ТОЛСТОВСКИЙ ТЮТЧЕВ
Из книги «Тайны книжных переплетов» (Из записок книжника)
Почти каждая книга или брошюра, выпущенная толстовским издательством «Посредник», привлекательна по-особому. За любой из них - своя история, свои герои и образы, конкретные жизненные обстоятельства. Вот и этот стихотворный сборник на моей книжной полке - «У земли и у котла. Песни трудовой жизни», изданный «Посредником» в 1906 году под номером 595, тиражом 1200 экз., - исключения не составляет.
Его автор Федор Емельянович Поступаев (1872-1931), поэт-самоучка, выходец из крестьян Саратовской губернии. До 20 лет жил в деревне, уже будучи самостоятельным хозяином, бросил все и уехал в Саратов, где работал на заводе, затем колесил по стране: Киев, Петербург, Москва... Занимался самообразованием в рабочих кружках. Несколько раз арестовывался полицией за революционную пропаганду и распространение нелегальной литературы, подвергался административной высылке.
Судя по стихотворению «Как я запел», которым открывается сборник «У земли и у котла», поэзия Поступаева родилась под впечатлением рабочей жизни. В нем есть, к примеру, такие строки:
Под свист паров, под скрежет пил,
Под лязг и гром гигантов стали,
Я в глубине души открыл
Источник скорби и печали…
Писать Поступаев начал сравнительно поздно, в 30-летнем возрасте. Печатал свои сочинения в периодических изданиях. Первый сборник «Песни рабочей жизни» рабочий поэт опубликовал в 1904 году в известном своими демократическими традициями и серьезным подбором авторов издательстве Н.Е. Парамонова «Донская речь».
Сборник обратил на себя внимание молодого последователя и друга Толстого, его будущего личного секретаря и биографа Николая Николаевича Гусева, который познакомившись с Поступаевым, рассказал о его творчестве Толстому. Как свидетельствует Летопись жизни и творчества писателя, 25-26 мая 1905 года Гусев читал Толстому и его окружению (среди которого, очевидно, был и только что вернувшийся из Англии В.Г. Чертков) стихи Поступаева, предназначавшиеся для «Посредника».
Стихи Толстому понравились. Особое впечатление на него произвели стихотворения «Проклятие вам, века сидевшим на наших шеях и горбах» и «Вы, поправшие жизнь и святую свободу», в последствии вошедшие в сборник «У земли и у котла».
По свидетельству доктора Д.П. Маковицкого, почти постоянно находившегося рядом с Толстым, Гусев даже осмелился назвать Поступаева «толстовским Тютчевым» , что, конечно же, было явным преувеличением, сказанным ради «красного словца».
Тем не менее, отзывчивый на все живое и современное, Толстой по поводу стихов Поступаева заметил:
- Очень хороши, не разжигают злобы, устанавливают правильные отношения…
Стихи создали у великого писателя впечатление, что их автор разделяет его морально-философскую доктрину, является типичным обличителем-непротивленцем, человеком далеким от политики и революционных устремлений эпохи. Впоследствии, при личной встрече с Поступаевым, Толстой убедился, что это не так, и отнес рабочего поэта к не очень для него симпатичной категории «распропагандированных» радикалами революционных активистов.
В том же 1905 году Поступаев был приглашен для работы в редакции «Посредника» в Москве, где занимался сбором материалов и подготовкой очередных выпусков. Издатель «Посредника» И.И. Горбунов-Посадов намеревался привлечь Поступаева к новому проекту - выпуску еженедельника, в котором публиковались бы письма многочисленных корреспондентов Толстого и статьи лиц, сочувствующих взглядам писателя.
23 ноября 1905 года в Ясной Поляне состоялась личная встреча Поступаева с Толстым, которая описана в очерке рабочего поэта «У Льва Николаевича Толстого», впервые опубликованном в 1907 году. Эта встреча была организована Горбуновым-Посадовым в качестве своеобразных «смотрин» Поступаева как кандидата на должность сотрудника предполагаемого еженедельника.
