НА КРАЮ...

                НА  КРАЮ…

   Прямо надо  мной белизна потолка,  ослепительная, словно выметена, свежей поземкой.   И куда бы не повернул глаза, не отрывая головы от высокой подушки,  белизна:  стен, коек, халатов и  даже приборов.  Так должно быть и принято в  отделении реанимации, куда угодил впервые. Еще  «на ногах» встретилась шутка унылого зубоскала: - «Плохо,  что в рай можно только на катафалке».  Реанимация видно как вокзальный зал ожидания путешествия, последнего….  Жаль только, что потолок, имея над собой несколько этажей,  качается, словно палуба под ногами.  То справа, то слева он отходит от стен, создавая бесформенные щели, а из них что-то угрожающе рвется  наружу. Завезенный сюда после недельного  угасания в крохотной больничке  и долгого отсутствия интереса к еде силы оставили тело. Теперь  их  едва хватает только на шевеление век.  И когда  в очередной раз  в бессилии прикрыл,  в сознании стал осязать,  как из щелей вдоль стен выплыл и расправил себя гигантской куб с ребром в несколько метров.  Куб, словно сундук крышку, отбросил переднюю стенку, обнаружив  угрожающую кроваво-красную внутренность. Куб завис, как в раздумии, и стал медленно приближаться ко мне,  чуть уменьшаясь в размерах.  Первая защитная догадка:  он хочет поглотить меня и плотно зажать в своих объятиях.  И когда я с трудом поднимаю веки,  куб отступает. Ага!- догадываюсь я, он  ждет, когда засну и тогда беспрепятственно  накрыть.  Остатки сознания подсказывают, что куб замаскированная грань  миров, его объем - прелюдия «того света». На существовании факта потусторонней жизни построены гигантские идеологические системы.  В них даже детали райской жизни, но по принципам земной жизни: только для достойных.   Красношкурая внутренность куба отвергает подобные ожидания.  Нас ждет другое: нас ничего не ждет…. Только  этот страшный кубарь переменного объема, способный поглотить и покончить с земным присутствием.  И выпестованная всей жизнью  способность ожесточенного сопротивления  воспламеняется: врешь, кубарь не сдамся. Меня не свалит сон, я не прикрою век, открытым взглядом пусть притухших глаз я  размажу тебя по углам. В пространной прозе от второго-третьего лица встречается, что накануне кончины героя  «Вся жизнь проноситься перед  ним…». Наивная безвестность: ничего не проносится.  Мозг, зажатый обстоятельствами, не спешно перебирает стоящее того, на всё у него нет времени. Он словно ищет чем утешить: жизнь прожита не зря. Вот и мне поможет память о прошлом, ее запасы бездонны  и мне их хватит да конца. До какого конца?



   Сегодня, как и условились с ней накануне, мы почти весь день знакомились с правобережьем Волги. Проезжали ее  прибрежными селами, иногда заходили в редкие захудалые магазинчики, а в одном купили по одинаковому местному сувенирчику. Тормозили возле придорожных базарчиков, где можно было обзавестись любыми местными вкусностями.  Проезжали  полями уже созревших хлебов, заворачивали  в лесочки, выбирая хвойные или дубовые. В безопасном месте развели костерок и разогрели заготовленную пищу.  И говорили, говорили, говорили,…  И, конечно же, читали стихи на ходу и на стоянках  не забывая, что когда-то они нас и познакомили. Наши привязанности в них немного разнятся, но я и нее постигал их содержание,  мне необходима была мелодичность её  голоса. Чистая речь, с чуть сохранившейся интонацией  российской северянки,  была  мне дороже любой классической музыки.  Обладая творческим даром, она со сцены пела и читала стихи, и это был совсем не любительский уровень.  С какой-то олимпиады в Зауралье она привезла приглянувшуюся ей  песенку самодеятельного автора. И наивные строк стали нашим паролем: - «Я у залётушки\ Характер вызнала…». Поздним вечером, возвращаясь в санаторий, в котором она толи отдыхала, толи лечила не существующие болезни, неожиданно предложила переночевать в машине, свернув с шоссе. Наше давнее знание друг друга исключали расспросы, и  я свернул в первую же едва заметную проселочную дорожку за молодую лесопосадку вдоль дороги.  Вцепившись взглядом в незнакомые неровности заросшего высокой травой поля, я проехал несколько десятков метров от слабых следов проселочной дороги и остановился. Здесь достаточно выключить огни и мы в надежном неведении от всего мира.   Не спешно изготовив наш так хорошо знакомый маленький домик на четырех колесах, единственное наше совместное жилье, в лирическом полумраке закусили остатками подсохшего бисквита и остатками  еще теплого кофе из термоса, и отдались ночи.
  География окружающей нас местности мне хорошо знакома.  Недалече высокий берег Волги, а на нем  санаторий.  Вдоль Волги в  чудесных  изгибах ее притоков и заливов стоят села. У их жителей природный достаток  пропитания  из  реки и леса.  Разумеется,  по-сельски они обладают  приусадебными и иными площадями, на которых растет все, почвы здесь  плодородные и небесные осадки регулярны.  У меня здесь нет недостатка в знакомых, но когда мы вдвоем я их избегаю.  Стоял конец августа, теплого и ласкового с фруктово-овощным достатком, что всегда нелишне, в том числе и нам, бродягам.

