Лиророгий

Право, никогда не устаешь поражаться невероятному богатству легенд и мифов Древней Греции! Елисейские поля, на которых блаженствуют души праведников и мудрецов! Зловещая бездна Тартара, где среди корней Земли гнездятся гибельные вихри и томятся в скованных пятидесятиглавыми сторукими гекатонхейрами несокрушимых адамантовых цепях ужасные Титаны, дерзнувшие бросить вызов богам-олимпийцам! Мрачное подземное царство Аида, где вздохи и стенанья душ умерших волнуют воды ледяного Ахерона и жгучего, как ядовитые змеиные жала, пылающего ярким пламенем Флегетона! Шум черного Коцита и Стикса с ладьей неумолимого Харона, заглушаемый воем, рычаньем и и лаем трехглавого адского пса Кербера! Вечно страждущие, не видя конца своим мукам, бесконечно жаждущий и алчущий Тантал, распятый на огненном колесе Иксион, тщетно пытающиеся наполнить водой бездонные кувшины Данаиды, безнадежно катящий в гору камень Сизиф, сын Эола! Светлая Лета, томным журчанием призывающая приведенные Гермесом-Психопомпом людские души забыть житейские горести и заботы, преследовавшие их в земной жизни. Орфей, скитающийся в поисках своей любимой Эвридики во мраке подземного царства, среди бледных асфоделей. Эринии, терзающие муками совести отцеубийцу Ореста! Прометей, прикованный к скалам Кавказа и терзаемый коршуном Тития или, по другим легендам, орлом Зевса-Громовержца! Ясон и Кадм, сражающиеся с воинами, выросшими из зубов сраженных ими драконов, Медея, кидающая в кипящий котел разрубленное на куски тело дряхлого Пелия, вонзающая нож в грудь собственных детей и улетающая на огненной колеснице, запряженной крылатыми змеями, в родную Колхиду - нынешнюю Имеретию (Западную Грузию)! Да всего и не перечислишь... Однако один древнегреческий миф запал в душу Вашего покорного слуги особенно глубоко. Миф о похищении Европы. По легенде, сам верховный бог древних эллинов Зевс-Громовержец явился Европе - прекрасной, как бессмертная богиня, царской дочери -, когда она играла на морском берегу с подругами, в виде быка (по одним источникам - белого, по другим - золотистого, с серебряным пятном во лбу, напоминавшим своей формой полную луну) и похитил её, увезя на своей спине на славный остров Крит.

К сожалению, у большинства нынешних обитателей Земли запас знаний о красавице Европе этими немногими сведениями и ограничивается. Еще со времен Античности существует полнейший разнобой касательно места рождения героини одного из самых занимательных древнегреческих мифов. Одни называют в качестве места ее рождения беотийский городок Тевмесс. Другие - знаменитый финикийский город Тир, снабжавший весь Древний Мир добываемой из морских улиток-багрянок бесценной пурпурной краской и окрашенными этой краской дорогими тканями, носить которые долгое время могли себе позволить лишь цари и самые знатные вельможи. Третьи (например Мосх, автор известной поэмы "Идиллии", чье мнение мы всецело разделяем) - не менее богатый город Сидон, считавшийся столицей Финикии (вследствие чего не только греки и другие народы, но и сами финикийцы, в каком бы городе они ни проживали, именовали себя сидонянами). Не существует единства мнений о том, кто был отцом Европы. Одни античные авторы называют в качестве такового царя Тира Агенора, другие - его сына Феникса, третьи - Тития. В качестве матери Европы называют то супругу Феникса Перимеду, то жену Агенора Телефассу. В-общем, "темна вода во облацех"...Но попробуем все же восстановить подлинную историю тех стародавних событий...

Начнем с того, что данное сидонской царевне при рождении имя "Европа" в переводе с древнегреческого на русский язык значит "широкоглазая" /1/. И действительно, глаза у царской дочери были поставлены широко. Темно-голубые, мерцающие глаза, окруженные густыми, темными ресницами. Сам царь Сидона Агенор, в те редкие, свободные от важных государственных дел, часы, которые мог уделять семье, умилялся им и, гладя свою единственную дочь по голове, приговаривал нежно: "Девочка моя широкоглазая!" Таких голубых глаз, таких темнорусых, цвета льна, волос и такой белой кожи, как у Европы, не было ни у одной другой девицы в Финикии - девушки и женщины (как, впрочем, и мужчины) были там темноглазые, смуглокожие и черноволосые. Поэтому шептались о божественном происхождении царской дочери, блиставшей красой своей среди других финикиянок, подобно Афродите, окруженной харитами (так, по крайней мере, говорили эллинские наемники, охранявшие царский дворец, и эллинские невольницы, в этом дворце прислуживавшие - все эллины уже в то далекое время, когда еще не были сочинены ни "Илиада" и "Одиссея" Гомера, ни "Теогония" и "Труды и дни" Гесиода, ни, тем более, "Идиллии" Мосха) умели выражаться высоким, поэтическим языком, несмотря на, казалось бы, низкий род своих занятий). Как утверждает Елена Никиткина в "Похищении Европы", из-за своих широко поставленных глаз юная сидонская царевна была похожа в профиль на испуганного олененка. Не было в Финикии человека, который бы не слышал о широкоглазой царской дочери. Народная молва окрестила ее странной, даже дикой, и уж, без всякого сомнения, пугливой. Все эти качества были не не к лицу Европе, дочери гордого сидонского владыки, правившего своим царством самовластно - он был не чета какому-нибудь греческому василевсу, во всем зависевшего от народного собрания и мнения... Так, по крайней мере, считали люди, а людская молва - что морская волна...