Во время этой встречи Поступаев и Гусев, уже достаточно сдружившиеся, наперебой рассказывали Толстому о Втором съезде Всероссийского крестьянского союза, состоявшемся накануне в Москве, и даже зачитали стенографические записи лучших, по их мнению, речей участников съезда. Как оказалось позднее, Толстому разрекламированные речи участников крестьянского съезда пришлись не по душе из-за своей радикальной направленности.
«Крестьянский вопрос» стал камнем преткновения между рабочим поэтом и писателем еще до приезда Поступаева в Ясную Поляну. От своей давней единомышленницы и друга семьи Марии Александровны Шмидт Толстому было известно, что ближайший визитер неодобрительно отзывается о его предисловии к книге американского буржуазного экономиста Генри Джорджа, вышедшей в «Посреднике». Поэтому первой фразой, произнесенной Толстым при встрече с Поступаевым, были слова:
- Кто здесь Поступаев, что недоволен моим предисловием к Джорджу?
По воспоминаниям Поступаева, эти слова Толстой произнес с радушной улыбкой мягко-ласковым голосом. Затем писатель стал выяснять, что же не понравилось его собеседнику в предисловии к работе Генри Джорджа о едином налоге.
Поступаев откровенно признался, что взгляды писателя на крестьянский вопрос кажутся ему противоречивыми: Толстой, по его мнению, отрицает Толстого, когда в одном случае (трактаты «Неужели это так надо?» и «Великий грех») выступает против земельной собственности, а в другом (предисловие к работе Г. Джорджа) высказывает желание помочь идее обложения сельчан единым налогом в пользу земельных собственников.
Пояснения на этот счет Толстого, заявившего, что ни ров, ни пропасть без моста не перейти, и что единый налог в предложении Джорджа ему рисуется ничем иным, как мостом постепенного перехода через пропасть собственности к уравнительному трудовому землепользованию, Поступаева не устроили, и он позволил себе смелость открыто сказать об этом своему собеседнику.
Критикуя систему Генри Джорджа, Поступаев находил ее недостаточно радикальной по двум причинам – она, во-первых, не касалась фабричного производства и капитала; во-вторых, не уравнивала положения землевладельцев. Рабочий поэт полагал, что общей надо сделать не только землю, но и остальное производство, что общины должны обрабатывать землю сообща и продукты труда делить поровну.
Беседа с Толстым показалась Поступаеву задушевной и откровенной. Толстого же суждения гостя и насторожили и расстроили. Писатель поспешил сменить тему разговора, перевести стрелки на вопросы современной поэзии и беллетристики.
- Кого из современных поэтов вы больше читаете и уважаете? - Спросил он своего гостя.
Поступаев не задумываясь ответил:
- Брюсова!
- Декадент, упадочник, духовный дегенерат... - категорически заявил Толстой. - Что вы нашли у него?
Поступаев предложил Толстому послушать стихи, которые помнил из Брюсова. Писатель согласился, и гость прочел «Скуку жизни…», начинавшуюся четверостишием:
Я жить устал среди людей и в днях,
Устал от смены дум, желаний, вкусов,
От смены истин, смены рифм в стихах.
Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».
Враждебной реакции Толстого не последовало. По выражению его лица Поступаев уловил, что стихи ему понравились. Толстой попросил почитать из Брюсова что-нибудь еще. Поступаев прочитал стихотворение «Каменщик»:
- Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?
- Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.
- Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?
- Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать…
Лицо Толстого стало меркнуть, и когда Поступав перестал читать, Толстой сказал:
- Первое, глубокое по мысли и настроению, можно уверенно считать поэтическим, а второе - надуманное, и думаю, что прозой гораздо лучше можно выразить ту мысль каменщика, которая выражена стихами. Уточним, что своего отрицательного отношения к поэзии В.Я. Брюсова Толстой не изменил до конца жизни. В его библиотеке так и не нашлось места для книг даровитого поэта.
