Художник Глава 3

Анюта брела по тёмным улицам ночного города, смотрела в замороженные окна домов, но не находила своего королевства. Она плакала и шла дальше. Садилась в троллейбус, подходила к каждому окну, но видела лишь красивые узоры, она любовалась ими и в каждом из них видела что-то новое, фантазия выхватывала картинки иных миров, но они не влекли её. Её спрашивали кто она, и куда едет, она отвечала – домой.

Анюта устала, устала искать свой загадочный, одной только ей известный мир. Она присела на скамейку остановки, разрыдалась.

– Кто тут орёт как-корова-резаная-спать-мешает?
Анютка испужалась конечно. Горизонтально лежащая фигура на соседней лавке постепенно приобретала вертикальное очертание. Незнакомец встал и отряхнулся, повесил на плечо спортивную сумку,  подошёл к Анютке.
– Чего ревёшь, дурёха? – спросил парень. Анютка попыталась было удрать, но взглянув в глаза незнакомца услышала далёкое : – Я  жду тебя …

– Выкладывай, что за проблемы, - потребовал парень.
И Анютка стала говорить, всхлипывая и заикаясь. Вначале она рассказывала сбивчиво, неразборчиво, парень ничего не понимая, хмурился, но потом до него стал доходить смысл Великого Анюткиного Горя. Он улыбался всё шире и шире.
– Тебя как зовут, - прервал он поток эмоций и слёз.
– Анютка, а тебя?
– Художник.
– А ты кто?
Парень усмехнулся и сказал:
– Я слуга и повелитель Снежной Королевы. Во как. Устраивает? Ладно, пойдём вместе поищем твой город.
– ?!
– Найдём конечно, я так думаю.
Он взял её за руку, и они пошли вместе на поиски Затеряного Города.

Снежная Королева, моя Герцогиня Сна.
Она безусловно красива…
Она прекрасна, как ночное небо в горах.
Она чиста, как горный ручей.
Она приходит с гор.
Каждую ночь она сходит с гор, высоких, как небо, где всегда ночь, где холодно, где белый жемчуг и сверкающие алмазы под ногами, где только лёд и снег, смерть и покой… да камни, холодные камни, седые как Вечность. Там нет Времени.
Каждую ночь она сходит с гор и вихрь снежинок, морозным инеем слетающий с губ, кружит вокруг неё, играет крыльями накидки.
Каждую ночь она сходит с гор и это длится уже целую Вечность, она всё так же молода.
Она прекрасна.
А внизу горят огни городов.
А внизу мечется в ночных кошмарах земля.
А внизу по стенам стекает пот.
И брызги звёзд от разбитого окна.
Там пламенеет мозг
       сатанеют руки
       горят глаза.
Её ловили силками, загоняли в угол, травили собаками и ядом слов.
Она вновь и вновь билась в цепях тёмных подвалов тайных тюрем. Вновь на её белой коже вздувались рубцы и стекали капельки крови со швов. И пред ней снова стоял жирный и самодовольный Великий Инквизитор. Косоротая ухмылочка, голодные зрачки.
А уроды кричали – распни! – и тянули скрюченные пальцы сквозь прутья решётки.
А Великий Инквизитор облизывал губы и снова и снова пытался сорвать с себя сутану, но приросла она к телу его, набитому грехом во Имя Господа. Она улыбалась ему.
Он тянул волосатые голодные пальцы к распятому телу её, но улыбалась она.
И тогда он возопил – Ведьма! Взвизгнули, зарычали от счастья серые лица-морды по ту сторону решётки, и она вновь взошла на костёр. Отдаваясь ласке жаркого пламени, улыбалась она, и воздух дрожал от воплей – Ведьма! Она улыбалась, и вновь сгорала на кострах.
Но ночью приходила она вновь, тихо, как хрустальный ручей бежит по седым камням и опускала тёплые пальцы на холодное тело, касалась воспалённого лба студёными губами. И ложилась рядом. Она отдавалась только тому, кому это было необходимо, кто неустанно ждал ледяной ласки её, того не сознавая. Они жаждали Любви, неземной, Великой Любви. И тогда приходила она. Она дарила Любовь, свою ледяную Любовь.
Она отдавалась страстно, как дитя Юга, но она – дитя Гор и Северного Ветра, в ней нет Любви. И я кричал ей вслед:
– Ты – Герцогиня Сна, гордая Герцогиня, ледяная Королева Ночи. Моё окно открыто и безжизненно повисла занавеска, осколки разбитых бокалов тают на холодном паркете в луже собственной искрящейся крови, и стучит ещё долгим эхом в висках твоё Имя, и горит ещё поцелуй на моих губах, и руки мои ещё не остыли от горячей страсти нашего ледяного безумия, и задыхается кровать в истерзанной и смятой, ещё звенящей, студёной симфонии хрустального огня на жертвеннике ночи. А ты уходишь, ничего не оставив мне. Ты уходишь по ледяной дорожке лунного света от моего окна в Вечность. Ты снова уходишь, в новые костры и объятия, уходишь, унося с собой симфонию, которую мы с тобой сочинили, в руках только клочья нот, ты уходишь, чтобы когда-нибудь вернуться и заполнить чистый лист горячими нотами новой симфонии, которая никогда не будет закончена. Но сейчас ты уходишь. И я говорю тебе – Прощай!
Прощай!
Прощай, моя Герцогиня, моя Снежная Королева, но я буду снова и снова дарить миру кусочки твоего великого Королевства, осколки твоей Любви. Ты наградила меня этим неземным наслаждением и неслыханной болью. И я несу этот крест. И буду нести!


