверить, смеется ли тот над ним, и увидел, что парень с каким-то странным выражением глядит куда-то вверх, на северную стену. Антон поглядел в том же направлении и вытаращил глаза, не в силах им поверить. Если он ждал чего-то сверхъестественного, то теперь его мечта, без сомнений, вполне осуществилась. И даже более того.
   
Громадные зеленые часы, так неприятно удивившие его при первом же взгляде на них, в эту минуту были охвачены густым белоснежным сиянием, которое сочетало в себе одновременно жар и холод, языки пламени и студеный туман. Сияя пронзительно, как солнце, оно стало плавно спускаться со стены, медленно, но неизбежно приближаясь к Антону.

От страха у парня волосы на затылке встали дыбом, и ему нестерпимо захотелось броситься наутек, но он помнил, что выходить за круг нельзя, если только он не хочет все испортить, и эта мысль подавила его смятение. «Я должен спасти Симу! И сделаю это, как бы трудно мне ни пришлось». Он на секунду оглянулся и с облегчением увидел Кирилла справа от себя. Все-таки какое счастье, что Воронов увязался за ним! С каждой минутой он убеждался в этом все больше и больше.
   
Тем временем сияющее облако остановилось прямо напротив него, сверкнуло ослепительно, точно звезда, вдруг очутившаяся здесь, в этом темном зале, и начало медленно сужаться, втягиваться и уменьшаться, пока не превратилось в маленького мальчика лет восьми или десяти, хрупкого, как стеклышко, задумчивого и покрытого белоснежным пламенем. Кожа мальчика, одежда, волосы – все сверкало белым огнем, словно он был изнутри наполнен солнечными лучами. И только глаза, большие и вдумчивые, полыхали ярким голубым свечением, что делало его еще таинственнее и непостижимее.
   
Сложив тонкие ручонки на груди, ребенок пристальным, далеко не детским взглядом уставился на Антона:
   
- Какое угощение ты мне принес?
   
Голос у сверкающего создания тоже был не детский: в нем чувствовалась какая-то не свойственная детям сила, и звучал он скорее грубовато, чем тонко, и мог принадлежать мужчине, равно как и женщине. Антон испытал ужасную неловкость, вынув из кармана слежавшиеся, наполовину раскрошенные лепешки. Он ясно понял, что это был не тот дар, который следовало преподнести существу, не сгорающему в пламени.
   
Мальчик принял лепешки, не сказав ни слова. Антон успел ощутить жар белого огня, когда соприкоснулся с его пальцами, но это длилось всего мгновенье, поэтому он не был уверен, обожгло его пламя или наоборот – немыслимый холод.
   
- Итак, чего ты хочешь, Антон Миронов? – задумчиво спросил мальчик, без особого удовольствия поедая лепешку.
   
Антона не удивило то, что он знал его имя, хотя, по сути, ни один из смертных не мог ему об этом сообщить.
   
- Я хочу вернуть зрение моей сестре,- переборов душевную сумятицу, ответил парень.- Вы можете это сделать?
   
Голубые глаза неотрывно смотрели на него:
   
- Конечно, могу. Еще бы.
   
Антон почувствовал, что начинает дрожать. Сердце его от волнения готово было разорваться. «Вот оно, Сима, не зря я приехал сюда!»
   
- Это мое желание,- в смятении пробормотал он,- раз уж я нашел вас, исполните его.
   
- Ты мне приказываешь? – рассеянно спросило таинственное созда-ние.- Я, конечно, могу тебе помочь, но это не является моей обязанностью. Я помогаю только тем, кому хочу, и кто заслуживает помощи. Ответь же мне: почему я должен помогать тебе?
   
Эти слова сбили Антона с толку.
   
- Как почему? – удивленно воскликнул он.- Потому что у вас есть власть спасти невинную девочку от вечной слепоты! Сделать ее счастливой!
   
- Если ты полагаешь, что твоя сестра – единственный в мире ослепший ребенок, то ты заблуждаешься. Таких детей много, и все они страдают в равной степени. Так почему же твоя сестра должна стать исключением?
   
- Да потому что я здесь, перед вами – живой легендой,- рассердив-шись, выпалил Антон,- а родственники других детей – нет!
   
- И ты считаешь, что это обязывает меня исполнять твою волю?
   
- А разве не в этом суть Камня Счастья?
   
- А кто, по-твоему, им владеет? – мальчик говорил безо всякого раз-дражения, однако доброты или мягкости в его голосе тоже не было.- Ты ведь не думаешь, что я и есть Камень?
   
- А кто же тогда? – прошипел Антон, ясно понимая, что все складывается совсем не так, как он ожидал.
   
- Тот, кто управляет им. Камень – это всего лишь дар, которым я наделяю тех, кто мне угоден.
   
Антон не ожидал этого. Разочарование обрушилось на него громадной волной.
   
- Я был уверен, что Камень исполняет желание всякого, кто раздобудет его! – выкрикнул он в гневе и отчаянии, уже не заботясь о том, что кто-то может его услышать.
   
- Ты не раздобыл его и вряд ли раздобудешь, продолжая предаваться отчаянию. Камень находится в моей власти, Антон Миронов, и обрести его ты сможешь, только заручившись моим одобрением.
   
От этих слов юношу обуяла прямо-таки звериная ярость:
   
- Какой смысл гнаться за твоим одобрением, если тебе плевать на страдания людей!? Кто ты вообще такой!?
   
- Я – тот, кто есть Все и тот, кого нет на Земле,- существо, по-видимому, нисколько не разгневалось на его грубые слова.- Я был бы не-справедлив к тебе, если бы исполнил твое желание, не дав тебе возможности вырасти.
   
- При чем тут мой возраст? – Антон был вне себя от горя и досады.- Забудьте обо мне! Помогите моей бедной сестренке! Она не заслужила такого испытания!
   
- Это не причина. Многим детям приходится страдать еще хуже, чем ей. Нет смысла использовать горе, как оружие, юноша, всегда есть тот, кто страдает больше твоего. Ты должен понять это и предложить мне нечто посильнее боли.
   
- Какой вздор! – Антон растерял не только страх, но и всякое понятие вежливости. Его уносило куда-то на красных волнах исступленной злобы, и он был не в силах сопротивляться.- У вас есть власть! Неужели так трудно помочь тому, кто ее не имеет?!
   
Сверкающий мальчик вдруг блеснул особенно ярко, и его заволокло пронзительным белым сиянием. Смотреть на него стало мучительно больно, но Антон все еще видел два кристально чистых голубых глаза и не смел оторваться от них.
   
- Ты можешь помочь себе сам,- раздался тихий голос из белоснежного облака, начавшего плавно отдаляться.- Ты недалек и слаб духом, но если постараешься, обретешь понимание, которое избавит тебя от печали. Я не могу лишить тебя такого шанса. Это было бы несправедливо,- скованный бессильной яростью, Антон хотел окликнуть его, что-то возразить, но не мог выдавить ни звука. Облако тем временем поднялось над его головой и стало медленно рассеиваться.- Мы еще встретимся, и тогда, я надеюсь, ты правильно ответишь на мой вопрос: почему я должен помогать тебе? Спасибо за лепешки.
   
В следующую секунду свет исчез, словно его и не было, и только разноцветные круги, мелькающие в глазах Антона, служили доказательством того, что еще совсем недавно здесь блистало хрустальное солнце. Круг из свечей по-прежнему был наполовину зажжен, только пламя на горящих языках стало белым, как снег, и перестало колебаться, словно его затянуло ледяной коркой.
   
На душе у него тоже было холодно и сыро, как в подземелье. За каких-то несколько минут он испытал величайший прилив надежды в своей жизни и не менее величайшее разочарование. Ему хотелось выть от бешенства, проклинать несносного мальчишку, рвать на себе волосы от отчаяния, но вместо этого он угрюмо сдвинул брови и стал собирать свечи и блюдца в кожаный сверток. Кирилл безмолвно помогал ему. Антон почти забыл о его присутствии, но теперь, убедившись, что он все еще рядом, испытал некоторое успокоение.
   
Вскоре они двинулись прочь из зала, путешествуя в уже знакомом непроглядном мраке. Антон, несомненно, был подавлен еще безнадежнее, чем когда только направлялся сюда, но, несмотря на это, его решимость была по-прежнему крепка.
   
- Ну? – негромко осведомился он, когда они уже приближалась к своему коридору.- Что ты обо всем этом думаешь?
   
Кирилл ответил не сразу. Ему, конечно, было что сказать, но для Антона, по всей видимости, его ответ не мог быть приятным.
   
- Я скажу тебе когда-нибудь в другой раз,- молвил он после длительной паузы.- Сейчас мои слова тебе вряд ли понравятся, а лгать я не стану.
   
- И на том спасибо.
   
- Не унывай,- Кирилл ободряюще хлопнул его по плечу,- на самом деле все не так плохо, как ты думаешь.
   
- Пока моя сестра слепнет, все хуже некуда,- с мрачным упорством возразил Антон, остановившись возле двери своей комнаты.- Не думай, что я сдался, Воронов. Это был только первый способ из пяти и, вероятно, самый бесполезный. Мальчишка обманул меня, вот что я думаю. Он, скорее всего, и не владеет Камнем, а его слова обращены только на то, чтобы поколебать мою уверенность. Кто он, по-твоему? Наверняка, не более чем ветхое привидение, умеющее ярко сверкать. Ему не сбить меня с толку. Теперь, по крайней мере, я знаю, что волшебство живо и намерен любой ценой достичь своей цели. Знай, Кирилл, я не проиграю этот бой. Я добьюсь своего, и моя сестра непременно станет видеть.
   
- Может, и так,- добродушно кивнул его спутник,- но твое направление снова ошибочно.
   
Антон только теперь обратил внимание, что Кирилл, как видно, нимало не удивился происшедшему и вел себя так, словно встречи с призраками для него были обыкновенным явлением. А ведь он говорил, что прежде никому не удавалось произвести из круга хоть какой-нибудь эффект... В более спокойное время Антон наверняка бы призадумался об этом, но не теперь, когда его сердце полыхало от гнева и свирепой решимости.
   
- Больше ни слова,- сухо сказал он,- я докажу тебе, кто из нас ошибается, а кто нет.
   
Ему показалось, что мудрые проницательные глаза Кирилла обратились на него с глубокой печалью, но в такой темноте он не был в этом уверен.
   
- Я буду рад, если ты восторжествуешь,- искренне заверил Воронов, на чем они и расстались.
   
В комнате Антон немедленно зажег светильник и, прежде чем лечь спать, долгое время изучал оставшиеся четыре способа пробуждения Камня. Если и был в его душе порыв отчаяния, склонявший его к отступлению, то он мгновенно задушил его исступленной деятельностью. Ему и в голову не приходило как следует поразмыслить над словами таинственного мальчика, который если и был привидением, то уж явно не простым, а быть может, и вовсе не имел отношения к слабосильным духам.
   
Антон не хотел задумываться. В сущности, от него требовалось всего две вещи: осмотреться вокруг и поглядеть вглубь себя, увидеть собственное лицо, собственную душу. Но он не мог этого сделать. Не потому что не хотел, а потому что боялся. Подсознательно, смутно и почти неуловимо, но боялся. Ведь то, что кажется наиболее простым, на деле бывает труднее самого сложного.
   
Гораздо легче ему было гнаться за предполагаемой материальностью, твердым и ясным фундаментом, чем открывать неведомые сокровища, зарытые внутри него самого. Ему было невдомек, что эти сокровища – единственный надежный источник счастья, который только может обрести человек. Он не знал этого и мчался за пустотой со всей своей яростью, потому что боялся открыть глаза и увидеть истину, простую и очевидную, как небо. Да, он был, пожалуй, еще более слеп, чем его маленькая сестра, которую он так горячо желал спасти. Но понять это ему предстояло позднее.

Глава 4

   На следующее утро Антон покорно отправился на занятия, решив сразу же по окончании последнего урока уделить серьезное внимание своему новому плану относительно Камня Счастья, разработанному за ночь. Он больше не хотел привлекать к себе негодующие взгляды, а потому делал вид, что усердно слушает преподавателей, а также вел конспект, но и в том, и в другом случае был занят исключительно собственными мыслями, а записывал то, что приходило ему на ум, когда писали другие, зачастую не имеющее к обсуждаемому вопросу никакого отношения. Он все еще был слишком сердит из-за того, что его прислали сюда, разлучив с сестрой, и не испытывал ни малейшего желания учиться.
   
Это было ниже его достоинства еще и потому, что наставники, обу-чавшие его дома, успели наделить его всеми теми знаниями, которые ему приходилось слышать здесь, в академии, и он полагал, что уже не может почерпнуть ничего нового, хотя, конечно, это было весьма надменно и неуважительно с его стороны.
   
Как бы то ни было, господин Ювеналий пришел в восторг, заметив, что он внимательно слушает его, и даже осмелился спросить, как подвигаются дела Антона в поисках Каменной Правды. На это Миронов равнодушно ответил, что подобные глупости его не волнуют. Само собой разумеется, ему не хотелось, чтобы все вокруг узнали о его повышенном интересе к давно утратившей силу, пустозвонной традиции. Во всяком случае, до тех пор, пока она не осуществит его желание.
   
Но, несмотря на всю его целеустремленность, некоторые обстоятель-ства были выше его возможностей. Не успел закончиться последний урок, как перед ним, будто выскочив из-под земли, предстала Маша. Широко улыбаясь, видимо, чтобы хоть как-то задобрить его, она торопливо заговорила:
   
- Я не сомневаюсь, Антошка, что у тебя есть свои планы на этот день, но, видишь ли, господин ректор велел мне записать тебя в Дом Путешественников и, боюсь, что ты никак не можешь отказаться.
   
- Какой еще Дом Путешественников? – угрюмо спросил «Антошка», чувствуя, что все его намерения безнадежно рушатся.
   
- В академии есть много всевозможных Домов, помогающих ученикам развивать свои способности,- принялась объяснять Маша.- Самый многочисленный – Дом Театра, там ставят любительские спектакли, костюмированные представления, разнообразные сценки по истории, организовывают школьные праздники и все прочее в таком же духе. Не менее популярен Дом Книголюбов, у них имеется собственный зал, где они целыми днями читают и обсуждают любимые книги. Есть еще Дом Сильных, предназначенный в основном для юношей, там занимаются стрельбой из лука, стрельбой из арбалета, борьбой на мечах и самыми разными физическими упражнениями. Дома Химии, Истории и Математики тоже имеют место быть, хотя они и не так интересны, как большинство других. А вот Дом путешественников основан всего три месяца назад близнецами Лукьяновыми, предложение которых ректор с удовольствием поддержал. Пока в нем состоят всего четыре человека, но теперь, по всей вероятности, станет пятеро.   
   
- И в чем суть этого Дома? – бес особого интереса спросил Антон, с угрюмой обреченностью глядя на Машу.
   
- В путешествиях, конечно, в чем же еще? Мы собираем вкусную еду, берем все необходимое и отправляемся в лес наблюдать за природой. Ты и представить себе не можешь, как это весело и интересно!
   
«Делать мне больше нечего» - с досадой подумал Антон, но вслух осведомился:
   
- А не могу ли я сам выбрать, чем мне заняться? Я бы скорее предпочел Дом Сильных...
   
- Увы, это невозможно,- с грустным видом ответила Маша,- господин ректор сказал, что в природе ты сейчас нуждаешься больше, чем в мечах и арбалетах.
   
- Можно подумать, ему есть до меня какое-то дело,- фыркнул Миро-нов.- Я отказываюсь.
   
- Хорошо. Но, в таком случае, я должна предупредить, что с этого дня господин Александр будет каждый вечер проводить с тобой нравоучительные беседы.
   
О нет. От одной мысли об этом ему стало дурно. Он понял, что лесные походы – вовсе не такая ужасная участь, как он себе возомнил. Чудаковатые умозаключения ректора все еще были свежи в его памяти, и он скорее остался бы в лесу навсегда, чем пожелал услышать их вновь.
   
- Выбора нет,- тяжело вздохнув, сказал он.- Кто хоть состоит в этом нелепом Доме?
   
- Артем и Рома Лукьяновы, я и Дельфин.
   
- Какой такой Дельфин?
   
- Ты его знаешь,- с улыбкой сказала Маша.- Дельфином могли про-звать только Кирилла Воронова.
   
- Что-то я не вижу особого сходства... Почему его так назвали?
   
- Потому что он веселый и добрый, как дельфин, и всегда готов всем помочь. Кроме того, он необыкновенно умен и успевает принимать участие в делах едва ли не каждого Дома. Господин Ювеналий, руководящий Книголюбами, однажды назвал его пожирателем знаний, и это, по правде говоря, еще мягко сказано.
   
Антон вспомнил слова Кирилла, высказанные в их первую встречу: «я достаточно умен, чтобы хотеть стать еще умнее». Должно быть, это были не пустые слова, но в тот момент он был слишком зол, чтобы подумать об этом.
   
- Возвращайся к себе, одевай теплую одежду и ступай в задний двор, Антошка,- мягким, но непреклонным голосом велела Маша.- Встретимся возле площадки фехтовальщиков, оттуда и выйдем в лес через калитку.
   
- Похоже, в этой академии меня в покое не оставят,- с сердитым видом заметил побежденный юноша.
   
- Похоже, что так,- улыбнулась Маша и отошла.
   
