Глава 15 Возлияние лекарства

Смеющаяся гордость рек и озер

Глава 15 Возлияние лекарства

автор: Цзинь Юн

Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин


Юэ Бу-цюнь лежал в каюте, слушая плеск волн, бившихся о берег, и мысли его разбегались, подобно разветвляющимся руслам рек при впадении в море. Прошло довольно много времени, и в ночной тиши послышались звуки шагов, все ближе и ближе. Он перевернулся, сел, и выглянул наружу из иллюминатора. В лунном свете показались два стремительно приближающихся человека, вдруг один из них поднял правую руку, и двое тут же замерли.
Юэ Бу-цюнь понимал, что если эти двое заговорят, то будут говорить крайне тихо, тут же использовал свое "искусство пурпурной зарницы", и его чувства сразу предельно обострились, так, что он стал слышать самые далекие и тихие шумы, он разобрал: "Вот это тот самый корабль, когда старичок из клана Хуашань его днем нанимал, я на его тенте метку оставил, ошибки быть не может".
Другой спросил: "Хорошо, пойдем, вернемся с докладом к дядюшке-натавнику Чжу. Шигэ, наша "школа ста лекарств" когда-либо враждовала с кланом горы Хуашань? Отчего это дядюшка-наставник Чжу "с развернутыми знаменами и барабанным боем" хочет их задержать?" Услыхав три иероглифа "школа ста лекарств", Юэ Бу-цюнь вздрогнул от испуга, его концентрация снизилась, и он стал слышать уже не так отчетливо, только послышалось, как первый человек отвечал: "... не перехватывать... дядюшка-наставник Чжу получил просьбу, кто-то очень беспокоится, говорят, один человек... как раз не..."
Человек говорил предельно тихо, его речь становилась все более неразборчивой, он снова применил свое магическое искусство, но услыхал только звуки удаляющихся шагов -- двое были уже далеко. Юэ Бу-цюнь размышлял: "Да когда это мой клан горы Хуашань мог влезть в раздор со "школой ста лекарств"? Тот дядюшка-наставник Чжу, вроде бы много лет является главой этой школы. У этого человека есть и внешнее прозвище -- "Убивающий ядом", говорят, его навык убийства при помощи отравления предельно высок, он любого может убить, это для него пустяк, но все же обычно он не убивает, его жертву словно режут тысячи ножей, или кусают изнутри несчетные насекомые, это гораздо хуже смерти, и жертва признает себя в его власти, просто нет другого выбора.
На реках и озерах "школа ста лекарств" наряду с юньнаньским "учением пяти бессмертных" считаеются двумя величайшими школами отравителей, хотя школа ста лекарств по сравнению с учением пяти бессмертных все же немного уступает, но ее значение нельзя преуменьшать. Этот дядюшка-наставник Чжу "с развернутыми знаменами и барабанным боем" выступил, чтобы чинить препятствия клану Хуашань, "получил просьбу" -- кто это его попросил?" Он думал и так, и эдак, но в конце концов, пришел лишь к двум предположениям: первое -- это сторонники направления меча Фэн Бу-пин, и другие просили сделать работу для них, а второе -- возможно, среди тех пятнадцати, которых ослепил Лин-ху Чун, были те, у кого имелись друзья в школе ста лекарств.

Внезапно на берегу раздался женский голос: "В конце концов, у тебя в семье есть или нет "трактат о мече, отвергающем зло"?" Это была Юэ Лин-шань, и без слов было ясно, что ее спутник -- это Линь Пин-чжи, они бродили по берегу, не замечая течения времени. Юэ Бу-цюнь догадался, что чувства дочери и Линь Пин-чжи становились все теплее, они скрывали это днем, опасаясь насмешек, но встретились на берегу глубокой ночью.

Так как враги, обнаруженные на берегу, занимались только разведкой, в противном случае, его использование пурпурной зарницы скоро бы истощило его внутренние силы, а так он не только сохранил их, но и случайно обнаружил секрет своей дочери. Послышалось, как Линь Пин-чжи ответил: "Методы меча, отвергающего зло, на самом деле есть, я их с тобой раньше несколько раз отрабатывал, а вот секретного трактата как раз нет". Юэ Лин-шань спросила: "Но почему тогда твой дедушка и дяди подозревали, что дашигэ не отдал тебе трактат о мече?" Линь Пин-чжи ответил: "Это были их подозрения, я не подозревал". Юэ Лин-шань сказала: "Эх, ты, значит, хороший человек, позволил родственникам вместо себя подозревать, а сам и не подозревал ни капельки". Линь Пин-чжи произнес: "Если бы в нашей семье был этот трактат, то как бы мы допустили, чтобы фракция Цинчэн принесла нам гибель семьи и смерти людей". Юэ Лин-шань ответила: "Это тоже логично. Но отчего ты, когда твой дед и дяди подозревали дашигэ, не заступился за него?"

Линь Пин-чжи сказал: "В конце концов, я не слышал собственными ушами последних слов моих родителей, как я могу об этом рассуждать". Юэ Лин-шань сказала: ""Исходя из этих слов, в глубине твоего сердца наверняка есть некоторые сомнения". Линь Пин-чжи ответил: "Никогда не говори таких слов, если об этом узнает дашигэ, разве это не повредит доверию в нашей школе?" Юэ Лин-шань холодно усмехнулась: "Да не выдумывай ты! Подозрения есть подозрения, доверие есть доверие, если бы это была я, давно бы уже пошла к дашигэ". Она помолчала, и продолжила: "Твоя вспыльчивость, совсем как у моего батюшки. Вы оба подозреваете, что дашигэ тайно присвоил себе трактат о мече..." Линь Пин-чжи перебил ее: "Шифу тоже подозревает старшего брата-наставника?" Юэ Лин-шань фыркнула со смеху: "Если бы ты сам не подозревал, разве употребил бы иероглиф "тоже"? Я говорю, что у тебя и у батюшки характеры точь-в-точь одинаковы, тайно сосредоточены на тренировках гунфу, а наружу - ни словечка". В этот момент с соседней лодки, пришвартованной подле корабля школы Хуашань раздался громовой голос: "Бессовестные твари! Что за чушь!

Лин-ху Чун -- настоящий герой и отличный китайский парень, нужен ему ваш, какой-то, к собачьей заднице, трактат о мече? Вы его тайно оговариваете, мудрец Лаоцзы первым не стерпит такое". Эти слова разнеслись на десятки чжанов вокруг, не только разбудили всех спящих в лодке, но и ночных птиц на прибрежных деревьях заставили взлететь и загомонить. Вслед за этим из этой лодки выпрыгнула огромная человеческая фигура, и стала стремительно приближаться к Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань.

Линь и Юэ, оба, отправившись на берег, не прихватили с собой мечи, тут же приняли стойки для боя в рукопашную, приготовились сдерживать превосходящего противника. Юэ Бу-цюнь, едва услыхал громовой голос, тут же понял. что у этого человека могучая внутренняя сила "нэйгун" , но, едва тот прыгнул, стало очевидным. что и внешняя сила "вайгун" глубока и полна, увидев, что тот ринулся в атаку на дочь, он в отчаянии крикнул: "Пощады!", прыгнул наружу через окно, тоже выпрыгнул на берег, и еще в полете заметил, что гигант схватил в руку по человеку -- Пин-чжи и Лин-шань, и стремительно убегает прочь. Юэ Бу-цюнь перепугался, едва его левая нога коснулась земли, он послал свою энергию вперед, выхватив длинный меч, использовал прием "белая радуга пронзает солнце", и нанес укол в спину этого человека.
 
Тот человек был дьявольски крупным, передвигался удивительно большими шагами, один его шаг -- и меч Юэ Бу-цюня пронзил пустоту, Юэ Бу-цюнь применил "плоский укол на среднем уровне", снова рванулся вперед. Но гигант продолжал нестись вперед, и второй удар тоже не достал его. Юэ Бу-цюнь заорал: "стой!", -- и провел прием "теплый ветер приносит свежесть", бешено уколол ему вслед. Меч не достал на локоть, внезапно возникло дуновение ветра, рядом с ним появился другой человек, и ударил его растопыренными пальцами в глаза. Поблизости было окончание дороги к реке, ряд домов, освещенных лунным сиянием, Юэ Бу-цюнь уклонился в их сторону, и, не видя противника,  полоснул мечом наискось. Враг пригнулся, потом рванулся вперед, и пробил ему в точку на животе чжун-вань. Юэ Бу-цюнь ударил "летящей стопой", тот человек прокрутился, и атаковал его со спины.

Юэ Бу-цюнь не стал оборачиваться, уколол мечом назад. Противник снова уклонился, и ударил его кулаком в грудь. Юэ Бу-цюнь увидел, что противник с ним не церемонится, с голыми руками бросился на него, вооруженного мечом, да еще и атакует, в сердце родился гнев, меч описал кольцо, прыгнул, и направился прямо в лоб противнику, то быстро щелкнул по мечу пальцами, он отклонился, и срезал шляпу на голове напавшего -- открылась бритая макушка. Этот человек оказался хэшаном. На его макушке брызнула свежая кровь -- он оказался ранен. Монах прыгнул назад и скрылся.  Юэ Бу-цюнь увидел, что тот скрывается в направлении, противоположном тому, куда побежал великан с Пин-чжи и Лин-шань, не стал его преследовать. Прибежала госпожа Юэ с мечом, выкрикнула: "Что с Лин-шань?" Юэ Бу-цюнь махнул левой рукой: "Догоняй!" Супруги вдвоем ринулись за гигантом, добежали до развилки дорог, остановились, не зная, куда сворачивать. Госпожа Юэ встревожилась: "Что делать будем?" Юэ Бу-цюнь произнес: "Тот, кто взял в плен Лин-шань, является другом Лин-ху Чуна, вряд ли он ... вряд ли он нанесет ей вред. Вернемся-ка мы к Лин-ху Чуну, там узнаем ответ". Госпожа Юэ покивала головой: "Верно, он так громко орал что Шань-эр и Пин-чжи очернили Лин-ху Чуна, не знаю, с каким намерением". Юэ Бу-цюнь ответил: "Это все еще связано с трактатом о мече, отвергающем зло".