Европа росла в одиночестве, и подруг у нее не было, потому что она не стремилась их заводить. А если и выходила гулять в чьем-либо сопровождении, то сопровождали ее не отсутствовавшие у Широкоглазой подруги, а дворцовые невольницы-рабыни. В саду, в поле, в лесу, она любила оставаться одна, но одинокой себя не чувствовала.

Ибо повсюду, как казалось темнорусой царской дочери, ее сопровождали взгляды... Неведомо чьи, но чувствовала она их всем своим существом и не пугалась... Пугалась она только людей, их резких голосов, стремительных движений. А таинственные взгляды (хоть и неведомо чьи), казалось, ласкали ее, нежили, разливались теплом по коже. Европа старалась незаметно оглянуться, ей хотелось подстеречь того, кто на нее так смотрит. Но это ей все никак не удавалось.

Дворцовые служанки и рабыни к ней были всегда почтительны, хотя Европа знала, что они не любят ее. Но ей было все равно, ведь она их тоже не любила.

В день совершеннолетия служанки поднесли ей необычной формы хлеб. Подношение это сопровождалось тихим перешептыванием, сдержанным хихиканьем, странными подмигиваниями. Европа, ничего не подозревая, взяла хлеб в руки и только тогда увидела, что выпечен он в форме фаллоса, значение которого было ей уже известно, хотя она никоим образом и никогда не относила его к себе. Царской дочери и прежде приходилось видеть подобные изображения. Фаллос держала богиня Луны на храмовом празднестве, каменный фаллос стоял на краю каждого хлебного поля в качестве межевого столба. Но этот, румяный и местами слегка подгоревший детородный уд, у нее в руках, отчего-то вдруг смутил Широкоглазую. Но прислужницы уже подсовывали царевне крупную соль в массивной золотой солонке, и, с хрустом отломив головку хлебного члена, понуждали Европу съесть ее, пройдя тем самым символический обряд посвящения в женщины.

Дочь Агенора отделалась от не в меру игривых и назойливых прислужниц, только съев немалый кус аппетитно подрумяненного, с хрустящей корочкой, ритуального хлеба. Служанки принялись жадно доедать остальное, весело хохоча и выкрикивая царевне поздравления. Морщась от их казавшихся ей грубыми и непристойными пожеланий, Европа убежала из дворца на опушку леса, подходящего к самому обрыву. Там, внизу, шумело винноцветное море, этот шум ее успокаивал и баюкал... Европа прилегла на траву и незаметно для себя заснула, разморенная полуденным солнцем.

И ей приснилось, что Азия и тот материк, что отделен от Азии морем (названия которого дочь Агенора не знала), в образе двух женщин, борются за нее, сойдясь в жестокой схватке, как ей показалось, не на жизнь, а на смерть. Азия была приземистой, смуглокожей, темноглазой, с покатыми плечами, широкими бедрами, пышной грудью и густой копной черных как смоль, вьющихся мелкими колечками кудрей. Ее противница, имени которой Европы не знала - белокожей и голубоглазой, с рослой фигурой, тугой и крепкой грудью, округлыми бедрами и стройными, длинными голенями, с волосами, завязанными тугим узлом на затылке, что подчеркивало всю красоту ее длинных, прямых, пышных темнорусых волос и продолговатую форму ее головы и лица, как две капли воды, походившей на дочь Агенора, с замиранием сердца наблюдавшей за схваткой двух столь непохожих друг на друга таинственных красавиц. Каждая женщина хотела обладать Европой. Побеждена была Азия, и ей, воспитавшей и вскормившей Европу, пришлось уступить царевну своей сопернице - темнорусой и высокорослой, с улыбкой шагнувшей навстречу Европе, раскрыв ей свои объятья и прижав трепещущую в страхе царевну к своей тугой груди. Пышные темнорусые волосы белой женщины рассыпались по ее плечам, накрыв крепко  прижатую ею к груди широкоглазую царевну. Европа в страхе проснулась, не в силах понять значения этого сна.