Как бы Антону это ни претило, он послушно вернулся в свою комнату, одел теплый камзол, сапоги и плащ и, вне себя от раздражения, вышел на улицу. Изначально он собирался посвятить этот день приготовлениям к новому приему добычи Камня Счастья, но его планы стремительно и жестоко разбили. Впрочем, могло быть и хуже, сказал он себе, вспомнив улыбающееся лицо ректора Александра.
   
Погода была ясная и безветренная, яркий солнечный свет бодрящими волнами устилал фасад академии и ее окрестности. Даже несмотря на легкий морозец, это был прекрасный день для октября, которому радовались все воспитанники, но Антон лишь мрачно поглядел на безоблачное небо, оскорбленный тем, что погода насмехается над его душевными муками.
   
Площадку фехтовальщиков он разыскал без труда, так как она находилась сразу же позади замка, а в настоящий момент, к тому же, была окружена толпой громко вопящих школьников. Еще издалека было понятно, что там происходит. В центре дощатой загородки сражались на деревянных мечах двое весьма способных парней. Оба были в крепких кожаных куртках, оснащенных металлическими пластинами на груди и локтях, и в высоких шлемах с длинными прорезями для глаз.
   
Приблизившись к краю ограждения, Антон лучше понял волнение наблюдателей. Один из противников, более плотный и кряжистый, удивил его быстротой и точностью наносимых ударов, совсем как будто не соответствовавших его крупному сложению, однако второй, стройный и подвижный, как гепард, попросту шокировал легкостью отскоков и безупречностью реакции.
   
Через минуту Антон убедился, что, несмотря на всю силу и прыткость кряжистого бойца, доминировал в сражении именно стройный, отражавший атаки с такой изумительной непринужденностью, что казалось, будто ничего легче на свете и быть не может. А в конце, когда им было велено прекратить битву, стройный выбросил меч вперед с внезапностью змеиного укуса, и обезоружил противника так легко и мастерски, что все вокруг восторженно заохали, поняв, что он мог бы сделать это уже очень давно, если бы только захотел.
   
- Так и знала, что он здесь,- со вздохом сказала Маша, остановившись подле Антона,- не успели уроки закончиться, а он уже тут как тут. Я, правда, не совсем понимаю, какой смысл драться с противником, который слабее тебя в десять раз?
   
- О ком это ты?
   
- Как это – о ком? – удивилась она.- О Дельфине, конечно. Ты что, не узнал его?
   
Это стало для Миронова неприятным сюрпризом. Он только теперь осознал, что блестящие сапфировые глаза, непрерывно мелькавшие в проеме шлема стройного фехтовальщика, и в самом деле принадлежали его сверхумному товарищу, Кириллу Воронову. Антон не почувствовал зависти к его необъятным способностям, однако был шокирован и даже немного испуган. Примерно такое же чувство его одолевало и в разговоре с ректором: это был непознаваемый страх, вызванный смутной мыслью, что перед тобой человек, явившийся из другого мира.
   
Теперь стало очевидно, что Кирилл не только необыкновенно умен, но еще и поразительно одарен физически. Но самым странным было то, что при всех своих талантах он нисколько не зазнавался и держал себя так, словно был таким же, как все прочие, и никто не смог бы попрекнуть его в чванливости или высокомерии. Это казалось Антону самой непостижимой чертой его характера, хотя, конечно, Кирилл был необыкновенным не только поэтому.
   
Когда он, переодевшись, явился к ним, дожидающимся у высокой изразцовой калитки, выходящей в лес, его лицо выразило искреннюю радость при виде Антона, и он с силой хлопнул его по плечу:
   
- Отрадно видеть твою физиономию, дружище! Славная погода, не правда ли?
   
- Ты неплохо дерешься,- мрачно молвил Антон, пожав ему руку.- Я бы сказал, весьма неплохо.
   
- О, так ты видел? – безмятежно улыбнулся Кирилл.- Ничего особен-ного в этом нет. Всякий дрался бы так, если б с раннего детства занимался с мечом по два часа в день. Ну да ладно, меня больше интересует местонахождение наших любимых близнецов, утверждавших, что сегодня их уж точно ждать не придется. Где они, Маша?
   
- Уже в лесу. Тёма еще вчера предупредил меня, чтобы мы сразу шли в лес к кроличьей норе, которую видели в прошлый поход. Ты ведь запомнил то место?
   
- Еще бы. Рома даже занес его в свою лесную карту, назвав «Кроличьей усадьбой». Раз они уже там, идемте. Кто знает, может, им удалось подкараулить кролика?
   
С этими словами он распахнул калитку, и они вышли за пределы академии. Пурпурный лес тут же окружил их со всех сторон, тихий, таинственный и великолепный, как магический купол. Солнечные лучи, с трудом пробивающиеся сквозь кроны деревьев, усыпали земной покров бесчисленными золотыми бликами, пронзительными, как хрустальные капли. Все вокруг утопало в этом колеблющемся свете, перемежавшемся с багровыми, золотыми и темно-зелеными красками. Слева, под навесом из пурпурной листвы, вилась каменная тропинка, ведущая вперед, в незримую глубь леса.
   
По этой-то тропинке они и начали свое путешествие. Антон только теперь заметил, что и у Дельфина, и у Маши был с собой довольно крупный наплечный мешок, основательно забитый чем-то, и он немного устыдился своей невежественности.
   
- Маша, давай я понесу твою сумку,- не без смущения предложил он.
   
- Спасибо, Антон,- сказала она с легкой улыбкой,- но мне нравится что-то нести, когда я в лесу. Это позволяет мне чувствовать себя настоящей путешественницей.
   
- Да, Маша у нас любительница постранствовать,- усмехнулся Ки-рилл,- это одно из ее самых излюбленных увлечений. Я ведь прав, Снежинка?
   
- Что есть, то есть, Дельфин,- признала она.- Среди этих древних дубов и вязов я всегда открываю в себе что-то новое. Поэтому мне и нравится бывать здесь.
   
- У вас что, у всех есть прозвища? – поинтересовался Антон.
   
- Конечно. Скоро и тебе придумаем. Как насчет Бурундука? – при этих словах Кирилл громко рассмеялся.- По-моему, очень подходит.
   
- Нет, он, скорее Медвежонок, чем Бурундук,- возразила Маша.- Какое тебе больше по вкусу, Антон?
   
- Никакое,- хмуро ответил тот, уже раскаявшись в воем вопросе.- Я предпочитаю, чтобы меня звали по имени.
   
- Не хотелось бы тебя огорчать, но от прозвища ты не сможешь отделаться, как бы ни пытался,- сказал Дельфин, широко улыбаясь.- Браться Лукьяновы непременно что-нибудь придумают и, наверняка, не самое доброе и лестное. Эти парнишки опасны, мой друг, фантазия у них остра, как наточенный кинжал, а проницательность развита до такой степени, что от них ничего нельзя скрыть. Многие в академии носят прозвища, придуманные ими, и далеко не всем они по душе, однако Рома и Тёма из тех людей, которые ничего не делают зря. Думаю, скоро ты сам в этом убедишься.
   
- И не удивляйся, что они младше нас на два года,- прибавила Снежинка,- вид у них, конечно, совсем детский, но это не мешает им быть муд-рыми, как древние старцы.
   
После всех этих предупреждений Антон волей-неволей почувствовал настороженность к таинственным близнецам и даже подготовился к борьбе с ними, но последовавшие далее события застигли его врасплох.
   
Около двадцати минут они шли, не сворачивая, по каменной тропинке, а затем оставили ее, двинувшись вглубь рощи по ветхому лесному пути. Теперь вместо твердых камней под ногами у них была рыхлая почва, сорняки, древесные корни, а в некоторых случаях – коварные, скрытые под бурой травой овраги. Лес обступил их так тесно, что им все время приходилось огибать толстые стволы деревьев, преодолевать колючие кустарники и заросшие мхом взгорья и, помимо всего прочего, внимательно следить за тем, чтобы не споткнуться об какой-нибудь злокозненный корешок, торчащий из земли в самом неожиданном месте.
   
Путь этот был чрезвычайно труден, даже несмотря на то, что они шли по краю леса, далеко от непролазной чащи. Антон мгновенно взмок и ощутил страшную усталость спустя каких-нибудь десять минут, однако скорее умер бы от изнеможения, чем признался в этом Кириллу. Вообще, надо сказать, он был в полном смятении от неутомимой энергичности своих спутников, немедленно ушедших далеко вперед, а ведь ему не приходилось тащить на себе объемный груз, который им, по-видимому, не причинял ни малейших неудобств.
   
Его силы и терпение были уже на исходе, когда впереди между злобными терниями, наконец, мелькнул просвет. Еще несколько исступленных усилий – и он вывалился на большую ярко-зеленую дубраву, испещренную пятнами солнечного света и ковром невысоких бледно-лиловых цветов. Эти цветы были повсюду, и желтый свет, падавший на них в отдельных местах, придавал им сочный кроваво-красный оттенок.
   
Красота и уникальность этого места были также неоспоримы, как само существование жизни. Несмотря на всю боль и гнев, что одолевали сердце Антона, какой-то момент он готов был отдаться во власть этой целительной силы, познать свет и восторг, коснувшиеся его души, вкусить радость и утешение, по которым так истосковался... но он помнил о Симе, о ее глазах, переставших видеть, и проклинал себя за одну только мысль о собственном счастье.

«Я не имею права радоваться, когда ей так тяжело,- думал он, усердно вытравляя из сердца мелькнувший было порыв счастья.- Я ни за что не предам ее».
   
Маша и Кирилл тем временем сбросили свои тюки у основания гро-мадного двуствольного дуба и принялись взмахивать руками, давая отдых затекшим спинам.
   
- Ты ведь говорила, что лишний груз не приносит тебе вреда,- сказал девушке Антон.
   
- Это правда. Нет ничего плохого в том, что я утомилась. Все путешественники устают, но это приятное чувство.
   
- Все-таки ты очень странная,- не удержавшись, заметил он.
   
Маша улыбнулась:
   
- С чем – с чем, а с этим я не могу поспорить.
   
- Да что ты так беспокоишься, Бурундук-Медвежонок? – спросил Кирилл задумчивым голосом.- Так как ты новенький, мы позволили тебе в первый поход идти налегке, но в будущем на такие уступки не надейся. К слову говоря, я прекрасно видел, как тяжко тебе было сегодня. Не торопи события и помни, что мы привычны к таким странствиям, а ты – нет. Нам бы вовсе не хотелось, чтобы ты испустил дух от перенапряжения и, к тому же, по нашей вине.
   
Антона не особенно удивили эти слова, но он все равно разозлился.
   
- Меня так просто не убить, рыба,- со злостью ответил он.
   
Кирилл насмешливо хмыкнул:
   
- Я рад это слышать, но ты допускаешь невежественную оплошность, называя меня рыбой. Дельфины – это млекопитающие, не способные жить без кислорода, тогда как рыбы воздуха не выносят. Понимаешь разницу?
   
- Хорошо. Теперь я буду звать тебя Млекопитающим,- Антон свирепо ухмыльнулся.- Отличная мысль!
   
Кирилл хотел было возразить, но тут Маша, выскочив откуда-то с краю рощи, прижала палец к губам и махнула рукой, велев им идти за ней. Ребята недоуменно переглянулись, однако выполнили то, о чем она просила.
   
Они шли совсем недолго, не более двух минут, по влажной траве сквозь густые листья папоротников и, наконец, очутились на маленькой уютной поляне возле огромного серого валуна, заросшего бурым мхом. Валун этот был так велик, что в два раза превосходил рост Антона, однако у его подножия имелись небольшие выемки, напоминавшие кресла, в которых можно было расположиться со всеми удобствами.
   
В настоящий момент одну из этих выемок занимали два русоволосых мальчика, похожих друг на друга, как две капли воды. У обоих были черные, как обсидианы, глаза и поразительно оживленные румяные лица.
   
Антон в первую секунду не понял, почему они застыли в абсолютной неподвижности, но вскоре увидел причину. На коленях у мальчишек, поводя длинными ушами, сидели два пухлых коричневых кролика. Два живых кролика. Зверьки, по-видимому, нисколько не боялись людей и с явным аппетитом поедали у них с рук кусочки морковки. Было видно, какую радость доставляло близнецам это беззаветное доверие. Оба счастливо улыбались, и глаза у них блестели так ярко, как будто они готовы были пустить слезу.
   
Это зрелище и в самом деле могло тронуть любого. Даже Антон – и тот слегка дрогнул при виде этой чарующей картины. Его охватил настоящий страх, что он может спугнуть кроликов, и потому он замер, как вкопанный, боясь вздохнуть. Маша и Кирилл, по-видимому, чувствовали то же самое, поскольку стояли рядом, не шевелясь, как восковые фигуры.
   
Но вот морковка кончилась, и грызуны, потыкавшись мягкими носами в опустевшие ладони, спрыгнули в траву и мгновенно ускакали прочь, быстрые и неуловимые, как молнии. Только тогда близнецы позволили себе изменить положение рук и встать с места.
   
- Все-таки вы это сделали,- покачал головой Кирилл.
   
- Не без труда,- сказал один из мальчишек, тот, у которого из-под плаща выглядывал белоснежный камзол – единственное отличие между ними.- Мы провели больше двух часов, дожидаясь, пока они осмелеют.
   
- Как вам удалось заманить их к себе? – потрясенно спросила Маша.
   
- Не так уж трудно,- ответил второй близнец, в темно-сером камзоле.- Мы проложили дорожку из морковок от их норы к валуну, а сами сидели неподвижно, как изваяния, чтобы они подумали, будто мы всего лишь часть камня, поросшая немного странным мхом.
   
- В ладонях у нас было столько морковки, сколько мы могли удержать, не рассыпая,- добавил другой.- Кролики, однако, не настолько глупы, как нам бы хотелось; они мгновенно сообразили, что мы вовсе не камешки, и потому долго не могли решиться, но, в конце концов, искушение пересилило страх.
   
- По правде говоря, ваш успех меня не особо удивляет,- сказал Ки-рилл.- Но я не понимаю, почему вы не схватили их? Тём, неужели не хоте-лось погладить толстячка?
   
Близнец в сером камзоле пожал плечами:
   
- Хотелось-то хотелось, но если бы я это сделал, они бы уже никогда не подошли к нам так близко. Это ведь дикие животные, не ручные.
   
- И, к тому же, пугливые до безобразия,- молвил, по всей вероятности, Рома Лукьянов, обладатель белоснежного камзола.- Видел бы ты, с какой опаской они подбирались к нам. Казалось, что ближе чем на три метра они никогда не сунутся, но, похоже, мы не напрасно два часа изображали мертвецов.
   
- Два часа? – переспросил Дельфин.- Вы уроки-то хоть посещали?
   
- Посещали,- невозмутимо ответил Рома и, слегка улыбнувшись, добавил,- правда, не все.
   
В этот момент его брат Артем обратил внимание на притихшего Антона:
   
- Что у тебя с глазами? – сухо осведомился он.
   
Этот вопрос показался Миронову странным, и он нахмурился:
   
- А что с ними?
   
- Они изливают боль, которой нет оправдания,- ответил мальчишка,- я вижу в них злобу, гнев и темную решимость. Такие глаза не способны видеть свет.
   
Антон не мог бы этого объяснить самому себе, но черные, как ночь, проницательные глаза Лукьянова пробудили в нем холодный ужас.
   
- Что ты хочешь сказать? – невольно отпрянув, воскликнул он.
   
- Только то, что сказал,- не отрывая от него пристального взгляда, сказал Артем.- Ты впервые узнал, что такое настоящая боль, и потому находишься в смятении. Твое сердце вопит о несправедливости, но ты заблуждаешься, полагая, что постигшее тебя горе лишает твою жизнь смысла. Как раз наоборот. Лишь страдая, человек познает истинную ценность радости.
   
Антон бы с удовольствием опроверг это заявление, но, к своему великому гневу, не находил достойных возражений.
   
- Ты же не хочешь понимать,- серьезно заметил близнец по имени Рома.- Ты предался отчаянию и отказываешься видеть, что злость и ненависть – это поражение, а радость – спасение. Злость только усугубляет дело, а радость способна все спасти. Но с этим трудно согласиться, потому что ненавидеть и упиваться отчаянием гораздо приятнее, чем сохранять бодрость духа во всех обстоятельствах, тем более в таких тяжелых. Твои чувства вполне объяснимы.
   
- Но ты падаешь, парень,- сказал Артем,- ты падаешь и неизвестно, оправишься ли, когда достигнешь дня пропасти, которую избрал. Между прочим, как тебя зовут?
   
- Антон Миронов,- ответ как будто вырвался против его воли.
   
- Нет,- качнул головой Тёма,- твое настоящее имя – Падающий, и теперь я только так и буду тебя называть.
   
- Падающий,- огорченно застонал Кирилл,- ну естественно! И почему мне первому не пришло это в голову?
   
- Потому что скорость твоей сообразительности уступает нашей,- усмехнулся Рома,- но зато, в отличие от нас, ты превосходный фехтовальщик.
   
Антона так разгневало полученное прозвище, что он едва не рычал от бешенства. Все злило его, все стояло поперек горла. С каким великим наслаждением он бы взмылил физиономии наглых близнецов! Но ему не хотелось выглядеть еще большим дураком, чем они уже его считали, а потому он сдерживался, молча изнывая от ярости.
   