Дальнейший разговор коснулся современных беллетристов. Оценивая их, писатель отметил большое подражание «психопаткам мод» - женщинам, ищущим в материях не прочности, а яркости и цветочности рисунка, по большей части линючего и негодного.
На прощание Толстой посоветовал Поступаеву:
- Всматривайтесь поглубже не в Брюсовых, а в живой быт трудовой среды…
На следующий день, 24 ноября, отсылая в Москву корректуру последних четырех листов первого тома «Круга чтения», Толстой писал Горбунову-Посадову, что Поступаев ему «очень понравился как человек», напоминающий душевным складом В.Ф. Орлова , но для журнала, в котором он будет участвовать, он «очень вреден». Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. В оценке Толстого Поступаев - «человек, увлекающийся своими мыслями, так горячо любящий их, что не дает себе труда критиковать, уяснять их и своим пылом увлекающий себя и других к отстаиванию очень шатких, неясных и неверных положений». Упомянул Толстой и о крестьянском съезде в Москве, материалы которого Поступаев хотел бы видеть в предполагаемом еженедельнике. «Лучшие из речей делегатов съезда», прочитанных ему Поступаевым, были, по оценке Толстого, «отвратительны». «В этих речах, - писал Толстой, - столько же крестьянского, сколько во мне китайского».
Издание еженедельника, по настоянию Толстого, не состоялось, и Поступаев не стал его сотрудником.
В 1905 году «Посредник» опубликовал под одной обложкой два небольших рассказа Поступаева «Дитя нужды» и «Сапоги». А на следующий год вышли уже известный нам стихотворный сборник «У земли и у котла» и книжка Поступаева «Жена рабочего и другие рассказы». В дальнейшем Поступаев продолжал заниматься литературной деятельностью, публиковать свои стихи и прозу в различных изданиях.
Не так давно в объявлении от известного в Москве Аукционного дома «Кабинетъ» я узнал, что на продажу выставлен автограф Ф. Поступаева - рукописный лист с наброском стихотворения «На смерть Есенина», написанным в Скопине 10 января 1926 года, и дарственной надписью не установленному лицу. Я поспешил в антикварную галерею на Крымском валу. Но было уже поздно. Автограф ушел, как говорится, «с молотка». Однако, к счастью, в каталоге аукциона осталась его фотокопия, позволяющая воспроизвести текст поэтического наброска, рожденного при первом известии о гибели великого поэта:
На смерть Есенина
«До свиданья, друг мой, до свиданья…»
Так тепло и нежно прошептать
При последнем с жизнью расставаньи,
Перед тем, как петлю надевать
На себя своею же рукою;
И своей дымящеюся кровью
Сердцу с грустью неземною –
За чертою встречи пожелать…
«Милый мой, в груди ты у меня»,
Так рыдающе-молитвенно вздохнуть
На призыв лучей, прощаясь с светом дня,
Перед тем, как узел смерти затянуть;
И по-детски упрекающе взглянуть
В память нежностью звенящих песен-дней:
«Не грусти и не печаль бровей…»
Кто поймет тоску души твоей;
Скорбь любви, страдающей за всех,
И за все, что нежно ты любил?..
Кто поймет, зачем ты поспешил
Кроткой радостью мерцающий свой свет…
Кто ответит нам, любимый наш поэт,
За какой и чей ужаснейший ты грех
Такой страшною ценою заплатил?!
До уровня Тютчева в поэзии Поступаев конечно же не поднялся, но находящаяся на моей библиотечной полке книжка его стихов заслуживает упоминания как свидетельство о человеке со своим поэтическим голосом и с мыслями, вызвавшими интерес великого писателя.
Москва, 2016
Толстовский Тютчев
© Copyright: Борис Тебиев, 2016
Свидетельство о публикации №216081601547
Свидетельство о публикации №216081601547
Рецензии
Мой очерк о том же "поэте":
http://proza.ru/2015/06/04/1667
1) О КОМ РЕЧЬ.