Вернувшись под отцовский кров, юная дочь Агенора, сама не зная отчего, не рассказала о своем странном сне никому - ни родителям, ни братьям, не говоря уже о придворных толкователях сновидений. Уединившись в своей горнице, широкоглазая царевна преклонила колена перед алтарем богини Артемиды - покровительницы дев - и стала смиренно молить богиню (именуемую в Финикии также Астартой, Ваалет, Раббет, Танит и Тиннит), а вместе с ней - и всех других богов - отвратить от нее несчастье, если сон грозит ей таковым.

В ту ночь дочь Агенора долго не могла заснуть. В голове мелькали обрывки хаотичных мыслей, она никак не могла ни на чем сосредоточиться. Распростертая без сна нагой на ложе, Европа, чтобы успокоиться, стала ласкать свое тело, как это вошло у царевны в привычку после того, как у нее начались месячные истечения - мучение дев.

Стараясь как можно нежнее прикасаться к себе, царевна ласкала свои смеженные негой глаза, щеки и губы, проводя руками по своей точеной шее, по гладкой ложбинке между девственных грудей, по их упругим холмикам, по нераспустившимся розам сосков, сжимая их повлажневшими пальцами сперва слегка, а потом все сильнее, растирая их между пальцами, ощущая, как ее груди твердеют, вставая торчком, а соски набухают между становящимися все более влажными пальцами, как все ее тело начинает выгибаться, и, продолжая левой рукой сжимать и ласкать свою левую грудь, проведя ладонью правой руки вниз по гладкому животу и прикрыв ею свое поросшее темнорусыми шелковистыми кудрями повлажневшее лоно, стала нежно ласкать свой набухающий розовый бутон, кусая губы, постепенно, медленно вводя в его сначала плотно сжатые, а затем открывшиеся, как розовые лепестки, уста сначала средний, затем указательный, затем безымянный палец, сначала медленно и осторожно, а затем все быстрее вращая ими, массируя дрожащими пальцами влажные стенки влагалища, входя все глубже, пока не проникла дрожащими пальцами, натолкнувшись на невидимую, упругую преграду, как ей показалось, до конца в свой переполненный благоуханным, клейким соком грот, заполнив всю его пустоту, вплоть до этой незримой преграды, прикосновение к которой заставляло ее трепетать всем телом, и, ощутив, как весь низ ее живота вдруг обожгло неудержимой горячей волной, сотрясаемая неистовыми содроганиями всего тела, не впилась зубами в левую ладонь, заглушая рвущиеся с губ пронзительные крики...

Наутро, облаченная служанками в виссонный хитон и пурпурную хламиду, затканную золотом, Европа, вышла, в сопровождении дворцовых рабынь, прогуляться на зеленый, покрытый цветами луг, к берегу моря. Резвясь, собирали служанки в корзины цветы - душистые нарциссы, пестрые крокусы, фиалки и лилии. Сама же дочь Агенора, отдельно от докучавших ей, как обычно, своим шумом и смехом служанок, собирала в свою золотую корзинку одни только алые розы. Набрав цветов, служанки стали со смехом водить веселый хоровод. Их звонкие молодые голоса далеко разносились по цветущему лугу и по лазурному морю, заглушая его тихий ласковый плеск. Шутки ради он сплели из сорванных с лаврового дерева ветвей большой венок и преподнесли его своей юной госпоже.

Отойдя подальше от служанок с их шумными играми, Европа пришла на то же самое место, на котором накануне уснула и увидела во сне борьбу двух таинственных женщин - темной и светлой - борьбе, наградой в которой победительнице послужила она сама, дочь Агенора. Мелькнула мысль, а не приснится ли ей, если она опять заснет на прежнем месте, снова вчерашний удивительный сон.

И Европа, отложив в сторону корзинку с собранными ею алыми розами и лавровый венок, развязав ремешки сандалий, чтобы дать отдых ступням, расстелила на траве свою пурпурную хламиду, раскинулась на ней и снова уснула на прежнем месте, убаюканная шумом винноцветного моря. Но на этот раз ей ничего не приснилось...

Дочь Агенора проснулась с уже давно знакомым ей ощущением, что на нее кто-то смотрит. Не поднимая век, еще смеженных полуденным сном, Европа улыбнулась привычному для неё чувству. Но вот она, открыв глаза и приподнявшись на локте, осмотрелась вокруг - и вдруг увидела сравнительно небольших размеров широколобого белого быка с мощным подгрудком и крутыми золотистыми рогами, изогнутыми, подобно лире Аполлона. Лиророгий неотрывно смотрел на нее. Странно, но его взгляд совсем не походил на тот, который можно было ожидать от быка. Бычьи глаза как будто излучали какое-то несказанно ласковое тепло. Белый бык, роняя с морды длинные, прозрачные нити слюны, подошел ближе, все так же неотрывно глядя на Европу. И внезапно она поняла, в чем тут странность – дивный белый бык смотрел на нее, не моргая!