В негодовании он отошел подальше от ребят, но Рома тут же догнал его:
   
- Мы ведь не просто так сюда пришли,- сказал он, протянув ему бумагу и простой карандаш.- Каждый поход Дома Путешественников обязан иметь хронику или, другими словами, краткое описание. Можешь увековечить здесь все, что видел сегодня: какая была погода, какой путь пришлось проделать, где остановились на перевал и все в таком же роде. Это не дневник, всего лишь план дня. Тут чем меньше слов, тем лучше.
   
- Ты вздумал командовать мной? – глянул на него исподлобья Антон.
   
Близнец устало вздохнул:
   
- Ты ожесточен, как и подобает Падающему. Все что-то делают, разве ты не видишь? Дельфин и Рома отправились за хворостом, Маша нанизывает куриное филе на деревянные палочки, я сейчас буду его жарить, поскольку у меня это получается лучше всего, а тебе, следовательно, остается только хроника. В нашем Доме никто никем не командует, это всего лишь разделение труда. Или, может, у тебя что-то болит, и ты не в состоянии писать? Тогда, конечно, другое дело.
   
Антон выхватил у него бумагу и карандаш, чувствуя раздражающий стыд:
   
- У меня вопрос: почему вы ведете себя так, словно вам двести лет, хотя на самом деле вы младше меня на два года?
   
Рома как-то странно улыбнулся:
   
- Есть причина,- и ушел, не прибавив больше ни слова.
   
Антон недовольно посмотрел ему вслед, с трудом преодолевая терзавший его гнев. Усевшись в углубление под валуном, он расположил бумагу у себя на колене и торопливо записал:
   
«25 октября. Погода ясная, в воздухе несильный морозец. Путь, который мы прошли, тянулся по каменной лесной тропе, затем сквозь густую чащу; остановились в дубраве, еще не тронутой холодом. Здесь же близнецы Лукьяновы приручили диких кроликов, евших морковку у них с рук».
   
Странно, чем дольше он писал, тем больнее становилось у него на душе. Какое-то непреклонное чувство истязало его ум, с каждой минутой становясь все сильнее.
   
В лесу было хорошо. Он не смог бы обмануть себя в этом. Ему нравилось ощущать на лице солнечное тепло, смотреть на величественные дубы, раскинувшие повсюду свои обширные кроны; нравилось наблюдать за непрерывно движущимися солнечными отсветами, весело бегающими по траве. Он упорно отказывался это признавать, но ему нравились и люди, окружавшие его. Добрая, ненавязчивая Маша, неутомимый Кирилл, так основательно изучивший его, и близнецы, которые хотя и приводили его в ярость, вызывали также непознаваемое восхищение.
   
Сегодня он, вероятно, был бы самым счастливым человеком на свете, если б его счастью не препятствовала мысль о потерявшей зрение младшей сестре. Радоваться – значит, предать Симу, так думал он, не в силах понять, какую безнадежную ошибку совершает.
   
Он тихо сидел с этой болью у подножия валуна, то и дело поглядывая на ребят, разводивших костер неподалеку. Огонь занялся моментально, и Рома поднес к пламени первый шампур с сырой курятиной. Ломтики были совсем крохотные, размером с кулачок младенца, а потому жарились в мановение ока. Спустя минуты две Антон учуял восхитительный запах, медленно ползущий по воздуху, и его рот наполнился слюной.

Он видел, как Рома складывает в небольшую кастрюльку поджарившиеся кусочки мяса, аппетитные до невозможности, и ему хотелось встать и присоединиться к процессу, но гордость и обида удерживали его на месте. Он не хотел поддаваться искушению и признавать себя побежденным.
   
Однако это были пустые амбиции. Вскоре Дельфин замахал ему, приглашая на пир. Антон едва поборол желание вскочить и со всех ног ринуться к вожделенному мясу; вместо этого он сделал вид, что подчиняется с огромной неохотой и только потому, что больше ему нечем заняться.
   
Возле костра было тепло, как в печке, и ребята избавились от плащей, чтобы не взмокнуть. Антон с недоумением глянул на белоснежный Ромин камзол, медленно темневший под натиском взрывающихся искр, но Лукьянова это, судя по всему, нисколько не волновало. Он сосредоточенно трудился над куриным филе и делал это так основательно и усердно, как будто ничего другого для него не существовало. Наблюдать за ним было поистине завораживающе.
   
Вокруг кострища они раскидали пять мягких пледов, и Антон невольно задался вопросом, кому из его спутников пришлось тащить тот, что предназначался ему. Он бы спросил, если б не боялся получить неприятный ответ. Хотя, пожалуй, в этом вопросе любой расклад был бы для него огорчающим.
   
Наконец, все приготовления были закончены, и они впятером уселись вокруг костра, с небывалым удовольствием предвкушая жаркое. Мясо было потрясающее, гораздо лучше, чем можно было надеяться. Рома приготовил его с умом, великолепно обжарив со всех сторон, так что ломтики были хрустящими и намасленными, как жареные орехи.
   
Антон чуть не дрожал от восторга, беря следующий кусок, однако, взяв его, остановился и неуверенно взглянул на Рому:
   
- Спасибо за труды, очень вкусно.
   
- Благодари также и Машу, именно она снабдила куренка солью и разными пряностями. Без этого вкус был бы куда менее славный.
   
- И тебе спасибо, Маш.
   
- Я рада, что вам понравилось,- довольно улыбнулась она.
   
- Еще бы не понравилось! – воскликнул Дельфин с набитым ртом.- Хотел бы я посмотреть на того, кому бы такая вкуснятина ни понравилась! Ха!
   
- А вообще,- заговорил Артем, отпив из меха сладкий персиковый лимонад,- недурно бы поблагодарить и того, кто позволил нам всем собраться здесь сегодня и порадовать свои желудки этой немыслимой вкуснятиной... которую, между прочим, тоже создал он.
   
- Ты о Боге? – спросил Антон.
   
- Да, о нем. Я считаю, что совместные молитвы не несут истинной души; один человек не способен отразить то, что чувствуют все остальные. Поэтому пусть каждый из нас молвит про себя слова благодарности за этот прекрасный обед и за все, что захочет. Первый голод ведь мы утолили.
   
Так они и сделали. Антон украдкой наблюдал, как Маша, едва заметно улыбаясь, неотрывно смотрит в костер, как Кирилл, закрыв глаза, с видимым пылом твердит что-то про себя, и как близнецы, хладнокровные и отрешенные, задумчиво рассматривают землю, будто бы видя там что-то еще, помимо естественной поверхности.
   
Сам он не знал толком, что сказать, и когда, наконец, придумал ис-кренние слова признательности, его обуяла внезапная досада. Бог ничего не сделал для Симы, не уберег ее от слепоты; а ведь она абсолютно невинный ребенок, никоим образом не заслуживший подобного наказания. «Ему плевать на людей. И на их благодарность тоже плевать. Она не нужна ему и, кроме того, он ее не заслужил. Не за что мне благодарить его! А то, что я живу на свете, так я не просил его об этом. Лучше бы мне вовсе не рождаться, чем видеть Симу ослепшей». Так он подумал и с презрением отверг возникшее было желание восхвалить Бога за вкусную еду. Какой смысл благодарить того, кому нет до тебя никакого дела?
   
В этот момент остальные закончили молиться, и он ощутил на себе пристальный взгляд Лукьянова Артема:
   
- Бог не равнодушный,- сказал близнец, словно прочитав его мысли.- Он любит людей и интересуется каждым из них. А что касается страданий, это не его вина. Ты ничего о нем не знаешь, а потому не имеешь права судить его. Бог дал нам все и даже более того, проклинать его щедрость все равно что оскорблять человека, исполнившего твою самую сокровенную мечту, если не хуже. Он ничего нам не должен, Падающий, ничего.
   
Антон хмуро смотрел на него, ясно понимая, что этот мальчишка еще более таинственен, чем ему показалось вначале. Враждебная пауза, установившаяся между ними, как будто накалила и без того жаркий воздух вокруг костра, но Дельфин с легкостью прервал ее:
   
- Между прочим, кто-нибудь знает, как далеко отсюда до Ясных Глаз?
   
- Четыре-пять километров, не больше,- ответил Рома, вновь приступая к еде,- но путь лежит в гору, сквозь бурьян и колючие кустарники.
   
- Я никогда там не была,- сказала Маша,- а говорят, это одно из самых красивых мест в королевстве.
   
- Там и вправду необыкновенно красиво,- тихо промолвил Артем.- Мы побывали там однажды, лет пять назад, когда только приехали сюда. Озеро круглое, точно вырезанное по трафарету, и ясное настолько, что, находясь на берегу, можно увидеть дно далеко впереди. Вода кристально чистая, бледно-зеленого цвета; когда на нее падает солнце, она сверкает, как огромный изумруд. А когда ветра нет, и водная гладь неподвижно застывает, сходство с драгоценным камнем лишь усиливается.
   
- А озеро большое? – преодолев неловкость, спросил Антон.
   
- Достаточно большое. По крайней мере, в нем свободно могли бы уместиться двадцать взрослых синих китов, не сталкиваясь при этом друг с другом и плавая без каких-либо стеснений.
   
- А сколько времени туда добираться из академии? – продолжал до-прашивать Миронов.
   
Артем призадумался, и ему на помощь явился Рома, знавший, по-видимому, все об этих местностях.
   
- Два-три часа, может, чуть больше, так как идти придется в гору. А в чем твой интерес? Решил попытать там удачи с Камнем Счастья?
   
Отпираться не имело смысла:
   
- Да, хочу попробовать. Один из способов пробуждения Камня предполагает наличие естественного водоема.
   
- А необходимые слова нужно произносить ровно в час ночи,- усмехнулся Кирилл.- Вижу, ничто тебя не пугает, даже зловещий ночной лес.
   
- Это не единственное условие,- возразил тот.- Осуществить замысел возможно только в полнолуние, и свет полной луны непременно должен падать на воду.
   
- Об этом способе знают все,- сказала Маша с явным удивлением,- но никто никогда даже не рассчитывал привести его в исполнение. Слишком уж много препятствий. Выбраться вечером из замка еще не так сложно, но путешествовать в кромешной тьме по лесу – вот что всех ужасает. Королевский лес, конечно, безопасен, тут не водится ни волков, ни кабанов, ни медведей, но даже при всем этом ночью сюда лучше не забираться. И потом, есть и другое препятствие: неверная, полная губительных ям и оврагов, земляная поверхность. Сегодня ты сам мог увидеть, как тяжело здесь передвигаться, а ведь чем глубже в лес, тем опаснее. Я бы не хотела, чтоб кто-то из нас переломал себе ноги или того хуже – спину.
   
- Я знаю, что меня ждет,- угрюмо сказал Антон,- но я сделаю это в любом случае. Мне только нужно, чтобы вы объяснили, как добраться до озера, не потеряв дороги.
   
Близнецы как-то странно посмотрели на него, как будто его черная решимость позабавила их, однако он не был в этом хорошенько уверен.
   
- Полнолуние наступит через две недели,- с суховатой улыбкой сообщил Рома,- но ты не сможешь самостоятельно отыскать озеро, как бы мы не объясняли тебе путь. Тропинка, что ведет туда, извивается, как курчавый волос, а в некоторых местах и вовсе пропадает. Найти озеро в одиночку может только тот, кто уже бывал там когда-то, но никак иначе. Ты большой глупец, Падающий, раз думаешь, что чем мучительнее путь, тем выше результат, но сердце у тебя раненое, поэтому, так и быть, мы с Тёмой проводим тебя до Ясных Глаз. Проводим, чтобы ты в очередной раз убедился в собственной глупости.
   
Хотя его слова звучали не слишком-то тепло и доброжелательно, Антон был ему несказанно признателен.
   
- Я с вами, братцы,- объявил Дельфин,- мне тоже интересно, чем все это закончится, тем более что я, как вы сами понимаете, не в силах пропу-стить столь незаурядное приключение.
   
- Я тогда тоже иду,- сказала Маша, с тревогой поглядывая на их лица,- вдруг пригожусь чем-нибудь?
   
- Нет, Мария,- непоколебимым тоном возразил Антон,- ты останешься в академии. Девице из благородной семьи не место в лесной чащобе; ты только перепугаешься до смерти и будешь вздрагивать при каждом шорохе, коих в лесу, наверняка, неисчислимое множество.
   
- Он верно говорит,- поддержал его Рома,- тебе лучше остаться, Снежинка.
   
- Но я так хотела увидеть озеро,- огорчилась девушка.
   
- Ты увидишь кое-что получше,- заверил ее Артем, улыбнувшись с не присущей ему мягкостью.- Настанет день, и мы все отправимся на восток, к Паутинке. Если о Ясных Глазах говорят, что это одно из самых красивых мест в королевстве, то Паутинку считают самым прекрасным явлением в мире.
   
- Но это еще дальше, чем Ясные Глаза,- молвил Рома.- Двенадцать-тринадцать километров пешего пути, а может, и того больше.
   
- Это так,- признал Тёма, по-прежнему добродушно улыбаясь,- идти придется долго, весь день, а то и полночи, но, будьте уверены, когда мы достигнем цели, пройденный путь покажется нам чересчур коротким в сравнении с той красотой, что предстанет нашим взорам.
   
- Что такое Паутинка? – осведомился Антон.
   
- Река на востоке от академии,- сказал Кирилл, вороша палкой багровеющую золу,- или, вернее сказать, множество узких ручьев, составляющих одну целую реку. Если посмотреть на нее с высокого холма, можно подумать, что это огромная бирюзовая паутина, растянувшаяся на много километров во все стороны. В конце концов, вода, естественно, сливается в общий поток и впадает в море, но там, где ее дробят растущие из воды клочья земли, прямоугольные и треугольные как на подбор, река являет собой поистине необыкновенное зрелище – голубую, как небеса, искрящуюся паучью сеть.
   
- Мы непременно побываем там,- Рома вдруг очень пристально взглянул на Антона,- и, по всей видимости, гораздо раньше, чем предлагаем.
   
Эти слова, наверняка, показались бы Антону подозрительными, если б он не был так увлечен в эту минуту своим новым замыслом. Его смятенная душа вновь исполнилась надеждой спасти Симу, потому что, как и сказал Рома, он был убежден, что только тяжкие усилия могут привести его к победе – ошибка, которой он держался с завидным упорством. Он все еще был слеп, все еще не желал открывать глаза. Не хотел понимать, что счастье не снаружи, а в душе; сила не в каких-то сверхъестественных обстоятельствах, а в нем самом.
   
Антон пока еще был не в силах принять, что лишь успокоив свое сердце, исполнившись радостью, смирением и благодарностью, любовью к жизни, он обретет могущество все изменить. Не события создают человека, а человек события. Своим ожесточенным душевным состоянием он только усугублял ситуацию, тогда как любовь и благодарность могли бы все исправить. Но не только это ему предстояло осознать.
   
Главным открытием, совсем, казалось бы, простым, должно было стать понимание того, что истинное счастье возможно обрести только с Богом, создателем жизни. Люди, не верящие в Бога, все равно что дети, отвергающие существование собственных родителей. Только приближаясь к Богу, узнавая его, возможно стать по-настоящему счастливым. Всякий слабый человек высокомерно воскликнет, что Бога нет, ведь становиться его другом нелегко, но лишь становясь, возможно познать подлинную радость. Радость, которую не даст ничто другое. Бесконечный мир в сердце, свободу от всех душевных тягот и благословения, благословения, создающие необходимые события.
   
Знать, что Бог рядом, смотрит на тебя с доброй улыбкой и готов протянуть руку, если ты вдруг споткнешься... большего счастья и вообразить нельзя. Но прочувствовать это дано не каждому, а только тем, кто познает необходимую меру боли, сомнений и одиночества, сохранив при этом любовь к жизни. Непростое испытание, но такова цена подлинного счастья. Достигнуть его может всякий, кто по-настоящему захочет.
   
Без провалов нет успеха, а если и есть, цена его ничтожна. Только боль ведет к истинной силе, равно как болезненные сомнения ведут к Богу, истинному свету. Дни уныния неизбежны и будут всегда, но с Ним их претерпевать гораздо легче, чем без него. Да, гораздо легче, ведь Он никогда не оставляет тех, кто его любит. Таким образом, связь между Богом и человеком должна быть крепкой, как стальной канат, крепкой, как алмазный пояс, и даже крепче. Нельзя терять нить. Никогда нельзя терять нить.   
   
Антон, понятно, не задумывался обо всех этих вещах, ему даже в голову не приходили подобные мысли. Как, впрочем, и многим другим. Возвращаясь из леса в школу, он был чрезвычайно доволен собой и минувшим днем. Ведь у него появилась новая надежда достигнуть цели, пускай такая же маловероятная, как и все остальные. Да, он был чрезвычайно доволен собой, и ему уже не казалось, что этот поход был напрасным. Он с твердой решимостью смотрел вперед, не сдающийся, стойкий и отчаянный, с неугасимым упорством шагающий к своему стремлению.
   
Но все это было бессмысленно. Потому что в его сердце жили злоба и обида, изначально обрекавшие его путь на погибель. Злоба и обида – вот что мешало ему, вот что превращало все его усилия в ничто, вот что было главным препятствием. Так же, как безумная нетерпимость и страх перед будущим. Но он еще не понимал этого. Он еще был не готов.   

