Испанский офицер

Я иду по омертвевшим тихим улицам ночного города, сверху идет снег, снизу чавкает слякоть, а где-то посередине между ними я переставляю прохудившиеся ботинки, в которых мерзнут и ноют ноги. На мне лёгкое летнее пальто, шею обвивает колючий шерстяной шарф, руки в карманах, а мысли - далеко. Внутри себя я все еще где-то там, в том странном и нереальном времени, когда мы с тобой были вместе. Я иду по бульварам, аллеям, проспектам, проулкам, дворам - только по тем, где ступали твои ноги. Я повторяю все наши любимые маршруты, иду мимо заснеженных парков с чугунными оградами и стёршейся позолотой столбов, смотрю на скрюченные ветви седых деревьев… Протягиваю к ним руку, надеясь, что морок вот-вот пройдет, я закрою глаза и моя рука вдруг нашарит в этой страшной  темноте твою. Как и всегда, мне достаётся лишь шершавая кора, в ней нет ничего похожего на тепло. Фонари почему-то все как один спят и не желают светить, я кляну всё на свете, кляну свою сентиментальность и этот собачий холод и себя - несчастного дурака. От пустых проклятий посинели губы и я закуриваю - руки дрожат - и сворачиваю с нашей с тобой улицы. Сегодня ты снова не пришла.

А в это же время далеко-далеко в солнечном Мадриде ты сидишь на терассе чьей-то виллы и потягиваешь терпкое вино из изящного - у тебя всегда был отличный вкус - бокала. На тебе платье, в волосах ленты, снизу - дощатый скрипучий пол, а сверху льет дождь. В наших городах никогда не бывает одной погоды и я знаю, что если сейчас у меня идёт снег, то у тебя - льется дождь. Может конечно это не так и сейчас у тебя самый что ни на есть солнечный день, но знаешь… я почему-то не верю. И ты смакуешь мелкими глотками вино, а напротив тебя сидит испанский офицер. На нём свежевыстиранный мундир, на плечах эполеты, в петлице - цветок. Сквозь напомаженные усы пробивается лёгкая улыбка, он словоохотлив, самодоволен, очень важен - словом, все черты, которые ты раньше не любила в мужчинах, воплощены в нём. И он, посмеиваясь, говорит тебе такие глупые и вздорные вещи, что если бы тебе сказал их я - ты бы замолчала и я бы почувствовал, как ты вынимаешь свою руку из моей. И мне пришлось бы долго говорить тебе слова, которые ты любишь, просить прощенья и искать своей рукой твою, надеясь, что ты сменишь гнев на милость. Но вот ты сидишь на мадридской вилле и громко смеешься шуткам этого испанца, в то время как я, одуревший, иду вдоль трамвайных путей к дому. Кто мог знать, что всё сложится так?

Знаешь, началась война. Промозглые петербургские улицы сменили весна и сырость окопов, мы вязнем в грязи и тонем в крови, от взрывов глохнут уши, шрапнель хищными черными точками разрезает холст неба, люди вокруг мрачные и насупленные, командиры тоскливо глядят на свои карты, словно бы те знают что-то неизвестное им. Мы наступаем и отступаем, одерживаем победы, терпим поражения, конвоируем обозы и совершаем вылазки куда-то в тыл. А у меня такое чувство, что с той зимы ничего так и не изменилось и я так и иду по улицам - нашим с тобой улицам - и ищу везде твою тонкую и изящную тень. Может, хоть она согласится быть моей. Сверху мягкими теплыми каплями шуршит дождь, а у тебя, я уверен - идёт снег, ведь не может ведь там сейчас у тебя, чтобы светило солнце. В наших городах никогда не бывает одной погоды.

Знаешь, кажется это всё. Это моё последнее письмо. Нас загнали в ловушку и обвели вокруг пальца. Вражеский полк окружил нас, загнал на вершину этого треклятого холма и осталось нам немного. Патронов почти нет, да и если бы были - что с того? Артиллерия была нашей последней надеждой, но их авиация не дала нам и полшанса. К подножию нашего холмика выходит маленькая гордая точка. Как человек, который отсюда кажется таким маленьким и ничтожным, мог одолеть нас? Он кричит что-то. Слов не слышно, но и без них смысл его далёких слов мне понятен. Жаль только, мы не можем согласиться на такое бесчестие. Сосны шероховатыми стрелами стремятся в небо, стрекочут кузнечики, а где-то вдали слышны трели птиц - жаль я не знаю каких именно. У нас есть еще немного времени до их неизбежного наступления и я достаю потрескавшийся бинокль. Мне до смерти любопытно на кого похож командир полка, взявшего над нами верх в этот ясный солнечный день. Подношу линзы к лицу, вглядываюсь в далёкую фигурку… На нём мундир, на плечах эполеты, усы напомажены, в кобуре - револьвер. Господи, родная… Если бы я только знал раньше, что этим полком командует твой испанский офицер…