Супруги подходили к кораблю, заметили Лин-ху Чуна и других учеников, взволнованно ожидавших на берегу. Супруги Юэ взошли на корабль, и уже собирались позвать Лин-ху Чуна для расспроса, но в этот момент с берега донесся крик: "Письмо для Юэ Бу-цюня!" Лао Дэ-нуо с учениками, выхватив мечи,  бросились на голос, прошло некоторое время, и на корабль вернулся Лао Дэ-нуо с письмом: "Шифу, этот кусок ткани был под камнем. Оставивший записку человек уже скрылся".

Говоря, передал лоскут Юэ бу-Цюню. Тот взял посмотреть: это был кусок зеленой  ткани, оторванный от рубашки, кто-то писал пальцем, смоченным кровью: "Холм пяти гегемонов, там обменяешь свою вонючую дочь". Юэ Бу-цюнь передал лоскут супруге, тихо произнес: "Это писал тот хэшан". Госпожа Юэ встревожилась: "Он... он чьей кровью это написал?" Юэ Бу-цюнь успокоил ее: "Не волнуйся, это я рассек ему кожу на голове". Спросил у команды лодки: "Отсюда до "Вуба Ган" -- холма пяти гегемонов, долго идти?" Лодочник ответил: "Утром отплывем, пройдем Тунвасян [150 лет назад в этом месте Хуанхэ катастрофически прорвала дамбу, и радикально сменила русло на современное, старое русло шло южнее], Дзюхэдзи, и достигнем Дунмина. Холм пяти гегемонов восточнее Дунминьской ярмарки, рядом с Хэцзе, на границе между провинциями Хэнань и Шаньдун. Если почтенный господин отправится туда, то завтра вечером придет".

Юэ Бу-цюнь хмыкнул, подумав: "Противник хочет, чтобы я встретился с ним на холме Пяти гегемонов, не пойти нельзя, но количество противников неизвестно, Шань-эр у них в руках, и ситуация однозначно проигрышная". Он пребывал в нерешительности, и в этот момент с берега донесся громкий голос: "Мать вашу растак, мелкие ягнята, шестеро чертей из персиковой долины, тут к вам пришел Чжун Куй, истребитель демонов". Шестеро святых из персиковой долины, услыхав такое, как могли не возмутиться? Тао Ши лежал на носилках, и не мог броситься, зато начал громко ругаться, оставшиеся пятеро бросились на берег. Там они увидели человека в остроконечной шляпе, с белым вертикальным полотнищем в руках.

Тот человек повернулся, и крикнул: "Шестеро чертей робкие, как мыши, точно не посмеют преследовать меня". Тао Гэнь и другие разозлились, и тут же рванулись преследовать. Искусство легкости у этого человека оказалось не рядовым, и все вместе в одно мгновение скрылись в ночной мгле. Юэ Бу Цюнь и все остальные тоже высыпали на берег. Юэ Бу-цюнь сказал: "Враги применили хитрость "заставить тигра покинуть гору", быстрее все на корабль!" Все только хотели подняться, как от берега стал приближаться круглый силуэт, бросился на Лин-ху Чуна, схватил его за шиворот с криком: "Пойдем со мной!" Это оказался тот самый толстяк, похожий на мясной шарик. В один миг Лин-ху Чун был им схвачен, а сил сопротивляться у него не было. Тут раздался крик, из-за угла дома выскочил человек, и "летящей стопой" пнул низкорослого толстяка. Это был Тао Чжи, он пробежал только несколько чжанов, вспомнил, что противник назвал себя Чжун Куем, и угрожал всем шестерым, а ведь Тао Ши остался на лодке. Тао Чжи возвращался, чтобы защитить брата, и бросился на подмогу Лин-ху Чуну, когда его схватил этот шарообразный толстяк.

Шарообразный отпустил Лин-ху Чуна, метнулся на корабль, нашел там Тао Ши, и замахнулся ногой, намереваясь раздробить тому грудную клетку. Тао Чжи перепугался: "Не вреди моему брату". Толстяк ответил: "Мудрец захочет ранить, значит ранит, ты чего суешься?" Тао Ши как ветер влетел в трюм, и схватил брата в охапку вместе с кроватью, спасая от расправы. Но толстяк на самом деле просто хотел выманить его с берега, тут же прыгнул с корабля обратно на берег, снова схватил Лин-ху Чуна, взвалил на плечи, и унесся прочь.

Тао Чжи тут же понял: Пин И-чжи велел им пятерым оберегать Лин-ху Чуна, и вот, Лин-ху Чун похищен, как потом быть? Великий лекарь Пин непременно велит им убить Тао Ши. Но и оставить раненного Тао Ши без защиты перед могучими врагами он тоже не мог, схватил его в охапку, и бросился преследовать.
Юэ Бу-цюнь сделал рукой знак жене, сказал: "Позаботься об учениках, я схожу посмотреть". Госпожа Юэ покивала головой. Они оба понимали, что враги могучи и многочисленны, если супруги отправятся в погоню вдвоем, то остальные ученики пострадают от рук врагов.

Искусство легкости шарообразного изначально уступало Тао Чжи, но он нес Лин-ху Чуна на плечах, вкладывая в бег все силы, а вот Тао Чжи побаивался растрясти раны своего брата, держал его в охапку двумя руками, сбивался с шага и никак не мог догнать. Юэ Бу-цюнь использовал свое искусство легкости, мало-помалу стал догонять, уже слышал, как Тао Чжи ругается, чтобы толстяк отпустил Лин-ху Чуна, иначе ему не сдобровать. Тао Ши, хоть его и трясло, но он все равно рта не закрывал, безостановочно пререкаясь: "Старший брат, другие братья сейчас не участвуют в этой погоне, ты один преследуешь этого толстяка, но, к сожалению, не можешь его догнать. А раз не можешь догнать его, то твои слова  о том, что ему не сдобровать, являются пустыми звуками, и пустыми угрозами". Тао Чжи ответил: Даже если это пустые угрозы, то испуганный противник слабее неиспуганного". Тао Ши возразил: "Как я погляжу, этот толстяк бежит с удивительной скоростью, и нисколько не замедляется, в сочетании "сковать страхом", иероглиф "сковать", тут, пожалуй, не совсем уместен. Тао Ши ответил: "Он прямо сейчас не замедляется, но, чуть позже, все равно замедлится". Он двумя руками держал брата, непрерывно спорил с ним, что нисколько не сказывалось на скорости его ног.

Они втроем бешено мчались на северо-восток, дорога постепенно поднималась, и скоро превратилась в горную дорогу. Юэ Бу-цюнь внезапно подумал: "Не иначе, как этот толстяк -- высокий мастер горных ловушек, заведет нас в пропасть, поймает в  яму, это будет очень опасно". Он замедлил шаги, задумался, и увидел, что толстяк затащил Лин-ху Чуна в крытый черепицей маленький домик, перепрыгнув через  стену. Юэ Бу-цюнь огляделся по сторонам, и продолжил преследование. Тао Чжи, держа в охапку Тао Ши, тоже перепрыгнул через стену, раздался громкий крик -- стало ясно, что они угодили в ловушку. Юэ Бу-цюнь подкрался к стене и прислушался -- раздался голос Тао Ши: "Я тебя заранее предупреждал, чтобы ты был поосторожней, ты посмотри - тут рыболовные сети для поимки и подвешивания людей, мы в них попались, как большая рыба, какая тут нам будет слава"? Тао Чжи ответил: "Во-первых, не одна большая рыба, а две; во-вторых -- когда это ты меня предупреждал быть поосторожнее?"

Тао Ши ответил: "Когда мы с тобой в детстве в чужом саду на дереве гранаты воровали, разве я не призывал тебя быть поосторожнее?"

Тао Чжи возразил: "Это было тридцать лет назад, какое имеет отношение к сегодняшнему происшествию?" Тао Ши ответил: "Конечно, относится ты в первый раз был неосторожен, упал с дерева, и был схвачен людьми из этого дома, тебя отшлепали, а потом старшие братья пришли вчетвером, и начисто убили всех людей в этом доме. Ты в первый раз был неосторожен, и вот снова попался". Тао Чжи сказал: "Да какое это имеет значение? Самое большее -- старшие братья придут, и уничтожат начисто всех в этом доме".
Шарообразный толстяк откликнулся: "Вы двое чертей из персиковой долины скоро умрете, а все еще хотите здесь всех поубивать. Хватит уже болтать, дайте моим ушам немного отдохнуть". Послышалось, как Тао Ши и Тао Чжи потихоньку мычат, но в голос не разговаривают, было очевидно, что толстяк запихнул им в рот нечто вроде затычки из большого неочищенного ореха, так, что у них рты стали враспор. Юэ Бу-цюнь прислушался изо всех сил, за стеной довольно долго ничего не было слышно, он обежал вокруг стены, увидал за стеной большое дерево зизифуса - китайского финика, легко вспрыгнул на дерево, всмотрелся во внутренний двор, и увидел маленькое строение под черепичной крышей, обнесенное стеной на расстоянии одной сажени.
Он подумал, что когда Тао Чжи перепрыгнул через стену, то попал в  рыболовную сеть, скорее всего, все пространство между стеной и домом содержит тайно приготовленные ловушки, так что он тщательно замаскировался в листьях зизифуса, и начал наблюдение, используя свой навык "пурпурной зарницы". Толстяк посадил Лин-ху Чуна на стул, и приглушенным голосом стал его допрашивать: "В конце концов, кем ты приходишься этому старому преступнику Цзу Цянь-цю?" Лин-ху Чун ответил: "Я с ним сегодня первый раз в жизни встретился, кем я могу ему приходиться?" Шарообразный толстяк разозлился: "До сих пор отпираешься! Ты уже попался мне в руки, и я тебя собираюсь убить самым ужасным образом". Лин-ху Чун рассмеялся: "Твое чудодейственное лекарство я непредумышленно проглотил, тебя это разумеется, бесит. Да только это чудодейственное лекарство, на самом деле вполне заурядная вещь, как я его принял -- ни на грош мне легче не стало". Толстяк гневно вскричал: "Да с чего ему так быстро действовать? Поговорка гласит, что болезнь приходит, как обрушившаяся гора, а лечение идет, как вытягивание нити из мотка. Сила этого лекарства должна сказаться за десять дней - полмесяца, только тогда начнет понемногу действовать". Лин-ху Чун сказал: "Ну чтож, подождем это время, тогда еще раз проверим!"
Толстяк разозлился: "Мать твою так! Ты воровски сожрал мои девять пилюль, продлевающих жизнь, старик на может тебя не убить". Лин-ху Чун рассмеялся: "Раз ты сейчас меня убьешь, значит, твои хваленые пилюли продления жизни, ни на волосок жизнь не продлевают". Толстяк возразил: "Это я тебя убью, к лекарству это не относится". Лин-ху Чун сказал: "Решил меня убить -- так начинай, все равно, у меня никаких сил нет, и сопротивляться я не могу". Толстяк сказал: "Ага, ты легкой смерти возжаждал, но это не так-то просто! Сначала я расскажу тебе кое-что. Бабушку его так, этот Цзу Цянь-цю был моим старым другом несколько десятков лет и в этот раз вдруг предал старую дружбу, на это были какие-то внешние причины. Твой клан горы Хуашань в глазах  "Лао - Цзу с Желтой реки" не стоит и ломаного медяка, разумеется, он стащил и отдал тебе мои восемь пилюль продлевающих жизнь, не из-за того, что ты являешься учеником клана Хуашань. Это очень странно, это совершенно невообразимо!", -- он и говорил, и топал ногами, был просто в бешенстве. Лин-ху Чун произнес: "Так ваше превосходительство, оказывается,  зоветесь "Лао Цзу с Желтой реки", не проявил должного почтения, ах, не проявил должного почтения". Толстяк оскорбленно взвизгнул: "Что за чушь! Как я один могу быть сразу и Лао и Цзу с Желтой реки?" Лин-ху Чун спросил: "Почему это один человек не может быть?" Толстяк ответил: ""Лао Цзу с Желтой реки" -- один Лао У, другой Цзу Цзун, разумеется, это двое. Даже такой ерунды не понимаешь, какой же ты дурак! Я - господин  Лао, Лао Тоу-цзи, а Цзу Цзун означает Цзу Цянь-цю. Раз мы с ним постоянно бродим вдоль Хуанхэ, то нас и называют "Лао Цзу с Желтой реки"".