Они вошли в троллейбус
– Прячься под сидение. Если повезёт, найдём мы твой город.
Анютка легла на грязный пол и забилась под сидение. Художник лёг между ними и свернулся калачиком. Он уповал на халатность водителя.
Анютка лежала на заплёванном и грязном полу в своей чистенькой шубке, но не замечала грязи. Её переполняло ощущение великого открытия и веры в чудо. Она знала, что рядом, свернувшись калачиком, лежит Волшебник. Она ждала наступления часа, когда он возьмёт в руки Волшебную Палочку и откроет ворота сказки.
Троллейбус вернулся в парк. Водитель не стал обходить салон, только скользнул взглядом вдоль него, не заметил ничего подозрительного, зевнул, отключил свет. С лязгом задвинулась дверь. О стёкла, с внешней стороны, пару раз щёлкнули канаты. Всё стихло.
Они полежали ещё с полчаса. Наконец, Художник сказал:
– Вылезай.
Анютка выползла из своего укрытия.
– Мн-да, - сказал Художник, памятуя Севу. – Влетит тебе, чучело.
Анютка оглядела свою извозюканную шубейку и мрачно подтвердила:
– Влетит.
Потом, словно издалёка, дошёл до неё страшный смысл сказанного.
– Я  не хочу домой, я хочу к ней, ты обещал, ведь ты обещал!
– Обещал, обещал, - успокоил её Художник. – Сделаем.
Анютка притихла, но про себя твёрдо решила остаться с Ней и домой не возвращаться.
– Итак, начнём.
Он расстегнул сумку и выложил на сидение чёрную коробочку и набор палочек разного диаметра. Палочки имели на конце разнообразную, порой замысловатую форму, среди них были похожие на резцы, на отвёртки, стаместки, некоторые имели просто закруглённые концы. Он выложил их в ряд и сказал:
– Анютка, слушай теперь меня очень внимательно. Я буду говорить тебе номер, ты отсчитываешь от этого края по-порядку все палочки, и даёшь мне ту, на которой счёт кончается. Ясно? Ну, допустим, я говорю – три, ты отсчитываешь – раз, два, три … и даёшь мне вот эту палочку. Поняла? А то, что я буду отдавать тебе, класть точно на то же самое место, откуда ты мне её дала. И ещё, я бы очень не хотел, чтобы ты смотрела на то, что я буду делать. Всё ясно?
Анюта засопела от усердия и быстро-быстро закивала головой.
– Ну, начали. Первая!
Анюта подала ему палочку под номером один. Он взял её, вставил в свою чёрную коробочку, и повернул ручку. На чёрной панели вспыхнул огонёк.
– Поехали.
Анюта отвернулась к сидению и приготовилась выполнять его приказы. Он подумал немного, и сделал свой первый штрих.
– Номер четыре.
– Номер пятнадцать.
– Номер восемь.
– Нет, отдай обратно номер восемь.
– Четвёртый, молодец.
– Пятый.
– Четвёртый. Что это? Нет, дай мне номер четвёртый.
– Номер один, замечательно.
Анюта подавала и клала обратно, боясь ошибиться, ведь от этого зависела, как ей казалось, судьба Волшебства.
– Анюта, дай из сумки коробочку, чёрную такую, эта сдохла, положи её куда-нибудь, чтобы не мешала.
Вспыхнул огонёк на чёрной панели, и в струйке тающего льда вновь восставли дворцы и замки, реки и горы, штрих, штрих, и ещё штрих, ложащихся друг за другом, и тонкая нить талого инея, и снова штрих, штрих.
– Не касаться пальцами, не касаться пальцами, - шептал Художник, он боялся, что грубое тепло разрушит тонкую нить хрустальной паутины, всё больше и больше охватывающей площадь окна. Штрих и ещё штрих, и вновь струйка талого льда – показались призраки гор.
– Номер десять.
– Четыре.
– Пять.
– Один.
– Снова четыре.
– Коробочку дай, новую.
– Так, первый. Ага.
Холст окна покрыт замысловатой сетью узора. Узора, таящего призраки нового мира. Нет, это ещё только начало, теперь нужно нащупать именно те точки, которые приведут всё это в резонанс с сердцем, и через это достичь спокойствия Вселенной.
Его глаза горели, разгорячённые руки метались во все углы окна, нащупывая именно это, именно то самое, единственно возможное место и точку. Он должен собрать весь этот узор в единый центр, он должен нащупать ядро этой Вселенной.
– Восьмой.
– Второй.
– Седьмой.
– Четвёртый.
– Третий.
Лёд плавился и растекался по швам приготовленных для него желобков и канавок.
– Не то, не то, - твердил он, бешено ищя зов своей души, своих внутренних струн.
– Пятый.
– Четвёртый.
– Одиннадцатый.
– Да где же оно, чёрт возьми!
– Четырнадцатый.
– Четвёртый.
– Почему так долго молчат? – с тоской спрашивал он себя, ощущая мёртвые струны своего сердца. Они студёные как иней на этом проклятом окне.
– Неужели промах, неужели идея изначально неверна?
– Седьмой.
– Девятый.
– Десятый.
– Четвёртый.
– Первый.
– И это надо сделать за одну ночь!
– Девять.
– Три.
– Ну где же оно, - арфа его сердца была мертва. Окно покрывалось всё более замысловатой вязью кружевных узоров и древних писаний. В другое время он мог бы гордиться сделанным, подобные узоры не так уж часто получались, но сегодня он создавал Вселенную, ему нужна была Гармония. А сердце молчало.
– Седьмой.
– Третий, умница.
– Я идиот, бездарность!
– Второй.
– Коробочку, прошу.
– Первый.
– Четвёртый.