По сведениям Елены Никиткиной, Лиророгий наклонил свою бугристую белую голову со свисающими с морды длинными нитями стекловидно-тягучих слюней к лежащей, слегка приподнявшись и опираясь на локоть, Европе и высунул язык. Широкоглазая скосила глаза на язык – он был нежно розовый, в темную крапинку, как будто у быка на языке выступили веснушки. Европа улыбнулась быку, а потом улыбнулась еще шире, когда Круторогий лизнул ей ногу. Еще раз, и еще... Горячий и шершавый, нежный и твердый одновременно, бычий язык лизал узкие ступни, стройные длинные голени и округлые бедра дочери Агенора, постепенно задирая подол ее длинного виссонного хитона все выше и выше, пока самой царевне вдруг не захотелось снять одежду, раскинуть руки и ноги и отдаться этим странным чувствам, переполнявшим ее все сильней, не оставляя места мыслям. Поддавшись безотчетному порыву, Широкоглазая, пройдя через море внезапно охватившего ее огня, решилась снять с себя хитон. Глядя на нее, никто бы больше не сказал, что дочь сидонского царя похожа на испуганного олененка...

Как-то автору этих строк пришлось прочитать о том, что произошло вслед за тем между Европой и быком, следующее:

"Бык встал на колени, навис над Европой и она увидела, как там, в подбрюшье, что-то растет и надвигается на нее. Она сама подлезла под быка, одной ногой опираясь на землю, другую закинув ему на спину, обняла за шею руками и отдалась спокойному ритму движений, которые напоминали размеренно набегающие волны..." /1/

Что тут скажешь? Во-первых, это явно написала женщина, а во-вторых, она, вне всякого сомнения, если и видела когда-нибудь быка, то только издали (и явно не во время случки). В действительности все было со всем по-другому.