Лин-ху Чун спросил: "Значит, одного зовут Старый Дедушка, а другого -- Предок Цзу?" Толстяк сказал: "Ну ты невежда, не знаешь, что на свете есть фамилия Лао, есть фамилия Цзу. Моя фамилия Лао, а одиночное имя "Е" ["Лао" обозначает "старый"; "Е " обозначает "дедушка", "господин"], я взял себе двойное имя Тоу-цзи, что означает "лидер", но вместе с фамилией звучит Лао Тоу-цзи, и  получается "старикан". Лин-ху Чун не удержался от смеха и спросил: "Ну а этот Цзу Цянь-цю, значит, по фамилии Цзу, а одиночное имя -- Цзун [предок, клан.] ?" Толстяк Лао кивнул: "Точно так". Он помолчал, и вдруг воскликнул: "Ай, раз ты не знаешь родового имени Цзу Цянь-цю, значит, ты с ним точно не связан. Ай-йо, нет, может быть, ты его сын?" Лин-ху Чун расхохотался: "Как я могу быть его сыном? У него одиночная фамилия Цзу, у меня двойная фамилия Лин-ху, как мне ее укоротить?"
Лао Тоу-цзы бормотал про себя: "В самом деле странно. Я потратил неисчислимые усилия, воровал, грабил и обманывал, только так сумел изготовить эти "пилюли, продлевающие жизнь", я их готовил для лечения моей драгоценной послушненькой дочурки, раз ты не являешься сыном Цзу Цянь-цю, почему он украл для тебя эти пилюли, и заставил тебя принять их?" Лин-ху Чун внезапно понял в чем дело и произнес: "Оказывается, эти пилюли уважаемого господина предназначались для лечения его любимицы, раз ничтожный их по ошибке принял, это совершенно несправедливо. Не знаю, чем страдает ваша любимица, но, может быть, имеет смысл просить о лечении у "знаменитого врача, убивающего людей", Пин И-чжи?" Лао Тоу-цзи прокашлялся и произнес: "Если болезнь трудно лечить, у Пин И-чжи совета стоит спросить. Я же ведь из Кайфэна, разве ты не знал? У него есть правило, вылечит одного человека, взамен одного следует убить. Я боялся, что он не станет лечить мою доченьку, заранее убил всю семью его тещи, всех пятерых уничтожил, хоть он и был не в духе, а волей-неволей, пришлось ему провести диагностику у моей доченьки, выявил у нее источник необычной болезни, прописал эти восемь пилюль, продлевающих жизнь. В противном случае, откуда бы мне знать рецепт изготовления этих пилюль?" Лин-ху Чун, чем больше слушал, тем больше удивлялся, спросил: "Преждерожденный пошел просить великого лекаря Пина вылечить его любимицу, но за чем было уничтожать семью его супруги?"
Лао Тоу-цзи сказал: "Ну ты тупой и непонятливый. У Пин И-чжи изначально было немного людей, кому он хотел отомстить, за эти годы излеченные им люди подчистую уничтожили всех его врагов. Пин И-чжи всю свою жизнь больше всего боялся тещи, но также опасался и своей жены, и поэтому не мог сам лично отдать приказ другим убить ее, это было бы неудобно. Я с ним был соседом, мы вместе овладевали воинским мастерством, мне ли было не знать его потаенные мысли? Сделал я для него это дело. После того, как я уничтожил семью его тещи, Пин И-чжи необычайно обрадовался, согласился установить диагноз и лечить мою доченьку". Лин-ху Чун, кивнув головой произнес: "Вот оно оказывается, как. Это удивительное лекарство преждерожденного однако не может излечить мою болезнь, не знаю, каково сейчас состояние вашей любимицы, но, может быть можно снова составить эти лекарства по рецепту?" Лао Тоу-цзы разозлился: "Моей дочурке осталось самое большее полгода, и жизнь ее покинет, разве могу я снова собрать это удивительное лекарство? Сейчас уже ничего поделать нельзя, остается только крайнее средство, "использовать дохлую лошадь для лечения живой"". Он достал веревки, привязал Лин-ху Чуна к стулу, разорвал его одежду, и оголил грудь. Лин-ху Чун спросил: "Ты что собираешься делать?" Лао Тоу-цзы усмехнулся: "Не спеши узнать, всему свое время". Взял его вместе со стулом, понес через две комнаты, откинул занавесь и внес в маленький зал.

Едва Лин-ху Чун попал в комнату, сразу почувствовал необычайно жаркий и душный воздух. Он увидел, что щели в окнах заклеены бумагой, так что никакой ветерок не проникал, в комнате стояли две горящие жаровни, кровать была завешана толстыми занавесками, и по всей комнате стоял сильный запах лекарств. Лао Тоу-цзи приставил стул к пологу кровати, откинул занавеси, и мягким голосом проговорил: "Бу Сы, хороший ребенок, как ты себя сегодня чувствуешь?" Лин-ху Чун изумился: "Что? Дочь Лао Тоу-цзы зовут Бу Сы, что значит "Не умерла". вот такое он дал ей девичье имя, разве не получается Лао Бу-сы - карга невмерущая? А, точно, он говорил, что у его дочери необычная смертельная болезнь, значит он всю жизнь боится, что она умрет, вот и дал ей имя Бу-сы, то есть "Не умирать до старости", это благой символ, доброе предзнаменование. И поскольку, первый иероглиф ее имени "Бу", то она приходится ровней моему наставнику Юэ Бу-цюню". Чем больше он размышлял, тем смешнее ему становилось. Тут он увидел, что на подушке лежит девушка лет семнадцати - восемнадцати, с совершенно бескровным лицом, ее волосы трех локтей в длину были желтого цвета, глаза закрыты, ресницы очень длинные, она ответила слабым голосом: "Батюшка!", -- но глаз не открыла. Лао Тоу-цзи произнес: "Бу-эр, батюшка изготовил для тебя восемь пилюль, продлевающих жизнь, великий труд завершен, сегодня их можно принять, ты выпьешь лекарство, и твоя болезнь пройдет, ты сможешь встать с постели и поиграть". Девушка согласилась, издав тихий звук: "Эн", с таким видом, будто это ее вовсе не касалось.

Лин-ху Чун заметил, что состояние здоровья девушки крайне тяжелое, в сердце преисполнился сожаления, подумал: "Лао Тоу-цзи жалеет и любит дочку, и в этом безнадежном состоянии решил обмануть ее".
Лао Тоу-цзи помог дочери приподняться, подсунул две подушки ей под спину, произнес: "Ты сядь поудобнее, чтобы принять лекарство, это лекарство нелегко досталось, нельзя его портить". Девушка мало-помалу села, откинулась головой на подушки, подпирающие ее сзади. Она наконец открыла глаза, и увидела напротив себя Лин-ху Чуна, необычайно изумилась, даже глазами завращала: "Батюшка, кто он... это кто?" Лао Тоу-цзи улыбнулся: "Что? Он не человек, он -- лекарство". Девушка растерялась: "он -- лекарство?" Лао Тоу-цзи ответил: "Точно, Он и есть лекарство. Те "восемь пилюль, продлевающих жизнь", имеют очень интенсивное воздействие, трудно переносятся, ребеночку будет нелегко их принять, поэтому я сперва дал их принять этому человеку, потом мы его проколем, возьмем кровь, чтобы ребеночек ее принял, это удобнее всего".
Девушка произнесла: "Проколем его ради крови? Ему же больно будет, это... это не слишком хорошо". Лао Тоу-цзи изрек: "Этот человек идиот, ему больно не будет". Девушка вновь издала звук "Эн", и закрыла глаза. Лин-ху Чун и разволновался, и рассердился, хотел уже, разрывая рот выругаться, но передумал: "Я съел лекарство, предназначенное для спасения жизни этой девушки, хоть и не намеренно, но все же испортил великое дело, погубил ее жизнь. К тому же я изначально не хотел жить, моя кровь спасет ее жизнь, этим я искуплю свой проступок, почему бы и нет?" Он грустно улыбнулся, и не проронил ни слова.
Лао Тоу-цзы стоял рядом с ним, ожидая ругани, и готовясь нажать на точку немоты, он и предположить не мог, что его дух окажется возвышенно-безмятежным, он не будет протестовать, такое было совершенно непредставимо. Откуда ему было знать, что после того, как у Лин-ху Чуна и Юэ Лин-шань "чувства изменились, ушла любовь", он впал в апатию, его "сердце покрылось пеплом, мысли заледенели", этим вечером он услышал, как здоровяк громко ругался на Юэ Лин-шань и Линь Пин-чжи, что они вдвоем обвиняют его, к тому же он лично увидел, как Линь и Юэ тайно встретились ночью на берегу под кронами древ. Ему уже больше не хотелось жить, и вопросы жизни и смерти его совершенно не заботили. Лао Тоу-цзы спросил: "Я хочу пробить твое сердце и забрать горячую кровь, чтобы вылечить свою дочку, ты боишься, или нет?" Лин-ху Чун бесцветным голосом произнес: "А чего тут бояться?" Лао Тоу-цзы "скосил глаз и внимательно всмотрелся", увидел, что тот в самом деле абсолютно безмятежен: "Когда твое сердце будет пробито, кровь уйдет, и ты больше не сможешь жить, я это тебе прежде говорю, чтобы ты потом на меня не обижался,  что я не предупредил". Лин-ху Чун холодно усмехнулся: "Каждый человек в конце концов должен умереть, умрет на несколько лет раньше, или проживет на несколько лет дольше, какая разница? Моя кровь может спасти жизнь девушки, это  лучше, чем бессмысленная смерть, лучше и быть не может". Он предполагал, что, когда Юэ Лин-шань узнает о его смерти, она и на волосок его не пожалеет, а то еще и обругает, скажет: "Заслужил!"Не будет всю свою долгую жизнь жалеть и убиваться. Лао Тоу-цзи поднял вверх большой палец, похвалил: "Вот таких, не боящихся смерти китайских парней, Лао Тоу-цзы за всю свою жизнь еще не встречал. Но к сожалению, если моя дочь не выпьет твою кровь, то вряд ли останется жива, в противном случае, я бы тебя давно освободил".