Глава 5

   Вероятно, это происходило из его убежденности в том, что успех требует особо замысловатых усилий, исключающих какую бы то ни было простоту, но все внимание Антона сосредоточилось на грядущем лесном путешествии, которое, как он полагал, уж несомненно приведет его к победе.

По какой-то необъяснимой причине он был уверен, что чем больше приложит внешних стараний, тем меньшее значение будет иметь его внутренняя картина. В этом он походил на ребенка, обмочившего простынь, но изо всех сил пытающегося это скрыть. Гнев слишком прочно въелся в его кровь, чтобы он мог смиренно изменить в себе хоть что-нибудь; намного удобнее ему было предпринимать наружные действия, чем трудиться над самим собой.
   
В конце концов, идея с озером так захватила его, что оставшиеся способы получения Камня Счастья стали представляться ему совершенно бесполезными. Никто не смог бы этого объяснить, но каким-то смутным образом Антон чувствовал, что озеро – его единственный шанс. Если замысел провалится, ничто ему уже не поможет. Хотя он, конечно, заставлял себя верить, что добьется успеха. «Я все сделаю правильно. Озеро, полнолуние, час ночи – ошибкам не бывать».
   
Однако, как бы он ни полагался на этот завершительный план, в его намерениях было сделать все возможное. Три способа, что еще оставались неосуществленными, были, по его мнению, таким же бессмысленными и нелепыми, как и тот первый, ставший для него великим разочарованием в жизни. Но проигнорировать их было бы не только неразумно, но и весьма самонадеянно, хотя, по правде сказать, о самонадеянности он совсем не думал.
   
Впрочем, несмотря на все его неистовое упорство, его всюду встречало поражение. Книжные указания требовали, чтобы он, став в полузажженный круг из свечей, нашел сто причин для благодарности и громко, с чувством, высказал их вслух. Ему не удалось отыскать и восьми причин. Он страшно рассердился и, когда на следующее утро Маша приветливо улыбнулась ему при встрече, он ответил ей таким угрюмым злым взглядом, что девушка невольно отпрянула. Но он быстро успокоился, заверив себя в том, что на Ясных Глазах ему, без сомнений, повезет куда больше, а эти глупые мантры – всего лишь оскорбительное недоразумение. Подумав так, он немедленно извинился перед Машей и был искренне рад, когда она великодушно простила его.
   
Второе испытание было как будто немного легче, но и тут ему чего-то не хватило. Также находясь в половинчатом круге (это условие сопутствовало всем методам пробуждения Камня), он должен был вспомнить тридцать промахов, когда-либо совершенных в жизни, тридцать незначительных оплошностей, могущих навести его на мысль, что он вовсе не так велик, как ему казалось.

Неудачно высказанная фраза, неправильное чувство, испытанное в тот или иной момент жизни, злая мысль, лишенная оправдания – это могло быть все что угодно, все, чем он не мог бы гордиться. Подобный список дал бы ему возможность подавить свирепую гордыню, медленно иссушавшую его жизненные силы, и успокоить измученное сердце, с каждым днем становившееся все более ожесточенным.
   
Но он не справился. Уже на четвертом счету его встретил тупик. Ан-тон был слишком зол и высокомерен, чтобы признать свое несовершенство. Он вспомнил лишь давние случаи из детства, когда проявлял себя не самым храбрым образом, но даже не подумал о тех бесчисленных моментах несправедливой грубости, которых за его пребывание в академии графа Мирослава можно было насчитать куда больше тридцати. Ему и в голову не пришло подумать об этом, так он был сердит и напыщен в своих обидах и горестях.
   
А ведь подобное бунтарство было совсем не в его характере. До того, как Симу постигло несчастье, он был веселым жизнерадостным парнем, улыбчивым и по-настоящему добрым, лишенным всякого зазнайства, но теперь в него будто сама тьма вселилась. Поистине, боль ведет к двум исходам: либо к душевному могуществу, либо к душевному ничтожеству. Пока что, к сожалению, в нем скорее преобладало второе.   
   
На этот раз ему было труднее внушить себе мысль, что советы, изложенные в книгах, абсолютно бесполезны. Может статься, он и поверил бы в это, если б не знакомство с сияющим белоснежным мальчишкой, раз и навсегда убедившее его в том, что чудеса на самом деле существуют.

Его постоянно одолевала мысль, что неплохо бы попытаться еще раз, повспоминать усерднее, но нет – ему не хотелось ни благодарить, ни вспоминать прошлые ошибки: и то и другое угнетало его в равной степени. Благодарить он бы стал только за исцеление Симы, а каяться в своих недостатках и вовсе не видел смысла. Таким образом, он проиграл оба испытания, даже не заметив той колоссальной пользы, которую они могли бы ему принести.
   
- Едва ли у тебя что-то выйдет,- тихо произнес Артем, в кромешной тьме поднимаясь рядом с ним по лестнице. Антон знал, что это не Рома, только благодаря разноцветным плащам, отличавшим близнецов друг от друга – у Ромы – темный, у Артема – светлый. Стояла поздняя ночь, все воспитанники давно крепко спали, за исключением пятерых представителей Дома Путешественников.
   
Для выполнения последнего из трех оставшихся приемов пробуждения Камня Счастья Антону требовалось открытое небо, полное звезд, и Кирилл пообещал ему достать ключ от маленькой мансарды, ведущей на школьную крышу. И теперь близнецы вместе с Машей вели его к этой самой мансарде, в то время как Дельфин, по их расчетам, уже должен был быть там, возле открытого люка.
   
Спящая академия, как и прежде, не особенно радовала Антона; ему становилось не по себе от непроглядной темноты, царящей повсюду, однако его спутники, по-видимому, нисколько не боялись. Даже Маша – и та не подавала ни малейших признаков страха, очевидно, весьма довольная тем, что ее приняли в столь незаурядное приключение. Все они были тепло одеты, чтобы не замерзнуть наверху, под открытым небом. Горностаевый плащ Маши создавал приятный легкий шелест, благодаря которому тишина, властвующая над академией, не казалась такой удручающей.
   
- Не надейся на успех,- продолжал Тёма, шагая справа от него,- если ты не справился с предыдущими заданиями, то с этим и подавно не спра-вишься. Оно гораздо труднее.
   
- Ничего подобного,- решительно возразил Антон,- там всего и нужно, что насчитать тысячу звезд на небе. По-твоему, это так трудно?
   
- Намного труднее, чем ты думаешь. Только по-настоящему терпеливый человек способен на это.
   
- Я смогу, уж ты мне поверь.
   
- Если посчитаешь одну звезду дважды, все твои усилия окажутся напрасными.
   
- Не посчитаю. Рома, сколько уже времени?
   
- Без десяти час,- ответил второй близнец, имевший наручные часы,- как раз успеваем. 
   
Они вышли в коридор четвертого этажа, освещенный слабым звезд-ным мерцанием, идущим из высоких окон, и сразу свернули в крохотную каморку с винтовой лестницей, узкой настолько, что им пришлось подниматься гуськом.
   
- Почему именно час ночи? – спросил вдруг Антон.- Разве не полночь – время волшебства?
   
- Полночь – время тьмы,- сухо сказал Артем,- а тот, с кем мы имеем дело, владыка света.
   
- А меня вот всегда интересовало,- шепнула Маша, поднимаясь впереди Антона,- зачем нужен круг из половины зажженных свечей, а половины – нет?
   
- Кто знает,- ответил сзади Рома.- Может, для создания особой атмо-сферы, а может, чтобы сохранялось чувство свободы. Если бы все свечи горели, это было бы что-то вроде тюремной камеры, а так, нет ощущения скованности. Тот, к кому мы обращаемся, хочет заверить нас, что мы свободны в своем выборе. Он не берет нас в плен и ни к чему не принуждает.
   
- Ты сам до этого додумался? – фыркнул Антон.
   
- Не совсем,- с улыбкой в голосе ответил мальчишка.
   
И тут они увидели Дельфина. Парень стоял на самом верху лесенки, и у него над головой виднелся широкий квадратный провал темно-синего неба, испещренный россыпями бесчисленных звезд.
   
- Наконец-то явились,- покачал головой Кирилл,- я уж думал, Падающий по дороге ни с того ни с сего передумал.
   
- С чего бы это?
   
Маша очутилась наверху первой, следом взобрался Артем, потом Антон, Рома и под конец Кирилл. Наверху было пустынно, темный каменный пол в некоторых местах поблескивал от прошедшего утром дождя. Однако этот блеск никогда бы не сравнился с захватывающим дух великолепием звездного сияния.
   
Небо было просто иссечено мерцающими крапинками, Антон впервые видел созвездие Большой Медведицы таким ясным и отчетливым. Некоторые звезды постоянно мигали, будто напоминая о чем-то, другие, более крупные, неподвижно смотрели вниз ярким ослепительно голубым глазом. В области горизонта скопления ночных светил были так густы, что походили на целостный узор, части которого неотделимы друг от друга; а высоко в небе расстояние между ними увеличивалось, создавая огромное вселенское поле, устрашающее своей молчаливой бесконечностью.
   
Антон, по правде говоря, совсем не представлял себе, каким образом пересчитает столько звезд, ни разу не сбившись и не перепутав одну с другой. Конечно, их было много больше тысячи, неизмеримо больше, но он вдруг понял, что именно это эфемерное количество и затруднит его задачу.

Блестящие вкрапления покрывали небо слишком тесно, и глаза, неотрывно смотревшие на них, постепенно слабели, подергивались мутной дымкой, тогда как мозг точно плавился и застывал в некоем вяжущем оцепенении. Дело, что ему предстояло, было вовсе не таким легким, как он полагал еще минуту назад. На небе слишком ярко, а звездные искры слишком крошечные. Это все равно что считать капли свирепого ливня. «Я и до ста-то вряд ли доберусь».
   
Он хмуро покосился на Артема. Близнец был прав, как всегда, в его словах звучала одна только правда, ни тени злого умысла; он просто сказал все, как есть. «Почему я всегда так глупо ошибаюсь?»
   
И все-таки он должен был попытаться. Иначе не было бы смысла ни в этой бессонной ночи, ни в обещании, данном самому себе – постараться изо всех сил.
   
Без особой охоты установив круг, он встал в него и устремил глаза в небо. Ребята стояли тут же, поблизости, глядя на небо вместе с ним. Холод царапал щеки, будто металлической мочалкой, и тонюсенькими ледяными иголками въедался в глаза. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь... Маленькая слезинка собралась у края его напряженного до боли правого глаза и медленно поползла по щеке, колючая, как шип. Нестерпимо хотелось моргнуть, но он боялся, что это собьет его с толку.
   
Впрочем, долго сдерживаться ему бы все равно не удалось – это было невозможно. Стиснув зубы, он моргнул и тут же позабыл, какая звезда была последней. Белые искры немедленно спутались пред его взором, смешались, как орехи в мешке, он даже не помнил точно, на каком счету остановился. Тридцать пять или тридцать девять? Он не знал наверняка. В его сердце по-прежнему властвовала решимость, но теперь в нем также было место и стремительно растущему отчаянию. Это пустая трата времени. Он не справится. Ему чего-то не хватает.
   
«Только по-настоящему терпеливый человек способен на это».
   
Антон, тем не менее, не желал сдаваться. Обратив взгляд на другую сторону небосклона, он возобновил счет с тридцати пяти. Какое-то время сосредоточенность не подводила его, но внезапно левый глаз ужасно помутнел, и он, не в силах сопротивляться, торопливо замотал головой, отгоняя наваждение. Придя, наконец, в норму, он понял, что больше не может так напрягать глаза, если только не жаждет ослепнуть. Ему стоило немалого труда заставить себя успокоиться, перестать лезть вон из кожи и расслабленно, без всякой враждебности, поглядеть на небо.
   
Как только счет достиг восьмидесяти шести, в его уме пронеслась губительная мысль о том, что считать до тысячи будет просто дьявольски изнурительно! Стоило ему об этом подумать, как звездочка, на которой он остановился, вдруг странно качнулась перед его взором, сменившись другой, потом еще одной, потом еще двумя-тремя, и, в конце концов, он совершенно перестал понимать, куда, собственно, таращится и что ему нужно от этого зловредного неба. Его мысли перепутались в голове, как шахматные фигурки, разбросанные ребенком по полу. Все смешалось и потеряло всякий смысл.
   
Затем он таки вспомнил о своей цели и дерзнул попытаться еще раз. И еще раз. И еще, и еще, и еще. И еще двадцать пять раз. Нет, ему не дано было это превозмочь. Он сбивался уже каждые три звездочки и отнюдь не был уверен, что не посчитал какую-нибудь из них дважды. В конце концов, с грехом пополам добравшись до двухсот, он признал поражение. Вернее, это сделала за него его нетерпимость.
   
Чуть не дрожа от ярости, окатившей его внезапной раскаленной вол-ной, Антон свирепо отшвырнул одну из зажженных свечей прочь, разломав ее на три шипящих обломка, а блюдце, что ее держало, разбив вдребезги. Он был так зол, что весь взмок от избытка чувств.
   
- Невозможно! – ему никогда еще не было так больно.- Это невозможно!
   
- Возможно,- спокойно возразил Артем,- но не для каждого.
   
- Я сделал все, что мог! Но мне не удалось даже глаза приспособить! Я старался, но все тщетно!
   
- И будет тщетно, пока твое сердце озлоблено и отравлено гневом. Гнев полезен только в рукопашном бою и то не всегда, а в жизни ему и вовсе нет места. Гнев лишает сил и здравого ума, способности любить и радоваться; гнев уничтожает все хорошее, что есть в твоей душе, делает тебя пустым и несчастным. Ты ничего не добьешься, пока не осознаешь это.
   
Антон уставился на него в полном бешенстве:
   
- Никому не под силу считать звезды невооруженным глазом! Есть астрономы, есть астрологи, но нет и быть не может звездосчетов!
   
- Ошибаешься,- сказал Рома, задумчиво и безмятежно глядя на небо,- я, например, уже досчитал до пятьсот пятидесяти.
   
- Ты врешь!
   
Близнец, нимало не смутившись, пожал плечами:
   
- Ты не обязан мне верить, Падающий, однако я сказал правду.
   
Антон тяжело вздохнул и постарался взять себя в руки:
   
- Я все равно не сдамся. Через два дня полнолуние, и тогда-то у меня уж точно все получится.
   
- А если нет? – спросил Кирилл.- Что тогда?
   
Миронову отчаянно захотелось ему врезать:
   
- Мог бы этого и не говорить. Все получится. Я все сделаю верно, все будет, как надо.
   
- Пора бы уже понять, что успех какого-либо начинания зависит не только от правильности совершаемых действий, но и от состояния души. Ты еще не готов к успеху, ты слишком слаб и глуп,- эти слова, к его великому изумлению и негодованию, принадлежали Маше.- Упорство – это сила, безусловно, но, к сожалению, в некоторых случаях оно лишь вредит и причиняет боль. Иногда оно бесполезно. Иногда лучше успокоиться и отступить,- ее добрые серьезные глаза почему-то устыдили Антона. Он вдруг понял, что она знает, о чем говорит, пускай он и не согласен с ней.
   
- Тоже мне – друзья,- ему все-таки не хотелось поддаваться их влия-нию.- Разве вы не должны понимать меня и поддерживать во всем, что бы я ни делал?
   
- В том-то и дело,- вздохнула Маша,- мы – твои друзья, и мы видим, что ты падаешь. А нам бы не хотелось этого допустить.
   
- Ты упадешь, если не остановишься,- сказал Артем, твердо глядя ему в лицо.- И твое падение будет крайне мучительным, хоть ты и не переломаешь костей.
   
- Что же, вы предлагаете мне сдаться?
   
- На какое-то время – да,- ответил Рома, не отрываясь от созерцания ночных светил.- Упорство должно сопровождаться спокойствием, тогда оно непобедимо и способно претворить в жизнь любое стремление. Но упорство, двигающей силой которого является ненависть, гнев, зависть или отчаяние – сила разрушительная, неумолимо ведущая к гибели. Ты должен остановиться, Падающий,- его сверкающие сверхъестественной мудростью глаза обратились на Антона,- падать будет очень больно. Остановись.
   
Миронов молчал, наверное, минуты три, прежде чем, с силой тряхнув головой, сурово произнес:
   
- Я не сдамся. Я сделаю все, что в моих силах. И даже если вы правы, и у меня действительно ничего не выйдет – хотя я уверен, что выйдет! – я готов принять эту боль. Я все вынесу ради Симы.
   
- У тебя бы давно все получилось, не будь ты так агрессивно настро-ен,- сказал Дельфин, дружески хлопнув его по плечу.- Боюсь, ты переоцениваешь свои силы.
   
- Да, переоцениваешь,- сказала Маша, стоя в каком-нибудь полуметре от низенькой балюстрады.- Ты не знаешь, что такое настоящая боль и отчаяние. Но, как видно, скоро это печальное знание откроется тебе. Все-таки жаль, что ты так упрям, Антошка. Ты мог бы избежать падения, но не избежишь. Каждый волен самостоятельно делать свой выбор. Ты свой сделал. Это твоя воля. И все-таки жаль, очень жаль.
   
Он никогда еще не видел ее такой грустной и одновременно сильной. Признаться, у него были кое-какие разумения относительно того, о чем она жалеет, и от чего пытается предостеречь его, но, к сожалению, череда событий уже необратимо затянула его в свое гиблое нутро, и ему не оставалось ничего другого, кроме как двигаться к неминуемой развязке, следуя великому уроку, который преподнесла ему жизнь. Уроку, который либо уничтожит его, либо сделает бесконечно сильным, таким же, как его невозмутимые мудрые друзья, несомненно, давно уже преодолевшие то, что предстояло преодолеть ему.
   