– Всё, я сдаюсь, - сказал Художник и бросил свой инструмент на пол. – Прости, Анюта.

Он устало присел на край сиденья и тупо уставился на исписанный замёрзший холст. Анюта повернулась у окну и увидела узор, прекрасный, невиданный узор! и всё же чудо не сбылось. Она подошла к Художнику и присела рядом. Художник достал сигарету и закурил.
Он курил, смотрел на окно. В его душе закипала злость. Он чувствовал, что это где-то рядом, но ускользает от него, где-то в тайных закоулках сознания есть, а в руках нет.
– Не могу, не умею! – в отчаянии закричал он, откинул сигарету, схватил свою кисть и со всей силы резанул номером четвёртым по сотворённому. И закричала, защемила где-то в глубине души струна, ожила, вскрикнула и задрожала, слабо-слабо, но зато уже живая, остальные мертвы,но в одной уже есть жизнь! Он переглянулся с Анютой. В её глазах он прочёл удивление и надежду.
– Номер три. Вперёд, Анюта, до утра ещё есть время, ещё много времени.
В его глазах заплясало безумие. Его резец, как скальпель, взрезал плоскость окна, устремляясь в бесконечность. И снова заструился пот, и снова заструился талый лёд.
– Номер четыре.
Разрез ширился, раздвигал плоскость, освобождая место пространству. Он видел, как призраки гор приобретали конкретные очертания и чувствовал, как манит даль, скрывающаяся за ними. И вырастали в своём великолепии дворцы.
Из тумана восставал Город.
Он согревал этот мир лихорадочным блеском глаз, его безумие наполняло жизнью им же сотворённую Вселенную.
– Пять.
– Восемь.
– Четыре, - кричал он, и руки его в бешеной скачке возводили перспективу отсюда и в бесконечность. Упали кусочки льда со второй струны, и она заискрилась, засверкала. Запела.
– Есть, есть, вот оно!
– Семь.
– Один, быстрее.
Из снежного облака появился Замок. Вскрикнула третья струна! Побежал, заиграл ток в жилах.
– Есть! - ликовал он.
Небо, бесконечное великое небо, встало над долиной, и хрустальные реки вдруг заструили свой голубоватый свет по устьям, кистью проложенных с гор, вниз, в долины.
Его начало немного потрясывать. Его тряс резонанс, в который пришли его струны-нервы с частотой пульса жизни создаваемого мира.
Настал момент, и он перестал владеть руками, он не был в состоянии управлять ими. Руки сами знали, куда надо приставить жало кисти. И плавился лёд, стекал, застывал… Медленно, снизу вверх, из желудка, в нём разрасталось какое-то странное наслаждение, как волна бегущая по организму в мозг. Цепенение и мурашки. А руки крылья разметались по полотну в бешеной скачке, их не остановить, не приказать, не успокоить.
Анюта смотрела на окно. Художник упрощал узор, делал его как-бы грубее, весомее. Он убирал лишнее. Анюта не замечала этого. В её голове всё чётче звучал ласковый тихий голос.