Он подошел к очагу и снял с него горшок с кипящей водой, взял в правую руку острый нож, левой рукой при помощи платка протер нож кипяченой водой, и направил его в грудь Лин-ху Чуна. И именно в это момент снаружи неожиданно раздался голос Цзу Цянь-цю: "Лао Тоу-цзы, Лао Тоу-цзы, быстрей открывай дверь, я тут принес для твоей дочери Бу-сы что-то очень хорошенькое". Лао Тоу-цзы сморщил брови, провел ножом по смоченному в кипятке платку и разрезал его пополам, засунул половину в рот Лин-ху Чуну, ответил: "Что там еще хорошенького?" Положил нож в кипяток, пошел открывать двери, впустил Цзу Цянь-цю в комнату. Цзу Цянь-цю проговорил: "Лао Тоу-цзы, за это дело ты разве меня не поблагодаришь? Ситуация была крайне спешная, найти тебя не мог. Пришлось самому брать "восемь пилюль продления жизни", и обманом заставить его их принять. Ты же сам понимаешь, если бы просто так ему их передать, он бы возможно, отказался их принимать". Лао Тоу-цзы возмущенно заорал: "Что за чушь..."

Цзу Цянь-цю склонился к его уху и прошептал несколько фраз. Лао Тоу-цзы вдруг подпрыгнул, закричал: "Так вот в чем дело? Ты... ты... ты ведь меня не обманываешь?" Цзу Цянь-цю произнес: "Зачем мне тебя обманывать? Я все разузнал абсолютно точно. Лао Тоу-цзы, мы стобой лучшие друзья несколько десятков лет, в совершенстве друг друга понимаем, я в этом деле как мог бы пойти против твоего желания?" Лао Тоу-цзы топнул ногой: "Верно! Верно! Чтоб сдохнуть! Чтоб сдохнуть!" Цзу Цянь-цю спросил: "Что значит верно, и что означает, чтоб сдохнуть?" Толстяк ответил: "Ты прав, а я должен умереть!" Цзу Цянь-цю изумился еще более: "Отчего это тебе надо умереть?"
Лао Тоу-цзы взял его за руку, провел в комнату дочери, склонил голову перед Лин-ху Чуном, и начал кланяться: "Княжич Лин-ху, господин Лин-ху, у ничтожного "сердце покрылось свиным жиром" -- обидел благодетеля, сегодня провинился перед тобой. По счастью, Небо сжалилось, Цзу Цянь-цю успел прибыть во-время, если бы я убил тебя ножом, мое тело лучше бы переплавить на жир, и это бы не искупило моей вины". Говоря это, начал непрерывно кланяться в ноги. У Лин-ху Чуна рот был забит половиной платка, он пытался мычать, но сказать ничего не мог. Цзу Цянь-цю вытащил у него изо рта половину платка, спросил: "Княжич Лин-ху, как ты здесь очутился?" Лин-ху Чун поспешно проговорил: "Предерожденный Лао, скорее вставай, это уже слишком, я не достоин таких ритуалов".
Лао Тоу-цзи сказал: "Ничтожный Лао не знал, что княжич Лин-ху и мой благодетель связаны, так провинился перед ним! Ай! Ай! Глупая башка, даже если бы у меня была сотня дочерей, они все лучше бы умерли, чем позволить княжичу Лин-ху потерять хоть пол-капли своей драгоценной крови ради спасения их собачьих жизней".
Цзу Цянь-цю вытаращил глаза: "Лао Тоу-цзи, ты это зачем связал княжича Лин-ху?" Лао Тоу-цзи ответил: "Ай, это все моя порочная натура, наделал глупостей, ты меня больше не спрашивай об этом, ладно?" Цзу Цянь-цю спросил: "А вот этот сосуд с горячей водой, и этот острый ланцет в нем, к чему приготовлены?" Тут послышались непрерывные шлепки -- Лао Тоу-цзы изо всех сил бил себя по щекам. Его щеки в обычное время напоминали две небольшие тыквы, а сейчас они на глазах еще сильнее опухали после ударов.
Лин-ху Чун сказал: "Все обстоятельства этого дела позднерожденный совершенно не понимает, в самом деле не может понять всех причин, нуждается в пояснении двух уважаемых преждерожденных". Лао Тоу-цзи и Цзу Цянь-цю мало-помалу развязали его от веревок, произнесли: "Давайте выпьем, заодно и поговорим". Лин-ху Чун посмотрел на больную девушку в постели: "Здоровье вашей любимицы не изменилось?" Лао Тоу-цзи ответил: "Нет, не может измениться, даже если и изменится, то... тогда..." Его речь стала неразборчивой, словно он и сам не знал, что сказать, пригласил Лин-ху Чуна и Цзу Цянь-цю пройти в зал, налил три чашки вина, придвинул блюда с жирной свининой для закуски, с величайшим уважением поднес вино Лин-ху Чуну. Лин-ху Чун сделал глоток, почувствовал, что вино самое заурядное, хоть оно не могло сравнится по аромату с тем вином, которое Цзу Цянь-цю наливал в свои разнообразные бокалы, но по вкусу было гораздо лучше.

Лао Тоу-цзи произнес: "Княжич Лин-ху, дряхлый старик совсем отупел, провинился перед княжичем, ай, это... в самом деле...", -- его лицо исказилось ужасом, показывая глубочайшее сожаление. Цзу Цянь-цю произнес: "Княжич Лин-ху великий человек, не будет тебя обвинять. К тому же, если твои девять пилюль, продлевающих жизнь будут эффективны и восполнят силы княжича Лин-ху, то это станет твоей заслугой". Лао Тоу-цзы ответил: "Это... не смею называть заслугой, добродетельный младший брат Цзу, твоя заслуга все же больше". Цзу Цянь-цю рассмеялся:
"Я взял твои драгоценные пилюли, боюсь, что это повредит здоровью твоей дочери Бу-сы". Говоря, он нагнулся, взял плетеную бамбуковую корзину, открыл крышку, и вытащил наружу несколько корневищ жэньшеня -- и грубых и тонких, там было поменьше десяти цзиней, но восемь -- наверняка. Лао Тоу-цзи сказал: "Откуда достал так много жэньшеня?" Цзу Цянь-цю ответил: "Разумеется, из аптечной лавки, взял на время". Лао Тоу-цзы расхохотался: "Лю Бэй присоединил Цзиньчжоу, неизвестно, когда вернет".
[Эпизод из Троецарствия. Лю Бэй, глава царства Шу, захватил спорную территорию, пообещав со временем отдать ее царству У. Но процесс растянулся благодаря хитрой политике Чжугэ Ляна.]

Лин-ху Чун видел, что Лао Тоу-цзы, хоть и старается придать себе радостный вид, но не может скрыть своей печали, засевшей у него между бровей, обратился к двоим: "Преждерожденный Лао, преждерожденный Цзу, вы оба хотели меня вылечить,  хоть и руководствовались добрыми побуждениями, но сначала один меня обманул, потом другой меня связал, и теперь вы оба не можете смотреть мне в глаза". Лао и Цзу вместе встали, совершили поклон со сложением рук перед грудью, произнесли: "Княжич Лин-ху, мы вдвоем провинились, заслуживаем десяти тысяч смертей. Не важно, какое наказание изберет для нас княжич, мы готовы его принять". Лин-ху Чун сказал: "Хорошо, но мне кое-что непонятно, вынужден просить ответить напрямую. Скажите пожалуйста, кто в конце концов, то лицо, ради которого вы проявляете такое почтение?"
Лао и Цзу вдвоем переглянулись. Лао Тоу-цзи произнес: "Это... это... Это?" Цзу Цянь-цю ответил: "Княжич, разумеется, знает. Имя этой персоны мы не осмеливаемся разглашать". Лин-ху Чун сказал: "Я на самом деле совершенно не представляю". Втайне он размышлял: "Может быть, это дядюшка-великий наставник Фэн? А может быть, великий наставник Бу Цзе? Это Тянь Бо-гуан? Старик Зеленый Бамбук? Но все же не подходят они. Дядюшка-великий наставник Фэн, хоть и имеет отношение к этим делам, но он ведет жизнь отшельника, не велел мне называть его местоположение, как он мог спуститься с горы и заниматься этими делами?"
Цзу Цянь-цю ответил: "Господин княжич, ты спрашиваешь о том, чего мы с братом Лао никак не можем тебе ответить, ты уж лучше нас убей, мы все равно не скажем. Ты княжич, в глубине сердца наверняка знаешь, к чему тебе это из нас выколачивать?"
Лин-ху Чун по тону его слов понял, что тот решил не выдавать секрет, и они оба ничего не расскажут. Он произнес: "Хорошо, раз вы не говорите, я своего гнева унять не могу. Преждерожденный Лао, ты только что привязал меня веревками к стулу, напугал меня так, что мои души хунь улетели, души по рассеялись, я тоже хочу вас двоих связать, наверняка я не смогу обрадоваться, пока кинжалом не вырежу вам сердце и печень". Лао и Цзу переглянулись, и одновременно ответили: "Если княжич хочет нас связать, мы не смеем сопротивляться". Лао Тоу-цзи взял два стула, и принес семь или восемь кусков грубой веревки.
Они вдвоем крепко привязали свои ноги к ножкам стульев, убрали руки за спину: "Просим княжича связать". Оба они думали, что это просто шутка, и на самом деле молодой человек на них нисколько не сердится. Они и не предполагали, что Лин-ху Чун в самом деле крепко свяжет им руки за спиной, а потом возьмет тот самый ножик, и произнесет: "У меня внутренняя сила потеряна, не могу вам заблокировать точки, но боюсь, что вы будете силу использовать, и мне помешаете, поэтому придется вам при помощи рукоятки ножа точки запечатать". Он перевернул нож рукояткой вперед, и ударами рукоятки запечатал им обоим точки хуань-тяо, тянь-чжу, шао-хай и другие. Лао Тоу-цзы и Цзу Цянь-цю сидели, с ужасом глядя в глаза друг другу, не понимая намерений Лин-ху Чуна. А тот сказал: "Вы меня здесь подождите немного".