Фёдор Емельяновиич Поступаев (1872-1931) -
рабочий, поэт-самоучка, участник литературных рабочих кружков. Публиковался с 1902 года. С 1905 года – сотрудник основанного Л.Н. Толстым и И.И. Горбуновым-Посадовым издательства «Посредник»: заведовал сбором материала и подготовкой изданий в Москве. В «Посреднике» же публикуются стихотворные сборники Ф.Е. Поступаева («Песни рабочей жизни» (1904) «У земли и у котла» (1906)), рассказы «Деревенские письма», «Утро» (оба 1911) и др.
2) КОММЕНТАРИЙ.
Секретарь и добрый друг Л.Н. Толстого, Николай Николаевич Гусев, как-то, вдохновенно продекламировав Л.Н-чу стихи Поступаева, назвал Фёдора Емельяновича «толстовским Тютчевым» (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки. - Кн. 1. С. 296).
На наш взгляд – немного опрометчиво назвал: сам Поступаев, как явствует из нижеприведённого его очерка о посещении Л.Н. Толстого, во-первых, точно не «толстовец», и, при всей простонародной наивности, он смело, аргументированно спорит с толстовскими теориями ненасильственных социальных преобразований; во-вторых же – свой творческий, поэтический эталон находит в поэзии отнюдь не Тютчева, а нелюбимого Л.Н. Толстым «духовного дегенерата» В.Я. Брюсова.
Тютчев в лучших своих стихотворениях – глубоко философичен, прислушивается к себе и отыскивает в природе и мире неочевидное, трогающее только сердце поэта. Дошедшие же до нас стихи Ф.Е. Поступаева облечены пусть и в изнурённую трудами, но всё-таки плоть, сильнейше экстровертированы на "мировое зло", несправедливости, горести трудящихся. Аристократичного Тютчева передёрнуло бы и вывернуло не только от поступаевских описаний цеховой работы, кабачного загула или ночной охоты в бараке с сальной свечкой за блохами и клопами, но и от простонародного языка поэта-пролетария. Тютчев ищет Бога, Поступаев -- классовых "врагов" и вшей в постельных "ласкутьях"...
Если уж искать некоторых предтеч поступаевской лирики в русской лирике первой половины-середины XIX столетия, то следует, скорее, назвать имена И.С. Никитина, Н.А. Некрасова, отчасти -- Я. Полонского… Причём – в большей степени сходство с первым: знаменитый некрасовский «гнев» в адрес «мироедов», «дармоедов», «губителей народа», "эксплуататоров" у Поступаева отсутствует напрочь, чем и приглянулись его стихи Л.Н. Толстому, ибо, на его взгляд, называя виновных, отнюдь к ним «не разжигают злобу, устанавливают правильное отношение» (Там же).
Примечательна и история взаимоотношений Поступаева и Толстого при личной встрече в ноябре 1905 года. По признанию Льва Николаевича, тот поначалу напомнил ему любимого им «крестьянского» живописца Орлова и «совсем загипнотизировал», так что он «его только после раскусил» (Там же. С. 477).
«Раскусив» же Поступаева, уже в период его редакторства в «Посреднике», Толстой увидел в его лице одного из «распропагандированных» радикалами революционных активистов, хотя и болеющих душой за российское крестьянство, но не принимающих близких Л.Н. Толстому взглядов на мирное решение земельной собственности по системе американского экономиста Генри Джорджа. По мнению Ф.Е. Поступаева, обаявшего и переманившего в 1905 г. на свою сторону даже Н.Н. Гусева, «система Генри Джорджа недостаточно радикальна – во-первых, потому что не касается фабричного производства, капитала; во-вторых, не уравнивает положения землевладельцев. Надо сделать общей не только землю, но и остальное производство; пусть общины обрабатывают землю сообща и продукты делят поровну» (Там же. С. 469).