Всё шире пространство окна, и всё реже туман над Городом. Это был другой город, но всё равно, это – самое настоящее Владение Снежной Королевы.
– Я пришла снова, Королева, - сказала девочка, и сделала шаг вперёд.
– Погоди, - остановил её Художник, потом улыбнулся и сказал. – Номер шесть.
Анюта увидела на себе сумку, порылась в ней, и извлекла великолепную большую кисть. Художник взял её в руки, осмотрел, и резко взмахнув, сбросил с кисти дорогу вниз, к воротам.
– Пойдём же, - потянула его за рукав Анютка.
– Ну, не спеши. Дай, пожалуйста, номер два, - и взмахнув кистью номер два сотворил санки, огромные, белые, расписные санки из льда.
– А теперь, вперёд!
Взметнулся вихрь снежинок, и в этом вихре пылающих студёных звёздочек, они понеслись вниз.
Вниз! Вниз!
– Ой, скала! – закричала Анюта.
– Ты права, не гармонично как-то, - согласился Художник. – Номер десять! – и скала исчезла с их дороги, лишь облако снега и инея на миг обняло их.
– Эге-гей, залётные! – орал он.
– Э-ге-гей! – тонко поддерживала его Анютка.
А вот и ворота. Надвинулись суровой насупленностью. Не беда.
– Номер четыре. Ишь, нахмурились, важные какие. А вот мы их так! – зазвенели капли инея на высоких запорах.
– Вперёд!
– Вперёд, – согласился Художник.
– Номер шесть.
– Номер один.
– Номер двенадцать, - он брызгал ими направо и налево, разгоняя клубившийся в закоулках туман. И вдруг стало ясно, что больше нет тумана. Всё стало хрустально чистым и светлым.
– Ты спешишь в Замок, Анюта?
– Да, там меня ждёт Снежная Королева.
– Беги тогда.
Художник смотрел вслед убегающей девчушке и улыбался. Анютка остановилась, повернулась, помахала ручкой.
– Беги, беги, девочка. Беги, лови свое долгожданное счастье. Оно так недолго.


Он очнулся на полу, у окна стояла Анютка, вцепившись руками в перила.
– Мн-да, - подумалось ему. – Неплохо.
Он помнил как волною захлестнуло мозг, зацепенило его, закогтила и бросила на пол неведомая сила. Анютка стояла у окна, отрешившись от всего здешнего, сиюминутного, настоящего. Она счастлива.
Он дал ей час созерцания, а затем, чтобы не причинять ей боль, черканул в уголочке окна.
– Мир скажет тебе “До свидания” – и проводит сюда.
Пространство медленно сворачивалось в плоскость, и Анюта уснула на руках Художника. Город ушёл в Небытие и Вечность, до поры. Его таким, каким он был сегодня, никто уже не увидит, это был Анюткин Город.

Они шли домой. На его плече сумка, в руке – маленькая ладошка.
– Погоди ка, сказал Художник, снял с плеча сумку, присел на корточки, и начал выгребать из её нутра мёртвые батарейки. Анютка смотрела, как летят в сугроб маленькие розовые трупики.
– А что дальше? – спросила она.
– Дальше? – Художник задумался. – А дольше будет оттепель.
И они продолжили путь.
А в снегу осталась лежать и зеленеть никому не нужная груда пустых батареек.