Повернулся, и вышел из зала.

Взяв нож, пошел к покоям молодой девушки, кашлянул, и произнес: "Лао... ууу, барышня, как твое самочувствие?" Изначально он хотел сказать Лао гунян - Барышня Лао, но подумал, что перед ним совсем молодая девушка, хоть у нее и фамилия Лао, это не было сообразно, получалось "Старая барышня", а если назвать ее Лао Бу-сы гунян - "Старая не умершая барышня" то это вообще было жутковато. Девушка откликнулась: "Эн...", -- но ничего не ответила.
Лин-ху Чун откинул полог, вошел внутрь комнаты, обнаружил, что она по-прежнему сидит, опираясь на подушки, наполовину дремлет, наполовину в сознании, глаза слегка приоткрыты.
Лин-ху Чун подошел на два шага ближе, увидел, что кожа ее лица почти прозрачная, а под ней совсем не видно кровеносных сосудов, казалось, будто кровь в ее венах  едва движется. В комнате было абсолютно тихо, ни малейшего ветерочка, казалось, что свежая кровь свернулась в ее сосудах, ее дыхание становилось все короче, и вдох был длиннее выдоха. Лин-ху Чун подумал: "Эта девушка могла бы остаться в живых, но я погубил ее, приняв по ошибке ее лекарство. Это я должен умереть, проживу на несколько дней больше, на несколько дней меньше -- какая в этом разница?" Он взял фарфоровую чашку, поставил ее на столик, протянул левую руку, и сделал ножом надрез поперек вен запястья. Свежая кровь заструилась в чашку. Оставленная Лао Тоу-цзи чаша с кипятком еще испускала пар, он положил в нее нож, плеснул теплой водой на рану, и кровь потекла быстро и не сворачиваясь.
Свежая кровь очень быстро набежала на пол-чашки. Девушка в полузабытьи уловила отталкивающий запах свежей крови, широко открыла глаза, увидела что с запястья Лин-ху Чуна льется кровь, перепугалась, и громко закричала. Лин-ху Чун увидел, что чашка почти полна, подошел к кровати, протянул чашку ко рту девушки, и мягко сказал: "Быстрее пей, в крови содержится лекарство, оно может тебя вылечить". Девушка ответила: "Я... я боюсь, не буду пить". Лин-ху Чун после кровопотери чувствовал головокружение, в конечностях силы совсем не было, он подумал: "Если она не выпьет из-за страха, разве не выйдет, эта кровь вылилась напрасно?" Взял нож в левую руку, закричал: "Если не выпьешь, я тебя убью этим самым ножом!", -- и он приставил острие прямо к ее горлу.

Девушка испугалась, и стала пить глоток за глотком, несколько раз ее чуть не стошнило, но нож сверкал, и она удержалась от рвоты. Лин-ху Чун увидел, что она выпила до конца, заметил, что его кровь на левом запястье свернулась, подумал: "Я принял девять пилюль, продлевающих жизнь, но в моей крови едва ли одна десятая от той дозы, большая часть уже ушла, надо дать ей еще крови, пусть пьет, пока я могу двигаться". Он полоснул по правой руке, и снова начал наливать кровь в чашку, и опять пошел к девушке. Она попросила: "Ты... не принуждай меня, я не согласна". Лин-ху Чун ответил: "Не согласна, так не согласна, быстрее пей, быстрее". Девушка сделала через силу несколько глотков, передохнула, и произнесла: "Ты... ты зачем это? Ты это делаешь, себе же вред приносишь". Лин-ху Чун горько усмехнулся: "Не заботься обо мне, главное чтобы тебе стало лучше".
Святые из персиковой долины -- Тао Чжи и Тао Ши попали в ловушку из рыболовной сети, и чем больше старались развязаться, чем больше бились, тем туже стягивались веревки. Однако зрение и слух у них были острые, и они снова начали спорить друг с другом. После того, как Лин-ху Чун связал Лао и Цзу, Тао Чжи предположил, что он их убьет, а Тао Ши решил, что он сначала выйдет и освободит их с братом. Но каково же было их удивление, что оба спорили напрасно, а Лин-ху Чун пройдет в комнату девушки.
Покои молодой девушки были защищены от ветра, все щели были заткнуты, двое внутри разговаривали, но доносились лишь слабые обрывки фраз. Тао Чжи, Тао Ши, Юэ Бу-цюнь, Лао Тоу-цзи, Цзу Цянь-цю все пятеро имели великолепную внутреннюю силу, но о том, что делает Лин-ху Чун в девичьих покоях, могли только догадываться, как вдруг раздался тонкий девичий крик, и все пятеро тут же изменились в лице. Тао Чжи промолвил: "Лин-ху Чун -- великий муж, что это он делает в девичьих покоях?" Тао Ши ответил: "А ты прислушайся! Девушка перепугана, она говорит
-- Я боюсь!
Лин-ху Чун говорит:
-- Не будешь меня слушаться, тогда я тебя убью.
Вот эти слова, "не будешь меня слушаться", что это Лин-ху Чун хочет от девушки?"
Тао Чжи ответил: "Вряд ли что-то хорошее? Разумеется, он принуждает девушку стать его женой". Тао Ши сказал: "Хэ-хэ, как смешно! Дочь этого шарообразного толстяка должна быть точно такой же толстой, низкорослой, и шарообразной как тыква, с чего это Лин-ху Чун хочет сделать ее своей женой?" Тао Чжи ответил: "На всякий овощ свой любитель найдется! Наверняка Лин-ху Чун чрезвычайно охоч до толстых и низкорослых женщин, как увидит толстушку, так у него души улетают выше небес". Тао Ши сказал: "Ай-йо! Да ты послушай Та девушка просит пощады:
-- Не принуждай меня, я в самом деле не согласна".
Тао Чжи сказал: "Верно. Лин-ху Чун, этот малявка, действует как "Гегемон сгибает тугой лук", он говорит:
-- Не согласна, так не согласна, быстрей, быстрей!"
Тао Ши произнес: "Отчего это Лин-ху Чун просит ее поторопиться, куда он спешит?"
Тао Чжи ответил:
Ты еще не женился, это мужские дела, разумеется, ты не понимаешь!" Тао Ши удивился: "Неужели это ты уже женился, не стыдно тебе!" Тао Чжи сказал: "Да ты и сам точно знаешь, что я еще не женился, зачем меня спрашиваешь?" Тао Ши громко закричал: Эй, эй, Лао Тоу-цзи, Лин-ху Чун принуждает твою дочь стать его женой, ты почему "видя гибель, не спешишь на помощь" --ничего не предпринимаешь?" Тао Чжи сказал: "Ну что ты лезешь в чужие дела? Да и отчего ты решил, что девушка погибает, зачем говорищь "видя гибель не спешишь на помощь?" Его дочь зовут Лао Бу-сы, как она может умереть?" Лао Тоу-цзи и Цзу Цянь-цю были привязаны к стульям, к тому же у них были точки заблокированы, слыша испуганные и умоляющие крики барышни Лао, лишь смотрели друг на друга, не зная, что предпринять. Они в сердце своем уже подозревали что-то, но, услыхав дискуссию двоих святых из персиковой долины, они избавились от сомнений. Цзу Цянь-цю произнес: "Брат Лао, эта ситуация зашла слишком далеко, не знал я, что Лин-ху Чун такой развратник, боюсь, быть беде". Лао Тоу-цзи сказал: "Ай, испортил мою Бу-сы, это еще ладно, так ведь ... ведь ... люди узнают". Цзу Цянь-цю произнес: "Ты послушай, ты послушай. У твоей Бу-сы к нему появились чувства, она говорит:
-- Не надо так делать, себе же навредишь.
А что ей Лин-ху Чун отвечает? Ты слышал или нет?"
Лао Тоу-цзы ответил: "Он говорит:
-- Да какая разница, что я погибну? Главное, чтобы тебе было хорошо!
Ай, бабушку твою так, вот двое маленьких скотов".

Цзу Цянь-цю расхохотался: "Брат Лао, поздравляю, поздравляю!" Лао Тоу-цзы возмутился: "Бабушку свою, так ее, поздравляй!" Цзу Цянь-цю рассмеялся: "Ты почему сердишься? Поздравляю тебя с хорошим зятем!"
Лао Тоу-цзи взвизгнул и заорал: "Брось ерунду болтать! Если это дело выйдет наружу, думаешь, мы с тобой в живых останемся? Он сказал еще пару фраз, и звук его голоса выдавал смертельный страх. Цзу Цянь-цю согласился: "Точно, точно!", -- и его голос дрожал.
Юэ Бу-цюнь сидел на дереве за стеной, еще дальше от них, хоть он и использовал "волшебное искусство пурпурной зарницы", тоже слышал, как в пословице про скрытого в облаках дракона -- "одна чешуйка, половина когтя", понял только, что Лин-ху Чун силой принуждал к чему-то девушку, уже хотел ворваться в комнату, но передумал: все эти люди находившиеся внутри, да и уже и сам Лин-ху Чун, были предельно странные, неизвестно, какой у них мог быть тайный план, так что он не стал рисковать, сосредоточившись на наблюдении, весь обратившись в слух. Двое братьев из персиковой долины и Лао с Цзу говорили постоянно, получалось, что Лин-ху Чун воспользовался беспомощным положением девушки и обесчестил ее, по продолжению разговоров Лао и Цзу он решил, что Лин-ху Чун парень элегантный и изящный, а та девушка, скорее всего, похожа на своего отца -- толстая и некрасивая, после того, как Лин-ху Чун ей овладел, она прониклась к нему страстью, вот такие бывают странные вещи, и он только безостановочно качал головой.