Но, как бы странно это ни звучало, он все еще верил, что Ясные Глаза принесут ему успех. Все еще верил. Гневно и отчаянно, как верят на пороге бедствия. Он верил и не знал, что именно эта вера, основанная на безумном отчаянном упорстве, является его худшим врагом – причиной его грядущего падения.




Глава 6

   Они покинули академию задолго до темноты, желая добраться до озера, прежде чем наступит ночь. Путь был долог и весьма утомителен, особенно после того, как едва различимая лесная тропа двинулась в гору. Близнецы, лучше всех знавшие направление, шли впереди, за ними Антон, замыкал шествие Кирилл. У всех четверых на спинах висели большие мешки с теплыми одеялами и спальными матрасами, так как ночевать, по всей видимости, им предстояло в лесу.
   
Не будь это его собственным выбором, Антон давно бы уже выбился из сил. Сухие и тонкие, как пеньковые бечевки, древесные ветви усиленно пытались разодрать ему плащ, а иногда хлестали по глазам с силой металлических плеток. Он терпел с необычайным для него хладнокровием, не подавая ни малейших признаков недовольства. Временами их путь пролегал через глубокие овраги, и тогда, спускаясь вниз, они отдыхали от злобных веток, чтобы с новыми силами вступить с ними в бой.
   
Почва, по которой они шли, была мягкой и ненадежной, как зыбучие пески; Антон то и дело увязал в мелких провалах, не представляя, как их избегать. Артем и Рома, судя по всему, являлись потомками древних эльфов, поскольку передвигались в этой чащобе с непостижимой легкостью и бесшумно, как тени. Даже ловкий Дельфин – и тот время от времени оступался, взметая в воздух тучи сорняковой пыли, близнецы же и вовсе как будто не касались ногами земли.
   
Но, несмотря на все затруднения, Антон даже мысленно не позволял себе жаловаться. Он был благодарен друзьям за то, что они согласились проводить его до озера, и был твердо настроен осуществить сегодня ночью свое намерение.
   
Шли в основном молча, каждый во власти собственных раздумий. Артем сегодня даже при встрече не вымолвил ни слова, лишь отстраненно и устало кивнул в знак приветствия, как бы сожалея, но не противясь его безумным поступкам. Рома добродушно поздоровался, однако, стоило им углубиться в лес, тут же унесся далеко вперед, явно чтобы избежать общения с ним. А вот Кирилл превзошел их обоих, причем с внушительным отрывом.

Никогда прежде Антону не доводилось видеть своего веселого беззаботного друга таким мрачным и замкнутым. Казалось, вся беспечная веселость Дельфина странным образом прохудилась, исчезла, растаяла, будто что-то могучее и сильное раскололо ее в пыль. Взгляд его был холодным, как никогда, и резал душу, словно меч. Антон вскоре перестал оглядываться, поскольку угрюмое лицо Воронова в значительной степени колебало его уверенность перед предстоящим испытанием.
   
Когда они, наконец, достигли озера, уже почти стемнело. Хотя Антон давно был наслышан о неповторимой уникальности Ясных Глаз, увиденное все-таки поразило его.
   
Туман, тихо плававший над озером, излучал таинственный зеленый свет, источником которого являлось само озеро: блестящее и изумрудное, как чудо из сказки. Вода была сверхъестественно неподвижной, ни одна рябь не нарушала ее сурового равнодушия. Можно было подумать, что это и не вода вовсе, а гигантская застекленевшая льдина, прозрачная, как граненый алмаз, и бесшумная, как темная пропасть.

Озеро было чистое и ясное, словно безоблачное небо; такой незамутненной кристальной чистоты Антон еще никогда не видел. Это и в самом деле был изумруд, колоссальный изумруд, обработанный и отшлифованный рукой самого Бога.
   
Они вышли на отмель, гладкую и серебристую, как белый бархат, и Антон, не удержавшись, сунул носок сапога в воду. От всплеска тут же по-неслись мелкие круги, и стало очевидно, что озеро все-таки состоит из жидкости, а не из камня.
   
- Не делай этого,- сказал Артем, бросив свой мешок на серебристую гальку,- водяных разбудишь.
   
Антон насмешливо поглядел на него:
   
- Прибереги эти басни для кого-нибудь другого. Я не настолько глуп, чтобы бояться чудовищ, которыми пугают трехлетних детей.
   
- Верно, ты не настолько глуп,- мрачно кивнул Дельфин, сунув руки в карманы плаща,- ты гораздо глупее.
   
Похоже, достигнув цели, он окончательно вышел из себя. Антон ста-рался не обращать на него внимания. Почему-то от одного вида безрадостного Дельфина у него душа ныряла в пятки.
   
- Скоро восемь,- сообщил Рома, глянув на свои наручные часы.- Нам еще долго ждать, поэтому, если мы не хотим околеть здесь, неплохо бы позаботиться о костре. Я за ветками. Кто со мной?
   
Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел в лес, окружавший озеро плотным кольцом. Его брат тут же последовал за ним, и Антон, не имея ни малейшего желания созерцать пасмурную физиономию Кирилла, отправился с ними.   
   
К тому времени, как костер разгорелся, небо уже было темно-синим, и на нем слабо поблескивали звезды, с каждой минутой становившиеся все более яркими и многочисленными. Они устроились вплотную к огню, чтобы подступающий холод не мог их коснуться, и стали подогревать на тоненькой деревянной сетке мясные лепешки, врученные им заботливой Машей.
   
Вскоре ночь утвердилась безраздельно, и небеса засияли мириадами безмолвных ночных светил, среди которых круглая, как глобус, ярко-желтая луна походила на зловещее чудовище, способное поглотить всех своих меньших соседей. Ее тихий призрачный свет рассеял туман, окутывавший озеро, и наделил водную гладь своим вторым ликом. Казалось, что в этом месте было не одно небо, а два, настолько точно и нерушимо отражалась в воде небесная картина.
   
После того, как лепешки закончились, делать стало положительно нечего. Рома, недолго думая, принялся считать звезды, Артем открыл книгу, а Кирилл задумчиво и отрешенно уставился на озеро, перестав замечать что-либо вокруг.
   
Для Антона ожидание оказалось невыносимой пыткой. Он так нервничал, что его бросало то в жар, то в холод, а иногда он принимался так усердно ворошить палкой костер, что искры взвивались чуть ли не к самой луне. Рома вскоре передал ему свои часы, поскольку наблюдать за звездами и ежеминутно отвечать на вопрос, сколько теперь времени, было крайне утомительно. В конце концов, не в силах совладать с собой, Антон встал и начал торопливо расхаживать вдоль края озера, вперед-назад, назад-вперед, лишь бы хоть как-то успокоить взвинченные нервы.
   
Его волнение можно было понять без труда. Он чувствовал, что исход сегодняшней ночи определит всю его дальнейшую судьбу. Ему, конечно, хотелось бы всецело верить в успех, но он не мог избавиться от смутных сомнений, закравшихся в его душу подобно могильным червям. Что будет, если вопреки надежде, он потерпит неудачу? От этой мысли у него внутри все скручивалось, как от смертельной язвы. «Если я проиграю, то мне и жить больше незачем. Лучше умереть, чем бессильно взирать за страдания Симы. Да, я буду счастлив умереть».
   
Он искренне так думал и продолжал так думать, когда глубокой но-чью, встав в половинчатый круг перед окаменевшим озером, произносил нужные слова, те самые, которые не так давно познакомили его с таинственным мальчишкой в сияющем нимбе. Пятичасовое ожидание совершенно извело его, он ощущал дрожь в коленях и локтях, а сердце у него колотилось так неистово, что едва не вскрывало грудную клетку. Близнецы и Кирилл стояли чуть в стороне, холодные и ненавязчивые, как деревья.
   
Первые несколько минут ничего не происходило, но Антон не расте-рялся, он уже знал, что волшебство порой заставляет себя ждать. Луна висела высоко над лесом, и ее ослепительный желтый луч пересекал озерную гладь тонкой призрачной дорожкой. Антон вздрогнул от неожиданности, когда впереди, в самом центре водоема, вспыхнул яркий свет, пронзительно белый и чистый, как граненый лед. Сияние стало быстро распространяться, и вскоре уже все озеро блистало сверхъестественным белым свечением, а в середине, где находился его источник, возникла белоснежная фигура в облаке колеблющегося мерцания.
   
На секунду сердце Миронова сжалось в отчаянии, но тут он понял, что перед ним не мальчишка из зеленых часов. На этот раз это была девушка. Она стояла прямо на воде, и клубящийся искристый туман плавал вокруг нее, будто ледяной пар. Теперь Антон различал ее глаза: кристально голубые, внимательные и прекрасные, как полуденное небо. На вид ей было не больше двадцати пяти лет, но судить о возрасте столь необыкновенного существа было бы неразумно. Она находилась далеко от берега, но не настолько, чтоб ее нельзя было услышать.
   
- Чего ты хочешь, Антон Миронов? – голос у нее был странный, в точности как у того мальчика: не женский – не мужской, пугающе неопределенный. Говорила она тихо и хладнокровно, но ее слова тут же разнеслись над озером и пронзили своей волшебной силой каждое живое существо в лесу – Антон чувствовал это также отчетливо, как если бы его самого вдруг пронзили кинжалом.
   
«Вот и настал мой час». С трудом преодолевая волнение, он подступил к воде и дрожащим голосом воскликнул:
   
- Правда ли, что Камень Счастья исполняет желания?
   
Девушка склонила голову на бок:
   
- Правда. Но при особых условиях, которые тебе должны быть известны.
   
Он похолодел:
   
- Я не знаю, что ты такое, но мне очевидно, что Камень Счастья несет свет, а свет – это радость и спасение,- он сглотнул, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу.- Моя младшая сестра потеряла зрение. Ей всего десять лет, она невинна и добра, как ангел. Сделай так, чтобы она снова видела – это моя единственная просьба. Если ты свет, несущий спасение, помоги ей.
   
- Если ты в самом деле веришь, что я способна на это, ступай сюда,- она протянула ему тонкую руку, объятую серебристым пламенем.
   
Антон зашел слишком далеко, чтобы отступать. Ему предстояло идти прямо по воде на середину озера, и он не мог позволить себе колебаться, как бы страшно ему не было.
   
- Ну же, смелей,- рука поднялась чуть выше,- ты не провалишься под воду, пока я здесь.
   
Он отбросил сомнения.
   
- Это опасно, Антон,- предостерег его Кирилл.- В середине наверняка глубоко, а произойти может все что угодно.
   
- Поздно говорить об этом, Дельфин. Я не отступлю, чтобы ты ни сказал. Уж прости.
   
Сказав это, он храбро ступил на лунную дорожку и торопливо зашагал вперед, изо всех сил стараясь не смотреть себе под ноги. Вода оказалась прочной, как камень, и даже не волновались от его шагов, но он понимал, что этой прочности доверять не следует, ибо она мнима и обманчива, как предрассветный туман – малейшее дуновение ветра может развеять ее. Идти по воде, зная, что она готова в любой момент поглотить тебя, было страшно, но еще страшнее становилось от мысли, что все это напрасно.
   
Антон, впрочем, заставлял себя верить в лучшее. «Она проверяет меня. Хочет посмотреть, насколько силен мой дух, насколько тверда моя воля. Что ж, мне есть что показать. Я не боюсь». Он не мог поверить, что озеро сомкнется над ним. Разве в этом был какой-то смысл? Если уж Хранительница Каменной Правды зовет его к себе, то наверняка затем, чтобы исполнить его просьбу и вручить Симино спасение. По-другому и быть не могло. По-другому и быть не могло.
   
Когда он, весь дрожащий, взволнованный сверх всякой меры, приблизился к белой девушке, стало видно, что она облачена в развевающееся белоснежное платье, а лицо ее поражает красотой, несмотря на серьезное и как будто немного холодное выражение. Голубые, как сапфиры, глаза без зрачков неотрывно смотрели на него, вызывая небывалый страх. Если б не мысли о Симе, придающие ему храбрости, Антон наверняка потерял бы сознание. И никто не смог бы его за это осудить.
   
- Я исполню твое желание, если ты правильно ответишь на мой во-прос,- сказала та, на которую он возлагал все свои надежды.- Почему я должна помогать тебе?
   
Это не застало его врасплох. Он заранее подготовил ответ и всем сердцем надеялся, что в этот раз не ошибся.
   
- Потому что я смиренно прошу об этом.
   
На губах Хранительницы появилась улыбка. Усталая, снисходитель-ная, не сулящая ничего хорошего... Антон содрогнулся. Его сердце готово было разорваться от волнения.
   
- По сравнению с твоим предыдущим ответом этот совсем неплох... и все-таки он не верен.
   
Его душа взвыла от боли.
   
- Почему? – голос звучал как раненый хрип, горький ужас затмевал сознание.- Почему?!
   
- Ты должен понять это сам, иначе в твоих страданиях не будет никакого смысла. Камень Счастья несет свет, в этом ты прав, поэтому он и не дается тебе. Ты пока не готов к успеху. Если я помогу тебе сейчас, то нанесу непоправимый вред твоей душе, отниму возможность обрести подлинное счастье. Но так и быть, прими подсказку. Благодарность – вот истинная сила. Человек всегда должен быть благодарен, даже если его обстоятельства совершенно безнадежны. Тот, кто не видит в своей жизни ничего хорошего, по сути дела, проклинает свою жизнь, а вместе с ней – и свое счастье. Потому что жизнь и счастье понятия неотделимые друг от друга, во всяком случае, для тех, кто умеет правильно переносить страдания. Не думаю, что ты понимаешь меня, но всему свое время. Скоро твоя жизнь изменится, и тогда, я уверена, ты найдешь правильный ответ.
   
- Я всего лишь хотел вернуть зрение младшей сестре,- отчаянно про-шептал Антон.
   
- Увы, Камень Счастья – это не просто средство для исполнения желаний. Это знание, мудрость и выбор всей жизни. Камень всегда несет пользу тем, кто на него полагается. В этом его суть и предназначение. Если бы твоя сестра сама просила о своем зрении, все было бы иначе, но так как просьба исходит от тебя, учиться, следовательно, вынужден ты. Но твое испытание уже подходит к концу, это явно, и, усвоив преподнесенный урок, ты уже никогда не будешь прежним. Все изменится для тебя безвозвратно.
   
В этот момент Антон осознал, чего так боялись его друзья. Что-то в нем как будто рухнуло, оборвалось, утратило жизненную энергию. Он больше не мог упорствовать. Его дух не выдержал и раскололся в изнурении, сердце сжалось и окаменело в безумном отчаянии и тоске. Случилось неизбежное, то, к чему вел его гнев и безрассудство. Он падал.
   
- Ступай назад,- голубые глаза пристально изучали его, видя насквозь каждую мысль.- Ты ведь не хочешь утонуть?
   
Он понял, что проиграл, но больше не мог бороться. Это была его последняя надежда, и она не оправдалась. Его сердце заледенело, утратило чувствительность. Все потеряло смысл. Все казалось ему бессмысленным. Он падал.
   
- Почему бы и нет?
   
Белая девушка не возражала. Ее прекрасное задумчивое лицо больше не повергало в смятение, кристально чистый взгляд устремился на берег за его спиной.
   
- Что ж, как угодно,- и, не добавив ни слова, она исчезла.
   
Водный простор тут же разверзся под ногами Антона, и он рухнул в озеро, безвольный, как полено, не имеющий ни малейшего желания сопротивляться водной толще. Ледяная и плотная, как глина, вода сдавила его со всех сторон, оглушила, подчинила. Он был так слаб, изнурен и отчаян, что мгновенно потерял надежду выплыть на поверхность.

Его утягивало вниз, медленно, с ужасающей непреклонностью, а он даже не пытался взмахивать руками, чтобы вырваться на воздух. Мрак уныния и смертельной тоски завладел им безраздельно, ему не хотелось ни свободы, ни света, ни жизни... В холодной тьме он падал на дно озера, и ничто не вызывало в нем желания подняться ввысь, к небу, ничто больше не связывало его с миром живых. Он падал.
   
А потом чья-то крепкая, как железо, рука схватила его за локоть и дернула вверх... или вниз? Он уже не ориентировался толком в пространстве, но рука все тянула и тянула его, стойко и непоколебимо, то ли вверх, то ли вниз, то ли назад, то ли вперед, пока его легкие вдруг не объяло мучительной болью, и он не закашлялся в бессилии, глотая мерзлый ночной воздух.
   
- Греби, дурень! – заорал Кирилл, толкая его в плечо.- Греби, дурак несчастный!
   
Антон не мог не повиноваться, это было бы уже оскорблением по отношению к товарищу. Давясь ледяной водой, корчась от боли, он плыл рядом с Дельфином к берегу, чувствуя на своем лице равнодушный свет полной луны, обманувшей его ожидания. Вскоре он растянулся на отмели, изможденный скорее духовно, чем физически. Горло разрывалось от бешеной пульсации, в легких неистовствовало пламя. Артем и Рома подхватили его с обеих сторон и подтащили к огню, ослепившему его на несколько долгих мучительных мгновений.
   