Резонные возражения Льва Николаевича о том, что «это вопрос сложный», что люди не настолько святые, чтобы «всем землю обрабатывать», что «сделать труд обязательным, священным нельзя», что и Христос с апостолами, к примеру, не пахали землю для общины, -- наталкивались на барьер непонимания, неприязни (Там же). Поступаев снова и снова, ссылаясь на речи наиболее радикально настроенных делегатов I съезда Всероссийского крестьянского союза, настаивал на немедленном осуществлении «идеала» отнятия у эксплуататоров и уравнительного разделения земли на «мирских началах» (Там же. С. 470).
Примечательно здесь же диагностированное Л.Н. Толстым загрязнение не только сознания Поступаева-активиста идеями революционного насилия, экспроприации и уравниловки, но и устной речи Поступаева - оратора, писателя и поэта и других делегатов помянутого «крестьянского» съезда – иностранными словами. На это Л.Н. заметил: «И думать, и говорить надо своим умом и своими словами, и говорить русскими выражениями. Надо, чтобы понятия были свои, русские. Тогда и слова найдутся русские» (Там же).
3) ПРИЛОЖЕНИЯ.
3.1. ДОКУМЕНТ 1.
Ф.Е. Поступаев
У Льва Николаевича Толстого (очерк, публ. 1907г.)
«… В передней дома Толстых нас встретил низенький, худенький, тихо говорящий человек, доктор Д. П. Маковицкий. М. А. Шмидт отправилась по лестнице на второй этаж, а мы остались внизу.
По портретам Репина и фотографиям Толстой в моем воображении рисовался огромным, коренастым; лицо сурово-грозное, обрамленное густой растительностью,— вдруг, я вижу, по ступенькам лестницы спускается сутуловатая фигура небольшого роста худенького старичка; бородка жиденькая, волосы на голове редкие; глаза серые, маленькие, но живые и острые.
— Кто здесь Поступаев, что недоволен моим предисловием к Джорджу? — радушно улыбаясь, спросил Лев Николаевич мягко-ласковым, по-женски звучащим голосом и, взяв меня за руку, ввел за собою в комнату Д. П. Маковицкого.
— Мне Марья Александровна передала, что вас обидело моё предисловие к статье Джорджа о едином налоге; скажите, что в нём обидного? — спросил меня Лев Николаевич таким тоном, словно он радуется моему недоумению.
Я высказал, что трудно согласить все его взгляды отрицания земельной собственности,— хотя бы по произведениям «Неужели это так надо?», «Великий грех»,— с желанием помочь идее обложения единым налогом опять-таки в пользу тех же собственников; кажется, что Толстой отрицает Толстого.
Лев Николаевич объяснил, что ни ров, ни пропасть без моста не перейти, а единый налог в предложении Джорджа ему рисуется не чем иным, как мостом постепенного перехода через пропасть собственности к уравнительному трудовому землепользованию.
В каких-нибудь полчаса беседы Лев Николаевич своей простотой и сердечностью отогнал всё моё смущение; чувствовалось свободно и легко, словно ты не у всемирно-знаменитого Толстого, а у самого задушевного приятеля-друга, для которого внутри тебя нет ничего затаённого. На моё недоумение о проповеди непротивления Лев Николаевич радостно рассмеялся:
— Эдакий вы чудак! Да ведь в этом непротивлении — самое яростное противление. Человек, которому объявили приговор к смертной казни, отказывается от пищи: разве тем самым он не проявляет самого сильнейшего противления?..
Наверху в большой гостиной, увешанной портретами предков Льва Николаевича, за столом сидели три женщины: М. А. Шмидт, С. А. Толстая и Т. Л. Сухотина—дочь Толстого. Около Льва Николаевича сидел хорошо одетый, средних лет, господин, оказавшийся по представлении князем Оболенским. Он рассказывал Льву Николаевичу о крестьянских бунтах и разгромах имений в их местности. Помню характерный момент. Князь говорил о жестокости и варварстве крестьян, делающих надрезы кожи на породистых лошадях, которых выгоняли из шкуры каленым железом. Лев Николаевич слушал с нескрываемым недоверием и не раз прерывал князя вопросами;
— Да ведь все это говорят, а сами-то вы не видели? И, вероятно, чтобы переменить неприятный разговор,Лев Николаевич обратился ко мне:
— Кого из современных поэтов вы больше читаете и уважаете?