Вдруг послышалось, как девушка снова закричала пронзительным голосом: "Нет... прочь... так много крови, прошу, прошу тебя..." И тут же за стеной раздалось: "Лао Тоу-цзы, я этих четверых чертей из персиковой долины отвлек, они потерялись". Послышался легкий звук - человек вскочил на стену, толкнул дверь, вошел внутрь -- это был тот самый молодец, который дразнил, махал белым флагом, и отвлек на себя четверых святых из персиковой долины.

Он увидел привязанных к стульям Лао Тоу-цзы и Цзу Цянь-цю, закричал: "Что тут такое!" Он махнул рукой, в которой уже оказался блистающий кинжал, его рука заплясала, рассекая веревки.

В комнате девушка снова громко вскрикнула тонким голосом: "Ты... ты... прошу, прошу тебя... больше нельзя". Тот молодец услышал ее крики, взволнованно сказал: "Это барышня Лао Бу-сы!", -- и рванулся в ее комнату. Лао Тоу-цзы схватил его за запястье, крикнул: "Не смей входить!" Молодец замер в сомнении, и в этот момент сос тороны дворика донесся голос Тао Чжи: "Я думаю, что у тыквы-коротышки Лин-ху Чун станет зятем, вот ведь радость". Тао Ши ответил: "Лин-ху Чун скоро умрет, такой наполовину живой, наполовину мертвый зять, какая тут может быть радость?" Тао Чжи сказал: "Его дочь тоже скоро умрет, муж и жена -- хорошая пара: наполовину живая, наполовину мертвая". Тао Ши спросил: "Кто умрет? Кто останется жить?" Тао Чжи ответил: "да нужно ли спрашивать? Разумеется, умрет Лин-ху Чун. Барышня Лао Бу-сы по имени означает "старая не умирающая", как она может умереть?" Тао Ши возразил: "Это тоже не обязательно. Неужели, если имя что-то означает, то так и будет? например, все люди в Поднебесной будут зваться Лао Бу-сы, неужели каждый состарится, но не умрет? Наше с тобой воинское искусство тогда кому будет нужно?" Они еще немного препирались, и вдруг в комнате раздался громкий звук удара -- что-то тяжелое упало на пол. Барышня Лао снова закричала, хотя звук ее голоса был довольно слабый, но он был полон ужаса и паники, она звала: "Батюшка! Скорее сюда!"

Лао Тоу-цзы услыхал зов дочери, стремительно бросился в комнату, увидел лежащего на полу Лин-ху Чуна, на его груди лежала фарфоровая чашка, верх его тела был весь залит свежей кровью, барышня Лао по-прежнему сидела в постели, и ее рот был измазан кровью. Цзу Цянь-цю и тот молодец встали подле Лао Тоу-цзи, глядели на Лин-ху Чуна, глядели на барышню Лао, пребывая в полном замешательстве.

Барышня Лао сказала: "Батюшка, он... он отдал много крови, заставил меня выпить две чашки, он... он хотел налить еще...
Лао Тоу-цзи испытал еще большее потрясение, поспешно бросился к телу Лин-ху Чуна, приподнял его, и увидел, что на обоих его запястьях имеются раны, и из них по-прежнему безостановочно струится кровь. Лао Тоу-цзи метнулся в комнаты, принес кровоостанавливающее лекарство, запаниковал так, что хотя и находился в своем собственном доме, но врезался лбом в дверную раму и набил шишку, а дверная рама от удара наполовину вывалилась. Тао Чжи услыхал звук удара, решил, что он избивает Лин-ху Чуна, и закричал: "Эй, Лао Тоу-цзы, Лин-ху Чун -- хороший друг шестерых святых из персиковой долины, не смей его бить. Если ты его забьешь до смерти, то шестеро святых из персиковой долины все твое тело, все твое жирное мясо в полоски изорвут". Тао Ши произнес: "Неверно, неверно!" Тао Чжи спросил: "Что неверно?" Тао Ши сказал: "Если бы его тело состояло из худого мяса, то его, разумеется, можно было бы разорвать на полоски, но он весь жирный, начнешь рвать - он весь пастообразный, как такого разорвать на полосочки?" Лао Тоу-цзы тем временем наложил кровоостанавливающую мазь на запястья Лин-ху Чуна, и довольно долго растирал точки на его груди, пока Лин-ху Чун мало-помалу приходил в себя. Лао Тоу-цзи был и потрясен, и  обрадован, безостановочно дрожащим голосом говорил: "Княжич Лин-ху, ты... вели нам за это дело разрезать тела и раздробить кости, и это тоже будет... ай... тоже будет..."
Цзу Цянь-цю произнес: "Княжич Лин-ху, Лао Тоу-цзи только что тебя связал, это была сплошная ошибка, как ты мог это воспринять всерьез? Разве ты его не опозорил?"

Лин-ху Чун слегка улыбнулся: "Раны ничтожного не излечит никакой чудесный эликсир и никакое волшебное лекарство, преждерожденный Цзу руководствовался благими побуждениями, взял у преждерожденного Лао "восемь пилюль, продлевающих жизнь", дал мне их принять, но на  самом деле, это было напрасно... но болезнь этой девушки, надеюсь, может пройти..." Он сказал это, но все же кровопотеря была очень велика, его голова закружилась, и он снова потерял сознание. Лао Тоу-цзи схватил его в охапку, выбежал из комнаты дочери, принес в свою комнату, и уложил на собственную кровать, наморщил брови, страдальчески изменился в лице и начал повторять: "Как быть? Как быть?" Цзу Цянь-цю сказал: "Княжич Лин-ху потерял много крови, боюсь, что ситуация критическая, может быть нам, ради спасения его жизни, передать ему внутреннюю силу?" Лао Тоу-цзи ответил: "Только это и остается". Он осторожно приподнял Лин-ху Чуна, положил ему под спину свою правую ладонь, напротив точки да-чуй, послал один поток энергии, как вдруг его ударило, раздался треск, и стул, на котором он сидел, рассыпался в труху".

Тао Чжи расхохотался: "Внутренние раны Лин-ху Чуна произохли от того, что мы, шестеро братьев, его лечили, этот карлик-тыква решил за нами последовать, разве не получается, что одной бедой лечат другую, добавляют ран, пытаясь рану излечить!" Тао Ши сказал: "Ты послушай, какой треск пошел, это точно карлика-тыкву шарахнуло энергией из Лин-ху Чуна, он отлетел, и сломал что-то. Энергия Лин-ху Чуна -- это наша энергия, уели мы этого коротышку! Вот так! Здорово!"

Лао Тоу-цзи тяжело вздохнул: "Ай, если княжич Лин-ху не очнется, то мне уж лучше покончить счеты с жизнью". Но тот молодец вдруг заорал во всю глотку: "Уважаемый, сидящий на финиковом дереве за стеной, возможно является руководителем фракции горы Хуашань, господином Юэ?" Юэ Бу-цюнь вздрогнул: "Оказывается, он давно меня выследил". Молодец закричал снова: "Господин Юэ издалека прибыл в гости, отчего не заходит встретиться?" Юэ Бу-цюнь был чрезвычайно смущен, чувствовал, что слезть с дерева и войти -- никакого изящества, грубо, а сидеть там по-прежнему совершенно не возможно. Молодец сказал: "Ваш высокий ученик княжич Лин-ху потерял сознание, просим Вас присоединиться". Юэ Бу-цюнь кашлянул, оттолкнулся и прыгнул, перелетел через стену и дворик, запрыгнул под карниз дома, и прошел в коридор. Лао Тоу-цзи вышел к нему навстречу, сложил руки перед грудью: Господин Юэ, прошу пройти". Юэ Бу-цюнь сказал: "Ничтожный следит за безопасностью своего ученика, он у меня такой бесшабашный". Лао Тоу-цзи произнес: "Ничтожный достоин смерти. Ай, если бы... если бы..." Тао Чжи закричал: "Ты не волнуйся, Лин-ху Чун не может умереть". Лао Тоу-цзи очень обрадовался, спросил: "С чего ты взял, что он не может умереть?" Тао Чжи ответил: "Он младше тебя, и намного младше меня, так или нет?" Лао Тоу-цзи ответил: "Ну, так. Что из того?" Тао Чжи сказал: "Первыми всегда старые умирают, или молодые? Разумееется, сначала умирают старшие, а потом младшие. Ты еще не умер, я тоже пока живой, как Лин-ху Чун может умереть?" Лао Тоу-цзи едва услышал, сразу понял, что тот несет чепуху, и только горько усмехнулся. Тао Ши предложил: "А у меня есть другая гениальная идея: давайте, ребята, соберемся с силами, вместе придумаем для Лин-ху Чуна новое имя, назовем его Лин-ху Бу-сы..." Юэ Бу-цюнь вошел в комнату, обнаружил на постели лежащего без чувств Лин-ху Чуна, подумал: "Если я не проявлю своего волшебного навыка пурпурной зарницы, то на мою фракцию Хуашань тут все будут смотреть свысока". Он тут же втайне привел в движение энергию, повернулся лицом к постели, его лицо осветилось нечеловеческим пурпурным сиянием, протянул ладонь и нажал Лин-ху Чуну на точку да-чуй на его спине. Он заранее знал, что в теле Лин-ху Чуна бродят дополнительные потоки энергии, в этот раз вовсе не использовал силы, только понемногу вливал энергию маленьким потоком, почувствовав сопротивление энергий его тела, отодвинул ладонь от кожи на полвершка, выждал немного, и снова нажал. В результате прошло совсем немного времени, и Лин-ху Чун пришел в себя, позвал: "Шифу, ты... ты лично пришел". Лао Тоу-цзы и остальные увидели, что Юэ Бу-цюнь без видимых усилий спас Лин-ху Чуна, и преисполнились восхищения. Юэ Бу-цюнь подумал: "Тут место, где собираются преступники, нельзя долго задерживаться, к тому же не знаю, как там супруга и ученики на лодке". Сложил руки перед грудью: "С огромным уважением к уважаемым, но меня призывает долг, отношения между учителем и учениками, к своему стыду не смею задерживаться, засим откланиваюсь". Лао Тоу-цзы ответил: "Да, да! Здоровье княжича Лин-ху не вполне восстановлено, надо было получше позаботиться о приеме, так неудобно получилось, великое упущение в ритуале, просим вас обоих не гневаться". Юэ Бу-цюнь произнес: "Не нужно церемоний". В тусклом свете фонаря блеснули внимательные глаза того молодца, у Юэ Бу-цюня мелькнула догадка, он сложил руки на груди и спросил: "Уважаемого друга драгоценная фамилия и большое имя...?" Цзу Цянь-цю рассмеялся: "Оказывается, господин Юэ не знает нашего ночного филина "Поступающего без хитростей", Цзи Ву-ши". Юэ Бу-цюнь похолодел: "Ночной филин Цзи Ву-ши? Говорят, что у него уникальный талант, необычайно сильная сила зрения, в поступках может вдруг сделать добро, может внезапно сделать зло, то вреден, то справедлив, хотя его прозвище "поступающий без хитростей", но на самом деле полон коварных уловок, он крайне опасный человек. И он разумеется, заодно с Лао Тоу-цзи и другими". Торопливо поднял руки к груди в приветствии: "Давно слышал славное имя наставника Цзи, оно как гром звучало в моих ушах, а вот сегодня имею счастье увидеть."