- Тебе надо переодеться, давай, возьми себя в руки,- один из близнецов протягивал ему сухую одежду и ботинки – должно быть, заранее подготовился к подобному исходу.
   
Дрожа, Антон кое-как переоделся, но теплее ему от этого не стало. Он промерз до костей, буквально задубел и трясся так, что у него зуб на зуб не попадал. Дельфин, также сменив одежду, угрюмо смотрел на него:
   
- Он тут окоченеет. Ему в кровать надо.
   
- Сегодня полнолуние,- сказал Артем, надевая на спину мешок.- В лесу не так темно, как обыкновенно, а тропу мы знаем превосходно. Ты прав, надо идти, это разогреет его.
   
Антон бесчувственно пожал плечами:
   
- Мог бы и вовсе не спасать меня.
   
В глазах Кирилла мелькнула такая исступленная ярость, что Антон, несомненно, похолодел бы еще больше, если б это только было возможно.
   
- Наверно, и правда не стоило,- плюнул Воронов, отвернувшись.
   
Они потушили костер и двинулись в путь. Откровенно говоря, Антону было все равно, идут они или стоят на месте, отдыхают у огня или скрипят зубами в чернеющем лесу – ничто не вызывало у него эмоций. Он даже не обращал внимания на холод, пронизывавший его тело жестокими ледяными волнами. Его разум оцепенел, лишившись жизненной энергии; сердце, еще недавно бившееся в яростном упорстве, теперь слабо трепыхалось в необъятном бесчувствии.

Ничто не могло его затронуть. Он шел, холодный, онемевший, теряя почву под ногами, спотыкался, в кровь раздирая ладони и пальцы, но не испытывал при этом ни гнева, ни раздражения, ни злости, ни досады. Ничто не могло его затронуть. Он упал. Упал.
   
Когда они, наконец, добрались до академии, уставшие, едва переводящие дух от слабости, уже светало. Антон был бледен, как промерзшее молоко, и бесчувственен, как мертвец. Очутившись в своей комнате, он рухнул на кровать и тут же погрузился в непроглядное беспамятство, с тем, чтобы проснуться глубоко опустошенным, в той бездне смертельного мрака, куда падал все это время.

Глава 7

   Зловещее оцепенение не отпускало Антона Миронова и в последую-щие дни. Тьма безнадежности лишь разрасталась по мере того, как он отдавал себя унынию и беспросветной тоске, тогда как ему следовало приложить все усилия, чтобы выкарабкаться навстречу жизни.
   
Прошло уже две недели со дня трагического происшествия в лесу. С тех пор Антон безвылазно сидел у себя в комнате, полностью отстранившись от внешнего мира. Школьный врач признал, что он сильно истощен, и позволил отлежаться три дня, но парень без всяких угрызений совести превратил три дня в две недели. Ничто не могло вырвать его из той черной пропасти, куда он сам себя загнал. Ни Машины уговоры, ни тяжелые настояния близнецов, ни молчаливое присутствие Кирилла. Да, Дельфин всегда молчал, навещая его, лишь хладнокровно смотрел, как он валяется на кровати, тупо глядя в потолок.
   
Антон был сломлен поражением, сломлен тщетой своих надежд. Им овладело такое беспощадное душевное окостенение, что он даже перестал ощущать голод. Если б не Маша, изо дня в день заставлявшая его принимать пищу, он бы, вероятно, скоро не нашел в себе сил встать с постели. Но и без того ему неодолимо становилось все хуже.
   
Как физическую слабость порождает отсутствие движения, так душевную слабость порождает отсутствие мудрости. Антон был глуп и упрям, он не желал видеть и расти, потому и очутился в столь унизительном безвольном положении. Он сам завел себя в тупик, сам терзался и отвергал исцеление, но вряд ли его можно было за это винить. Причиной его горьких страданий был не эгоизм, не обида, не самонадеянность, а беззаветная любовь к младшей сестренке, которую он всячески старался спасти, хотя и безуспешно.

Им руководила великая преданность, чистая доброта и бескорыстная привязанность, но все это было лишено необходимого понимания, что и привело его к поражению. Все эти благородные светлые чувства были направлены не в ту сторону.
   
И по той же прискорбной ошибке он теперь калечил себя изнутри. Ему требовалось вразумление. Суровое, жесткое вразумление, ибо только жесткие меры еще были способны отнять его у собственной глупости. И он получил то, в чем, сам того не ведая, нуждался. Получил, как только терпение Дельфина, его сверхумного непредсказуемого товарища, подошло к концу.
   
В тот день Антон по своему обыкновению лежал на кровати, отрешенно и бессмысленно глядя в потолок, когда дверь распахнулась, и в комнату вошел Кирилл. Что-то было не так, Антон заметил это сразу. В следующий миг он обнаружил смутившее его несоответствие. Дельфин улыбался. Широко и лучезарно, как не улыбался уже много недель. Веселый и необъяснимо радостный, он подошел к нему и, схватив за руку, сдернул с кровати. Антон свалился на пол и в остолбенении вытаращил глаза.
   
- Ну что, отлежал бока, Падающий? – засмеялся Кирилл, хорошенько наддав ему ногой под ребра.- Пора вставать, тебе не кажется?
   
Антон опешил до такой степени, что даже не знал, что сказать. Кирилл тем временем продолжал пинать его в бок:
   
- Ты уже отдохнул, признай это, отдохнул на десять месяцев вперед и вполне способен взять себя в руки и доказать, что ты будущий великий граф, а не сморщенная тряпочка. Я ведь прав, не так ли?
   
- Да ты с ума сошел! – очнулся, наконец, Антон, вскакивая на ноги.- Ты что, спятил? Как ты смеешь меня бить?!
   
- О, так язык у тебя не отнялся? Прекрасно! – и Дельфин врезал ему кулаком по челюсти с такой силой, что Миронов снова оказался на полу.- Больно, тряпка? Ничего, тебе не повредит.
   
- Наглец,- просипел Антон, сжимая руками подбородок.- Ты за это ответишь!
   
Преодолевая боль, он ринулся на него, но Воронов без малейших усилий уклонился, обрушив его в кресло, как мешок с овсом. Антон был слаб, у него кружилась голова, во лбу стреляло, но унижение укрепило его ярость, и он снова поднялся:
   
- Какой ты мне друг после этого!? Вон отсюда!
   
Кирилл довольно улыбался:
   
- И не подумаю.
   
- Я сказал: вон из моей комнаты!
   
- А я сказал: и не подумаю.
   
Антон был вне себя от ярости, но взгляд его выражал скорее муку, чем злость.
   
- Ты не понимаешь, каково мне.
   
- Понимаю лучше, чем ты думаешь.
   
- Тогда оставь меня в покое!
   
- Не могу. Я ведь твой друг.
   
- Ты мне не друг. Ты избил меня!
   
Кирилл засмеялся:
   
- Пара легких тычков – это, по-твоему, избиение?
   
- Легких тычков?! Ты разбил мне губу и едва не сломал ребра!
   
- Другого выхода не было. Прекрати ныть, а не то я уж точно тебе что-нибудь сломаю.
   
- Да я сам тебе врежу! – Антон снова бросился на него.
   
На этот раз ему повезло больше. Кирилл не успел вовремя отстраниться, и страждущий кулак заехал ему прямо в глаз. Но порадоваться Антон не смог, ибо в следующее мгновенье в его собственном глазу отпечатался дьявольски сильный кулак Дельфина. Он осел на пол, чуть не рыдая от боли и бессильной ярости.
   
- Мы идем в поход,- объявил Кирилл, стоя над ним с добродушной улыбкой и багровеющим правым глазом.- Твой рюкзак уже собран, осталось собрать тебя самого.
   
- Я не намерен идти ни в какой поход! – процедил Антон сквозь зубы.- Я останусь в своей комнате!
   
- Лучше смирись, не то я потащу тебя силой.
   
- Тебя убить мало, рыбина! – взвыл несчастный, падая на кровать.- Я с места не сдвинусь.
   
- Миронов, не будь таким жалким, ты вызываешь презрение.
   
- Вот и отцепись от меня. Не оскорбляй свой взор таким жалким зре-лищем.
   
- Нет, боюсь, Артем ошибся, назвав тебя Падающим: ты скорее Пад-ший, а не Падающий,- заключил Дельфин, снова сбрасывая его на пол.
   
- Чтоб тебе пусто было!!!
   
В конце концов, Антону пришлось сдаться. Несгибаемая воля Кирилла быстро одержала верх над его слепым гневом и принудила к подчинению. Злой, как дикий кот, он тем не менее послушно оделся, натянул плащ, сапоги и, злобно чертыхаясь, вышел вслед за Вороновым на улицу. К тому времени было три часа дня. Угрюмое небо, затянутое громоздкими свинцовыми тучами, возродило в Антоне надежду.
   
- Разве не ясно? – процедил он.- Вот-вот начнется ливень. Придется повременить с походом.
   
- Ничего подобного. Мы отправимся к Паутинке, а дождь лишь остудит твой пыл... и глаз.
   
- Твой тоже,- фыркнул Миронов.- Неужели обязательно плестись к этой реке именно сегодня? Вы могли бы выбрать любой другой день. И зачем меня тащить, в конце концов?!
   
- Это твой последний шанс,- сказал Дельфин, не удосужившись как-либо пояснить столь странное заявление.
   
В этот момент они увидели близнецов и Машу, поджидавших на заднем дворе у лесной калитки. Артем и Рома испытали явное облегчение при виде Антона – должно быть, опасались, что Кириллу не удастся пробудить его к жизни – а Маша так тепло и сочувственно улыбнулась ему, что он даже ощутил некоторый стыд перед ней.
   
- Рад, что ты здоров, Антон,- сказал Тёма, вручив ему тяжеленный наплечный мешок,- мы, по правде говоря, не ожидали, что ты к нам присо-единишься.
   
- Я б и не присоединился, если бы кое-кто не заставил,- он раздраженно покосился на Дельфина.
   
Рома задумчиво глянул в небо:
   
- Хотелось бы надеяться, что эти милые тучки вот-вот растают, но, похоже, подмокнуть нам все-таки придется. Лишь бы не очень сильно. И не раньше, чем мы прибудем к Паутинке.
   
Как ни странно, его надежды оправдались, хотя и не совсем точно. Предстоявший им путь был не слишком тяжел благодаря наклонной поверхности, однако внезапный ливень мог бы сильно усложнить его. Они шли долго, часов семь или восемь, продвигаясь так быстро, как это только было возможно сквозь бурелом, непролазный кустарник и высокие травы, когда, к большой радости Артема, достигли скалистой местности Крутого Гребешка. Лес тут стлался прямо по скале, зубчатой и выступающей со всех сторон, будто гигантская изломанная расческа.
   
Идти стало значительно труднее, поскольку местность, вполне соответствуя своему названию, круто скакала то вверх, то вниз, неумолимо замедляя движение, но Артем объяснил, что от Гребешка до Паутинки идти меньше часа, а если вдруг хлынет дождь, им будет где укрыться.
   
С этим трудно было поспорить. Вконец измученный Антон с нескрываемой жадностью поглядывал на уютные низкие гроты, избороздившие поверхность скалы едва ли не на каждом шагу, и мучительно подавлял желание бухнуться в один из них, чтобы дать отдых отчаянно ноющим ногам. Но его спутники упорно двигались вперед, даже не думая об усталости, и ему не оставалось иного выхода, кроме как, стискивая челюсти, следовать их примеру.
   
Уже почти совсем стемнело, когда небеса, наконец, не выдержали довлеющего над ними груза и разродились долгожданным ливнем. В то время ребята как раз находились возле глубокого провала в скале, где вполне могли уместиться впятером, и, едва первые капли прорвались наружу, немедленно обрели там укрытие. Дождь оказался необыкновенно свирепым, это была гроза, написанная оглушительным громом и яростными, пронзительно яркими молниями.
   
Из пещеры, где они затаились, все было как на картинке, но ни гром, ни молнии не представляли для них ни малейшей угрозы. Пещера была слишком тесной, чтобы разводить в ней костер, но им и без того стало жарко, когда они завернулись в толстые шерстяные одеяла, прихваченные специально на этот случай, и уселись спинами к стенке грота, оказавшей на удивление теплой и гладкой.
   
Монотонный шум дождя, плавно отдаляющиеся раскаты грома, тепло и своеобразный природный уют оказали на Антона странное действие. Ему, без сомнений, ужасно хотелось спать, но гораздо сильнее в нем преобладало невыносимое чувство радости и довольства, совсем, казалось бы, необъяснимое. Он не мог понять, что его так осчастливило, но ему было хорошо на душе, по-настоящему хорошо, и сердце его не страдало. «Все-таки я люблю этот лес. Он говорит мне о чем-то. Но о чем? Разве я имею право радоваться? Я бесполезен, у меня был шанс, а я упустил его. Мне нет прощения. И все-таки... до чего я устал. Особенно от себя самого. Может, они правы, и я просто чего-то не понимаю? Устал. Как же я устал».
   
Что-то в нем пошатнулось, сдвинулось с привычного устоя, растрескалось и ослабело. Но что – он пока еще не понимал. Должно быть, побои Дельфина и в самом деле пошли ему на пользу, равно, как этот непредвиденный поход в лес и неистовый ливень. Антон погряз в тоске, как никогда еще в жизни, но был не безнадежен, нет, пока нет. Кирилл до последнего надеялся, что ему хватит сил самостоятельно преодолеть боль, но он был лишен необходимой мудрости, а потому не выдержал испытания.
   
Но теперь ему становилось лучше. Понимание странным образом осенило его, но было еще неточным, смутным, как птица, летящая в густом тумане. Его душа истерзалась, устала и нуждалась в исцелении. Благодаря Кириллу он осознал, что больше не может притворяться тенью и утопать в своем горе. Он должен возродиться, но для этого ему необходимо до конца усвоить то хрупкое ценное знание, что уже начало перед ним открываться. Еще один стремительный рывок – и он узнает, что должен делать дальше. Один рывок...
   
Истина пришла с рассветом. Хотя им удалось неплохо выспаться в своем каменном убежище, тела их страшно затекли и, выбравшись поутру на воздух, они чувствовали себя не самым лучшим образом. Но это было неважно. Антон знал, что сегодня все изменится. Никто не сообщил ему этого, он просто чувствовал, что время пришло. Время познать истину.
   
Их грот находился на возвышении Гребешка, и сверху им были великолепно видны сверкающие низины, обширные поля в отдалении и громадный буро-зеленый холм напротив. Чистое, светло-голубое небо радовало глаз, особенно после столь суровой, мокрой ночи. Справа от бескрайних полей Антон заметил два ручья, странно переплетающихся друг с другом и исчезающих в лесу. 
   
- Это и есть Паутинка? – спросил он у зевающего Ромы.
   
Близнец усмехнулся:
   
- О нет. Паутинка вон там,- он указал на бурый холм, такой огромный, что даже с возвышения за ним ничего не было видно.
   
- Вещи можно оставить здесь,- сказал Артем, начав спускаться по каменистой тропе вниз, в долину.- Сомневаюсь, что их кто-нибудь украдет, а обратную дорогу я запомню.
   
- Приятная новость,- согласился Кирилл, и все тронулись вниз по тропе.
   
Спускаться было легко и даже приятно, хотя во многих местах почву сильно развезло, и надо было проявлять осторожность на мелких кремнистых участках. В долине между зубцами холма и Бычком (так Рома назвал холм, скрывающий Паутинку) земля растеклась едва ли не безнадежно, всюду блестели глянцевито-коричневые ручьи грязи, удивительно переливающиеся от разреженного воздуха и падающих неизвестно откуда капель росы. Несмотря на то, что они старались выбирать относительно незагрязненную поверхность долины, к тому времени, как подножие Бычка было достигнуто, их сапоги уже с трудом просматривались под слоем комковатой вязкой грязи.
   
Но почему-то никто особенно не огорчался по этому поводу. Антон со странным нетерпением взбирался вверх по холму, объятый загадочной уверенностью в том, что впереди его ждет нечто невероятное, нечто, что ответит на все его вопросы и позволит понять то, что так нещадно от него ускользало. Он и сам не знал, откуда к нему пришла эта уверенность, но был убежден, что не ошибся, что в этот раз его надежды непременно исполнятся.
   
Бычок, однако, вполне стоил своего названия. Деревья покрывали его так тесно и основательно, что пробираться сквозь них иногда представлялось почти невыполнимой задачей. Взрыхленная прошедшим ливнем почва также усугубляла дело, но они стойко преодолели путь на вершину холма и вздохнули с облегчением, начав спускаться в пригорок.
   
Реки еще не было видно, но Антон услышал ее задолго до того, как они завершили спуск. Сначала ему показалось, что впереди гремит водопад, так бурно и чисто шумела вода, но потом он догадался, что это ручьи, переплетаясь друг с другом, создают бесчисленные всплески, которые и являли столь мощный, приятный для слуха, речной шум. Когда меж просветами деревьев замелькали ослепительные лазурные блики, он решил, что это небо, но вскоре, когда они, наконец, вырвались из леса на высокий каменный берег, он понял, что заблуждался. Сердце его замерло в небывалом потрясении.
   