Белый бык медленно поднялся на дыбы, навис над Европой, и она увидела, как у него в подбрюшье что-то растет и надвигается на нее. Царевна сразу поняла, что это, вспомнив про хлеб в форме фаллоса, который ей пришлось не так давно отведать. Однако восстающий фаллос лиророгого быка отличался от всех виденных ею ранее фаллосов - и золотых, и каменных, и хлебных - своей формой. Он был длинный, без привычной Европе по изображениям головки, розовый, c какой-то странной закорючкой на конце, напоминая своей формой скорее не виденные ранее царевной фаллосы, а сильно вытянутый в длину и заостренный на конце заморский плод банан (торговцы из дальних стран привозили во дворец царя Агенора разные невиданные в Финикии фрукты и плоды), но главное - он был неизмеримо больше, превосходя длиной и толщиной и хлебный фаллос, и золотые священные фаллосы на празднестве в храме богини Луны, приближаясь размером к тем каменным фаллосам, что стояли в качестве межевых столбов по краям хлебного поля /2/. Как будто подчиняясь чьему-то молчаливому приказу, не терпящему ни возражений, ни ослушания, царевна сама подлезла под быка, твердо уперлась широко расставленными ногами в землю, наклонилась и взялась обеими руками за ноги чуть выше щиколоток. Лиророгий громко замычал. Его низкое, протяжное мычание разнеслось по всей округе, заставив сладострастно содрогаться чресла местных Пасифай. Не услышали его только прислужницы Европы, слишком увлеченные своими шумными играми на морском берегу. Ощутив пробежавшую по всему своему застывшему в ожидании чего-то неведомого телу внезапную дрожь, Широкоглазая почувствовала, как бык копытом передней ноги (оказавшимся, к удивлению царской дочери, совсем не твердым, а удивительно мягким и даже нежным) коснулся узла волос у нее на затылке - и белокурые, цвета льна, волосы, выпущенные на свободу, упали до самой земли. Ощутив близость припавшего к ней быка до мурашек на коже, Европа задрожала всем телом, напряженным, как скифский натянутый лук. Огромный, горячий, пахучий и влажный фаллос дивного быка прошел снизу между ягодицами царевны и стал властно тереться о ее обливающееся клейкими слезами лоно и втянутый гладкий живот, доходя своим благоуханным концом со странной закорючкой до ложбинки меж грудей царевны, оставляя на ней сочащиеся из закорючки липкие капли, быстро выпрямляясь и превращаясь из банана в напряженную струну. Охваченная все более неудержимой дрожью, Широкоглазая в безотчетном порыве схватила свои налившиеся груди, сдавила ими скользкий конец бычьего фаллоса и начала тереть его грудями. Сопение и фырканье быка перешло в сдержанный рев, и Европа ощутила, что упругий бычий фаллос, зажатый между ее сдавленными грудями, сделался тверже железа. Одурманенная его ароматом, дочь Агенора, теряя последние силы, выпустила затвердевший, налившийся кровью и ставший из розового ярко-малиновым уд Лиророгого из плена своих трепещущих грудей - и  в следующее мгновение ощутила мощный толчок бычьего уда в уста своего лона, поразивший ее, как удар молнии Зевса. Царевна вскрикнула от боли, но второго толчка не последовало. Вместо этого дрожащая Европа ощутила, как отступивший бык стал своим горячим языком ласкать ее жадно дышащее, влажное лоно Фестиды и крохотную, пульсирующую дырочку ее каллос пигоса, попеременно вылизывая их и проникая все глубже и глубже, исторгая из груди приходящей во все большее неистовство, намертво впившейся побелевшими пальцами в голени Широкоглазой, все более громкие стоны, ибо испытываемые ею ощущения неизмеримо превосходили те, что Европа испытывала прежде, ублажая себя в ночной тьме своей девичьей спальни, пока, наконец, бык с размаху не вошёл в Европу, истекающую благовонным соком. Такого ощущения сидонская царевна никогда себе представить не могла. Исполненный невыразимой муки крик пропоротой, как казалось обезумевшей от боли царевне, насквозь огромным бычьим удом дочери Агенора разнесся по всему берегу моря, и резвившиеся на берегу служанки не услышали его лишь потому, что он был заглушен их собственными криками и смехом. Европе показалось, что совсем недавно еще такой ласковый и нежный, теперь же столь неистовый бык разорвал у нее все внутри, и каждый новый толчок, каждый новый удар бычьего уда, с неудержимой силой, вновь и вновь, входившего в кровоточащее лоно и все глубже проникавшего в истерзанное нутро царевны, способное вместить его всего наполовину, заставлял Широкоглазую, словно насаженную на гигантский вертел, кричать все громче, содрогаясь от невыносимой боли. Европа звала свою мать, пронзительно крича, что умирает. Однако время шло, бык был неутомим, казавшаяся невыносимой боль в кровоточащей ране лона и пронзенном чреве стала отступать перед нараставшим все сильнее возбуждением, могучий бычий фаллос не уменьшился в своих размерах, но горячие влажные губы пронзаемого им вновь и вновь окровавленного лона дочери Агенора, стали плотно смыкаться на нем, а лоно царевны - обволакивать его, вмещая бычий фаллос, как ножны боевого меча вмещают его клинок, будучи точно подогнаны по его размеру. Широкоглазая всецело отдалась властному ритму движений, напоминающих размеренно набегающие волны морского прибоя, истаивая под горячим телом дивного быка, неустанно бившего во врата Европы, как бьют тараном во врата неприятельской крепости, с каждым ударом исторгая из груди царевны все новые стоны, пока возбуждение не достигло наивысшей точки, и все более громкие стоны изнемогающей дочери Агенора, ощутившей, как заполнивший все ее нутро огромный бычий уд вдруг взорвался, излив в нее потоки обжигающе-горячего семени, не перешли в заглушившие рев сладострастного быка отчаянные, пронзительные крики  - теперь уже не только невыносимой боли, но и столь же невыносимого наслаждения...