Пуля входит мне в грудь. Солнце светит нестерпимо ярко и почему-то я знаю, что ты сейчас тоже прикрываешь глаза от палящих лучей. Забавно получается, да?


А всё могло бы быть совершенно иначе, будь ты со мной. Весь этот промозглый, ненавистный мне пейзаж, покосившиеся от войны и старости фасады дряхлых домов, похожих на неясные тени моего прошлого, вся эта грязь и мерзость - могли бы быть другими, будь ты здесь.

И нипочем стал бы проклятый холод, от которого сводит ноги под толстым слоем дырявой и залатанной одежды. И гром пушек, звон сабель, яростные крики людей, которые ожесточенно и увлеченно как дети убивают друг друга там, внизу были бы нипочём.

На нашем этаже, том, который без крыши - ее сорвало взрывом - играла бы самая прекрасная музыка на земле. Наш с тобой любимый вальс. Я бы поставил патефон в угол и подал тебе руку, затянутую в черную перчатку. Ты бы, вся в белом, протянула бы мне свою. И мы бы кружились и кружились и кружились…. Какая к черту война, когда мы наконец-то снова можем вот так вот держать друг друга за руки. Звезды своим холодным безразличным светом освещали бы нас лучше любых софитов, лучше любого искусственного света. Мы бы позабыли обо всём, утонув в самом нашем лучшем мгновении, словно в янтаре, чтобы остаться в нём навсегда. Под перчатками я не чувствую пальцев, а у тебя губы стали синие-синие, как черника. Но на самом деле - нам очень тепло. Так, как никогда. Война окончена.

Но так считаем, кажется, только мы. Я слышу топот сапогов, громыхающих по лестнице. Слышу отрывистый лай… того самого испанского офицера. Неужели и в моих снах он не даст нам воссоединиться?

Нет, так быть не может. Это всё морок, какая-то нелепая прихоть чьей-то чужой фантазии. Ведь я знаю это место, я видел нас с тобой здесь и знаю, знаю, черт возьми - здесь нас никто не достанет. По твоему лицу стекают слезы. Я пытаюсь утешить тебя, говорю какие-то ободряющие слова, говорю, что никто не разлучит нас и никто не заставит нас перестать танцевать, но, кажется, ты не веришь мне. Я сжимаю твои руки, так сильно, что по твоему лицу пробегает гримаса боли, но я делаю это лишь только оттого, что я не хочу потерять тебя.

Мир замолчал. Твои губы шевелятся, но я не могу расслышать ни звука. Тело пронзает острая боль - это пули проходят его насквозь. Рвут мою форму и мое тело, они вспучиваются рваными лоскутами, из которых пульсирующими толчками выходит жизнь. Из раззявленных пастей злых овчарок на коротких поводках выходит паром воздух. Ты бросаешься ко мне, но тебе не дают этого сделать. Они хватают своими сильными руками твоё лёгкое тело, отрывают тебя от меня и уводят куда-то. Я знаю, что больше мы не увидимся.

Мой недруг подходит ко мне. На лице у него не написано ничего, кроме лёгкой скуки и капельки презрения. Даже как будто бы не ко мне, а ко всему миру вокруг. Словно бы его тоже заставили играть в эту игру против его воли и не нужно ему никакой войны, никаких смертей, не нужно мёрзнуть тут в окопах нашей далёкой северной страны. Он с куда большим удовольствием сидел бы на террасе своей испанской виллы в Мадриде и потягивал бы что-нибудь терпкое, как ягоды рябины. У него такой вид, как будто он готов уехать прямо сейчас. Но тогда… Чем же он будет кормить своих демонов, там в Тёплой стране?

Над холмом всё так же нестерпимо светит солнце. Я лежу, уткнувшись в мягкую рыхлую землю и жду конца. Теперь уже недолго осталось.