Цзи Ву-ши неуловимо улыбнулся: "Сегодня мы встретились, а завтра, на холме Пяти гегемонов, увидимся еще раз". Юэ Бу-цюнь снова похолодел, хоть он и чувствовал, что видит этого человека первый раз в жизни, и неудобно его о чем-то просить, но его дочь была взята в плен, он тревожился за нее, и сказал: "Ничтожный не знает, в чем провинился перед друзьями из воинского сообщества, не иначе, проходя через драгоценное место, не совершил достаточно поклонов, не осуществил должного ритуала. Малолетняя дочь вместе с малолетним учеником по фамилии Линь были унесены незнакомым мне уважаемым другом, не может ли господин Цзи дать одно или два указания?" Цзи Ву-ши улыбнулся: "Разве? Это мне самому не совсем ясно". Спрашивая у Цзи Ву-ши о местонахождении пропавшей дочери, Юэ Бу-цюнь терял авторитет руководителя школы, услыхав уклончивый ответ, еще больше обеспокоился, но ситуация не позволяла распрашивать дальше, он произнес тусклым голосом: "Уже поздняя ночь, не смею докучать, к сожалению, должен удалиться". Приподнял Лин-ху Чуна, обхватив его другой рукой, но тут перед ними появился Лао Тоу-цзи: "Я пригласил княжича Лин-ху прийти, сам и сопровожу его обратно". Накрыл Лин-ху Чуна тонким одеялом, и большими шагами пошел к воротам.

Тао Чжи позвал: "Эй. Мы тут две рыбы попали в улов, может, нас обратно отпустите?" Лао Тоу-цзи задумчиво проговорил: "Это..." Он размышлял о том. что "поймать тигра легко, а вот выпустить его сложно", если он освободит двоих братьев, то все шестеро святых из персиковой долины вернутся с местью, и будет трудно защититься. В противоположном случае, если оставить этих двоих в заложниках, то оставшиеся четверо братьев будут еще более враждебны. Лин-ху Чун понял его колебания, произнес: "Преждерожденный Лао, прошу тебя отпустить этих двоих. А вы, двое святых из персиковой долины, впоследствии не смейте мстить почтенным Лао и Цзу, давайте-ка все изменим вражду на дружбу, как вам такое?" Тао Чжи ответил: "Не мстить им -- это можно. А вот говоря о том, что сменить вражду на дружбу, такое не получится, но убивать меня тоже не надо". Лао Тоу-цзи и Цзу Цянь-цю хмыкнули, разом подумав: "Сейчас мы перед Лин-ху Чуном не будем спешить, но неужели мы не придумаем, как управиться с вами, шестью братьями?"

Лин-ху Чун спросил: "Это почему?" Тао Ши сказал: "Шестеро святых из персиковой долины с Лао Цзу с Желтой реки не имели ни вражды ни мести, раз мы никогда врагами не были, так что эта фраза "превратить вражду", как осуществлять? Таким образом, друзьями стать можно, а вот превратить вражду в дружбу никоим образом нельзя". Все как услышали, тут же расхохотались. Цзу Цянь-цю нагнулся, распутал петлю, и освободил людей из сети. Эта сеть была сплетена из человеческих волос и дикого щелка, скручена с золотой нитью, и никакой драгоценный меч или острая сабля не могли ее рассечь, попавший человек, чем сильнее дергался, тем сильнее затягивался. Тао Чжи, едва встал на землю, тут же расстегнул штаны, и помочился на сеть. Цзу Цянь-цю спросил: "Ты... ты что это делаешь?" Тао Чжи ответил: "Не залью эту вонючую сеть как следует, сердце не успокоится".

Наконец все семеро вернулись на пристань. Юэ Бу-цюнь издалека заметил Лао Дэ-нуо и Гао Гэнь-мина, дежуривших на носу судна с обнаженными мечами, и понял, что все ученики в безопасности, сразу успокоился. Лао Тоу-цзы провел Лин-ху Чуна в каюту, отвесил поклон со сложением рук до самой земли, сказал: "Праведный дух княжича как облака на небе, дряхлый старик преисполнен благодарности. Сейчас временно простимся, но скоро встретимся вновь". Лин-ху Чуна в дороге растрясло, он снова терял сознание, и уже не вполне понимал, что ему говорят, ограничился звуком "Эн" в ответ. Госпожа Юэ и другие видели, как шарообразный толстяк был дерзок накануне, и каким почтительным он стал теперь, как предупредительно относится к Лин-ху Чуну, не могли не изумляться. Лао Тоу-цзы и Цзу Цянь-цю опасались, что шестеро святых из персиковой долины скоро вернуться, не смели долго задерживаться, отвесили поклон "И" со сложением рук Юэ Бу-цюню, торопливо попрощались.

Тао Цжи помахал рукой Цзу Цянь-цю, позвал: "Старший брат Цзу, погоди немного". Цзу Цянь-цю спросил: "В чем дело?" Тао Чжи крикнул: "Вот тебе!" Он присел, согнув колени, затем неожиданно резко выпрямился, и его руки метнулись к груди Цзу Цянь-цю. Это было абсолютно неожиданно, Цзу Цянь-цю никак не мог уклониться, ему оставалось только одно -- он задействовал внутреннее усилие, провел энергию в область "киноварного поля", и его живот стал твердым, как железо. Раздался треск, хруст, лязг, звон, одновременно около десятка разных звуков, Тао Чжи отскочил на несколько саженей, и расхохотался.

Цзу Цянь-цю крикнул: "Ай-йо!" Он провел по груди рукой - он был весь осыпан осколками разбившихся фарфоровых, нефритовых, драгоценных стеклянных сосудов для вина, деревянные и бамбуковые чарки раскололись, золотые, серебрянные и бронзовые сосуды погнулись. Он ужаснулся и рассердился, схватил десяток обломков, и запустил ими в Тао Чжи. Но Тао Чжи заранее приготовился, он уклонился, и крикнул: "Лин-ху Чун велел нам превратить вражду в дружбу, его нельзя не послушаться. Так что мы должны сначала стать врагами, а потом уже подружиться".

Цзу Цянь-цю десятилетия потратил, потом и кровью собирал все эти драгоценные и редкие сосуды для вина, и вот Тао Чжи разбил их в один миг , как можно было не возмутиться? Он сначала собрался ринуться в драку, но, услыхав его слова, остановился, выдавил из себя несколько смешков: "Верно, превратить вражду в дружбу, из врагов станем друзьями", и направился вслед за Лао Тоу-цзы и Цзи Ву-ши.

Лин-ху Чун был наполовину без сознания, но все же беспокоился о безопасности Юэ Лин-шань, он произнес: "Тао Чжи Сянь, попроси их не...
...не вредить моей младшей сестре-наставнице Юэ". Тао Чжи откликнулся: "Слушаюсь", -- и тут же громко закричал: "Эй! Эй! Лао Тоу-цзы, Филин ночной, Цзу Цянь Цю, слушайте друзья, Лин-ху Чун говорит, просит вас не вредить его драгоценной младшей сестре-наставнице". Цзи Ву-ши и другие уже ушли достаточно далеко, услышав его слова, тут же остановились. Лао Тоу-цзы, повернув голову, громко закричал: "Княжич Лин-ху повелел, мы исполним с почтением". Трое пошушукались некоторое время, и пошли прочь. Юэ Бу-цюнь только успел шепнуть супруге несколько слов о том, что произошло в домике Лао Тоу-цзы, как вдруг с берега донеслись громкие голоса -- это вчетвером возвращались Тао Гэнь и остальные братья.

Четверо святых из персиковой долины, изо всех сил хвастались, рассказывали, как они изловили и разорвали на четыре части того человека с белым флагом. Тао Ши посмеялся: "Круто, потрясающе. Четверо братьев с ним покончили". Тао Чжи спросил: "Вы этого человека на четыре части разорвали, а имя-то его узнали?" Тао Гань ответил: "Он умер, все умирают, к чему нам его имя? Неужели ты его имя знаешь?" Тао Чжи ответил: "Я, разумеется, знаю. Его фамилия Цзи - "хитрость", имя - Ву-ши - "не применяющий", да еще есть прозвище: "Ночной филин"". Тао Е хлопнул в ладоши: "Отличная у него фамилия, и имя он себе подобрал искусно, оказывается, он на самом деле обладал даром предвидения, знал, что когда-нибудь будет нами изловлен, и никакие хитрости ему не помогут, не миновать ему смерти от разрывания на четыре кусочка, и поэтому он такое имя себе и взял".

