Чап-чап

Господи! Как же он мерзко кричит! Вот так взял бы за ногу, да головой об стену, чтоб аж мозги разлетелись! Кричит и кричит. Кричит и кричит. И что характерно - не болит у него ничего - проверено - не болит! А он, маленький изверг, кричит и кричит. Кричит и кричит. И не просто кричит - он еще издевается. Он смотрит в глаза, и как только ты гаркнешь на него - да когда ж ты заткнешься - он еще пуще кричит. Да что там кричит - он орет. Он орет, как сто тысяч сирен, миллион сигнализаций, три тещи или... нет, пожалуй все. Да...
...
Утро. Иванов вышел с маленьким сыном на прогулку. Маленькие резиновые сапожки топают по лужам. Чап-чап. Чап-чап. Нет ничего более радостного для ребенка, чем это чап-чап по лужам. Бороздить просторы луж, норовя набрести на Марианскую впадину, так, чтоб уж совсем чувствовать себя настоящим исследователем, погрузиться в нее так, чтоб потом никакие житейские невзгоды не могли никак испортить испытанных впечатлений первооткрывателя.
Иванов вспоминает детство. Одни сапоги на двоих. И те же лужи. Суровая отцовская портупея, безжалостно разрезая воздух, впивается в детские спины и попы - так нужно, что делать - сапоги до завтра не успевают высохнуть, и второму сыну в школу идти разве что босиком. А одень сырые сапоги - потом лечи неделю. Так и сидят два мальца, оба любители одного и того же первооткрывательства, с распухшими от портупеи жопками целый день, сапоги на печи - тоже, лишние дрова топи ради этого. Да разве ж они понимали...
День. Иванов приходит с ребенком домой. Жена - "Два придурка. Ну ладно он мал совсем - ты то!" Иванов снимает мокрые сапожки с сына, ничего не говоря, и крепко его к себе прижимает. Глаза наполняются странным и горьким приливом.
Господи! Сынок, прости! Прости! Прости...