Впереди, насколько хватало глаз, чуть не до самого горизонта, раскинулась река. Но не обычная река, а пронзительно голубая, будто испещренная крохотными сапфирами, и разбитая на сотни неравномерных изгибов выдающимися из воды крутыми земляными буграми, сплошь квадратными и прямоугольными, как и рассказывал Кирилл. Эти бугры покрывали реку на огромном расстоянии, были ярко-зеленого цвета, ароматные и пухлые, как подушки, и в некоторых местах располагались так близко один от другого, что по ним легко можно было прыгать, как по бревенчатому мостику.

В целом река являла собой колоссальную паутину, бесконечную и совершенную, как океан, и такую же таинственную и поражающую воображение. Плеск воды, непрерывный шум волн, разящие бирюзовые блики, ослепляющие взгляд – все это навевало какое-то особенное чувство, не поддающееся определению. Несомненно, сверхъестественная красота Паутинки обладала волшебной силой и, уж конечно, никого не могла оставить равнодушным.
   
Антон созерцал это великолепие, грустно улыбаясь, с болезненно-радостным и вместе с тем тоскливым чувством. В эту минуту он все понял. Именно река – ее потрясающий вид, искристая жизненная энергия – осуществила за него тот рывок, в котором он так мучительно нуждался. И озарение ясно вспыхнуло перед его глазами, перед его сознанием, неотразимое и отчетливое, как воды Паутинки.
   
- Вы все знали, чем я кончу,- сказал он, повернувшись к своим спутникам.
   
Ребята смотрели на него с неподдельной радостью, сочувствием и облегчением по поводу того, что он наконец-то все понял.
   
- Вы знали и пытались остановить меня, но я, очевидно, отношусь к тем людям, которые должны упасть окончательно, прежде чем что-то по-нять,- он снова взглянул на реку и тихо произнес:- Сима жива.
   
Солнце над рекой, скрытое в слабом утреннем тумане, неожиданно прорвалось на свободу и озарило все вокруг изумительным желтым сиянием. Паутинка засверкала еще ослепительнее, но теперь голубые блики, искрящиеся на ее поверхности, сочетались с золотыми солнечными отсветами, яркими и веселыми, как праздничные свечки.
   
- Сима жива, и впереди у нее долгие годы, а ведь она могла заболеть смертельной болезнью и покинуть нас навсегда, навсегда, безвозвратно. Да, ее постигло ужасное несчастье, но в этом мире случаются и куда более страшные вещи, а я, как ее брат, человек, готовый ради нее на все, обязан приложить все усилия, чтоб она и думать забыла о своем горе. Когда я уезжал из дома, Сима умоляла меня быть радостным здесь, в академии, и теперь я, кажется, понял, почему. Она всегда была необыкновенно умным ребенком, догадливым и тонко чувствующим, от ее внимания нельзя было укрыть ни грусти, ни тоски, ни каких-либо сомнений, и, потеряв зрение, она не лишилась этого дара. Теперь я опасаюсь, что ее любовь ко мне настолько сильна, что она даже в разлуке чувствовала мой гнев и боль, чувствовала, как мне плохо, и страдала от этого еще сильнее. Не знаю, что навело меня на эту мысль, но, в любом случае, все это время я был полным дураком. Мне не повезло с Камнем Счастья, но я сам в этом виноват, я всегда отвечал, как глупый, никчемный мальчишка, не сознающий главного. Я уже счастлив. Счастлив, потому что Сима жива, и я вполне способен помочь ей. Если только хорошенько постараюсь, я заставлю ее смеяться так часто, что она совершенно позабудет о печали. Моя сестричка жива! Жива и способна двигаться! Уже за это я должен быть благодарен. Все это время... я был сущим слепцом. Я был слепцом, а не она; в отличие от меня, Сима всегда знала, что радость могущественнее отчаяния, тогда как я отказывался это признавать. Удивительно, как я теперь это понял?!
   
- Ну, ты ведь все-таки Падающий, а не Падший,- хмыкнул Рома.
   
- Боюсь, Дельфин иного мнения,- горько усмехнулся Антон.
   
- Ладно тебе, я тогда просто погорячился,- дружелюбно возразил Кирилл.- Может, по мне и не было видно, но в тот момент я был вне себя от ярости.
   
- Помню, ты как-то сказал мне, что я ничего не знаю, что мой ум размыт, как зеркало, покрытое многолетним слоем пыли. Тогда я думал, что ты просто хочешь разозлить меня, но теперь понимаю. Неважно, как мне больно, неважно, как я зол – гнев никогда мне не поможет. Отчаяние бесполезно. Сила только в душевной свободе и уверенности в своих силах. Сила в спокойствии и безмятежности. Сила в радости. Чем больше ты яришься на пути к своей цели, тем стремительнее она от тебя ускользает. Нельзя сходить с ума. Надо просто делать все, что можешь, сохраняя при этом свободу духа и умение радоваться жизни. Надо полагаться на того, кто лучше знает, что для тебя полезно, а что нет. Жаль, что я не понял этого сразу.
   
- Ты и не мог,- сказал Артем, задумчиво созерцая искрящиеся воды Паутинки.- Только через страдания приходит истинное понимание. Просто так подобные мысли не открываются. Нужно многое вынести, чтобы запе-чатлеть их в сердце. Боль либо уничтожает человека, либо укрепляет. Зависит от того, что ты сам предпочтешь: одолеть муки и стать сильным или же поддаться грузу и исчезнуть.   
   
- Я уже готов был сломаться,- покачал головой Антон,- и сломался бы, если б не ваше вмешательство.
   
- Мы знали об этом,- кивнула Маша, ласково улыбаясь,- потому и не позволили тебе совершить непоправимое.
   
Антон все еще не избавился от зудящей тоски, вызванной последними событиями, но в его взгляде больше не было ожесточения, и он чувствовал, что скоро поправится совсем.  Выздоровление  вступило в силу, он  больше не боялся, не страдал и не угнетал себя – он знал, что худшее позади и готов был воспользоваться своим обновленным духом, чтобы осуществить свою цель, пускай и без помощи Камня Счастья.
   
- Теперь я знаю, что радость обладает могуществом, в то время как отчаяние бессильно и губительно, но мне интересно, откуда это знали вы? Я всегда сердился на вас, потому что чувствовал ваше превосходство надо мной, но как это возможно? Вам ведь не больше лет, чем мне, а вы, ребята,- он кивнул на близнецов,- и вовсе младше на два года. Почему вы такие умные, хотел бы я знать? Ведь не могли же вы родиться с такой мудростью, в конце концов!
   
- Конечно, нет,- рассмеялась Маша,- мудрость приобретают, с ней не рождаются.
   
- Тогда как? – Антон хотел получить ответ во что бы то ни стало.- Каким образом вы все поняли?
   
- Каждому из нас пришлось проделать свой собственный путь,- ответил ему Артем,- не менее тяжкий, чем твой. А у кое-кого и более тяжкий.
   
- О ком ты говоришь?
   
- Например, о Маше,- сказал Рома и перевел на нее взгляд.- Если не хочешь, не рассказывай, Снежинка, это слишком...
   
- Нет, почему же, я расскажу,- возразила она, как-то вымученно улыбнувшись.- Все в порядке. Пусть Антон тоже узнает мою историю. Мы ведь друзья. И потом, рассказывать недолго. Когда мне было одиннадцать лет, умерли мои родители. В тот год свирепствовала эпидемия, ты, наверняка, слышал о ней – Черная Касатка, унесшая сотни жизней на юге королевства – и так уж вышло, что оба моих родителя подхватили ее. Когда мне сказали об этом, я не поверила, а когда они исчезли под землей, навсегда сокрытые от моих глаз, я едва не сошла с ума. Как и для всякого другого ребенка, родители были всем для меня, моими лучшими друзьями, неиссякаемым источником радости, любви и дружбы, моим миром. Потеряв их, я потеряла самое себя. Все для меня утратило смысл. Я будто бы окоченела в своем теле, как в холодной скорлупе, и мои мысли обратились вглубь, их поглотил необъятный ужас, я перестала разговаривать. По истечении года мое состояние не улучшилось, и бабушка, видя, как я чахну и слабею, решилась отослать меня из дома в надежде, что перемена обстановки хоть немного восстановит мои силы. Здесь, в академии, для меня ничего не изменилось, ледяной кокон никуда не делся, но как будто стал еще прочнее. Однако я здорово встряхнулась, услышав легенду о Камне Счастья. Несмотря на то, что в нее никто не верил, я исполнилась надеждой и вскоре предстала перед белым мальчиком,- она резко мотнула головой.- Я умоляла воскресить моих родителей. Наивно, правда? Он увидел, как мне больно, и стал терпеливо объяснять, почему это невозможно, но его слова не доходили до меня. Я отказывалась его слушать. Я его ненавидела. Но в один прекрасный день мне открылась правда. Счастливое обстоятельство указало мне на то, кто таков этот мальчик в действительности. И поняв, я успокоилась. Меня излечила вера,- ее глаза светились добротой и неповторимой чистой грустью.- Теперь я знаю, что мои родители воскреснут, когда придет их час; это так же верно, как и то, что мы стоим сейчас здесь, перед Паутинкой, и солнце греет наши лица. Вера спасла мне жизнь. Вера в Творца Земли, в Того, кто есть Все. Вера – это радость, вот что я поняла. Вера – это истинное счастье. Именно так я обрела ту мудрость, о которой ты спрашивал, обрела свой камень счастья. С помощью веры.
   
Антон смотрел на нее широко раскрытыми глазами, в безмерном со-чувствии и великом восхищении. Никогда еще он не уважал ее так глубоко и преданно, как в эту минуту, и никогда еще ему не было так бесконечно стыдно перед ней. Ее доброта, стойкость и сила духа покорили его раз и навсегда, невозвратно, подобно тому, как искателя сокровищ покоряет редкая жемчужина.
   
- Наш рассказ куда более прозаичен,- сказал Рома, едва заметно усмехнувшись.- Мы страдали от ненависти родителей друг к другу. Так уж вышло, что они женились не по любви, а под давлением влиятельных родственников, и вскоре после свадьбы обнаружили, что совершенно не способны выносить друг друга. Мы с Тёмой, сколько себя помним, ни разу не видели, чтоб они хоть в чем-то пришли к согласию. Да что там говорить, мы ни разу не замечали, чтоб они были в мире!
   
- Это, конечно, не так ужасно, как вовсе остаться без них,- признал Артем,- но, будучи младше, мы сильно страдали из-за этого. Такой неприветливой враждебной атмосферы, как в нашем доме, трудно было бы отыскать где-нибудь еще.
   
- Однажды они попытались разлучить нас,- нахмурившись, сказал Рома.- Мама решила воспитывать меня отдельно, а папа Тёму – отдельно. Мы быстренько нарушили их планы, сбежав на полмесяца из дома.
   
- Таким образом, они хотели полностью избавиться от общества друг друга, ведь мы были единственным, что их объединяло – единственной точкой ненавистного им соприкосновения.
   
- После того, как нас, наконец, нашли на рынке, где мы помогали одному доброму старичку торговать рыбой, нами точно бесы овладели. Мы стали неуправляемыми и злобными, как дикие коты. Уж не знаю, что это было. Наверное, в своей свирепости мы пытались защитить нашу дружбу, дать им понять, что они никогда не смогут навредить нам, а попытку разбить наше единство мы воспринимали не иначе, как жестокую несправедливость, направленную исключительно на то, чтобы сделать нас совершенно несчастными.
   
- В конце концов,- продолжил Артем,- мы так измучили их своим отвратительным поведением, что они решили на время удалить нас из дома, полагая, должно быть, что это хоть немного образумит нас.
   
- Они ошибались. В академии мы не стали вести себя лучше, но вскоре прогремели своей возмутительной непокорностью и обрели всевозможные прозвища наподобие Маленьких Дьяволят, Проклятья Учителей, Драчунов, Негодяев и всего прочего в таком же духе. Так продолжалось до тех пор, пока мы не узнали о Камне Счастья.
   
- По правде говоря, нам и в голову не приходило, что он на самом деле существует, для нас это было лишь занятное ночное приключение, не более. Но когда, вопреки всему нашему недоверию, в темноте возник тот сверкающий белоснежный мальчуган, который тебе уже знаком, и спросил, чего нам угодно, мы наперебой стали умолять, чтобы он сделал наших родителей веселыми и дружными, а нашу семью – крепкой и мирной, насколько это вообще возможно.
   
- На это мальчик ответил, что не исполняет желаний, не имеющих к нам прямого отношения. Он сказал, что наша воля не способна изменять других людей, наша воля способна изменять только нас самих.
   
- Тогда мы подумали чуть дольше,- Артем с легкой улыбкой уставился вверх, на чистое лазурное небо,- и попросили ума. Попросили мудрости и сил, чтобы в любых обстоятельствах сохранять человечность, чтобы уважать и любить родителей, несмотря на их глупейшую вражду, чтобы поступать правильно и не совершать унизительных ошибок. Вот чего мы пожелали.
   
- Тот, кто есть Все остался доволен нашей просьбой,- подытожил Ро-ма.- И в скором времени исполнил ее. Но изменились мы не сразу, не в мановение ока. Это происходило постепенно, по мере того, как мы росли и наблюдали, по мере того, как законы жизни открывались нам один за другим. Если бы кто-то рассказал тебе, какими мы были всего два года назад, ты бы не поверил этому человеку.
   
Антон не сомневался в подлинности этих слов.
   
- Как бы невероятно это ни звучало,- сказал Артем,- нам даже удалось в некоторой степени примирить родителей. Благодаря мудрости, которую мы обрели, нам теперь ясно видно, как следует поступать в той или иной ситуации, и это дает нам возможность исключать многие ссоры между мамой и папой. Вот откуда мы столько знаем. Благодаря мудрости, которую попросили.
   
Теперь Антон смотрел на них другими глазами. Нет, он и прежде необыкновенно уважал их, восхищался теми высокими недетскими качествами, которые они так свободно проявляли, но теперь, помимо уважения, начал испытывать еще и понимание. Близнецам тоже пришлось нелегко. Их ум был основан на твердом фундаменте, а не на пустом детском высокомерии. Они действительно знали жизнь и были достойны самого искреннего восхищения. Антон чувствовал странную радость при мысли, что у него есть что-то общее с такими сильными необыкновенными людьми.
   
Когда он повернулся к Кириллу, что-то вдруг резко изменилось в пространстве. Маша внезапно обхватила себя руками, будто от жгучего холода, а Артем с Ромой напряженно переглянулись.
   
- Да ладно, чего вы? – засмеялся Дельфин, прекрасно увидев их смятение.- Нечего бояться. Я давно справился.
   
- Если не хочешь, не рассказывай,- встревоженно предложил Антон.
   
- Вздор. Я спокоен. Моя история проста, хотя и не лишена некоторой трагичности. Видишь ли, у моего младшего брата была неодолимая привычка лазать по деревьям. Думаю, это было его призванием с рождения. Ему не исполнилось и пяти лет, а он уже чувствовал себя на деревьях также комфортно, как я – на ровной поверхности. Мы с ним были неразлучными друзьями, верными союзниками во всех начинаниях, во всякой затее. Я никого не любил больше его, так мы были близки. Однажды мы отправились в лес, и он нашел там громадную высоченную сосну, древнюю и ссохшуюся, как старое полено. Я сразу увидел, что это дерево опасно, но мой братишка всегда был таким неистовым в своих порывах, таким неконтролируемым... Я запретил ему лезть на сосну, но он не послушался и начал ловко взбираться вверх, двигая ручками и ножками, словно маленькая шустрая обезьянка. Ему тогда было семь лет, мне десять. Он уже был почти на самом верху, когда мертвая ветка обломилась под ним и рухнула вниз. Он упал вместе с ней,- на короткое мгновенье в глазах Кирилла мелькнула жуткая отчаянная боль, но этот миг был слишком стремителен, и Антон не мог сказать наверняка, что вправду уловил его. Тем временем Дельфин спокойно продолжал.- Я подбежал к нему, но было слишком поздно. Его ноги были вывернуты неестественным образом, а шея сломалась, как тоненькая ветка, пробив кожу насквозь. Кровь хлестала из него, как из прорванного иглой меха с вином. Вот так я, собственно, и сломался.
   
В то время мне ничего не хотелось, кроме смерти. Я жаждал смерти почти так же сильно, как умирающий от голода жаждет пищи. Ничто не могло мне помочь. Ни папа с его доброй поддержкой, хотя ему самому было так же плохо, как и мне, если не хуже, ни родственники, умолявшие меня собраться с силами и отринуть смертельное оцепенение. Мама, к счастью, умерла во время родов брата – к счастью, потому что в ином случае ей наверняка пришлось бы умереть от горя. Я был сломан. Безнадежно и основательно, ведь меня терзала мысль, что это был мой грех. Я был убежден, что брат умер по моей вине, потому что я не смог остановить его, не смог удержать – я думал так, и ничто не могло разуверить меня в этом заключении.
   
Отец не появлялся на людях больше полугода, а затем, видимо, приложив колоссальное усилие, вернулся к своим обязанностям в академии (в то время он еще служил заместителем ректора) и меня прихватил с собой, хотя я всячески умолял его этого не делать. За полгода после смерти брата мне стало только хуже, я совсем одичал и способен был выкинуть нечто совершенно отчаянное, но отец был непреклонен, как гранитная скала.
   