— Брюсова,— ответил я.
— Декадент, упадочник, духовный дегенерат… Что вы нашли у него?
Я предложил прослушать, что я помнил из Брюсова. Лев Николаевич согласился, и я прочел. «Я жить устал среди людей и в днях…»
Стихи о женщинах я умышленно выпустил, а о думах и книгах постарался оттенить и подчеркнуть в них все красивейшие образы: о стоцветных стёклах окон — книг, через которые видны мир, просторы и сиянья; о голубях, несущих весть в плывущий ковчег, и т. п. Я читал и наблюдал, как задумчиво-серьёзное внимание великого старика начинает цвести юношеской улыбкой радости чуткого художника. Глаза Льва Николаевича лучились и искрились духовным удовольствием, чувствовалось без его признания, что стихотворение ему нравится. И когда я кончил, он попросил еще прочесть, если есть что в памяти из того же Брюсова.
Я читаю «Каменщика».
Лицо Льва Николаевича начинает меркнуть, и, когда я кончил, он сказал:
— Первое, глубокое по мысли и настроению, можно уверенно считать поэтическим, а второе — надуманное, и думаю, что прозой гораздо лучше можно выразить ту мысль каменщика, которая выражена стихами.
Говорили о современных беллетристах, среди которых Лев Николаевич отметил большое подражание психопаткам мод — женщинам, ищущим в материях не прочности, а яркости и цветочности рисунка, по большей части линючего и негодного.
Прощаясь, Лев Николаевич посоветовал мне всматриваться поглубже не в Брюсовых, а в живой быт трудовой среды».
Роман Алтухов 27.03.2024 12:24 • Заявить о нарушении
http://proza.ru/2015/06/04/1667
1) О КОМ РЕЧЬ.
Фёдор Емельяновиич Поступаев (1872-1931) -
рабочий, поэт-самоучка, участник литературных рабочих кружков. Публиковался с 1902 года. С 1905 года – сотрудник основанного Л.Н. Толстым и И.И. Горбуновым-Посадовым издательства «Посредник»: заведовал сбором материала и подготовкой изданий в Москве. В «Посреднике» же публикуются стихотворные сборники Ф.Е. Поступаева («Песни рабочей жизни» (1904) «У земли и у котла» (1906)), рассказы «Деревенские письма», «Утро» (оба 1911) и др.
2) КОММЕНТАРИЙ.
Секретарь и добрый друг Л.Н. Толстого, Николай Николаевич Гусев, как-то, вдохновенно продекламировав Л.Н-чу стихи Поступаева, назвал Фёдора Емельяновича «толстовским Тютчевым» (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки. - Кн. 1. С. 296).
На наш взгляд – немного опрометчиво назвал: сам Поступаев, как явствует из нижеприведённого его очерка о посещении Л.Н. Толстого, во-первых, точно не «толстовец», и, при всей простонародной наивности, он смело, аргументированно спорит с толстовскими теориями ненасильственных социальных преобразований; во-вторых же – свой творческий, поэтический эталон находит в поэзии отнюдь не Тютчева, а нелюбимого Л.Н. Толстым «духовного дегенерата» В.Я. Брюсова.
Тютчев в лучших своих стихотворениях – глубоко философичен, прислушивается к себе и отыскивает в природе и мире неочевидное, трогающее только сердце поэта. Дошедшие же до нас стихи Ф.Е. Поступаева облечены пусть и в изнурённую трудами, но всё-таки плоть, сильнейше экстровертированы на "мировое зло", несправедливости, горести трудящихся. Аристократичного Тютчева передёрнуло бы и вывернуло не только от поступаевских описаний цеховой работы, кабачного загула или ночной охоты в бараке с сальной свечкой за блохами и клопами, но и от простонародного языка поэта-пролетария. Тютчев ищет Бога, Поступаев -- классовых "врагов" и вшей в постельных "ласкутьях"...