Когда бык вышел из сомлевшей Европы, застывшей в полусогнутом положении, обильно орошая берег семенем, смешивавшимся на траве с истечениями дочери Агенора, и с мычанием, подобным отдаленному раскату грома, снова опустился на все четыре ноги, твердо встав на свои раздвоенные копыта, опустошенная Европа упала ничком на землю и долго лежала под ним пластом на траве, запятнанной местами уже запекшейся кровью, такой же алой, как собранные Европой до встречи с Круторогим розы, рассыпавшиеся из опрокинутой корзинки, намертво вцепившись в передние ноги Лиророгого, казавшиеся несокрушимыми, как столбы храма сидонского бога Солнца Мелькарта, двойника эллинского Аполлона. Бык, наклонившись, спокойно щипал траву, закрывая своим мощным телом дочь сидонского царя от лучей палящего солнца. Преодолевая боль во всем своем истерзанном теле, Широкоглазая, перевернувшись на спину, улыбнулась смотревшему на нее сверху вниз, опустив голову между своими широко расставленными передними ногами, дивному быку, к которому не испытывала никаких чувств, кроме невыразимой нежности. Лежавшей под быком с широко раздвинутыми коленями Европе почудилось, что белый бык улыбнулся ей в ответ, перестав на мгновение жевать. Его тягучие стекловидные слюни капали с морды прямо на лицо лежащей у него под брюхом и смотревшей на него снизу вверх дочери Агенора, но это ей было только приятно, и она лишь моргала, когда капли попадали ей в глаза и повисали на темных ресницах. Не в силах сдвинуть ноги от боли, Широкоглазая осторожно прикоснулась к открытой ране своего растерзанного, как ей казалось, в клочья лона и осторожно провела по нему рукой. Затем царевна поднесла руку к лицу. Ее пальцы были влажны от еще сочившейся из раны крови, клейкого бычьего семени, капли которого изредка падали ей на живот, и собственных выделений Европы. Облизнув пальцы, Европа поднесла их к носу и ощутила запах свежесрезанных ивовых прутьев, которыми ее, бывало, секли в детстве за провинности и шалости. Этот запах внезапно пробудил в ней, только что казавшейся себе выжатым плодом, вожделение. Схватившись левой рукой за заднюю ногу быка, царевна протянула правую руку вверх, к поросшей длинной шерстью трубке под его животом, и нащупала в шерсти влажный конец его втянутого фаллоса. Бык все так же спокойно щипал траву. Но постепенно от прикосновений пальцев царской дочери уснувший в косматой трубке бычий фаллос пробудился к новой жизни. Европе показалось, что она вытянула его, как меч из ножен, и снова поразилась его величине. Она еле могла удержать его обеими руками. Не в силах наглядеться на него, Широкоглазая, наконец, решилась, и, широко открыв уста, заглотнула ярко-розовый изогнутый фаллос так глубоко, как только могла, ощутив, как пульсирующая закорючка на его конце чуть не застряла у нее в гортани. Бычий фаллос давил ей на горло и миндалины. Царевна задыхалась, ей не хватало воздуха. И всё же какое-то приятное раздражение в глотке и ёканье внизу живота, напоминавшее об ощущениях, испытываемых царевной при трении ее лона, не позволяло Европе освободиться от фаллоса, перекрывавшего дыхание. Наоборот, дочери Агенора хотелось засунуть его еще глубже. Когда из фаллоса брызнуло что-то липкое и горячее, она закашлялась, но не вытолкнула фаллос изо рта, постаралась проглотить, сколько могла сглотнуть. Со следующими выбросами липкой и горячей жидкости ей было проще. Запах бычьего фаллоса, аромат и вкус изливаемой им спермы понравились Европе сразу. Она была горда собой, что с первого же раза овладела тем потаенным искусством, о котором во дворце владыки Агенора юные служанки потихоньку перешептывались, а те, что постарше говорили наставительно: "Сосать надо уметь", сразу затихая при появлении своей широкоглазой темнорусой госпожи.

Дочь Агенора поперхнулась и закашлялась, выплевывая волоски бычьей шерсти, но фаллос Лиророгого не выпустила. Бык перестал жевать и, подняв голову к солнцу, испустил громкое мычание, от которого вновь затрепетали чресла Широкоглазой. Не понимая, что творит, Европа то заглатывала ослабевший, как ей показалось, бычий фаллос, то вновь выталкивала его, облизывая со всех сторон языком, впиваясь в него то губами, то зубами, сдавливая горячими пальцами, впиваясь в него острыми ногтями, стремясь вдохнуть в него новую жизнь, а потом, подтянувшись на крепко вцепившейся в фаллос, конец которого не выпускала изо рта, правой руке к задним ногам мычавшего все громче и протяжней Лиророгого, левой рукой намертво дотянулась до огромной бычьей мошонки, крепко сдавив в неистовстве его литые, как из бронзы, ятра.

Лиророгий яростно взревел, Европа же, мгновенно выдернув вновь ставший твердокаменным конец его фаллоса из пересохших уст, забыв про боль, задрала ноги, закинув их за голову, и,  судорожно стиснув в руке опять оживший, отвердевший и воспрянувший уд белого быка, ввела его в свое жадно раскрывшееся лоно. И снова дико закричала, сдавив бока быка судорожно сжатыми ногами. Слезы брызнули у нее из зажмуренных глаз, а Лиророгий, вновь насадив дочь Агенора, как на вертел, все мычал и рычал, роняя пену из поднятой к небу морды, нанося Широкоглазой - теперь уже сверху, удар за ударом.

Европе чудилось, что яркий свет полуденного солнца вдруг сменился черной и слепящей тьмой, из которой, омытая новым, радостным блеском, пред ней предстала необъятная тайна мироздания...         