   Утром я  проснулся рано и, обнаружив себя в одиночестве, поднял свою непутевую на уровень автомобильных окон и увидел….  Громадное поле правильной формы  ограниченное со всех сторон  молодыми лесополосами не знало плуга.  Оно было плотно покрыто разнотравьем-разноцветьем Средневолжского разлива.  И все поле было залито ярким и  радостным утренним солнечным блеском.  И все поле и каждая былинка в нем сверкали в утренней росе, обильной здесь рядом с Волгой.  Это было не просто случайное поле,  это сказочный ковер куда прекраснее любой человеческой фантазии. И в полусотне метров босиком в сыром разноцветье она собирает букет. На ней моя красная рубашка в крупную клетку и та ей нижней кромкой почти до колен.  И сама она ладно-миниатюрная в таком наряде с распущенными локонами  лучший цветок этого поля.  Да, что там цветок – букет!  И словно почуяв мой взгляд, плавно поплыла полем, попутно добавляя во все нарастающий  букет новые былинки.  И подойдя, протянула  его мне,  предлагая восторгаться.  И я восторгаюсь,  восторгаюсь, но только ею.  Её светло-синие очи северянки, неповторимый говорок и чудо общения давно стали для меня  образцом  женского обаяния.  Кто-то из мудрецов-ловеласов изрек:  женщину нужно любить за достоинства и восхищаться недостатками.  Я отказался различать вторые составляющие, а первые   вместе воссоединил в сердце и разуме.  И когда протянул руку за букетом, взял,  не видя его, она скинула мою рубашку, сверкнув своим восхитительным совершенством, и неспешно  набросила на него свой скромный походный халатик.  И эта  простота движения, естественность позы без капли рисовки остались со мной  навсегда.

  В изобразительном искусстве есть редкая, но трогательная тема:  женская фигура на фоне природных разностей. Дело вкуса, но меня  больше трогает алея картины  И.Левитана  «Осенний день. Сокольники»  с дамской фигурой художника Н.Чехова. Но  более очаровательное, чем - то поле и она с полуснятой  рубашкой не придумать ни какому художнику.  Редкий сплав контрастности:  покой и очарование окружающего мира, и изящное движение ее рук и всей фигуры. Букет в сторону, а я лицом в её сырые ладони со следами крошек-семян со всего поля.

   Боже!  И чего это люди рвутся в рай, он же здесь на дневной поверхности  земли  в обычно-необычном  не тронутом косой поле.


   Я давно утратил счет времени, да и нет сил поднять руку с часами к глазам.  Впрочем, они, возможно, стоят без завода, а может, их там и нет.  Время утратило свое участие, а я  безотрывно возвращаюсь  к той, увы, короткой в длиной жизни встречи. Я все еще там лицом в ладонях, запоминая их аромат на всю оставшуюся.  Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились.               
     Однако угроза все еще висит надо мной, а память услужливо  напомнила  опыт…. Любовно ухоженный пудель, с чванливо поднятыми башкой  и хвостом на тонком поводке, привязанном к молодой хозяйке, пока та беседовала с соседкой, решил порезвиться. В углу «под рукой» оказался кот, и пуделю хватило поводка зажать того.  Кот в безысходности  встал на задние  ноги, а когтями передних и зубами одолевая страх и брезгливость вонзился  в собачью морду. Раздался предсмертный визг пса, и он рванул в бегство, увлекая за собой хозяйку, завизжавшую сильнее  его. В безысходности главное – «КТО в углу….». Непроизвольно глянул в углы потолка – Боже!  Кубарь смылся…. Что, вражина, я не твой!