Если уж искать некоторых предтеч поступаевской лирики в русской лирике первой половины-середины XIX столетия, то следует, скорее, назвать имена И.С. Никитина, Н.А. Некрасова, отчасти -- Я. Полонского… Причём – в большей степени сходство с первым: знаменитый некрасовский «гнев» в адрес «мироедов», «дармоедов», «губителей народа», "эксплуататоров" у Поступаева отсутствует напрочь, чем и приглянулись его стихи Л.Н. Толстому, ибо, на его взгляд, называя виновных, отнюдь к ним «не разжигают злобу, устанавливают правильное отношение» (Там же).
Примечательна и история взаимоотношений Поступаева и Толстого при личной встрече в ноябре 1905 года. По признанию Льва Николаевича, тот поначалу напомнил ему любимого им «крестьянского» живописца Орлова и «совсем загипнотизировал», так что он «его только после раскусил» (Там же. С. 477).
«Раскусив» же Поступаева, уже в период его редакторства в «Посреднике», Толстой увидел в его лице одного из «распропагандированных» радикалами революционных активистов, хотя и болеющих душой за российское крестьянство, но не принимающих близких Л.Н. Толстому взглядов на мирное решение земельной собственности по системе американского экономиста Генри Джорджа. По мнению Ф.Е. Поступаева, обаявшего и переманившего в 1905 г. на свою сторону даже Н.Н. Гусева, «система Генри Джорджа недостаточно радикальна – во-первых, потому что не касается фабричного производства, капитала; во-вторых, не уравнивает положения землевладельцев. Надо сделать общей не только землю, но и остальное производство; пусть общины обрабатывают землю сообща и продукты делят поровну» (Там же. С. 469).
Резонные возражения Льва Николаевича о том, что «это вопрос сложный», что люди не настолько святые, чтобы «всем землю обрабатывать», что «сделать труд обязательным, священным нельзя», что и Христос с апостолами, к примеру, не пахали землю для общины, -- наталкивались на барьер непонимания, неприязни (Там же). Поступаев снова и снова, ссылаясь на речи наиболее радикально настроенных делегатов I съезда Всероссийского крестьянского союза, настаивал на немедленном осуществлении «идеала» отнятия у эксплуататоров и уравнительного разделения земли на «мирских началах» (Там же. С. 470).
Примечательно здесь же диагностированное Л.Н. Толстым загрязнение не только сознания Поступаева-активиста идеями революционного насилия, экспроприации и уравниловки, но и устной речи Поступаева - оратора, писателя и поэта и других делегатов помянутого «крестьянского» съезда – иностранными словами. На это Л.Н. заметил: «И думать, и говорить надо своим умом и своими словами, и говорить русскими выражениями. Надо, чтобы понятия были свои, русские. Тогда и слова найдутся русские» (Там же).
3) ПРИЛОЖЕНИЯ.
3.1. ДОКУМЕНТ 1.
Ф.Е. Поступаев
У Льва Николаевича Толстого (очерк, публ. 1907г.)
«… В передней дома Толстых нас встретил низенький, худенький, тихо говорящий человек, доктор Д. П. Маковицкий. М. А. Шмидт отправилась по лестнице на второй этаж, а мы остались внизу.
По портретам Репина и фотографиям Толстой в моем воображении рисовался огромным, коренастым; лицо сурово-грозное, обрамленное густой растительностью,— вдруг, я вижу, по ступенькам лестницы спускается сутуловатая фигура небольшого роста худенького старичка; бородка жиденькая, волосы на голове редкие; глаза серые, маленькие, но живые и острые.
— Кто здесь Поступаев, что недоволен моим предисловием к Джорджу? — радушно улыбаясь, спросил Лев Николаевич мягко-ласковым, по-женски звучащим голосом и, взяв меня за руку, ввел за собою в комнату Д. П. Маковицкого.