Юная сидонянка проснулась от чьих-то голосов. Лиророгий лежал рядом и так же неотрывно смотрел на Широкоглазую. Из леса к ней бежали люди - судя по одежде, дворцовая челядь - и что-то кричали царевне. Европе было лень напрячь слух, чтобы понять, что именно. Почему-то ей казалось совершенно не важным знать, что они кричали. Лиророгий придвинулся к Европе, повернулся к ней спиной и приглашающе оглянулся. Не колеблясь ни мгновения, царевна славного Сидона, безотчетно прихватив с собой корзинку из-под роз и лавровый венок, вскочила ему на спину, подавив невольный крик - саднило израненное лоно, промежность и, казалось, все тело все еще болели. Спина у Лиророгого была широкой, и Европе, несмотря на боль, пришлось напрячь ноги, чтобы удержаться, когда бык встал и пошел к краю обрыва. Что-то заставило царевну надеть лавровый венок ему на шею. Дворцовые служители, бежавшие к ним со стороны леса, приближались, и теперь дочь Агенора, наконец, расслышала, что именно они кричали. А они кричали:

- Прыгай, госпожа! Беги! Спасайся!

Но Широкоглазая вовсе не думала и не хотела спасаться! Она хотела только одного – руками держаться как можно крепче за крутые, лировидные рога, а между ногами чувствовать могучие мускулы, перекатывающиеся под этой молочной шкурой и ласкающие ее так, как никто и никогда не будет ласкать. И боль, все еще испытываемая ею, была уже не мучительной, а желанной.

Челядинцы уже подбегали к ним, когда бык одним мощным скачком достиг края обрыва и с разбега прыгнул вниз.

Сверху до стремительно падающей вниз, прижавшись всем телом к быку с золотыми рогами, Европы донесся отзвук криков дворцовой челяди, оставшейся там, высоко, на краю обрыва. Царевна Сидона невольно зажмурилась, а когда открыла наконец глаза, увидела, что плывет на спине быка по бескрайнему морю и теплые волны щекочут ее босые ноги. В руке у нее была крепко зажата золотая корзинка из-под алых роз, и сидонянка, рассмеявшись, повесила ее на левый рог чудесного быка. Родной Европе берег Финикии давно уже скрылся в голубой дали. Кругом дочь Агенора видела лишь море да синее небо без единой тучки. И вся Широкоглазая, нагая, нежилась в лучах вечернего солнца, заходящего у нее за спиной.

Бык быстро, как дельфин, плыл по винноцветным водам Средиземного моря. Морские волны расступались пред ним, и брызги их скатывались, как алмазы, с его шерсти, не смочив ее. Крепко державшуюся за рога быка Европу сморил сон. И снилось ей, что всплыли из пучины прекрасные дочери морского старца Нерея; нереиды весело кружили вокруг быка и плыли за ним, вздымая свои белые плечи и розовые груди из волн морских, рассекая их изумрудными хвостами. Европе снилось, что сам бог моря Посейдон, окруженный морскими божествами, плывет впереди на своей колеснице, своим трезубцем укрощая волны, ровняя путь по морю дивному быку с драгоценной ношей на спине. Трепеща от страха и восторга, сидела пробужденная от сна Широкоглазая на спине Лиророгого, держась за его серповидные рога. Море ласково шумело, то и дело долетали до царевны Сидона его соленые брызги. Морской ветер колыхал темнорусые кудри Европы и развевал их по ветру, словно покрывало.
 
Море все не кончалось, а они все плыли, и солнце все не заходило. Время от времени Лиророгий поворачивал голову и смотрел на Широкоглазую, как будто говорил – ну, потерпи еще немного. Царевна же в ответ только смеялась, мечтая плыть так бесконечно! Она уже думала только о своем круторогом возлюбленном, и только его одного вожделела...

Европу с новой силой охватило нетерпение, когда в морской дали показался темный лесистый берег.

Выйдя из моря, Лиророгий опустился на колени, помогая царской дочери сойти на землю. Неподалеку возвышался большой валун с плоской поверхностью, похожий на огромную каменную плиту из фундамента какого-то старинного разрушенного здания или алтарь древнего храма, заброшенного с незапамятных времен.

Подойдя к плите с дрожью в ногах, дочь Агенора провела ладонью по ее нагретой за день жарким солнцем плоской поверхности и зачем-то поставила свою золотую корзинку - память о Финикии - у основания плиты. Подсаженная Лиророгим, она взобралась на плиту, легла на спину и подняла ноги. Бык с лавровым венком на шее навис над Европой, упираясь в плиту передними ногами. Впервые они совокуплялись лицом к лицу, глядя в глаза друг другу, не как животные, а как люди, в еще неведомой Европе позе, названной в далеком будущем "миссионерской". Почувствовав уже знакомый резкий запах, Широкоглазая, не в силах больше выносить взгляд неотрывно глядевшего ей в глаза лиророгого быка, зажмурившись, закинула ноги на плечи быку, и его мощный уд снова вонзился в нее, достав, казалось, в этот раз до самого сердца. Крик сидонянки был заглушен Лиророгим, наклонившимся к ней, впервые замкнув ей уста поцелуем. Никто еще не целовал юную дочь Агенора в губы. У Европы перехватило дыхание, язык чудесного быка заполнил ее рот так же, как фаллос Лиророго заполнил царевнино лоно. Дочь Агенора уже приноровилась к своему быку, ее влагалище приняло размеры бычьего уда, исторгавшего теперь из груди сидонянки не болезненные вопли, а короткие, восторженные вскрики. Удар следовал за ударом, подбрасывая всякий раз Широкоглазую, приникавшую вспоротым лоном раз от раза все теснее к животу пронзавшего ее быка, то отрывая тугие ягодицы от каменной плиты, то снова ударяясь ими о плиту, что только усиливало наслаждение, пока потоки семени не заструились в подставленную Европой по наитию в основании плиты золотую корзинку...