   Появились звуки речи.  И сквозь туман своих видений различил людей в белых халатах. Меня стали  кантовать-поворачивать и шпынять шприцами, а может и другими инструментами.  Потом обмерять приборами, слава Богу,  пока еще не плотницким метром.  Принесли и предложили какую-то еду, но, получив мою отмашку головой, легко согласились.  В таком состоянии  не дело выносить суждение  о других, но если я еще ТУТ, то они что-то значат. В больнице вообще, а в реанимации особо  мы просто сданы в аренду, обеспечивая трудовую занятость персонала.  И при    всей своей ничтожности наши недомогания  становятся фактором   социального благополучия.  Правда, других….

  После  недолгой паузы вновь  возникли звуки речи и меня  перекантовали на что-то непонятное.  Оказался я на каком-то транспортном средстве, и оно двинулось в неизвестность. Удивляюсь себе:  профессионал и не могу определить, что или кто создает ему силу тяги.  Про себя спокойно и зло подумал:  видно в подвал, где собирают подобных. Однако  лифт скоро остановился, и меня вкатили в большую палату с такими же бедолагами. Нет, не с такими, они все на ногах, а мне нельзя даже голову поднять над подушкой. В палате в ряд торцами  к стене и проходу стоят пять коек. Стоят как эсминцы   у тридцатого причала в бухте Золотой рог Владивостока. Только  не видно швартовых и якорей, да не слышна залихватистая боцманская речь. То ли потому, что я все еще сохраняю глухоту, то ли потому, что здесь такой этикет. Мне досталась койка как раз посредине, самое ненавистное мне место. Мне нужен край…. Ну, что же? Началась нормальная тягучая жизнь больного. Жизнь на её краю…

    У поэта Бориса Пастернака есть стихотворение созданное ко времени и чувствам.

                Стихи  мои, бегом, бегом,
                Мне в вас нужда, как никогда.
                С бульвара за углом есть дом,
                Где дней прервалась череда,
                Где пуст уют и брошен труд,
                Где плачут, думают и ждут,
                Где пьют, как воду, горький бром
                Полубессониц, полудрем,
                Есть дом, где хлеб как лебеда,
                Есть дом, так вот бегом туда…

    И бескорыстная поэзия  всей  своей целительной силой объявилась в  «Палате номер шесть», оживив память. И я с упоением отдался ей, всем её авторам. На празднике славянской культуры публично  читал стихи двадцати гарантировано неизвестных аудитории поэтов. Подтвердилось, неизвестных…. Но здесь со мной наедине не только они. И  стихи разгулялись по закоулкам памяти, а если иногда строчки выпадают из неё, то по предыдущим и последующим рифмам оживляю их.  Результаты труда для человека высшая радость, иного труда у меня здесь нет. Я жестко и публично исповедовал: молитва, научный доклад и стихи должны читаться только на память.  Иначе теряется искренность.  Поэзия, лишенная искренности – пустышка.  В нобелевской речи Иосиф Бродский утверждал,  что мир созданный поэтами совершеннее и прекраснее реального.  Поэты последние провидцы  человечества.  Им достаточно строфы  (двух-четырех строчек), что бы показать величие или причину развала не только философских, но и нерушимо государственных  систем, до  времени казавшихся не рушимыми. Поэзия и есть последнее убежище святости.  И сколько бы  и как потомки не костерили бытовое содержание жизни поэтов, созданное ими остается святым и переходит новым поколениям.

   Абсолютный приверженец русско-советской поэзии я только однажды «изменил» ей с югославским поэтом  Изетом Сарайличем:

                Только  сейчас, когда седы виски
                И скрипок голоса не так уже слышны,
                Когда страшусь последнего  хорала,
                Я понял – только  тот поэт,
                Кто каждый раз умеет начинать с начала. (По памяти)

   Радость моя, услышь!
   Я начинаю с начала.

   Иосиф  Брумин
.