— Мне Марья Александровна передала, что вас обидело моё предисловие к статье Джорджа о едином налоге; скажите, что в нём обидного? — спросил меня Лев Николаевич таким тоном, словно он радуется моему недоумению.
Я высказал, что трудно согласить все его взгляды отрицания земельной собственности,— хотя бы по произведениям «Неужели это так надо?», «Великий грех»,— с желанием помочь идее обложения единым налогом опять-таки в пользу тех же собственников; кажется, что Толстой отрицает Толстого.
Лев Николаевич объяснил, что ни ров, ни пропасть без моста не перейти, а единый налог в предложении Джорджа ему рисуется не чем иным, как мостом постепенного перехода через пропасть собственности к уравнительному трудовому землепользованию.
В каких-нибудь полчаса беседы Лев Николаевич своей простотой и сердечностью отогнал всё моё смущение; чувствовалось свободно и легко, словно ты не у всемирно-знаменитого Толстого, а у самого задушевного приятеля-друга, для которого внутри тебя нет ничего затаённого. На моё недоумение о проповеди непротивления Лев Николаевич радостно рассмеялся:
— Эдакий вы чудак! Да ведь в этом непротивлении — самое яростное противление. Человек, которому объявили приговор к смертной казни, отказывается от пищи: разве тем самым он не проявляет самого сильнейшего противления?..
Наверху в большой гостиной, увешанной портретами предков Льва Николаевича, за столом сидели три женщины: М. А. Шмидт, С. А. Толстая и Т. Л. Сухотина—дочь Толстого. Около Льва Николаевича сидел хорошо одетый, средних лет, господин, оказавшийся по представлении князем Оболенским. Он рассказывал Льву Николаевичу о крестьянских бунтах и разгромах имений в их местности. Помню характерный момент. Князь говорил о жестокости и варварстве крестьян, делающих надрезы кожи на породистых лошадях, которых выгоняли из шкуры каленым железом. Лев Николаевич слушал с нескрываемым недоверием и не раз прерывал князя вопросами;
— Да ведь все это говорят, а сами-то вы не видели? И, вероятно, чтобы переменить неприятный разговор,Лев Николаевич обратился ко мне:
— Кого из современных поэтов вы больше читаете и уважаете?
— Брюсова,— ответил я.
— Декадент, упадочник, духовный дегенерат… Что вы нашли у него?
Я предложил прослушать, что я помнил из Брюсова. Лев Николаевич согласился, и я прочел. «Я жить устал среди людей и в днях…»
Стихи о женщинах я умышленно выпустил, а о думах и книгах постарался оттенить и подчеркнуть в них все красивейшие образы: о стоцветных стёклах окон — книг, через которые видны мир, просторы и сиянья; о голубях, несущих весть в плывущий ковчег, и т. п. Я читал и наблюдал, как задумчиво-серьёзное внимание великого старика начинает цвести юношеской улыбкой радости чуткого художника. Глаза Льва Николаевича лучились и искрились духовным удовольствием, чувствовалось без его признания, что стихотворение ему нравится. И когда я кончил, он попросил еще прочесть, если есть что в памяти из того же Брюсова.
Я читаю «Каменщика».
Лицо Льва Николаевича начинает меркнуть, и, когда я кончил, он сказал:
— Первое, глубокое по мысли и настроению, можно уверенно считать поэтическим, а второе — надуманное, и думаю, что прозой гораздо лучше можно выразить ту мысль каменщика, которая выражена стихами.
Говорили о современных беллетристах, среди которых Лев Николаевич отметил большое подражание психопаткам мод — женщинам, ищущим в материях не прочности, а яркости и цветочности рисунка, по большей части линючего и негодного.
Прощаясь, Лев Николаевич посоветовал мне всматриваться поглубже не в Брюсовых, а в живой быт трудовой среды».
Роман Алтухов 27.03.2024 12:24 • Заявить о нарушении