В первую ночь, проведенную Широкоглазой на новой земле, за пределами вскормившей ее родной Азии, Европе приснился еще один удивительный сон.

Ей снилось, что из лесу на берег Крита, которому было предназначено богами, или самой судьбой, которой покорны даже боги, стать ее новой родиной, вышла та самая прекрасная белая женщина с темнорусыми волосами, которая в ее первом сне одолела свою соперницу-Азию в борьбе за Европу. Уже нисколько не страшась ее, сидонская царевна сама бросилась в объятья к ней, и белая женщина, лаская царевну и гладя ее по голове, приговаривала, как когда-то, в детстве, царь Сидона Агенор: "Ну, здравствуй, девочка моя широкоглазая! Добро пожаловать домой! Теперь вся эта часть света будет названа твоим именем! Такова воля богов!"

Древнегреческие мифы говорят: Широкоглазая, доставленная на далекий остров Крит могучим Лиророгим, зачала с ним и произвела на свет трех сыновей - Миноса, Радаманфа и Сарпедона.

По местному критскому мифу, сам Тучегонитель Зевс в образе быка возлежал с Европой под платаном у Гортины. Согласно изображениям на прасийских монетах, они сочетались в ветвях самого платана, причем Зевс для этого обратился птицей (совсем как его сын, бог Солнца Аполлон обратился лебедем ради совокупления с прекрасной Ледой, царицей спартанцев - впрочем, впоследствии честь этого подвига была приписана самому Зевсу). По версии поэта Антимаха, Европа была надежно скрыта Зевсом в пещере на острове Крит.

По другой версии, Европу скрывали в местечке Тевмесс в Беотии, а супругом Европы называли Зевса-беотийца.

Впоследствии Европа вышла замуж за царя Крита Астерия, который, умирая бездетным, оставил власть над островом сыновьям Европы от Зевса-быка. По одному из мифов Астерием звали, однако, не супруга прекрасной Европы, а быкоголового (по другим версиям - всего лишь рогатого и хвостатого) пасынка ее сына Миноса-"талассократа" /3/, зачатого супругой Миноса, сладострастной Пасифаей, от другого, на этот раз уже не финикийского, а критского, быка. Астерий более известен в мифологии под именем Минотавра, что означает по-гречески "бык Миноса". Впрочем, это уже совсем другая история.

ПРИМЕЧАНИЯ

/1/ См.: Елена Никиткина. Похищение Европы / Секс с богами. © Copyright: Елена Никиткина, 2007. Свидетельство о публикации №2709110382.

/2/ У быка половой член тонкий и длинный, с заострением на конце, имеет S-образный изгиб. На кончике бучьего полового члена различают шейку головки, отросток мочеполового канала и слабовыраженную головку. На шейке головки находится шов — связка, закрученная в левую сторону. При эрекции диаметр бычьего полового члена увеличивается незначительно, но при выпрямлении изгибов его длина достигает 100—150 см. Во время эякуляции (семяизвержения) кончик пениса быка загибается и поворачивается вокруг своей оси, описывая почти полный круг с диаметром 12 — 14 см. Конечная часть полового члена помещается в препуциальном мешке, который находится впереди мошонки, ближе к пупку. Но ведь белый бык, сблизившийся с Европой, был не простым четвероногим, а принявшим его облик Зевсом, величайшим из богов (со всеми вытекающими отсюда последствиями).

/3/ "Талассократ" - "морской владыка", "правитель (повелитель) моря (морей)" - титул Миноса и других царей славного острова Крита, обладавших сильнейшим в тогдашнем Средиземноморье торговым и военным флотом, что поставило в зависимость от их Критской державы все окрестные государства.

Общеизвестно, что обычно девственница не испытывает оргазма не только в ходе дефлорации, но и еще достаточно долгое время после нее. Однако в случае Европы дело обстояло иначе, поскольку, согласно представлениям древних греков, с ней сочетался не земной мужчина, а бессмертный бог.