Тао Ши сказал: "У этого ночного филина Цзи Ву-ши гунфу в самом деле выдающееся и уникальное, в мире такое редкость!" Тао Гэнь сказал: "Точно, его гунфу легкости не рядовое, если бы не столкнулся с нами, шестерыми святыми из персиковой долины, с такими-то навыками мог бы стать признанным всеми высоким мастером в воинском сообществе". Тао Ши продолжил: "Да гунфу легкого тела это еще что, после того, как он был разорван на четыре части, он неожиданно ожить сумел, вернул себе жизнь, стал таким же, как прежде. Только что прямо на этом месте с нами разговаривал". Тао Гэнь и другие только тут поняли, что их вранье разоблачили, но виду не подали, притворились, что предельно изумились. Тао Хуа сказал: "Возвратить себе жизнь после разрывания на четыре части, и вернуться в прежнее обличье, говорят, называется "Великий метод возвращения из небытия", это гунфу было уже давно утрачено, не думал, что этот Цзи Ву-ши им овладеет, он действительно выдающийся человек в воинском сообществе, если встретимся с ним в следующий раз, надо будет подружиться". Юэ Бу-цюнь с супругой предавались печали -- любимая дочка была взята в плен, и никто не знал, каким противником, неожиданно могучий и знаменитый клан горы Хуашань, потрясавший боевое сообщество, был низвергнут неизвестным противником на берегах Хуанхэ, но, опасаясь, что ученики впадут в панику, они никак не выдавали внешне своих переживаний. Супруги не обсуждали все удивительные события, которые приключились с ними, и только в глубине сердца втайне размышляли о случившимся. На всем корабле было слышно только дурацкое препирательство шестерых братьев из персиковой долины.

Прошло несколько страж, небо посветлело, и вдруг с берега послышался шум шагов, и на берегу показались два паланкина. Идущий первым носильщик крикнул громким чистым голосом: "По приказу княжича Лин-ху, не осмеливаемся запугивать барышню Юэ. Несчастные были самонадеянны, просим княжича Лин-ху простить вину". Четверо носильщиков поставили паланкины, обернувшись к кораблю, одновременно поклонились, развернулись, и пошли прочь. Тут из паланкина раздался крик Юэ Лин-шань: ""Батюшка, мама!" Супруги Юэ были и поражены, и обрадованы, разрывая тент палубы, выпрыгнули на берег, увидели спокойно сидящую в паланкине любимую дочку, только у нее были заблокированы точки, отвечающие за движение ног, она не могла ходить. В другом паланкине, разумеется, находился  Линь Пин-чжи. Юэ Бу-цюнь протянул руку, и нажал дочери на точки хуань-тяо, цзи-чжун, вэй-чжун и несколько других, разблокировав каналы энергии, спросил: "Кто был тот великан?"

Юэ Лин-шань ответила: "Это был человек огромного роста, могучий великан. Он... он... он..." Она скривила свой маленький ротик, и вдруг начала безостановочно рыдать. Госпожа Юэ легко обняла ее, повела на корабль, шепотом спросила: "С тобой ничего извращенного не сделали?" Услыхав этот вопрос матери, Юэ Лин-шань зарыдала еще громче. Госпожа Юэ была потрясена, подумала: "Все эти люди не истинного пути, Шань-эр попала к ним в руки, была у них довольно долго -- несколько страж, не знаю, вдруг ее опозорили?" Она поспешно спросила: "Что случилось? Говори маме все без утайки". Но Юэ Лин-шань только рыдала без остановки. Госпожа Юэ была в панике, на корабле было множество людей , она не решилась больше расспрашивать, положила дочь на кушетку и накрыла одеялом.

Юэ Лин-шань вдруг громко заговорила сквозь рыдания: "Мама, этот гигант меня ругал!" У, у!" Госпожа Юэ при этих словах испытала большое облегчение, улыбнулась, и произнесла: "Ну, обругали тебя парой фраз, не нужно из-за этого так убиваться". Юэ Лин-шань со слезами рассказывала: "Он на меня руку поднимал, притворялся, что ударит, запугивал меня".

Госпожа Юэ посмеялась: "Да ладно, ладно! В другой раз мы его наругаем, напугаем в отместку". Юэ Лин-шань рассказала: "И я ничего плохого не говорила про дашигэ, малец Линь тоже про него ничего плохого не говорил. Но тот гигант был деспотичен и свиреп, он говорит, что больше всего в жизни ему не нравится, когда слышит, что кто-то порочит дашигэ. Я сказала, что мне такое тоже не нравится. Он сказал, что если ему какой человек не понравится, то он этого человека готовит в пищу и съедает. Мама, он когда это сказал, показал свои зубы, напугал меня. У-у-у-у-у! Госпожа Юэ сказала: "Это плохой человек. Чун-эр, кто этот гигант?"  Лин-ху Чун был в затуманенном сознании, в полубреду произнес: "Гигант? Я... я..." В это время шифу уже разблокировал точки Линь Пин-чжи, и привел его на корабль, тот сразу встрял в разговор: "Шифу, этот гигант с тем хэшаном в самом деле ели человечину, он не просто так нас пугали". Госпожа Юэ вздрогнула, спросила: "Они оба человечину ели? Откуда ты узнал?" Линь Пин-чжи ответил: "тот хэшан интересовался трактатом о мече, отвергающем зло, расспрашивал меня, вдруг сунул руку за пазуху, вынул что-то, и стал с аппетитом поедать, да еще и мне в рот тыкать, просил меня оценить вкус. Но оказалось, что это... оказалось, что это человеческая рука". Юэ Лин-шань вскрикнула, и снова зарыдала: "Ты почему мне раньше это не рассказал?" Линь Пин-чжи ответил: "Я боялся, что ты перепугаешься, не осмелился говорить". Юэ Бу-цюнь сказал: "А, я припоминаю. Это "Пара медведей северной пустыни". Тот огромный очень белокожий, а у хэшана -- кожа очень темная, так или не так?" Юэ Лин-шань подтвердила: "Точно. Батюшка. ты их знаешь?" Юэ Бу-цюнь покачал головой: "Мы не знакомы. Только слышал, что люди говорили, за границей, к северу от пустыни есть два могучих бандита -- одного зовут "Белый медведь", другого -- "Черный медведь". Если жертва просто несет свои вещи, то они отбирают товар и деньги -- всего и делов. Но, если караван сопровождают охранники из охранного агентства, то эти два медведя готовят и едят охранников, да еще и приговаривают, что у людей, занимающихся боевыми искусствами, мясо и сухожилия очень крепкие, их в два раза дольше надо жевать". Юэ Лин-шань снова взвизгнула: "А!" Госпожа Юэ произнесла: "Шигэ, ну что ты так, это "в два раза дольше надо жевать", едва произнес эти слова, боюсь, людей затошнило". Юэ Бу-цюнь усмехнулся тончайшей усмешкой, долго молчал, и наконец спросил: "Раньше не слыхал я, что "Мо бэй шуан сюн" -- "Пара медведей северной пустыни" может проходить через Великую Стену, отчего же в этот раз они дошли до берегов Хуанхэ? Чун-эр, как ты познакомился с "Парой медведей северной пустыни"?" Лин-ху Чун ответил: ""Пара героев северной пустыни"? Он нечетко слышал разъяснения учителя, и не разобрался, что иероглиф "сюн" означает медведь, как белый или черный медведь, а вовсе не от слова инсюн - герой.  Он некоторое время молчал в оцепенении, потом сказал: "Я их не знаю". Юэ Лин-шань вдруг спросила: "Малец Линь, когда тот хэшан давал тебе укусить ту руку, ты откусил, или нет?" Линь Пин-чжи ответил: "Разумеется не кусал". Юэ Лин-шань сказала: "Не попробовал, ну и ладно, если бы попробовал, ха-ха, интересно, стала бы я на тебя обращать внимание?" Тао Гань, находившийся снаружи каюты внезапно влез в беседу: "Самый лучший вкус Поднебесной не сравнится с человечьим мясом. Малец Линь наверняка тайком попробовал, да только боится признаться". Тао Е сказал: "Если он не ел, почему раньше об этом не рассказал, до этого момента зачем умалчивал?" Линь Пин-чжи после пережитого изменился, разговор давался ему не легко, услыхав, в чем его обвинили эти двое, он был потрясен, и вовсе не стал отвечать.

Тао Хуа сказал: "Вот оно как. Он молчит, не отвечает, значит отказывается признать. Барышня Юэ, такой человек, который, поев человечины не признается, будет людей во всем обманывать, разве можно за него выходить замуж?" Тао Гэнь продолжил: "Он, после того, как тебя в жены возьмет, непременно заведет себе еще одну подружку на стороне, вернется домой, ты его спросишь, а он будет отнекиваться, не признается". Тао Е подхватил: "Да еще и более опасное может дело случиться, он может пристраститься к человечине, ляжете вы с ним в одну постель, заснете поздно ночью, и вдруг у тебя в пальце -- острая боль, и ты вдруг услышишь чавканье, будто кто-то что-то жует, ты начнешь смотреть - что происходит? И вдруг обнаружишь, что это малыш Линь ест твой палец". Тао Ши добавил: "Барышня Юэ, считая с ногами, у человека не более двадцати пальцев. Этот малец Линь сегодня съест несколько, завтра съест несколько -- глядишь -- все десять пальцев на руках, и десять пальцев на ногах съест начисто".

Шестеро святых из персиковой долины на Хуашани больше всего сдружились с Лин-ху Чуном, стали его хорошими друзьями. Хотя шестеро братьев и спорили постоянно друг с другом, но все же они не были совсем безмозглыми, заметили, что у Лин-ху Чуна с Юэ Лин-шань "цветы опали", а "чувства смыты водой". Они это заметили давно, а сейчас поймали момент, когда Линь Пин-чжи попал в затруднительную ситуацию, стали стараться посеять с ним рознь. Юэ Лин-шань закрыла уши руками, и закричала: "Вы глупости болтаете, я не буду слушать, я не хочу слушать!" Тао Гэнь сказал: "Барышня Юэ, тебе хочется стать женой мальца Линя, это ладно, но только есть одно гунфу, которое тебе необходимо изучить. Это гунфу будет иметь для тебя огромное знаение, если ошибешься несколько раз, будешь сожалеть всю оставшуюся жизнь". Юэ Лин-шань слышала, как он говорит серьезно и важно, спросила: "Что это за гунфу, почему такое важное?" Тао Гэнь сказал: "Тот "ночной филин" Цзи Ву-ши имеет "великий метод возвращения из небытия". Однажды твои уши, нос, пальцы рук, пальцы ног будут съедены мальцом Линем, если у тебя будет это гунфу, то ничего не потеряно -- ты вскроешь его брюхо, вытащишь оттуда, приставишь к себе, и восстановишься в единое целое".