В академии я, как и вы, узнал о Камне Счастья и решил призвать его, чтобы попросить смерти. Как бы тяжело мне ни было, я никогда не находил в себе решимости спрыгнуть с крыши замка или упасть на нож – всякий раз меня что-то останавливало, должно быть, обычная трусость. Но я решил, что Хранитель Камня Счастья обязательно удовлетворит мою просьбу, ведь иной участи я не заслуживал,- Кирилл насмешливо улыбнулся.- Понятное дело, никто не стал меня убивать. Белый дух Камня начал терпеливо объяснять мне мою ошибку, но я не слышал его или не хотел слышать. Я утонул в своем горе и не желал замечать ничего вокруг.
   
Не знаю, что бы со мной стало, если б не пример отца. Его любовь ко мне, доброта и беззаветная самоотверженность, в конце концов, помогли мне преодолеть муки вины. Он заставил меня открыть глаза на правду и увидеть, что я всегда был хорошим братом, искренним и верным, и скорее умер бы сам, чем подверг смертельной опасности младшего братишку. Я не сразу принял эти слова, долго сомневался и терзал себя жестокими упреками, но потом мне вспомнились заключения белого духа, и я решил встретиться с ним вновь. На этот раз я просил не смерти. Я просил мира в душе. Благоразумия, способности отличать истину от лжи, умения правильно судить самого себя. И моя просьба была исполнена.
   
Так я обрел мир в душе. Он приходил ко мне постепенно, подобно тому, как сменяются времена года, но уже совсем скоро я осознал, что в смерти брата не было моей вины. Это был несчастный случай. Страшный, ужасающий, необратимый несчастный случай. Да, я был легкомыслен и неосторожен, в этом нет сомнений, но мне даже в голову не приходило, что такое может случиться. Я не хотел этого. Я не хотел этого,- он какое-то время помолчал, отстраненно глядя себе под ноги, а затем, подняв глаза на Антона, легко и спокойно улыбнулся.- Такова моя история. Таков источник моей недетской мудрости и моего неизбывного душевного покоя.
   
Антон смотрел на него со странным чувством. Это было и не изумление и не сочувствие, а скорее некий благоговейный восторг, не подлежащий конкретному определению. Он взглянул на Машу, на близнецов, и это чувство лишь усилилось.
   
- Что же получается? Выходит, я тут самый счастливый?
   
Дельфин расхохотался, Маша и близнецы одобрительно заулыбались.
   
- Уж точно не самый несчастный,- сказал Артем, приблизившись к кромке воды.- В своей жизни я многое понял, но главное, что мне открылось: боль – это не проклятье, боль – это сила. Зависит от того, как ты ее переносишь.
   
- В этом мире без боли не обойтись,- Кирилл сложил руки на затылке.- Дни уныния будут всегда, каждому придется нести свой столб мучений. Но если мы научимся не сгибаться под его тяжестью, все нам станет нипочем.
   
- Твой отец был прав,- тряхнув головой, сказал Антон,- в его словах была одна только польза, а я не слушал его. Он сказал, что если я хочу по-мочь своей сестре, то должен быть радостным, как никогда еще в жизни, и своей радостью укрепить ее душу. Тогда мне казалось, что он просто насмехается надо мной. Я не понимал, что горе и отчаяние лишь усугубляют страдания, тогда как радость способна их облегчить и унять. Твой отец знал, что я его не послушаюсь, пока не пойму все сам. Он всюду был прав.
   
- Конечно, ведь ему были знакомы твои чувства,- кивнул Дельфин,- так же, как и путь, который тебе предстояло пройти.
   
- Так же, как он был знаком и всем нам,- улыбнулась Маша.
   
Антон был так благодарен за их терпение и поддержку, что у него сжалось сердце. Но тут Рома, ловко взмахнув руками, прыгнул на ближний островок, выдающийся из воды, и, повернувшись, ехидно воскликнул:
   
- Что-то вы много болтаете, друзья. Пора размяться, вам не кажется? – и немедленно запрыгал дальше, быстрый и проворный, как кенгуру.
   
Артем тут же последовал за ним, далее, более робко, выступила Маша, следом Кирилл. Антон еще какое-то время оставался на берегу, с необыкновенной теплотой и признательностью глядя на прыгающих с островка на островок ребят и на то, как солнечный свет переливается в их волосах, будто золотая пыль... Наконец, его окликнул смеющийся Дельфин:
   
- Ты чего там застрял, Восставший из Мертвых? Ну же, иди к нам!
   
- Да, я иду! – крикнул в ответ Антон, улыбаясь.- Я иду...
   
Он разбежался и прыгнул на первый островок.

Глава 8. Заключительная

   Ночная тьма, как ни странно, больше не угнетала его. Он шел вдоль спящих коридоров, вдоль высоких необъятных стен, чувствуя довольство, решимость и глубокий душевный покой. Ничто его не тревожило и не тяготило. Он твердо знал, куда идет и какую цель преследует. Неудачи больше не пугали его. Потому что он перестал к ним готовиться.
   
А вот и главный холл, круглый, как апельсин, и темный, как сливовый сок. Антон неторопливо вышел на середину, расставил на полу круг из свечей, зажег шесть из них и встал в центр. Без всякой неловкости он начал произносить волшебные слова, на этот раз – с совсем другим выражением и с совершенно иным пониманием.
   
- Я здесь, стою перед тобой, в борьбе и надежде большой, молю, свою силу открой, покажись и узри мою боль. Если будет угодно, спаси, а если нет, то явись и лицо покажи, оно либо ранит, либо убьет, а может, Камень Счастья в глазах промелькнет. Он и спасет, а быть может, просто мелькнет, воля твоя и решать все тебе, тебе, кто есть Все, и кого нет на Земле.
   
Не прошло и доли мгновенья, как все вокруг озарилось ярким хрустальным светом, и два пронзительно голубых мальчишеских глаза уставились на него с уже знакомым выражением серьезной задумчивости. Антон не стал медлить ни секунды, сразу же протянул ему коробку с роскошным бисквитным тортом, усыпанным изящными разноцветными цветочками. Хранитель Камня Счастья поглядел на него с некоторым удивлением, а затем, понимающе улыбнувшись, принял дар. Его взгляд заметно смягчился.
   
- Я рад, что ты позвал меня снова, Антон Миронов. Полагаю, твое желание не изменилось?
   
- Нет, но сегодня я готов ответить на ваш вопрос.
   
- Неужели? – мальчик выглядел на редкость заинтересованным.- Итак, почему я должен помогать тебе?
   
- А вы не должны,- Антон спокойно посмотрел ему прямо в глаза.- Вы не должны помогать мне. Вы мне ничем не обязаны. Все, что у меня есть, есть благодаря вам. Дом, семья, здоровье, жизнь – все это дали мне вы. Даже если я посвящу всю жизнь тому, чтобы расплатиться с вами, мне не удастся погасить и десяти процентов своего долга. Мне никогда не сравняться с вашим могуществом. Я не имею никакого права что-либо требовать у вас. Вы и так дали мне все, в чем я нуждаюсь. Единственное, что мне остается, это всем сердцем полагаться на ваше милосердие, великую доброту и абсолютно незаслуженную любовь ко мне и верить, что по своей царственной милости вы исполните мое желание, но, конечно, только в том случае, если оно будет вам угодно.
   
В его словах не было и тени притворства, он говорил от всей души, искренне и горячо, как никогда прежде. Белый дух с минуту молча смотрел на него, а затем тихо произнес:
   
- Вижу, ты стал другим.
   
- Не без вашей помощи,- согласился Антон.
   
- Быть может, я исполню твою просьбу... а может, и нет. Как бы то ни было, ты имеешь право знать, Антон Миронов, что счастье – явление незамысловатое. Счастье внутри, а не снаружи, и это не то, чего приходится ждать годами. Счастье создают, а не ждут. Будь благодарен, и тебе не придется гадать, откуда происходит счастье. Люди, не ценящие в должной мере того, что имеют, никогда не смогут получить что-то новое. Потому что Даритель никогда не улыбнется тому, кто не ценит и отвергает его дары. Умей замечать свое богатство, а оно есть всегда. Оценив, получишь больше, потому что Даритель любит благодарных. Тянись к радости и не поддавайся унынию, ищи благословение в каждой минуте своей жизни и не позволяй каким бы то ни было обстоятельствам рушить твой покой. Запомни: предающийся тоске, унынию, ропоту, непрестанным жалобам и отчаянию – враг Дарителя, а тянущийся к радости, доброте, любви и признательности – его друг,- белоснежное сияние стало растворяться и уходить ввысь, но Антон заметил, как лицо мальчика померкло и обратилось в лик знакомой ему сказочной красавицы с холодными ярко-синими глазами. На этот раз она улыбалась, и ее взгляд выражал теплоту и одобрение.- Счастье незамысловато,- ее неповторимый голос тоже прозвучал ласково.- Спасибо за великолепный торт, Антон Миронов. Не забывай о том, что услышал здесь.
   
В следующий миг она исчезла, и белый свет вместе с ней. Антон стоял посреди зажженного наполовину круга и, будто зачарованный, смотрел вверх, туда, где только что исчез великий Даритель. Никогда еще у него на душе не было так тепло и спокойно. Он совсем не думал о том, исполнится его желание, или нет, он просто был счастлив от того, что сохранил добрые отношения с самым великим существом на свете, с тем, кому был обязан своей жизнью, благополучием и вновь обретенным счастьем. Ведь без него он не нашел бы ни своих друзей, ни свободу от отчаяния, ни знание о том, как помочь Симе...
   
Он был благодарен и по-настоящему счастлив.

   Четыре месяца, остававшиеся до каникул, пролетели с головокружительной быстротой, стремительно, как одна неделя. Антон больше не тосковал и не впадал в меланхолию, он был радостен, весел, полон решительной целеустремленности, а потому дни для него стали яркими и насыщенными, как спелые плоды, и одновременно – беспощадно короткими. Теперь он проявлял усердие в учебе, старательно выполнял домашние задания и, кроме того, вступил в Дом Сильных, где ежедневно убеждался в несокрушимом мастерстве Дельфина. Неудачи порой выводили его из себя, но это была не та злость, которую он испытывал раньше – теперь это был здоровый гнев молодого соперника.
   
Наконец, настал апрель, долгожданные три недели отдыха как-то незаметно ворвались в жизнь воспитанников и принудили спешно собирать вещи, чтобы в особо отведенное утро отправиться по домам.
   
Антон впервые видел школьный двор таким переполненным, суетли-вым и шумным. Всюду громоздились экипажи, запряженные в них лошади громко фыркали и перебирали копытами, многочисленные кучера и лакеи беспорядочно носились из академии и обратно, помогая своим нерасторопным подопечным завершить последние приготовления к отъезду.

Сам он давно уже собрался, но ему хотелось как следует проститься с Машей и Кириллом, которых он не видел со вчерашнего дня. Близнецы уехали на рассвете, желая прибыть домой еще засветло и тем самым сделать сюрприз своим родителям. С ними он простился вчера вечером и до сих пор с грустью вспоминал их добрые наставления относительно того, как ему следует обращаться с сестрой, чтобы как можно скорее развеселить ее. Они думали только о нем, и он едва успел пожелать им хорошей дороги.
   
В этот момент он заметил Машу, стоявшую у нарядного экипажа поблизости, и немедленно подошел к ней.
   
- Ну пока, Снежинка.
   
Она посмотрела на него с грустью и только ей свойственной лучистой добротой:
   
- Обязательно передавай от меня привет своей сестре.
   
- Конечно. Надеюсь, когда-нибудь вы познакомитесь.
   
- Было бы здорово,- она немного помолчала и добавила более серьезным тоном:- Молодец, что справился, Антон.
   
Ему не составило труда понять, что она имеет в виду.
   
- Без вас мне бы не удалось.
   
- Нет, дело не в этом. В глубине души ты всегда стремился к освобождению. Сам того не сознавая, ты всегда хотел стать сильнее. Поэтому тебе и удалось выкарабкаться. Не теряй эту жажду силы, тогда все у тебя будет хорошо.
   
- Ты слишком высокого мнения обо мне.
   
- Нет, я всего лишь правдивая,- уже из окошка кареты она пожелала ему благополучного пути.
   
- Тебе тоже, Маш,- сказал он, искренне тронутый,- тебе тоже.
   
Вскоре ее экипаж, из которого она ободряюще ему улыбалась, скрылся из виду, и он с трудом подавил в себе звенящую боль разлуки. Помог ему в этом Воронов, появившийся в дверях академии и тут же направившийся в его сторону. Его широкая улыбка, радостная и неподдельная, как солнечный свет, по обыкновению вызвала у Антона чувство добродушной досады.
   
- Ну что, Бурундук-Медвежонок? – воскликнул Дельфин, глядя на него своим умным проницательным взглядом.- Вижу, у тебя глаза на мокром месте. Вот тебе мое плечо!
   
- Да ну тебя, Рыбина,- усмехнулся Антон,- вовсе у меня глаза не на мокром месте.
   
- Ну да, ну да. Передавай Симе мое почтение и скажи, что ее брат – дуралей и нытик.
   
- Непременно,- фыркнул тот и, внимательно поглядев на него, тихо произнес:- Спасибо за все, Кирилл.
   
- Да ладно тебе,- отмахнулся Дельфин с присущей только ему безмя-тежной улыбкой,- я ведь твой друг.
   
- Знаю,- сказал Антон, чувствуя огромную радость от того, что это правда.- Спасибо, что терпел мои выходки и за то... что побил тогда.
   
- Всегда к твоим услугам! – его смех был так заразителен, что Антон невольно рассмеялся тоже.
   
На этой светлой ноте они и расстались.

   Возвращаясь домой, Антон не испытывал ни страха, ни тревоги, ни даже легкого волнения. Он был абсолютно спокоен и все свои мысли посвящал разнообразным трюкам и уловкам, с помощью которых надеялся оживить Симу до такой степени, чтоб она и думать забыла о своем несчастье. Он был настолько уверен в успехе своих замыслов, что почти слышал смех сестренки в салоне экипажа, хотя между ними все еще пролегало расстояние в несколько сотен километров. Его решимость приложить все усилия была тверда, как гранит, и не предполагала ни малейших сомнений. 
   
Однако путь был не близок, особенно из-за острого нетерпения, становившегося в нем все крепче и крепче. Ехать пришлось весь день и всю ночь, так что родных мест он достиг только к следующему утру.
   
Было часов десять, когда перед ним раскинулось родное поместье, омываемое лучами радушного утреннего солнца. Карета застучала по широкой каменной тропе, ведущей через поля, виноградники и богатые подлески к графскому дому. Он и сам не знал, что навело его на эту мысль, но оставшийся путь до дома он решил проделать пешком, по другой – лесной дорожке, пересекающей великолепные угодья поместья.
   
Он вышел и двинулся в путь через ольховую рощу, наполненную тонким щебетом реполовов, восхитительной прохладой и бурно цветущей весенней листвой. Впереди был маленький ручей, в котором они с Симой игрались когда-то, брызгая друг в друга водой. Антон пересек его и пошел дальше вдоль старых грозных тополей, которым, вероятно, было не меньше трех веков.
   
Желто-зеленая аркада над головой согревала его и навевала какое-то усыпляющее первозданное умиротворение, как вдруг он заметил впереди нечто, что превратило его сердце в безумствующий разъяренный молот, готовый разбить его грудную клетку на несколько кусков. Ему навстречу бежала девочка с кудрявыми золотыми волосами и большими голубыми глазами. Эти прекрасные глаза отчетливо видели все, на что смотрели, в этом не было никаких сомнений.

Внезапно девочка увидела Антона, остановилась, потрясенно моргнула и, заплакав, бросилась к нему в объятия. Юноша подхватил ее и закружил под зеленым небосводом, ошеломленный, все еще до конца не верящий, а она и плакала и смеялась и смеялась и плакала в одно и то же время.
   
Наконец, Антон опустил Симу на землю и, став перед ней на колено, заглянув ей в лицо, пытаясь проглотить застрявший ком в горле. Она все еще плакала, но то были слезы радости, и ее чистые, прекрасно видящие глазки смотрели на него с таким восторженным счастьем, что он готов был заплакать вместе с ней.
   
- Разве я не говорила тебе, что когда ты вернешься, я снова буду видеть? – всхлипывая и одновременно счастливо улыбаясь, спросила она.
   
- Говорила,- прошептал он, завороженно проводя рукой по ее волосам.
   
- Со мной случилось чудо, Антошка! – Сима крепко ухватила его за руку.- Сегодня ночью мне приснился мальчик в сверкающей белой одежде. Он долго внимательно смотрел на меня, не говоря ни слова, а потом улыб-нулся и дал мне маленький камешек. Когда я проснулась, я снова все видела, а камешек, который он мне подарил, нашелся у меня под подушкой! Ты ведь мне веришь, правда? Я не обманываю, так все и было. Вот, смотри! – она протянула ему предмет, о котором говорила.
   
Антон взял камень и с потрясенной улыбкой тряхнул головой. Ничего таинственного, обыкновенный покатыш, маленький, гладкий, продолговатой формы, каких можно собрать тысячи на любом каменистом берегу. В его сознании прозвучали слова, которые теперь он понял лучше чем когда бы то ни было: «Счастье незамысловато, Антон Миронов. Счастье не ждут, а создают. В нем нет ничего невозможного. Счастье незамысловато».
   
Невольно рассмеявшись, он снова подхватил Симу в воздух и закружил, наслаждаясь ее звонким смехом, исполненный великой преданностью, любовью и благодарностью к тому, кто есть Все и кого нет на Земле.
   
Вот только нет ли?..


                КОНЕЦ